Читать книгу Лютая охота - Бернар Миньер - Страница 16

В этот вечер Сервас вернулся домой совершенно измученный. Пресс-конференция полностью соответствовала законам жанра: предоставила минимум информации о расследовании, зато создала впечатление, что дело движется. Эстер Копельман, попавшая в зал по случайной выборке журналистов (никого из-за пандемии не впустили), подняла руку:

– Каково ваше мнение: идет ли речь о преступлении расистского толка?

Ну вот. Жребий брошен. В памяти сразу возник брошенный металлический шар.

Мартен обнял Леа, которая сидела в гостиной с книгой.

– «Нетерпеливые», Джаили Амаду Амаль, – сказал он, бросив взгляд на обложку книги. – Это о чем?

– Об ужасающих условиях, в которых живут женщины в Сахеле[23]: о полигамии, о насильственных браках, побоях и изнасилованиях, о домашнем насилии и патриархате…

– Опять Африка: на прошлой неделе ты читала «Ребенок фульбе»[24].

Она улыбнулась. Мартен прошел по коридору до двери в комнату Гюстава и тихонько ее приоткрыл. Его сын спал на боку, засунув большой палец в рот, скрестив ноги и отпихнув от себя теплое одеяло.

«Как мы все-таки хрупки, – подумал он. – Миллион всяких событий может произойти миллионом способов. Здоровье, мир и согласие труднодостижимы, и зарабатывать их надо каждый день. Насилие, ненависть и война, в сущности, состояния пораженческие».

На стене возле кровати висел детский рисунок: женщина в белом халате, с длинными рыжими волосами, и внизу подпись: Мама. Сервас почувствовал, как глаза заволокло влагой. На самом деле все не так: Леа не была настоящей мамой Гюстава, и он начал ее так называть только через несколько месяцев. Ничего удивительного. Леа Деламбр умела находить общий язык с детьми: она работала в детском центре при больнице Пюрпан в Тулузе, в отделении гастроэнтерологии, гепатологии и питания. Она вошла в жизнь Мартена два года назад, а Гюстав – за год до нее[25].

После развода он так долго жил один, что к пятидесяти двум годам ему и в голову не приходило второй раз в жизни обзавестись семьей.

Он прикрыл дверь и постоял в нерешительности. Надо было принять душ. Но его мучил один вопрос.

Вернувшись в гостиную, он обнаружил, что Анастасия, их няня, опять забыла на столике свои наушники. Позавчера, еще до того как его разбудили среди ночи телефонным звонком, они с Леа пошли на концерт Национального оркестра Капитолия, который начался в шесть вечера из-за комендантского часа. Концертмейстер оркестра был их соседом по лестничной площадке и по совместительству отцом Анастасии.

Поджав под себя ноги и повернувшись спиной к книжному шкафу, Леа сидела на диване, углубившись в чтение. На ней был просторный и мягкий белый пеньюар. Рыжие волосы рассыпались по белой ткани. Пеньюар был распахнут ровно настолько, чтобы заметить, что под ним ничего нет, кроме черных трусиков «Кэлвин Кляйн». Обычно одной только мысли об ее стройном горячем теле хватало, чтобы он пришел в возбуждение, но не сегодня.

На ходу он заметил, что телевизор включен без звука на информационном канале и Леа краем глаза следит за экраном. Лицо на экране ему было знакомо. Искусственный загар, потешная шапка желтых, покрытых лаком волос, похожая на шлем с забралом, акулья улыбка и холодный взгляд. Было 27 октября. Приближались выборы в Америке. По предварительным подсчетам аналитиков, Трамп проигрывал. Но разве все аналитики не промахнулись в прошлый раз? Еще как промахнулись. Потому что эпоха стала непредсказуемой. «А какой она стала?» – не раз спрашивал он себя. Эпохой истерии и шутов. Эпохой манихейства. Эпохой соцсетей и творящегося в них безумия. Но уж точно не эпохой разума.

Потом появился диктор, и бегущая строка внизу экрана сообщила Сервасу, что он говорит о заявлениях, которые должен завтра сделать французский президент. Они коснутся новых санитарных ограничений.

– И что же это за важная вещь, которую ты собиралась мне сказать? – спросил он, усаживаясь в кресло.

Леа подняла на него свои прекрасные зеленые глаза и отложила книгу на столик нарочито небрежным жестом, в котором угадывалась нервозность. Свет лампы возле дивана резко очерчивал ее высокие скулы и чуть курносый нос.

– Это может подождать до завтра, – нерешительно произнесла она. У тебя очень… измученный вид.

В ее голосе вновь чувствовалось напряжение, и это напряжение передалась ему.

– Нет, на самом деле это важно. И это касается нас троих…

– Значит, это ты будешь вести расследование о том юноше? Об этом сообщили на канале «Франция 3».

– Не я, моя группа. И есть риск, что я буду мало появляться дома.

Сидя в кресле, он вдруг почувствовал, что усталость накрывает его с головой. И то, что хочет сказать ему Леа, ему явно не понравится, потому что она подозрительно легко пытается отступить.

– Вот как… Ты снова позволил расследованию захватить тебя целиком, как в прошлый раз… Но я вовсе не собираюсь тебя упрекать, – прибавила она в сильном смущении.

Сервас насторожился:

– Ну, хорошо, так о чем все-таки ты хотела со мной поговорить?

Она выпрямилась, плотно сжав колени и скрестив лодыжки. Сервас вздрогнул. Он привык наблюдать за коленями и ступнями собеседников. Ступни почти никогда не лгут. Леа испытывала сильный стресс.

– Прежде всего, я хочу, чтобы ты знал: я счастлива рядом с тобой… И я люблю тебя… и Гюстава… очень… Вы оба мне очень дороги…

Дело приняло плохой оборот. У него возникло ощущение, что ему в желудок закачали ледяную воду.

– И для чего такая преамбула? – спросил он, прищурившись.

– Со мной связался один друг, который работает в организации «Врачи без границ».

Она бросила на него неуверенный взгляд.

– Он предложил мне командировку в Африку, в Буркина-Фасо. Там сейчас тяжелая обстановка. Насилие захватило весь север страны, джихадисты устраивают резню, процветают межобщинная месть и разборки с убийствами. В конце девятнадцатого года больше пятисот тысяч человек потеряли жилье, в этом году – уже больше восьмисот тысяч. Им необходимы медики для работы на месте. Речь идет о помощи людям, которые живут в крайней нужде. У них огромная потребность и в базовой, и во вторичной медицинской помощи. Среди сотен тысяч беженцев очень много детей…

Сервас не сводил с нее пристального взгляда.

– Я надеюсь, ты ответила своему другу «нет», – выдохнул он. – Ты объяснила ему, что в данный момент это невозможно?

Она опустила глаза и чуть плотнее скрестила лодыжки.

– Я… я сказала, что должна подумать… И что сначала должна поговорить с тобой и в больнице…

– И с Гюставом, – быстро подхватил он с язвительностью, о которой так же быстро пожалел.

– Пожалуйста, дай мне закончить. Речь идет всего о нескольких месяцах, ну максимум о годе.

– О годе?..

Он ушам своим не поверил.

– Ты серьезно собираешься туда ехать?

Взгляд ее стал непроницаемым. Она ничего не ответила, только, не отрываясь, смотрела на него. И в ее глазах читался ответ: «да».

– Поверить не могу… – сказал он, помотав головой.

– Мартен, эти дети…

– Не надо мне говорить об этих детях. Должен тебе напомнить, что здесь тоже есть ребенок, которому ты нужна… Который называет тебя «мама»…

– Не делай этого…

– Чего не делать? Я эгоист, ты это хочешь сказать? Ты несчастлива с нами? Неужели нет никого, кто может поехать вместо тебя? Это же опасно, как ты не понимаешь?

– Никто не сможет работать с этими детьми лучше, чем я, – принялась оправдываться она.

Ему вдруг захотелось прикрикнуть на нее, но он сдержался. «Интересно, кто из нас больший эгоист? – подумал он. – Она, со своим крестовым походом, или я, не желающий принять риск расставания?» Ему вдруг явилась Африка, словно видеоклип, отснятый в стиле «Вон из Африки». Дикие звери в буше. Величественные закаты в саванне. И Леа, в окружении молодых холостых врачей под импровизированными тентами. Она будет делить с ними пищу, разочарования и радости. И в единении с ними будет горда, что выполняет благородную, необходимую миссию. Месяцами жить с ними бок о бок, больше их узнавать, сближаться… Вдали от Франции, на магическом континенте.

Ох эта магия Африки…

Он вдруг понял, что ревнует. Ревнует к будущему, которое еще не наступило.

Он знал, что все в этой Африке будет совсем не так. Скорее всего, это будет лагерь на грани полной антисанитарии, в грязи, среди множества мух. Множество больных, нехватка продуктов, крики, плач, понос и лихорадка. Умершие дети. Драмы на каждом шагу. Это все равно что заглянуть в бездонный колодец. И этого не избежать. Его охватила тревога.

– Ты вернешься оттуда сильно изменившейся, – сказал он. – Не такой, как прежде.

Они помолчали.

– Но я еще не приняла решения, Мартен…

– Ты в этом уверена?

* * *

Он поднялся. Побрел на кухню. Открыл окно и закурил сигарету. Вот всегда так. Все, что жизнь дает вам, она рано или поздно забирает. Все, чего ему больше всего хотелось, у него всегда отнимали. По какой-то непонятной причине все, к кому он привязывался, его бросали. Он не верил в судьбу. Наверное, дело было в его собственной натуре.

Он затянулся сигаретой, вслушиваясь в тулузскую ночь. Она была полна звуков, не похожих на звуки саванны, но хищных зверей и здесь хватало: и леопардов, и гепардов, и гиен, и львов… Что же за хищники гнались за Мусой Сарром? Какую цель они преследовали? И кто был сам Муса? Такой же хищник, только послабее, или беззащитный травоядный?

Этот вопрос неотступно преследовал Серваса. А что, если эти хищники были выходцами из полицейских? Из близкой ему среды? Что, если враги притаились внутри? Как они отреагируют, если он к ним подберется?

* * *

Самира Чэн выключила «Slayer»[26], вылезла из «Клио», которую только что забрала из ремонта, и ступила на грязное поле в двадцати километрах от Тулузы, заменявшее сад. Большой старый дом был погружен во мрак. Самира купила это странное, полное закоулков, кособокое строение десять лет назад. С тех пор она постоянно его подправляла и доделывала. Она не торопилась: работала понемногу, в зависимости от своих скромных ресурсов и возможностей любовников, которых она отыскивала среди каменщиков, кровельщиков или сантехников. Холостякам, качавшим мускулы в спортзалах, и бородачам, которые нагуливали хорошее настроение, поедая биодобавки, Самира предпочитала тех, кто работал руками и умерщвлял свою плоть этой изнурительной работой.

Короче говоря, они не пытались руководить, зато в постели часто были на высоте.

Самира сознавала, что такое суждение высокомерно и даже унизительно, но в ее глазах это был комплимент. Она ценила такие достоинства, как простота, грубоватая откровенность и полное отсутствие лицемерия – иными словами, право говорить без обиняков. Ей нравились мясная пища и секс без всяких сантиментов и трепотни. Она очень любила Мартена, но ни за что не стала бы жить с таким любителем все усложнять… Не говоря уже о том, что он был не в ее вкусе, а музыку слушал так и просто стариковскую.

Возле входа она увидела мотоцикл, стоящий на упоре, и повернула ключ в замке. Потом попыталась включить рубильник. Ничего. Полная темнота. Сердце билось все быстрее и быстрее. Самира осторожно двинулась по полутемному коридору. В доме царила абсолютная тишина.

– Есть здесь кто-нибудь? – крикнула она.

Никакого ответа. Ночь была очень ясная, и волна размытого сероватого света струилась по застекленной части двери. Внутри та же светотень, точнее, больше тень, чем свет, переливалась по коридору. Она шла медленно, вся напрягшись, готовая в любой момент отпрыгнуть. Вдоль стен все еще стояли банки с краской и пластиковые баки, за которыми можно было легко спрятаться.

– Есть здесь кто-нибудь? – повторила она.

Вдруг у нее за спиной возникла тень, и ее плотно прижали к стене. Чья-то рука зажала ей рот, а горячее тело прижалось к ней, обдав запахом мыла и туалетной воды.

– Не шевелись, – прошептал над самым ухом хриплый голос. – Даже не пытайся.

Она кивнула. Сердце билось так сильно, что даже слегка закружилась голова.

– Ты знаешь, что никто так и не догадался, кто такой был Джек-потрошитель? – продолжал голос. – А в «Ста двадцати днях Содома»[27] четверо аристократов заперлись в замке с сорока двумя юношами и девушками, с которыми могли проделывать все, что хотели?

В это время рука скользнула под пуловер и принялась гладить ее грудь, потом спустилась, расстегнула пряжку ремня и молнию на брюках и забралась в трусики. У Самиры задрожали ноги, и она ощутила между ними эрегированный член. Просунула руку ухватилась за него.

– Нет, паршивка, так нечестно! – взревел он, отстраняясь. – Самира, это уже не смешно!

В том, что касается фантазий и извращений, везде царило унылое однообразие. Он был ничуть не лучше других… Ему бы не помешало хоть раз позаниматься с учителем словесности.