Читать книгу Ее величество кошка - Бернар Вербер - Страница 21

Моя мать твердила: «Когда у тебя есть выбор идти или не идти, всегда выбирай первое. В худшем случае узнаешь, почему ходить не следовало».

Вот я и «иду».

Погода как будто неплохая.

Мы все собрались во дворе префектуры полиции на острове Сите.

Это высокое здание позволяет нам оставаться невидимыми с противоположного берега (как выяснилось, крысы-наблюдатели сидят на верхушках деревьев и следят за всем происходящим у нас).

Мы с Пифагором забираемся в пластмассовую ванну, превращенную в гондолу. Натали поставила туда три креслица: одно для газового баллона, одно для себя и одно для нас, кошек, чтобы нам было видно, что происходит за бортом. Гондолу обвешали мешками с песком: это балласт, который придется сбросить при необходимости быстро набрать высоту.

Вместо еды моя служанка взяла с собой целый рюкзак инструментов, от ножа до молотка, включая бинокль и компас. Люди поднимают мембрану шара, чтобы она не воспламенилась, Натали зажигает горелки. Из них вырывается желтое пламя.

Мешок наполняется горячим воздухом и расширяется, ткань приподнимается. Медленно округляется огромный шар монгольфьера. Я чувствую, как гондолу тянет вверх. Из осторожности мы привязали наши веревки к колышкам в земле. Шар полностью надувается, веревки натягиваются. Ванна дрожит и поднимается, теперь ее держат только веревки.

Остальные, кошки и люди, смотрят на нас с огромным любопытством. Анжело карабкается на плечо к Патриции, Вольфганг и Эсмеральда – на дерево.

– Убей побольше крыс! – напутствует меня сын.

– Для меня важнее вернуться с подкреплением и с провизией.

– Не бросайте нас: без вас нам конец! – умоляет Вольфганг.

– Ты, главное, не волнуйся, мама, если ты умрешь, тебя заменю я, – заключает Анжело.

Пора расстаться с этим сборищем пораженцев, поэтому я подаю сигнал об отлете.

Пифагор переводит мое пожелание Натали, та рубит веревки, и монгольфьер тут же взмывает ввысь.

Вижу, что шаманка, провожающая монгольфьер, сильно взволнована, но человеческие эмоции трудно расшифровать, ведь люди не задирают хвост, не напрягают уши, маскируют свои запахи одеждой. Они стараются быть загадочными, скрывая свои истинные чувства.

Уверена, даже в своем кругу они плохо понимают, кто что чувствует.

Я лезу на плечо к моей служанке, чтобы все рассмотреть с самого удобного наблюдательного поста. Пифагор опасается головокружения, поэтому, наоборот, забивается под кресло.

Он страдает головокружением? Странно, заниматься любовью на горгулье собора Парижской Богоматери он не боялся. Я делаю вывод, что ему страшно оказаться высоко в небе без связи с землей.

Даже я несовершенна. Как вы знаете, у меня свои фобии: я боюсь воды, насмешек, любой грязи. Но пустоты точно не боюсь.

Мы очень быстро поднимаемся. Через считаные секунды пролетаем над собором Парижской Богоматери. В этот момент нескольким людям приходит удачная мысль ударить в колокола, чтобы нас поприветствовать. Даже если сейчас нас видят крысы-наблюдатели, они никак не могут помешать нашему побегу.

Мы поднимаемся все выше, остров Сите все больше напоминает серый миндальный орех в обрамлении зеленой искрящейся воды.

Пожалуй, сверху наш Рай смахивает еще и на человеческий глаз.

– Ни одна кошка еще не поднималась на такую высоту! – радуюсь я.

Со дна ванны меня окатывает холодным душем. Я слышу уточнение Пифагора:

– Еще как поднималась! Вспомни, в 1963 году люди запустили ракету с кошкой Фелисетт.

– Да, но ты сам говорил, что она не могла выглядывать наружу. Не то, что мы!

То есть не то, что я!

Горизонт раскидывается во всю ширь, и я уже вижу темные крысиные орды на берегах реки и две их плотины. Крыс, оказывается, еще больше, чем я думала раньше.

Подъем продолжается.

Желая произвести впечатление на трусишку Пифагора, я растягиваюсь на бортике ванны, вцепившись для равновесия когтями в веревки. Какой потрясающий вид! Какой сообразительный вид эти люди, надо же было придумать такую летучую штуковину.

Мне греют голову потоки горячего воздуха сверху, но лапы мерзнут, и тем сильнее, чем выше мы взлетаем. Выходит, в небе холодно!

Меня гладит Натали. Умница, она славно поработала.

Если я когда-нибудь смогу с ней поболтать, обязательно надо будет выразить ей благодарность.

Я прыгаю ей на плечо, она продолжает меня гладить, я мяукаю ей на ухо: «Продолжай!»

Она отвечает на своем языке. Как водится, я различаю в ее речи единственное слово – «Бастет», мое имя.

Наверное, она хвалит меня за то, что я такая хорошая хозяйка: не всем людям так везет с хозяйками-кошками, как ей со мной.

Известно, что некоторые кошки учат своих слуг-людей, используя когти и оставляя на их руках царапины.

И тут Натали – не иначе, от нервов – закуривает сигарету.

Терпеть не могу сигаретный дым, эта ядовитая гадость застревает у меня в шерсти, и, когда я себя вылизываю, ее остатки щиплют язык.

Я не могу высказать все это Натали, поэтому остается одно: отодвинуться, перейдя на противоположный бортик ванны.

По мере подъема мы видим все более далекие места.

– Куда мы направляемся? – обращаюсь я с вопросом к Пифагору, все еще прижимающемуся к дну ванны.

– Мы летим на монгольфьере, а не на дирижабле, он поднимается и опускается – это единственный способ им управлять.

Наверное, он шутит? Лучше бы шутил!

– Значит, мы не можем выбирать, куда лететь? И ты только сейчас говоришь мне об этом?

– Да. Извини, надо было раньше тебя предупредить.

Несомненно! Если бы я знала, ни за что не полетела бы!

– Как же мы обогнем крысиные порядки?

– Подождем, пока потоки воздуха понесут нас в нужную сторону. Проблема в том, что мы не знаем, в какие потоки попадем и когда подует тот или иной ветер. Зато мы можем обнаруживать потоки и в них встраиваться.

– Как это?

– Наблюдая за движением облаков, пыли и птиц. Короче говоря, за всем, что движется на одной с нами высоте.

– Ты это умеешь?

– Нет, вся надежда на Натали. Идеально было бы лететь на север, потому что юг полчище бурых врагов уже захватило. На севере мы можем найти тех, кто согласится воевать на нашей стороне.

Как я погляжу, воздух действительно движется, и при этом сгущаются облака. Мы влетаем в густую влажную массу и вязнем в ней, теряя всякие зрительные ориентиры. Совершенно непонятно, где мы находимся, на какой высоте.

В этой облачной вате мы проводим несколько нескончаемых минут. Когда пелена, наконец, рассеивается, нас встречает нечто новое – бескрайний лес внизу. Меня, уроженку города, привыкшую жить среди человеческих домов, вся эта растительность тревожит. Кругом простирается зелень, деревья, трава; ни тебе тротуаров, ни машин, ни зданий, ни бликов света… Прощайте, серость и чернота, привет вам, все оттенки зеленого, оранжевого и красного, благо что в разгаре осень.

Ветер крепчает, наша гондола раскачивается, Натали не удерживается на ногах и падает в кресло, слегка придавив сиамца, – тот жалобно мяукает.

Одна я сохраняю равновесие и спокойствие на бортике ванной, озирая с высоты пейзаж. Ветер дергает меня за усы, гоняет волны шерсти на спине. Этот почти птичий полет не просто удовольствие, а полный восторг!

Натали свешивает голову с растрепанными волосами за борт, ее рвет. По мне, лучшего момента, чтобы начать диалог, не придумаешь.

– Хочу пообщаться со своей служанкой, – обращаюсь я к Пифагору. – Переведешь?

Сиамец кивает со дна ванны в знак готовности.

– Скажи ей, я довольна тем, что ей хватило храбрости отправиться с нами обоими в эту экспедицию.

Он мяукает, она что-то отвечает на своем человечьем языке. Пифагор переводит:

– Она считает тебя потрясающей кошкой.

– Поблагодари ее. Скажи, пусть не беспокоится. Так или иначе, на всей планете будем царствовать мы, кошки, перехватив эстафету у рухнувшей человеческой цивилизации.

– По ее мнению, «мы, кошки» не можем понести дальше факел цивилизации, потому что нам недостает осознания трех важнейших понятий:

1) ЛЮБВИ,

2) ЮМОРА,

3) ИСКУССТВА.

Поразмыслив, я отвечаю:

– Взять любовь: любить я умею. По-моему, я занимаюсь любовью чаще и лучше, чем она.

– Нет, та любовь, о которой толкует она, – это не спаривание. Это нечто, в чем, по ее формуле, задействованы чувства.

– Все наоборот: это мы занимаемся любовью с чувством, а у них это чисто животный акт размножения!

– Она категорически не согласна. На мой взгляд, вы с ней подразумеваете под чувствами разные вещи. Она имеет в виду нечто очень тонкое, но мощное.

Кем она себя возомнила?! Как она смеет учить меня тому, что такое настоящая любовь? Никогда не устану удивляться чванству и самомнению людей! Несмотря на Крах, они продолжают ставить себя выше всех остальных.

Пифагор продолжает:

– Она говорит, что в человеческой любви, Любви с большой буквы, ты чувствуешь то, что чувствует другой, как будто ты – это он. В этой любви есть доля сострадания: разделяя чувства друг друга, легче друг друга понимать.

Странная дискуссия на большой высоте! Но, невзирая на высоту и на трату времени в ожидании перевода, я не склонна ее сворачивать.

– Теперь о юморе. Кажется, я что-то слышала об этом человеческом понятии. Лучше, если она напомнит, что это такое.

– Она говорит, это трудно объяснить. Это такая форма душевной неуравновешенности, снижающая напряжение. В мозгу происходит нечто, несущее облегчение, это сопровождается прерывистым дыханием. Это тоже сугубо человеческое проявление, называется «смех».

Я пытаюсь вспомнить, не смеялась ли сама раньше, не зная, как это называется. Оба мои попутчика плохо переносят качку, одной мне хоть бы что. Желая их подбодрить, я продолжаю:

– С искусством я знакома: это кулинария и музыка. Люблю Каллас, Вивальди, Баха и черную икру. Уже неплохо?

– По словам Натали, когда ты познаешь искусство по-настоящему, то испытаешь настоящий экстаз. Это будет не просто удовольствие, а откровение, ты о таком еще не подозреваешь.

– Конечно, состояние художественного экстаза я еще не познала…

– Натали считает, это потому, что ты еще не нашла такое искусство, от которого затрепещет твоя душа. Ничего, не все исчерпывается музыкой и гастрономией: есть еще живопись, скульптура, танец, мало ли что еще: парфюмерия, мода, садоводство… Она надеется, что рано или поздно ты это прочувствуешь. Раз ты хочешь создать кошачью цивилизацию, которая продолжит человеческую, тебе непременно нужно будет впитать силу искусства. Биологический вид доминирует не только силой и разумом, но и благодаря способности расширить свои границы и сотворить красоту.

Тут Натали включает на смартфоне музыку.

– Кажется, ты – ценительница «Токкаты» Баха. Я попросил ее включить для тебя еще что-нибудь того же композитора, и она сделала удачный выбор: звучит сюита «Воздух».

Всякий раз, услышав человеческую музыку, я сначала воспринимаю ее как шум, но в конце концов начинаю различать музыкальные фразы, улавливаю повторяющиеся темы и развитие, звуковую историю.

«Воздух» Иоганна Себастьяна Баха – это красиво. Кажется, я никогда не забуду это мгновение с моей служанкой и с моим котом: как мы летим над миром, слушая чудесную музыку.

Я глубоко вдыхаю свежий воздух высоты и любуюсь бескрайней панорамой внизу. У меня такое чувство, что я – чистый дух, всевидящий и способный на все.

Натали хочет начать снижение, она поворачивает рукоятку подачи газа, уменьшая огонь. Мы постепенно теряем высоту. По мере снижения в мои трепещущие ноздри все сильнее вливаются запахи травы, земли, цветов. Это прекрасно, это хорошо сочетается с «Воздухом» Баха.

Зрелище бескрайних лесных чащ и красочных равнин позволяет понять, что даже Булонский и Венсенский леса, знакомые мне по прежним прогулкам, – это лишь мелкие городские перелески, а подлинная природа – это то, что я вижу сейчас: бесконечный зеленый горизонт без всяких строений.

Натали стабилизирует высоту полета. Боковой ветер несет нас с приличной скоростью. Моя служанка пытается воспользоваться GPS и компасом, чтобы определить наше местоположение.

Свесив вниз голову, я вижу летящую под нашей ванной-гондолой землю.

У нас гость – черно-серый голубь. Он садится на бортик гондолы и смотрит на нас, вертя головой: глаза у него расположены по разные стороны головы, поэтому ему приходится смотреть либо правым, либо левым глазом, сразу двумя – никак.

Голубь усиленно воркует, словно желает сообщить что-то важное. Я предлагаю ему бессловесный контакт.

Здравствуй, голубь. Рада встрече с тобой в твоей воздушной стихии. Мы здесь временно.

Воркование птицы становится громче, интонация – агрессивнее, голова ходит вперед-назад. Мне кажется, что он мне отвечает что-то вроде:

Что делают на нашей воздушной территории кошки и люди? Вам здесь не место.

Я пытаюсь объяснить:

Извини за беспокойство, у нас не было выбора. Мы спасаемся от крыс.

Не похоже, чтобы голубь понимал мои телепатические послания. Его горло вибрирует с нарастающей враждебностью, он крутит головой, бьет крыльями. Зоб надувается и сдувается – это признак гнева.

Вскоре на бортик ванны садятся другие голуби, хором воркующие в том же агрессивном тоне.

Натали эти гости совсем не радуют. Я лишний раз убеждаюсь, что межвидовой контакт пока еще оставляет желать лучшего. Голубь, пролетающий над нами, роняет в волосы Натали липкий зеленый помет.

Попытка химической коммуникации?

Неважно. Мне не нравятся нечистоты в небогатом волосяном покрове моей служанки. Животный рефлекс заставляет меня зацепить когтями правой лапы перья ближайшего ко мне голубя. И не только перья. Птица лопается, как шарик, оставив после себя облачко окровавленного пуха.

Остальные тут же взлетают и, пользуясь своей способностью перемещаться по воздуху, вертятся вокруг меня, надеясь заклевать своими острыми клювиками. Стремительно действуя одной правой лапой, я убиваю еще троих. Остальные обстреливают меня зловонным пометом.

Какими же надо быть извращенцами, чтобы использовать помет в качестве оружия?

Уцелевшие голуби носятся рядом с гондолой. Мне понятна их стратегия: заставить меня сильно свеситься и свалиться вниз. Но мне помогает мое несравненное чувство равновесия. Убиваю еще парочку голубей, неосторожно приблизившихся к моей когтистой лапе.

– Прошу отведать, птица на обед!

Пифагор, перебравшийся в мое кресло, не разделяет моего энтузиазма. Знаком он предлагает мне посмотреть вверх, и я вижу, как один из проклятых голубей цепляется за оболочку шара, как дятел – за кору дерева.

Только не это!

Но голубь, не откликаясь на мою мольбу, со всей силы ударяет клювом в тугую ткань. Раздается резкий свист, из шара вырывается мутная струя горячего воздуха. К первому пернатому вредителю присоединяется еще дюжина, спешащая наделать побольше дыр в оболочке нашего монгольфьера.

Я мяукаю во всю глотку, надеясь распугать птиц. Но они слишком увлеклись. Некоторые отлетают, не сумев пробить оболочку, но большая часть добивается цели. Потом по сигналу самого жирного голубя все начинают долбить в одно место, чтобы расширить дыру.

Испуганная Натали усиливает пламя, но уже невозможно что-либо изменить. Мы быстро теряем высоту.

Моя служанка выбрасывает из гондолы кресла, чтобы ее облегчить, потом избавляется вообще от всего, вплоть до газовых баллонов. Тем не менее наше падение ускоряется с каждой секундой, я вижу, как нам навстречу под торжествующий писк победителей-птиц несется земля.

Мы падаем.

Что ж, небо – это не для кошек.

Я предпочитаю выпрыгнуть из гондолы. Знаю, что успех моего приземления зависит от количества кувырков, четного или нечетного. Я немного планирую, потом начинаю считать: 1, 2…

Только бы вышло нечетное число!