Читать книгу Планета кошек - Бернар Вербер - Страница 8

Полная луна постепенно скрывается за густыми облаками.

Я не могу оторваться от завораживающего зрелища костра, пожирающего трупы в шлюпке и озаряющего ночь.

Ветер несет в нашу сторону дым и тревожащий запах обугленных тел.

Я дышу тем немногим, что осталось от моих друзей.

Сквозь стелющийся по воде туман, подсвеченный пламенем, я вижу моих спутников: моего сына Анжело – рыжая шерсть, зеленые глаза; черную зеленоглазую Эсмеральду; сиамца Пифагора с серебристой шерстью, такого синеглазого.

Он красавец, мой кот.

К шуму ветра и треску огня примешивается еще один звук.

Это плач Натали. У нее еще не прошел шок. По ее щекам катятся слезы. Я слизываю их, потому что обожаю этот вкус, потом отстраняюсь и наблюдаю за ней. Кажется, я уже описывала вам ее внешность, но для тех, кто, возможно, забыл, как она выглядит, я опишу вам мою служанку.

Натали – замечательный человек, которого я оценила по достоинству на опыте наших недавних приключений.

Начнем с того, что у нее довольно распространенный тип женской внешности, именуемый «брюнеткой»: черная шевелюра, белая кожа. На ней кроссовки, джинсы, белая хлопчатобумажная блузка. Груди маленькие, волосы стянуты красной резинкой.

Она довольно миниатюрна, у ее кожи и пота характерный запах, иногда она смахивает на испуганную мышку (в данный момент скорее на мышь в полнейшей панике).

– Перестаньте, Натали, не надо унывать. Мы остались в живых, а это главное. Пока мы живы, все еще возможно.

Она смахивает слезинку и пытается улыбнуться.

– Как насчет того, чтобы сделать кое-что полезное, Натали?

Она не понимает, на что я намекаю.

– Будьте так добры, почешите мне шею снизу вверх согнутым пальцем.

Она повинуется. К счастью, у нее ногти подходящей длины: они погружаются в мою шерсть, но не расчесывают мои раны. Я поощрительно урчу и при этом вспоминаю то, что знаю о своей служанке: жизнь у нее всегда была так себе.

Она жила в паре с мужчиной, неким Тома, убийцей моих детей (предлогом к убийству стало то, что им не удалось от них избавиться, повесив объявления в булочной с предложением взять котят!). Погибли все, за исключением Анжело, которому повезло родиться рыжим, этот окрас они сочли сочетающимся с расцветкой своего дивана. Но потом Натали взялась за ум. Общаясь со мной, она набралась решимости стать хозяйкой своей судьбы, обрести отвагу, боевитость, независимость. Благодаря мне она познакомилась с Романом Уэллсом – молодым ученым, страстно преданным делу сохранения всех познаний человеческой цивилизации.

Роман Уэллс – шатен в толстых очках, пахнущий древесиной. Когда ему становится страшно, от него пахнет грибами.

– Выше, – вынуждена я приказывать Натали. – Правее. Теперь ниже. Да, вот здесь. Еще. Чешите сильнее, пожалуйста. Ногтями, ногтями. Да, еще сильнее!

На мой взгляд, цель жизни Натали не вполне ясна. Послушать ее, так она не прочь вступить в любовную связь с каким-нибудь мужчиной – этих отношений ей вполне хватило бы. В этом плавании я изучила историю власти у людей, а также историю их эмоций. Странная штука – это человеческое понятие «Любовь с большой буквы».

Самое удивительное, Натали удалось меня убедить, что стоит испытать эту любовь на человеческий манер, сопровождаемую разными причудливыми ощущениями. В результате я тоже стала немного ревнивой, преисполнилась собственнических чувств в отношении моего самца, кота Пифагора. Могу вам гарантировать, что такой подход вовсе не способствует гармонии наших отношений.

– Еще ниже, служанка.

Натали чешет сильнее.

– Мне страшно, – признается она.

– А мне нет, – вру я.

– Не представляю, как мы из всего этого выпутаемся.

Я со вздохом заявляю:

– Все всегда рано или поздно устаканивается. Я… как это называется у вас, людей?.. – фаталистка.

Ревностнее, чем когда-либо, я пытаюсь ее отвлечь.

– Вот скажите, Натали, что еще я могу предпринять, чтобы «в максимальной степени приблизиться к людям» и достичь трех целей, которые я перед собой ставлю: 1) любовь, 2) юмор, 3) искусство?

– Чтение, – отвечает она мне, поразмыслив. – Ты должна овладеть единственной прочной культурой – книжной. Дальше письмо. Книга – средство закрепления твоей мысли. Тому, кто владеет книгой, подвластны время и пространство. Книга обеспечивает безграничное распространение мысли. Только книга дарует мысли бессмертие.

Моя мысль бессмертна?

Вообще-то, умудрившись остаться в живых, я стала еще серьезнее относиться к необходимости оставить после себя след.

– Хочу, чтобы вы написали мою биографию, я стану вам диктовать. Хочу, чтобы мой разум пережил гибель моей телесной оболочки.

– Мне очень жаль, Бастет, но мы это уже обсуждали. Мой ответ – нет.

– Почему же, служанка?

– Ты хочешь быть необыкновенной кошкой? Возомнила себя царицей? Научись писать, Бастет! Писать и диктовать – разные вещи. Ты должна самостоятельно все это записать, чтобы быть уверенной, что в точности выразила свою мысль.

– Насколько я знаю, Юлий Цезарь продиктовал «Галльскую войну» своим писцам.

Ее впечатляет этот ловкий аргумент, но потом она вспоминает, как много времени я посвятила изучению висящей у меня на шее Энциклопедии.

– У меня есть предложение получше: это то, что подтвердит законность твоих притязаний. Речь о космогонии.

– Это еще что такое?

– Учение. Основополагающий трактат о причинах существования мира в его реальном виде. Это будет эталон, твое объяснение всего сущего тем, кто задается вопросами о происхождении мира и о смысле жизни в нем.

– Вы считаете, что это лучше личного дневника?

– Это была бы своего рода кошачья Библия.

Эта перспектива повергает меня в задумчивость. Она продолжает:

– Ты объяснишь в ней давнее, забытое прошлое. Во всяком случае, изобретешь кошачью легенду. Предскажешь отдаленное будущее. Благодаря этому ты не просто станешь той, кем мечтаешь стать, – царицей. Бери выше! Ты превратишься в пророчицу! Ты подробно расскажешь, как стала той, кем стала, – по примеру Авраама, Моисея, Иисуса Христа…

Пророчица? Интересный вариант! Иногда моя представительница человечьей породы, даром что она – всего лишь человек, делает весьма изощренные предложения, под стать не человеческому, а кошачьему уму.

– Вы уверены, что пророчица лучше царицы?

– Быть царицей значит всего лишь царствовать. Царица командует на войне и повелевает. Продолжается это недолго. Другое дело пророчица: она продолжает распространять свою мысль даже после смерти. Она влияет на царей и цариц, приходящих после нее, самой силой своих идей. Быть пророчицей, – продолжает она, – это придавать смысл прошлому и выводить из этого будущее. Быть пророчицей – это иметь свое собственное, оригинальное представление о будущем. Думаю, ты на это способна, Бастет.

Никогда еще мне не делали комплиментов такой силы. От этого разговора я чувствую мощный прилив нежности к моей служанке. Может быть, мне следует сильнее ее любить. Может быть, она мне не просто служанка, а партнер по жизни, уж больно хороши ее советы. Пожалуй, к ней можно относиться как к равной мне.

– К счастью, Эсмеральда тебя спасла, – говорит она. – Ты ее поблагодарила?

Снова-здорово! Приспичило всем им, что ли, чтобы я унижалась перед этой кошкой? Одна фраза – и все пошло насмарку. В тот самый момент, когда я уже была готова отнестись к Натали с бóльшим уважением, она жестоко меня разочаровала.

Я мяукаю, она слышит в своем наушнике перевод:

– Полагаю, вы не поняли, что произошло. Правда вот в чем: поскольку никто не поднимал якорь и крысы лезли и лезли на корабль по якорной цепи, я сознательно спрыгнула с верхушки мачты, чтобы посеять панику среди поднимающихся на борт крыс. С некоторых пор я умею плавать, поэтому я навязала им морской бой и задержала их. Мой маневр полностью удался, мне никто не был нужен. Эсмеральда плюхнулась в воду по собственной оплошности.

– Вот оно что! – удивляется Натали. – Я думала совсем по-другому.

– Рада, что истина восторжествовала. Никому не позволю ее искажать.

Когда я произношу эти слова, в моей голове оживают все диктаторы-лжецы (их история знакома мне по РЭОАЗ). Помнится, Карл VII оспаривал роль Жанны д’Арк в победе над англичанами, Робеспьер отрицал роль Дантона во Французской революции, Сталин – роль Троцкого в русской революции.

Одновременно я понимаю, что залог царствования – неблагодарность. Приходится беспрерывно выстраивать свою собственную версию прошлого в зависимости от текущих событий, чтобы создавать впечатление, будто все предусмотрено, все под контролем.

Так или иначе, я говорю себе, что Натали, вероятно, права. Мне надо написать «мою» Кошачью Библию, тогда я обрету ранг пророчицы.

Я показываю ей знаком, что она мне больше не нужна, и подхожу к Пифагору.

– Смерть наших соратников усиливает мое желание жить на всю катушку, – урчу я ему на ухо.

Я покачиваю бедрами, трясу хвостом, трепещу ресницами, потом прижимаюсь носом к его носу – примерно так, как делают, согласно моим наблюдениям, люди.

– Поцелуй меня! – властно произношу я.

Это и есть, по-моему, подлинный феминизм: проявлять свое желание, а не ждать первого шага от мужского пола.

Эту сдержанность еще называют глупым словечком «целомудрие».

Целомудрие – ловушка, изобретенная, должно быть, мужчинами, чтобы помешать женщинам выражать то, что они чувствуют, в то время как они сами что хотят, то и воротят, не испытывая никакого смущения.

Подражая людям, я целую его в рот (вообще-то это противно, но раз люди так делают, значит, это современно и должно понравиться Пифагору). Мы лижем друг другу язык. Потом я врезаюсь ему в бок, как будто толкаю, переплетаю наши хвосты так, чтобы получилось сначала сердечко, потом косичка.

Словом, прежде чем заняться Кошачьей Библией, я намерена продолжить свое исследование «любовных чувств на человеческий манер». Это приятное промедление позволит мне забыть всю жестокость прошедшего дня. Мне это нужно позарез.

Но вдруг, когда я уже готова к телесному слиянию с партнером, мое внимание привлекает нечто странное.

С крыши здания, высящегося на берегу, нам подают сигналы: повторяющиеся серии из трех вспышек света.

Эти сигналы мешают мне сосредоточиться. Я высвобождаюсь.

– Посмотри туда! – Я указываю на крышу здания, туда, где вспыхивает и гаснет свет.

Этим дело не ограничивается: во многих окнах здания горит свет. Завороженные костром на шлюпке, мы проявили невнимание к происходящему на Манхэттене.

– В этом здании остались люди! – подтверждает Роман Уэллс, приставивший к глазам бинокль. – Я даже вижу движущиеся за окнами тени.

– Как люди смогли выжить, когда вокруг столько крыс? – не верит Эсмеральда.

– Засели на верхних этажах, вот как! – восклицаю я по наитию. – Их спасением оказалась высота этих башен.

– Надо причалить, высадиться и соединиться с ними, – торопится с выводом Анжело, не знающий, что такое размышление.

– Сперва надо с ними поговорить, – предлагает более реалистичная Эсмеральда.

– Я могу туда слетать, – вызывается попугай Шампольон. – Напоминаю, что владею одним из человеческих языков – английским.

– У окон в зданиях такого рода двойное застекление, они не открываются, – возражает Роман. – Звук они тоже не пропускают. Увы, Шампольон, даже если ты станешь маячить за окнами, тебе останется только колотить клювом в стекло. Шансы вступить с ними в контакт близки к нулю.

– Все равно полечу, наверху должны быть люди, кто-то ведь мигает оттуда фонарем! Наверное, там терраса, они на ней. Я мигом, одно крыло там, другое здесь, – обещает птица и уже расправляет длинные белые крылья, чтобы взлететь.

– Шампольон прав, надо торопиться! Даешь вплавь! – кипятится Анжело.

Таков мой сынок во всей красе: вечно его посещают дурные идеи, причем в самый неподходящий момент.

– Нет, – решает Роман Уэллс, – лучше ответим на их сигналы отсюда.

Натали выпускает из ракетницы новый пылающий красный заряд, освещающий фасады Нью-Йорка.

Роман Уэллс хватает электрический фонарь и сигналит в ответ людям на крыше сериями из трех вспышек. Потом он меняет систему: три короткие вспышки, три длинные, три короткие, пауза.

После того как французский ученый проделывает все это снова, с крыши отвечают наоборот: сначала три длинных сигнала, потом три коротких и так далее.

– Это азбука Морзе, – объясняет Натали, – старинный способ связи на расстоянии при помощи огней или звуков. Данная последовательность означает SOS: «спасите наши души».

В очередной раз я впечатлена способностью людей решать проблемы связи на расстоянии. Азбука Морзе так азбука Морзе.

Обязательно справлюсь в своей РЭОАЗ об истории этой системы и о том, как она действует.

Люди на крыше здания выдают в ответ совершенно другую последовательность вспышек.

– А что это означает на вашем языке Морзе?

– Четыре буквы: С O M E, «придите» по-английски.

Роман мигает им в ответ.

– Что он им отвечает?

– Спрашивает, как подняться к ним наверх.

Световой диалог между зданием и «Последней надеждой» продолжается – а потом вдруг прерывается.

– Больше не хотят? – волнуюсь я.

– Говорят, что покажут, как к ним попасть.

Мы ждем.

Крепчающий ветер разгоняет облака, в чистом небе вовсю сияет полная луна, озаряющая все вокруг.

К кораблю подлетает и зависает над нами, жужжа и мелко вибрируя, листик клевера с четырьмя лепестками из флуоресцентного желтого пластика.

– Дрон! У них есть дроны! – радуется Натали.

С дрона свисают два троса.

Возобновляются сигналы Морзе, объясняющие, как надо действовать.

– Надо прикрепить эти тросы к неподвижной точке на корабле, – переводит Роман. – Так мы попадем на крышу.

Вспомнив наше приключение в Руане, я спрашиваю:

– По принципу «зиплайна»?

– Типа того, только здесь не получится скользить сверху вниз. Нас будут тянуть вверх, – уточняет Натали, уже крепящая конец троса к палубе.

Роман тем временем крутит лебедку и опускает якорь, чтобы закрепить корабль на месте.

Наконец, мы видим висящее на ролике пластмассовое кресло.

– Что-то я не в восторге от мысли о таком подъеме, – ворчит Пифагор. – Как тебе известно, высота вызывает у меня головокружение. – Он весь дрожит и ничего не может с собой сделать.

– У тебя уже есть опыт, – вразумляю я его.

– Там было не так высоко.

– Как будто ты не летал на воздушном шаре! Между прочим, он взлетал еще выше, чем крыша этого небоскреба.

– Так-то оно так, но там можно было свернуться на дне корзины и не смотреть вниз. А здесь негде спрятаться.

У него на все есть ответ.

– А кто лазил на мачту? На мачте у тебя не кружилась голова?

– Мачта твердо закреплена на палубе. Хочу – спущусь. А здесь изволь болтаться в пустоте и не иметь возможности ни спрятаться, ни вернуться назад.

Ну и трусишка!

– Опять крысы! – докладывает Эсмеральда.

Смышленые твари засекли, должно быть, наши световые «переговоры» и снова плывут в нашу сторону. На беду, в воду спущен якорь, стабилизирующий «зиплайн», значит, крысы опять полезут на борт по цепи.

– Увы, – говорю я Пифагору, – у нас нет выбора.

Моя служанка уже сидит в кресле. Я прыгаю ей на колени. Ко мне присоединяется Анжело. Эсмеральде тоже хочется в небо.

– Только не ты! – мяукаю я.

– Это почему?

– Это место Пифагора. Ты поднимешься с Романом. – Я поворачиваюсь к своему коту, дрожащему от страха.

– Давай скорее!

– Учти, Бастет, у меня дурное предчувствие.

– Что ты предпочитаешь: настоящих крыс или воображаемое головокружение?

В конце концов сиамец с синими глазищами соглашается к нам примкнуть и устраивается на коленях у моей служанки.

– Не смотри вниз, и дело с концом.

Не иначе как для того, чтобы прервать этот диалог, трос напрягается и тянет нас наверх.

Корабль остается внизу, мы взмываем над морем. Сверху хорошо видна колонна крыс, плывущих штурмовать «Последнюю надежду». Им не везет: волны отбрасывают их назад, к берегу, но они чрезвычайно упорны.

Мы поднимаемся все выше.

Я чувствую, как у Пифагора, большого мудрого Пифагора, дрожит мелким бесом каждая шерстинка. Он не открывает глаз и на всякий случай зажимает себе лапами веки.

Небоскребы все ближе, лязг ролика все громче, все страшнее.

Сюда, Нью-Йорк! Сюда, Америка! Ко мне!

Я все больше убеждаюсь, что нас затягивает слишком высоко. В Париже я таких высоких домов не видела.

Если я упаду с такой высоты, то мне несдобровать, даже если получится мягко приземлиться на все четыре лапы.

Лично я, в отличие от Пифагора, не страдаю страхом высоты, но он, бедняга, дрожит все сильнее.

Луна освещает Нью-Йорк.

Сверху этот город выглядит еще более странным. Здания и вправду гигантские, зловеще мерцающие стеклянными гранями.

Беда в том, что ветер все сильнее раскачивает кресло. Тащащий нас вперед и вверх трос вдруг замирает, и мы повисаем над бездной.

Нас сотрясают порывы ветра. Пифагор сходит с ума от ужаса.

Удивительное дело: такой культурный, такой умный – и при этом такой отъявленный трус.

Натали тоже вскрикивает, ей тоже неспокойно висеть вот так, в пустоте.

Анжело цепляется за меня, я – за Натали, она – за пластмассовое сиденье. За меня, кроме сыночка, цепляется Пифагор: так впивается когтями мне в шерсть, что вот-вот доберется до кожи.

– Спокойно, Анжело, сейчас поедем дальше.

Мы по-прежнему висим без движения, Натали уже голос сорвала, крича в небеса:

– Эй, там, наверху, вы меня слышите?

В ответ глухое молчание. Оборачиваясь, мы уже не видим «Последнюю надежду», которую, наверное, берут на абордаж крысы.

Внезапный порыв ветра едва не переворачивает наше кресло. Натали теряет равновесие и сползает с сиденья. На счастье, она инстинктивно хватается за его край правой рукой. Та еще картина: кресло висит на тросе, Натали – на сиденье кресла, я вцепилась передними лапами в ее одежду, Анжело держится за мою правую заднюю лапу, Пифагор – за левую.

Надежность всей конфигурации крайне сомнительна.

– Я держусь из последних сил, – предупреждает меня Пифагор, глядя вниз.

– Хватай меня за хвост.

Мы перегруппируемся, получается косичка.

Анжело возится, но в результате возни меняет свое положение на более удобное – для него.

Следующий порыв ветра едва не переворачивает наши качели вверх дном.

Нас поглощает непроницаемое сырое облако, что, возможно, даже к лучшему, потому что мы больше не видим ничего вокруг нас.

Чувствую, мне в кожу вонзаются сыновьи коготки.

Два кота, висящие на моих конечностях, – тяжелый груз; нужна быстрая перемена к лучшему, иначе я разожму хватку, и вся наша хвостатая троица ухнет в пустоту.

Я совсем несильно напрягаю правую лапу, за которую держится Анжело, и так же, самую малость, ослабляю левую – последнюю надежду Пифагора.

Пифагор вдруг перестает за меня держаться и с душераздирающим мяуканьем летит вниз.

ПИФАГОР!

Упал! Мой рассудок не в состоянии смириться с этой мыслью.

Нет, этого не может быть.

Я не сразу осознаю произошедшее.

Пифагор… мертв…

ПИФАГОР, МОЙ ПИФАГОР, УПАЛ ВНИЗ!

Я сделала выбор в пользу своего сына и пренебрегла своим котом.

Это моя ошибка… Что я наделала?

Моим задним конечностям стало легче, но Анжело, как всегда, находит не лучшие слова.

– Уф, мама! Теперь мы, пожалуй, выпутаемся.

Верен ли мой выбор?