Читать книгу Танатонавты - Бернар Вербер - Страница 17

Всякий раз встречаясь на кладбище Пер-Лашез, мы говорили с Раулем о смерти. Ну, то есть Рауль говорил, а я только слушал. Ничего нездорового, грязного или там скабрезного в этих разговорах не было. Мы просто обсуждали смерть как некий интересный феномен, точно так же, как могли бы говорить об инопланетянах или мотоциклах.

– А мне тут сон приснился, – сообщил я.

Я хотел рассказать ему о той женщине в белом атласном платье, с черепом вместо головы, которая сидела на небе, но не успел. Рауль тут же меня перебил:

– Да-да, у меня тоже был сон. Я сделал огненную колесницу. Взобрался на нее, и пылающие кони понесли меня к солнцу. Нужно было пройти сквозь кольца огня, чтобы добраться до звезд, и чем дальше я летел сквозь эти самые кольца, тем глубже проникал я в суть вещей.

Уже позднее я осознал, что вовсе не случайно Рауля интересовала смерть. Как-то вечером, вернувшись из школы, он направился в туалет и увидел там висевшего над унитазом отца. Фрэнсис Разорбак преподавал философию в парижском лицее Жана Жореса.

Неужели он узнал нечто настолько интересное о том свете, что пожелал покинуть этот?

Именно так и считал Рауль. Его отец умер вовсе не от горя или чтобы кому-то досадить. Он умер, чтобы постичь тайну. В течение многих месяцев отец моего друга работал над диссертацией, которая называлась «Эта неизвестная смерть».

Без сомнения, Фрэнсис Разорбак обнаружил нечто очень важное, так как, прямо перед тем как повеситься, бросил свою книгу в огонь. Когда Рауль нашел тело отца, обугленные листы еще летали в каминной трубе. Уцелело лишь около сотни страниц, где говорилось об античной мифологии и культе мертвых.

Рауль ни на минуту не переставал обо всем этом думать. Что же такое важное раскопал его отец? Что вообще собирался он отыскать в смерти?

В день похорон Рауль не плакал. Но ему никто не делал замечаний. Ни малейшего упрека. Слышно было только: «Бедняжка так потрясен самоубийством отца, что даже плакать не может». Если бы я знал это раньше, то не усердствовал бы так с телячьими мозгами и вареным шпинатом.

Едва отца похоронили, как отношение матери к Раулю полностью переменилось. Она исполняла все его капризы. Покупала любые игрушки, книги и газеты, какие он только требовал. Он был полным хозяином своего времени. Моя мать убеждала меня, что Рауль просто-напросто избалованный мальчишка, потому что, во-первых, он единственный ребенок в семье, а во-вторых, остался без отца. Я бы и сам хотел стать избалованным мальчишкой, даже если для этого пришлось бы пожертвовать семьей.

Мне вообще ничего не разрешали.

– Ты что, все еще водишься с этим Разорбаком? – как-то спросил отец, раскуривая очередную сигару, распространявшую зловоние метров на тридцать вокруг.

– Да, он мой лучший друг!

– Ну-ну, видно, что ты не умеешь друзей выбирать, – заметил отец. – Ясно же, что этот парень псих.

– Это почему?

– Не прикидывайся дурачком. Его папаша повесился. С такой наследственностью только и остается, что с катушек съехать. Да к тому же мать не работает и живет припеваючи на пенсию. Это все не то. Тебе надо нормальных людей держаться.

– Рауль нормальный, – убеждал я отца.

Тут подлый братец Конрад решил, что самое время подлить масла в огонь.

– Самоубийство – болезнь наследственная. Дети самоубийц и сами к этому склонны, вроде детей из разведенных семей, которые потом тоже сами разваливают свой брак.

Все сделали вид, что не слышали, что сказал мой братец-кретин. Эстафету приняла мать.

– Ты считаешь, это нормально – часами торчать на кладбище?

– Мам, ну послушай, это же его личное время, что хочет, то и делает. Кому он мешает?

– Ты его еще и защищаешь! Оба вы хороши! Он тебя таскает на кладбище и разглагольствует там посреди надгробий, прости Господи!

– Ну и что?

– А то, что беспокоить мертвых не к добру. Их надо оставить в покое, – встрял Конрад, всегда готовый утопить ближнего.

– Конрад – кретин! Конрад – кретин! – заорал я и врезал ему по башке.

Мы покатились по полу. Отец решил дождаться, когда братец даст мне сдачи, а уж потом стал нас разнимать. Ждал он, однако, не долго, чтобы не дать мне времени как следует отлупить Конрада.

– А ну тихо, сорванцы, не то я сам надеру вам уши. Конрад прав. Таскаться по кладбищам – не к добру.

Отец выпустил облако сигарного дыма, надсадно закашлял и добавил:

– Что, мало других мест для разговоров? Кафе, парки, спортивные клубы… Кладбища – для мертвых, а не для живых.

– Но пап…

– Мишель, ты меня уже достал. Хватит умничать, или схлопочешь.

Я только что получил пару оплеух и захныкал, чтоб избежать новой затрещины.

– Ну вот, оказывается, умеешь плакать, когда хочешь, – насмешливо заметил отец.

Конрад сиял. Мать приказала мне отправляться к себе в комнату.

Вот так я начал понимать, как устроен мир. Надо оплакивать мертвых. Слушаться родителей. Соглашаться с Конрадом. Нельзя строить из себя умника и слоняться по кладбищам. Надо выбирать нормальных друзей. Самоубийство – наследственная и, возможно, заразная болезнь.

В полумраке комнаты, с соленым привкусом слез во рту, я вдруг ощутил себя совсем одиноким. В тот вечер – щека еще горела от пощечины – я пожалел, что не родился в мире, где было бы не так много ограничений.