Читать книгу Экскалибур - Бернард Корнуэлл - Страница 3

Я – сакс. Саксонку Эрке, мою мать – она в ту пору была мною беременна, – Утер захватил и сделал своей рабыней; я родился вскорости после того. Меня отняли у матери совсем мальцом, но я успел выучить саксонский язык. Позже, гораздо позже, накануне Ланселотова мятежа, я отыскал свою мать и узнал, что отец мой – Элла.

Выходит, я чистокровный сакс и, кроме того, наполовину королевской крови, хотя, воспитанный среди бриттов, никакого родства с саксами я не ощущаю. Для меня, так же как и для Артура, и для любого свободнорожденного бритта, саксы – чума, занесенная к нам из-за Восточного моря.

Откуда они пришли, никому не ведомо. Саграмор – а уж он-то попутешествовал побольше всех Артуровых вождей, вместе взятых, – рассказывает, будто земля саксов – далекий, одетый туманом край болот и лесов, хотя сам признает, что в жизни там не бывал. Он просто знает: это где-то за морем, а саксы, дескать, уплывают оттуда, потому что британская земля – лучше. А еще я слыхал, будто родину саксов осаждают враги еще более странные, пришельцы с края света. Как бы там ни было, вот уже сотню лет саксы переплывают море и захватывают нашу землю – и ныне держат под своей рукою всю Восточную Британию. Мы зовем эту украденную территорию Ллогр, Утраченные земли, и во всей свободной Британии не нашлось бы такого человека, который не мечтал бы их отобрать. Мерлин и Нимуэ верят, что землю могут вернуть только боги, Артур надеется сделать это при помощи меча. А мне поручено рассорить наших врагов между собою, чтобы облегчить задачу либо богам, либо Артуру.

Я пустился в дорогу осенью, когда дубы сделались бронзовыми, буки – алыми, а холод затянул рассветы белым маревом. Я поехал один: если Элла вознаградит посла смертью, лучше сократить потери. Кайнвин уговаривала меня взять с собою боевую дружину, но зачем? Отдельный отряд не выстоит против целого воинства Эллы; и вот, когда ветер обрывал первые желтые листья с вязов, я поскакал на восток. Кайнвин пыталась убедить меня дождаться Самайна, ибо если сработают заклинания Мерлина на Май-Дане, тогда никакое посольство к саксам уже не понадобится, но Артур и думать не желал о задержке. Все свои надежды он возлагал на предательство Эллы и хотел получить ответ от короля саксов. Я отправился в путь, уповая, что как-нибудь да уцелею и вернусь в Думнонию к Самайну. При мне был меч, а на спине висел щит; никакого другого оружия я не взял, равно как и доспехов.

Напрямую на восток скакать не стоило: так я оказался бы в опасной близости от земли Кердика. Вместо того я двинулся на север, в Гвент, а уж оттуда свернул к востоку, в направлении саксонской границы, к владениям Эллы. День и еще полдня я ехал через плодородные угодья Гвента, мимо римских вилл и крестьянских дворов. Над отверстиями в крышах курился дым. Скот, предназначенный для зимнего забоя, согнали в луга; под копытами животных земля превратилась в жидкую грязь; унылое мычание задавало меланхолический тон моему путешествию. В воздухе ощущалось первое дыхание зимы, а поутру разбухшее солнце висело в тумане бледным пятном у самого горизонта. На поля, вспаханные под пар, слетались скворцы.

По мере того как я ехал к востоку, пейзаж менялся. Гвент был христианской страной: сначала по пути мне встречались внушительные, богато украшенные церкви, но на второй день церквушки заметно измельчали, а дворы – обеднели, и вот наконец я оказался в срединных землях – в пустошах, где не правили ни саксы, ни бритты, но и те и другие убивали беспрепятственно. Угодья, где некогда кормились целые семьи, густо поросли молодыми дубками, боярышником, березой и ясенем; тут и там торчали голые, обугленные скелеты домов. Однако кто-то жил и здесь; раз, заслышав в рощице шаги, я схватился за Хьюэлбейн, опасаясь лихих людей, что укрывались в здешних диких долинах. Однако никто не докучал мне вплоть до того вечера, когда дорогу преградил отряд копейщиков. То были гвентцы; как и все воины короля Мэурига, они были экипированы на римский манер: бронзовые нагрудники, шлемы с алым плюмажем из крашеного конского волоса и ржаво-красные плащи. Их предводитель, христианин по имени Кариг, пригласил меня к ним в крепость, что стояла на прогалине среди леса на высоком гребне холма. Каригу была доверена охрана границы; он резко осведомился, по какому делу я еду, но, когда я назвался и сообщил, что послан Артуром, далее расспрашивать не стал.

Каригова крепость представляла собою просто-напросто деревянный частокол, в пределах которого соорудили пару-тройку хибар. Внутри густо нависал дым: костры жгли прямо под крышей. Я согрелся; с десяток воинов Карига поджаривали оленью ногу на вертеле, выструганном из захваченного саксонского копья. Таких крепостей за дневной переход встретишь не меньше дюжины, и все они глядят на восток, стерегут на случай, если Элловы головорезы нагрянут с набегом. Те же меры предосторожности принимала и Думнония, притом что мы держали у границ постоянную армию. Расходов такая армия требовала непомерных, к вящей досаде тех, чьи налоги – зерно, кожа, соль и шерсть – шли на содержание войска. Артур старался облегчить поборы и распределить их бремя по справедливости, хотя теперь, после мятежа, безжалостно драл три шкуры с тех богатеев, что пошли за Ланселотом. Этот налог ложился на христиан несоразмерно тяжким гнетом; Мэуриг, христианский король Гвента, выслал протест; Артур его проигнорировал. Кариг, верный слуга короля, обошелся со мной сдержанно, хотя, надо отдать ему должное, сделал все, чтобы предостеречь меня об опасности, поджидающей в саксонских землях.

– Ты ведь знаешь, господин, что саксы никому не позволяют пересекать границу?

– Да, слыхал.

– С неделю назад двое торговцев проехали, – рассказывал Кариг. – Горшки везли, шерсть. Я их упредил, но… – Он помолчал, пожал плечами. – Саксы оставили себе и горшки, и шерсть, а обратно прислали два черепа.

– Если получишь мой череп, отошли его к Артуру, – велел я, глядя, как с оленины в пламя капает жир и, ярко вспыхнув, сгорает. – А что, из Ллогра тоже никто не едет?

– Вот уж много недель, как никого не было, – отозвался Кариг. – Ну да на будущий год ты, небось, на саксонских копейщиков в Думнонии насмотришься.

– Почему не в Гвенте? – вызывающе парировал я.

– Элла с нами не в ссоре, – твердо отрезал Кариг. Этот ершистый юнец не особо-то радовался своему уязвимому положению на границе Британии, хотя долг исполнял на совесть, а люди его, как я заметил, были неплохо вышколены.

– Вы бритты, Элла сакс, разве одно это уже не повод для ссоры? – отозвался я.

Кариг пожал плечами.

– Думнония слаба, господин, и саксы это знают. Гвент – силен. Саксы нападут на вас, не на нас. – Прозвучало это до отвращения самодовольно.

– Как только саксы расправятся с Думнонией, – сказал я, тронув железную рукоять меча, дабы не накликать несчастья опрометчивым словом, – много ли времени пройдет, прежде чем они явятся на север, в Гвент?

– Христос защитит нас, – набожно произнес Кариг, осеняя себя знаком креста.

На стене хижины висело распятие. Один из воинов облизал пальцы, а затем коснулся ступней претерпевающего муки Господа. Я украдкой сплюнул в огонь.

На следующее утро я поскакал на восток. За ночь наползли тучи, и рассвет приветствовал меня промозглой моросью. Римская дорога, ныне разбитая и заросшая сорной травой, уводила в сырой лес, и чем дальше я ехал, тем больше падал духом. Все, что я услышал в пограничном форте Карига, наводило на мысль о том, что Гвент на стороне Артура сражаться не станет. Мэуриг, молодой король Гвента, не отличался воинским рвением. Его отец Тевдрик твердо знал: бриттам должно объединиться против общего врага, но Тевдрик давно отрекся от трона и поселился монахом близ реки Уай, а сын его в военачальники не годится. Без вымуштрованных гвентских войск Думнония обречена – разве что сияющая нагая нимфа и впрямь предвещает некое чудесное вмешательство богов. Или разве что Элла купится на Артуровы байки. Да полно, примет ли меня Элла? Поверит ли он, что я его сын? Саксонский король был ко мне добр в те несколько раз, что судьба сводила нас вместе, но это ровным счетом ничего не значит. Чем дольше я ехал под жалящей моросью между раскидистыми сырыми деревьями, тем сильнее овладевало мною отчаяние. Я уже не сомневался: Артур послал меня на верную смерть, и хуже того – сделал это с бессердечием азартного игрока, который, в последний раз бросая кости, ставит на кон все, что есть.

Ближе к полудню лес закончился, и я выехал на широкую прогалину, к речке. Дорога подводила к броду и продолжалась на другом берегу, однако у переправы, над бугром высотой человеку по пояс, торчала сухая елка, вся увешанная приношениями. Такой магии я не знал и понятия не имел, оберегает ли разубранное дерево дорогу, умиротворяет ли водяной поток, или здесь просто развлекались дети. Я спешился, пригляделся: на ломких ветвях подрагивали человеческие позвонки. Нет, дети тут ни при чем. Но что же это? Я сплюнул рядом с бугром, чтобы отвести зло, тронул железную рукоять Хьюэлбейна и направил коня через брод.

На другом берегу шагов через тридцать снова начинался лес. Не проехал я и половины этого расстояния, как из полутьмы под сенью ветвей метнули боевой топор – он летел, вращаясь в воздухе, и на лезвии отблескивал пасмурный дневной свет. Бросок был не ахти какой, топор просвистел шагах в четырех от меня. Никто меня не окликнул, но и нового нападения из-за деревьев не последовало.

– Я сакс! – заорал я по-саксонски. Ответа мне не было, зато послышался приглушенный гул голосов и захрустели сучья. – Я сакс! – повторил я, гадая про себя, действительно ли в засаде затаились саксы или, может статься, изгои-бритты, ведь я был в ничьих землях – сюда бежали от правосудия лихие люди всех племен и стран.

Я уже собирался крикнуть по-бриттски, что не замышляю зла, когда из полумрака раздался голос.

– Бросай сюда меч! – приказали мне по-саксонски.

– Подойди и возьми, – предложил я.

Повисло молчание.

– Твое имя? – осведомился голос.

– Дерфель, сын Эллы.

Я бросил им имя отца, словно вызов, и, должно быть, это их смутило, потому что снова раздался невнятный гомон, а минуту спустя шестеро воинов, продравшись сквозь заросли ежевики, вышли на прогалину. Все – в шкурах с густым мехом (саксы носят такие вместо доспехов), и все – с копьями. Один – в рогатом шлеме, по всей видимости предводитель, – направился вдоль обочины дороги ко мне.

– Дерфель, – промолвил он, останавливаясь в пяти-шести шагах от меня. – Дерфель, – повторил он. – Слыхал я это имя, да только оно не саксонское.

– Так зовут меня, – отвечал я, – а я сакс.

– Сын Эллы? – подозрительно переспросил он.

– А то.

Мгновение он разглядывал меня. Высоченный, из-под рогатого шлема выбивалась буйная русая грива. Борода доходила чуть ли не до пояса, а усы свисали до верхнего края кожаного нагрудника, надетого под меховым плащом. Верно, местный вождь, а не то так воин, отвечающий за охрану этой части границы. Он покрутил ус свободной рукой, выпустил – завитки распрямились сами собою.

– Хротгара, сына Эллы, знаю, – задумчиво протянул он. – Кюрнинга, сына Эллы, зову другом. Пенду, Иффе и Сэболда, сынов Эллы, видел в битве, но Дерфель, сын Эллы? – Воин покачал головой.

– Он перед тобой, – отозвался я.

Сакс взвесил на руке копье, отмечая, что щит мой по-прежнему висит у седла.

– Слыхал я о Дерфеле, друге Артура, – обвиняюще проговорил он.

– Он перед тобой, – повторил я. – У него дело к Элле.

– С бриттами Элла никаких дел не имеет, – отрезал воин, и его люди одобрительно заворчали.

– Я сакс, – парировал я.

– Так что у тебя за дело?

– О том услышит отец мой – от меня. Тебя оно не касается.

Воин обернулся и жестом поманил своих людей.

– Нас – касается.

– Твое имя? – резко осведомился я.

Он замялся было, затем решил, что, назвавшись, ничем особенно не рискует.

– Кеолвульф, сын Эадберта.

– Что ж, Кеолвульф, – промолвил я, – уж верно, мой отец вознаградит тебя, когда узнает, что ты задержал меня в пути? Чего ждешь ты от него? Золота? Или смерти?

Я, конечно, блефовал. И блеф сработал. Я понятия не имел, обнимет ли меня Элла или убьет, но Кеолвульф и впрямь страшился королевского гнева – страшился достаточно, чтобы неохотно позволить мне проехать и снабдить эскортом из четырех копейщиков. Они-то и стали моими проводниками в глубь Утраченных земель – все дальше и дальше.

Так ехал я через те края, куда на памяти вот уже целого поколения свободные бритты почитай что и не заглядывали. То было самое сердце враждебной страны: два дня провел я в дороге. На первый взгляд эта местность не слишком-то отличалась от бриттских земель, ибо саксы захватили наши поля и пашни и теперь возделывали их примерно так же, как прежде мы, хотя я отметил, что их скирды сена будут повыше наших и поквадратнее, а дома – покрепче, понадежнее. Римские виллы стояли по большей части заброшенными, хотя тут и там попадались и жилые усадьбы. Христианских церквей не встречалось, – собственно говоря, вообще никаких святилищ я не увидел; разве что один-единственный раз попался по дороге бриттский идол, и тут же были оставлены мелкие подношения. Бритты здесь все еще жили, а некоторые даже владели землей; большинство, однако, составляли рабы либо жены саксов. Все здесь переименовали: мои сопровождающие знать не знали, как эти места назывались во времена бриттов. Мы проехали Личворд и Стеортфорд, затем Леодасхам и Келмересфорт: слова – непривычные, саксонские, а деревни между тем процветали. То были не дома и дворы захватчиков и чужаков – нет, то были поселения оседлого народа. От Келмересфорта мы повернули на юг через Беадеван и Викфорд. По пути мои спутники гордо рассказывали мне, что вот эти самые пахотные земли Кердик вернул Элле давешним летом. Этой землей и была куплена верность Эллы в грядущей войне, в ходе которой этот народ пройдет через всю Британию до Западного моря. Мой эскорт нимало не сомневался: саксы победят. Все они слыхали, насколько ослабил Думнонию бунт Ланселота: мятеж-то и подтолкнул саксонских королей к мысли объединиться и захватить всю Южную Британию.

Зимовал Элла в местечке, что саксы называли Тунресли. Над глинистыми полями и темными болотами воздвигся холм; с его плоской вершины, если глядеть на юг, за широкую Темзу, глаз различал вдалеке туманные угодья Кердика. На холме высился внушительный чертог: массивное строение из темного дуба. Высокую и крутую щипцовую крышу венчал символ Эллы – выкрашенный кровью бычий череп. Одинокий чертог черной громадой маячил в сумерках – недоброе место, зловещее. Чуть к востоку под кронами деревьев притаилась деревушка; там мерцали мириады костров. Похоже, я прибыл в Тунресли в пору большого сбора: костры обозначали место, где гости встали лагерем.

– Пируют, – сообщил один из моих спутников.

– Пир в честь богов? – полюбопытствовал я.

– В честь Кердика. Он приехал потолковать с нашим королем.

Мои надежды, и без того невеликие, развеялись по ветру. С Эллой у меня еще был какой-никакой шанс уцелеть, но с Кердиком – ни тени шанса. Кердик холоден и жесток, а вот Элла способен на сильные переживания и по-своему даже великодушен.

Я тронул рукоять Хьюэлбейна и подумал о Кайнвин. Попросил богов – хоть бы мне снова ее увидеть. А между тем мы уже приехали; я соскользнул с усталого коня, расправил плащ, снял щит с луки седла и отправился объясняться с врагами.

Здесь, на промозглой вершине холма, в высоком и длинном чертоге, на устланном тростником полу пировали, должно быть, сотни три воинов. Три сотни громогласных весельчаков, бородатых и краснолицых, – эти, в отличие от нас, бриттов, не видели вреда в том, чтобы заявиться в господский пиршественный зал с оружием. В центре пылало три здоровенных костра, а дым нависал так густо, что поначалу я не мог рассмотреть тех, кто сидел за длинным столом в дальнем конце зала. Никто не обратил на меня внимания – ну да при моих-то длинных и светлых волосах и густой бороде я вполне смахивал на саксонского копейщика. Но вот меня провели мимо ревущих костров, какой-то воин разглядел пятиконечную белую звезду на моем щите – и вспомнил знак, с которым сталкивался в битве. В гомон голосов и смеха вплелся глухой рык. Рев распространялся по залу, набирал силу, и вот уже все до одного саксы вопили и выли, а я шел вперед, к почетному столу на возвышении. Орущие воины отставили рога с элем и принялись колотить кулаками по полу или по щитам. Высокая кровля загудела от грозного ритма: в нем звучала сама смерть.

Клинок с грохотом ударился о стол – и шум разом смолк. Это Элла поднялся на ноги – это его меч рубанул по длинному неструганому столу так, что во все стороны полетели щепки. Там, на возвышении, за горой блюд и налитых до края рогов пировали с дюжину воинов. Рядом с Эллой восседал Кердик, а с другой стороны от Кердика – Ланселот. И Ланселот был здесь отнюдь не единственным бриттом. Тут же сгорбился его кузен Борс, а в конце стола пристроились Амхар с Лохольтом, Артуровы сыновья; все – мои заклятые враги. Я тронул рукоять Хьюэлбейна и помолился о хорошей смерти.

Элла неотрывно глядел на меня. Он отлично меня знал – но вот известно ли ему, что я его сын? Ланселот при виде меня явно опешил: залился краской, знаком подозвал толмача, коротко переговорил с ним, и тот наклонился к Кердику и зашептал что-то в монаршее ухо. Кердик тоже меня знал, однако непроницаемое выражение его лица нимало не изменилось: ни при словах Ланселота, ни при виде врага. То было лицо писца – чисто выбритое, с узким подбородком, с широким, высоким лбом. Губы – тонкие, жидкие волосы гладко зачесаны назад и собраны в пучок на затылке; ничем не примечательное лицо – если бы не глаза. Светлые, безжалостные – глаза убийцы.

Элла от изумления словно дар речи утратил. Он был куда старше Кердика, ему уже перевалило за пятьдесят – год, а то и два назад; по любому счету – старик, однако он до сих пор выглядел куда как внушительно. Статный, широкогрудый, лицо гладкое, суровое, нос перебит, щеки в шрамах и черная борода лопатой. На нем было роскошное алое платье и массивная золотая гривна на шее; золото блестело и на запястьях, но никакие украшения не могли скрыть того факта, что Элла в первую очередь солдат – саксонский воин, матерый медведище. На его правой руке недоставало двух пальцев, – верно, в какой-нибудь давней битве оттяпали, и отомстил он, надо думать, прежестоко. Наконец Элла нарушил молчание:

– Ты посмел приехать сюда?..

– Дабы повидать тебя, о король, – отвечал я, опускаясь на одно колено. Я поклонился Элле, затем Кердику, но Ланселота словно не заметил. Для меня он был ничтожество, пустое место: один из королей-прихлебателей при Кердике, элегантный бритт-изменник. В смуглом лице читалась неприкрытая ненависть ко мне.

Кердик насадил кус мяса на длинный нож, поднес его было ко рту, но замешкался.

– Мы не принимаем послов от Артура, – небрежно обронил он, – а тех, у кого хватает глупости приехать, мы убиваем. – Он положил мясо в рот и отвернулся, словно уже покончил со мною – разобрался с пустяковым делом. Его воины взревели, требуя моей смерти.

Элла вновь заставил зал замолчать, с грохотом ударив мечом по столу.

– Ты приехал от Артура? – призвал он меня к ответу.

Я решил, что боги неправду простят.

– Я привез тебе привет, о король, от Эрке, – промолвил я, – вместе с сыновним почтением от сына Эрке, который, к вящей его радости, тако же и твой.

Кердику эти слова ничего не сказали. Ланселот внимательно выслушал перевод, вновь горячо зашептал что-то толмачу, и тот опять обратился к Кердику. Я нимало не сомневался, что следующие слова были подсказаны Кердику Ланселотом.

– Он должен умереть, – потребовал Кердик. Говорил он спокойно, точно моя смерть для него – сущая безделица. – Мы связаны договором, – напомнил он Элле.

– Договор гласит: нам не должно принимать посланцев от наших врагов, – отозвался Элла, по-прежнему неотрывно глядя на меня.

– А это кто, по-твоему? – рявкнул Кердик, в кои-то веки не сдержавшись.

– Это мой сын, – просто сказал Элла, и по битком набитому залу прокатился сдавленный вздох. – Он мой сын, – повторил Элла, – так?

– Так, о король.

– У тебя есть еще сыновья, – равнодушно бросил Кердик и жестом указал на бородатых воинов, сидящих по левую руку от Эллы. Бородачи – надо думать, мои сводные братья? – озадаченно пялились на меня. – Он привез послание от Артура! – настаивал Кердик. – Этот пес, – он ткнул ножом в мою сторону, – всегда служил Артуру.

– Ты привез послание от Артура? – осведомился Элла.

– Слова от сына к отцу, и только, – вновь солгал я.

– Cмерть ему! – коротко отрезал Кердик, и все его сторонники заворчали в знак согласия.

– Я не стану убивать родного сына в моем собственном чертоге, – возразил Элла.

– Я могу помочь, – ехидно отозвался Кердик. – Если к нам приедет бритт, да будет он зарублен на месте. – Эти слова он произнес, обращаясь ко всему залу. – Так договорено меж нами! – настаивал Кердик. Его люди одобрительно взревели и принялись колотить древками копий по щитам. – Эта тварь, – Кердик указал на меня, – сакс, сражающийся под знаменами Артура! Он гад, а тебе ли не знать, что мы делаем с гадами!

Воины оглушительно завопили, требуя моей смерти; завыли и залаяли псы, внося свою лепту в общий гвалт. Ланселот с каменным лицом наблюдал за мной, Амхару с Лохольтом явно не терпелось изрубить меня на куски. Лохольт ненавидел меня лютой ненавистью: это я держал его руку, когда отец отсек ему правую кисть.

Элла дождался, пока шум стихнет.

– В моем чертоге, – произнес он, особо подчеркивая «в моем»: ежели кто забыл, так правит здесь он, а не Кердик, – воин умирает с мечом в руке. Кто захочет убить Дерфеля, пока тот при мече? – И он оглядел зал, приглашая бросить мне вызов. Все промолчали. Элла посмотрел на союзного короля сверху вниз. – Я не нарушу нашего договора, Кердик. Наши копья выступят вместе, и никакие слова моего сына не поставят под угрозу нашу победу.

Кердик поковырял в зубах, извлекая ошметок мяса.

– Из его черепа, – заметил он, указывая на меня, – выйдет недурной битвенный стяг. Я хочу, чтобы он умер.

– Ну так ты его и убей, – презрительно бросил Элла. Союз союзом, но особой любви друг к другу короли не питали. Элла терпеть не мог молодого выскочку Кердика, а Кердик полагал, что старику недостает жестокости.

Кердик улыбнулся подначке краем губ.

– Не я, – кротко отозвался он, – но мой первый воин сделает это. – Кердик оглядел зал, высмотрел нужного человека, указал на него пальцем. – Лиова! Здесь гад. Убей его!

Воины восторженно загомонили. Они заранее предвкушали битву, и, уж конечно, еще до того, как настанет утро, выпитый эль подтолкнет их не к одной кровопролитной стычке, но смертный поединок между защитником короля и сыном короля – развлечение получше, нежели пьяная драка, и, уж верно, позанятнее, чем бренчание двух арфистов по углам зала.

Я обернулся поглядеть на противника, от души надеясь, что тот уже изрядно набрался и Хьюэлбейн играючи с ним управится, но из толпы пирующих вышел человек, менее всего отвечающий моим предположениям. Я-то думал, он окажется здоровяком под стать Элле, но нет: поединщик был сухощав, гибок, на спокойном смышленом лице – ни единого шрама. Он скользнул по мне невозмутимым взглядом, сбросил плащ, извлек из кожаных ножен длинный тонкий клинок. Украшений на воине почти не было, если не считать простой серебряной гривны на шее, а одежда не отличалась броской пышностью, свойственной большинству защитников. Все в нем говорило: вот опытный, уверенный в себе боец, а гладкое, без рубцов и шрамов лицо свидетельствовало либо о баснословной удаче, либо о непревзойденном мастерстве. Вот он вышел на открытое место перед возвышением и поклонился королям: выглядел он пугающе трезвым.

Элла явно встревожился.

– Цена разговора со мной – выстоять против Лиовы, – объявил он мне. – Либо уезжай прямо сейчас – вернешься домой живым и невредимым.

При этом предложении воины глумливо захохотали.

– Я бы поговорил с тобой, о король, – промолвил я.

Элла кивнул и сел. Вид у него был подавленный – я догадался, что репутация у Лиовы грозная. Уж конечно, боец он хороший, иначе не стал бы защитником Кердика, но что-то в лице Эллы подсказало мне: Лиова не просто хорош.

Ну что ж, у меня репутация тоже не из последних. Вон и Борс, похоже, встревожился – настойчиво нашептывает что-то на ухо Ланселоту. Ланселот, едва его двоюродный брат закончил, подозвал толмача, а тот, в свою очередь, переговорил с Кердиком. Король выслушал – и угрюмо воззрился на меня.

– Как знать, Элла, что этот твой сын не имеет при себе какого-нибудь Мерлинова амулета? – осведомился он.

Саксы, что всегда страшились Мерлина, при этом предположении гневно заворчали.

Элла нахмурился.

– Есть при тебе амулет, Дерфель?

– Нет, о король.

Но убедить Кердика было не так-то просто.

– Эти люди распознают Мерлинову магию, – настаивал он, указывая на Ланселота с Борсом.

Кердик переговорил с толмачом, тот передал Борсу его приказ. Борс пожал плечами, встал, обошел стол кругом, спустился с возвышения. Нерешительно приблизился ко мне; я широко развел руки, давая понять, что не замышляю зла. Борс осмотрел мои запястья – верно, искал сплетенные из трав браслеты либо какой другой талисман, – затем распустил шнуровку моей кожаной куртки.

– Остерегайся его, Дерфель, – шепнул он по-бриттски, и, к вящему своему изумлению, я осознал, что Борс, выходит, мне вовсе не враг. Он убедил Ланселота с Кердиком, что меня необходимо обыскать, только того ради, чтобы тайком предостеречь меня. – Ублюдок проворен, как куница, – продолжал между тем Борс, – и сражается что правой рукой, что левой. Притворится, что поскользнулся, – тут-то и берегись! – Между тем Борс углядел маленькую золотую брошь – подарок Кайнвин. – Зачарована? – спросил он.

– Нет.

– Ну да у меня она сохраннее будет, – сказал он, отстегивая брошь и показывая ее залу. Воины негодующе взревели: да как я посмел скрывать на себе талисман!

– И щит мне тоже отдай, – сказал Борс, ибо у Лиовы щита не было.

Я выпростал левую руку из-под ремня и вручил щит Борсу. Борс прислонил его к возвышению, осторожно пристроил брошь Кайнвин на верхний край щита. Обернулся ко мне, словно проверяя, видел ли я, куда он положил украшение, – и я кивнул.

Защитник Кердика рубанул мечом дымный воздух.

– Сорок восемь человек убил я в поединках, – сообщил он мне мягким, скучающим голосом, – а скольких сразил в бою, не скажу: счет потерял. – Он помолчал, провел рукой по лицу. – От всех этих битв у меня ни шрама не осталось. Хочешь умереть быстро, сдавайся сейчас.

– Можешь отдать мне меч, – отвечал я, – тогда обойдется без трепки.

Обмен оскорблениями был чистой воды формальностью. В ответ на мое предложение Лиова лишь пожал плечами – и обернулся к королям. Снова им поклонился, я поступил так же. Мы стояли на расстоянии десяти шагов друг от друга в центре открытого пространства между возвышением и ближайшим из трех громадных очагов, а по обеим сторонам зала теснились возбужденные зрители. Позвякивали монеты – это зрители бились об заклад.

Элла кивнул, давая дозволение начинать. Я извлек из ножен Хьюэлбейн, поднес рукоять к губам и поцеловал осколок свиной косточки, вставленный в рукоять. Эти две костяные пластинки и были для меня настоящим амулетом – куда более могущественным, нежели брошь, ибо некогда были орудиями Мерлиновой магии. Косточки не наделяли меня волшебной неуязвимостью, но я снова поцеловал рукоять и обернулся к Лиове.

Наши мечи тяжелы и неуклюжи, в сражении они быстро тупятся и превращаются в подобие здоровенных железных дубинок, – чтобы с такими управляться, нужна недюжинная мощь. Никакой такой утонченности в мечевом бою нет, есть – мастерство. А мастерство подразумевает хитрость: убеждаешь противника, что удар придет слева, а сам внезапно атакуешь справа. Впрочем, мечевые поединки выигрывают, как правило, не такого рода уловками, но грубой силой. Один из бойцов устанет, потеряет бдительность, тут-то победитель и зарубит его насмерть.

Но Лиова сражался иначе. Воистину, ни до того, ни после мне не доводилось иметь дело с таким противником, как этот Лиова. Не успел он приблизиться, а я уже почувствовал разницу, ибо его клинок, длиной не уступающий Хьюэлбейну, был куда тоньше и легче. Он пожертвовал весом ради скорости, и я понял: этот воин и впрямь так проворен и быстр, как предупреждал меня Борс, – быстр как молния; и не успел я толком осознать, что происходит, как он уже атаковал, – вот только вместо того, чтобы широко размахнуться мечом, он сделал стремительный выпад, нацелившись пропороть острием мышцы моей правой руки.

Я шагнул в сторону. В поединке все случается так быстро, что впоследствии, когда пытаешься мысленно восстановить ход событий, невозможно вспомнить каждое движение и каждую контратаку, но я видел, как блеснули его глаза, понял, что меч его способен наносить только колющие удары, и, едва он прянул вперед, я увернулся. Сделал вид, будто ничуть не удивлен выпадом столь стремительным, парировать не стал, просто прошел мимо, – а в следующий миг, рассчитывая, что противник потеряет равновесие, зарычал и рубанул Хьюэлбейном назад – этаким ударом можно быка выпотрошить.

Лиова отпрыгнул – равновесия он терять и не думал! – раскинул руки пошире, так что мой клинок просвистел в шести дюймах от его живота, не причинив ни малейшего вреда. Он-то думал, я размахнусь снова, но нет: я ждал, что предпримет он. Зрители громко вопили, требуя крови, но я их не слышал. Я неотрывно глядел в спокойные серые глаза Лиовы. Вот он взвесил меч в правой руке, молниеносно подался вперед, легко коснувшись моего лезвия, и с размаху атаковал меня.

Я с легкостью парировал, затем встречным движением отбил круговой удар под ребра – пришедший так же естественно, как день следует за ночью. Лязг стоял оглушительный, но я чувствовал: Лиова бьется не в полную силу. Да, сражался он ровно так, как я и ожидал, но при этом он еще и оценивал меня, подбираясь все ближе и обрушиваясь на меня снова и снова. Я парировал рубящие удары, а они между тем становились все мощнее; и вот, когда я ожидал, что уж теперь-то он мне вломит по-настоящему, Лиова удержал клинок на середине замаха, перебросил меч из правой руки в левую и рубанул прямо, целясь точно мне в голову. Стремительно, как бросок гадюки.

Этот прямой натиск Хьюэлбейн остановил. Сам не знаю, как ему это удалось. Только что я парировал удар сбоку, а в следующий миг меча там почему-то уже не было, а над головой моей нависла смерть, и все же клинок мой каким-то непостижимым образом оказался в нужном месте, и легкое Лиовино лезвие соскользнуло к рукояти Хьюэлбейна, а я попытался перевести отбив в контрвыпад, да только в движении моем не было нужной силы, и противник легко отскочил назад. Теперь уже я продолжал наступать, нанося рубящий удар за ударом, вот только я-то, в отличие от Лиовы, вкладывал в них всю свою мощь, так что любой из них выпустил бы недругу кишки, а натиск мой был столь могуч и стремителен, что у Лиовы не оставалось иного выбора, кроме как отходить. Он отражал мои атаки с той же легкостью, как и я – его, да только сопротивлялся он словно бы не всерьез. Он давал мне замахнуться как следует и, вместо того чтобы обороняться мечом, просто отступал – отступал все дальше, а я впустую растрачивал силы, рассекая клинком воздух, а не кости, мышцы и плоть. На последнем рубящем ударе я остановил клинок в середине замаха и поворотом кисти направил Хьюэлбейн точнехонько противнику в живот.

Меч Лиовы качнулся в сторону выпада – а в следующий миг обрушился на меня в ответном ударе, сам же Лиова отступил чуть в сторону. Я мгновенно повторил его обходной маневр, так что оба выпада не прошли в цель. Вместо того мы сошлись вплотную; я почувствовал его дыхание. Нет, пьян Лиова не был, но слабый запах эля я ощутил. На долю секунды противник мой застыл неподвижно, затем учтиво отвел руку с мечом в сторону и вопросительно посмотрел на меня: дескать, согласен ли я разойтись? Я кивнул, мы оба отступили назад, разведя мечи как можно дальше; толпа взволнованно загомонила. Люди знали: на их долю выпало редкое зрелище. Лиова стяжал среди них великую славу, и смею сказать, что и у меня было имя не из последних, но я понимал: противник будет посильнее меня. Мое мастерство – если тут вообще уместно говорить о мастерстве – было мастерством солдата. Я знал, как проломить щитовой строй, умел сражаться копьем и щитом и мечом и щитом, но Лиова, поединщик Кердика, обладал одним-единственным талантом – биться в поединке один на один с мечом в руках. Он был смертоносен.

Мы разошлись на шесть-семь шагов, Лиова прыгнул вперед – изящно и легко, словно танцуя, – и молниеносно обрушился на меня. Хьюэлбейн жестко парировал рубящий удар; Лиова, явно дрогнув, уклонился от мощного отбива. От моего внимания это не укрылось. Я, верно, оказался проворнее, чем он ожидал, или, может, Лиова сегодня двигался медленнее обычного, ведь даже небольшое количество выпитого эля замедляет движения. Есть на свете воины, что выходят на бой только под куражом, но те, что сражаются на трезвую голову, живут долее прочих.

Я все гадал про себя: что с ним не так? Ранить я противника не ранил – но чем-то явно встревожил. Я снова рубанул наотмашь, он отскочил назад – и я воспользовался очередной паузой, чтобы подумать. Так отчего же Лиова дрогнул? И тут я вспомнил, как слабо он парирует, и понял: он не решается выставлять свой клинок против моего, уж больно тот легкий. Если мне удастся ударить по Лиовиному мечу со всей силы, так я, пожалуй, его и переломлю. Я снова ринулся в атаку, но на сей раз не остановился, а продолжал наступать: я прорывался все ближе – и орал на противника, и проклинал его воздухом, огнем и морем. Я обзывал его бабой, я плевал на его могилу и на сучью могилу, где зарыта его мать, и за все это время противник мой не произнес ни слова, но лишь встречал мой клинок своим и сводил его в сторону – неизменно отступая назад, а светлые глаза пристально наблюдали за мной.

И тут Лиова поскользнулся. Он словно бы оступился на обрывке тростника – и подвернул правую ногу. Опрокинулся на спину, зашарил левой рукой по полу, пытаясь найти опору, а я свирепо взревел и высоко занес Хьюэлбейн.

А затем шагнул в сторону, даже не попытавшись довести до конца смертоносный удар.

Об этом трюке меня и предостерегал Борс – и я его ждал. Смотрелось великолепно, что и говорить: я чуть не позволил себя одурачить, я готов был поклясться, что поскользнулся противник по чистой случайности. Но Лиова был не только мечником, но еще и акробатом, и мнимая потеря равновесия обернулась молниеносным гибким движением, и меч его, описав круг, с размаху пришелся туда, где должны были быть мои ноги. По сей день слышу, как тонкое, легкое лезвие со свистом рассекает воздух в каких-то нескольких дюймах от усыпанного тростником пола. Предполагалось, что удар придется мне по лодыжкам и непременно меня искалечит, – да только меня там уже не было.

Я отошел назад и теперь невозмутимо наблюдал за противником. Тот удрученно глядел на меня снизу вверх.

– Вставай, Лиова, – произнес я ровным голосом, давая ему понять, что моя недавняя ярость – не более чем притворство.

Думаю, тогда-то Лиова и понял, что я в самом деле опасен. Он сморгнул раз и другой: верно, использовал на меня все свои лучшие трюки, да только ни один не сработал, и уверенности у него резко поубавилось. Но мастерство осталось: Лиова стремительно прянул ко мне, пытаясь оттеснить меня назад блистательной последовательностью коротких режущих и внезапных круговых ударов и быстрых выпадов. Круговые удары я парировать не пытался, а прочие отводил как мог легким касанием меча, пытаясь сбить противника с ритма. Но наконец одна из атак увенчалась успехом: рубящий удар пришелся мне в левое предплечье. Кожаный доспех выдержал, но синяк остался отменный – целый месяц не сходил. Толпа так и охнула. Зрители наблюдали за битвой, затаив дыхание: всем не терпелось увидеть первую кровь. Лиова рывком потянул застрявший в коже меч на себя, пытаясь прорезать доспех насквозь, до кости, но я отдернул руку, сделал выпад Хьюэлбейном и заставил противника отступить.

Лиова ждал, что я продолжу атаковать, но теперь настала моя очередь опробовать трюк-другой. Я намеренно не двинулся ему навстречу, но вместо того опустил меч на несколько дюймов ниже, чем следовало, и тяжело задышал. Встряхнул головой, пытаясь отбросить пропитанные пóтом пряди со лба. У огромного очага и впрямь было жарко. Лиова настороженно наблюдал за мной. Он видел, что я выдохся, видел, что меч дрогнул в моей руке, но тот, кто убил сорок восемь воинов, зря не рискует. Лиова обрушил на меня молниеносный рубящий удар, проверяя реакцию. Рубанул с коротким замахом – такой удар требует отбива, но не приходит в цель с сокрушающей силой под стать лезвию топора, что вгрызается в плоть. Парировал я с запозданием – нарочно, конечно! – более того, позволил острию Лиовиного клинка задеть мне плечо, в то время как Хьюэлбейн с лязгом пришелся в наиболее широкую часть меча, у основания гарды. Я крякнул, притворился, что замахиваюсь, Лиова легко и непринужденно уклонился в сторону – и я отвел клинок назад.

Я снова выждал. Лиова сделал выпад. Я резко отбил его меч, но на сей раз даже не попытался перейти к ответной атаке. Зрители смолкли: почуяли, что поединок близится к концу. Лиова снова прянул вперед, я снова парировал. Он предпочитал выпады – так можно заколоть противника, не подвергая опасности драгоценный клинок, но я знал: если я стану отбивать эти быстрые атаки слишком часто, он в конце концов прикончит меня добрым старым способом. Лиова повторил прием еще дважды, первый выпад я неуклюже остановил, от второго ушел, а затем принялся тереть глаза левым рукавом, словно их ел пот.

Тут-то Лиова и ударил наотмашь. В первый раз за весь поединок он пронзительно крикнул, размахнулся как следует высоко над головой – и меч пошел наискось, метя мне в шею. Я легко заблокировал, пошатнулся, но благополучно дал его клинку соскользнуть вниз по лезвию Хьюэлбейна, затем чуть опустил меч – и Лиова сделал ровно то, чего я от него ждал.

Он с силой замахнулся назад. Быстро, умело – но я уже успел оценить его скорость, и я уже вывел Хьюэлбейн вперед и вверх на встречном ударе, ничуть не менее стремительном. Я сжал рукоять обеими руками и всю свою мощь вложил в этот сокрушительный натиск снизу вверх, метя не в Лиову, но в его меч.

Мечи скрестились.

Только на сей раз звона не было. Был резкий треск.

Клинок Лиовы сломался. Верхние две трети отлетели в сторону, на посыпанный тростником пол; в руках у него остался лишь обрубок. В лице Лиовы отразился ужас. В первое мгновение он попробовал было атаковать меня обломком меча, но я быстро рубанул Хьюэлбейном раз и другой и оттеснил его назад. Лиова уже понял: я ничуть не устал. Понял, что обречен. И все-таки он попытался парировать Хьюэлбейн, но мой клинок играючи отбил жалкий металлический огрызок и резко пошел вперед.

Я приставил меч к его шее – там, где поблескивала серебряная гривна.

– О король! – крикнул я, по-прежнему глядя на Лиову – глаза в глаза. В чертоге повисла тишина. Все словно онемели: на глазах у саксов их первый воин проиграл поединок. – О король! – повторил я.

– Лорд Дерфель? – откликнулся Элла.

– Ты велел мне сразиться с защитником короля Кердика, но убивать его ты мне не приказывал. Я прошу у тебя его жизнь.

Элла помолчал.

– Его жизнь принадлежит тебе, Дерфель.

– Сдаешься? – спросил я Лиову. Ответил он не сразу. Его гордость все еще не могла смириться с поражением, но, пока тот колебался, я перевел острие Хьюэлбейна от его глотки к правой щеке. – Ну? – подсказал я.

– Сдаюсь, – проговорил он и отбросил обломок меча.

Я нажал на Хьюэлбейн – не сильно, всего лишь содрал кожу со скулы.

– Шрам тебе на память, Лиова, – о том, что ты сражался с лордом Дерфелем Кадарном, сыном Эллы, и проиграл, – промолвил я и отошел.

Лиова остался стоять, порез сочился кровью. Толпа разразилась восторженными воплями. Странные все же существа люди. То они требуют моей смерти, а то громко восхваляют меня за то, что я пощадил их защитника. Я забрал брошь Кайнвин, подхватил щит, обернулся к отцу.

– Я привез тебе привет от Эрке, о король, – промолвил я.

– И я ему рад, лорд Дерфель, – отозвался Элла, – очень рад.

Король жестом указал на место слева от себя, где еще недавно сидел один из его сыновей. Вот так я присоединился к врагам Артура за высоким столом. И попировал всласть.

Когда пир закончился, Элла увел меня в свои покои сразу за возвышением. Комната была просторная, с высокими сводами, посреди нее пылал очаг, а под торцевой стеной возвышалось ложе из шкур. Элла закрыл дверь, загодя выставив в коридоре стражу, затем жестом пригласил меня присесть на деревянный сундук у стены, а сам отошел в дальний конец спальни, приспустил штаны и помочился в сточное отверстие в деревянном полу.

– Лиова быстр, – отметил он, отливая.

– Это верно.

– Я думал, он тебя одолеет.

– Не настолько он быстр, – возразил я, – или, может, выпитый эль на нем сказался. А теперь сплюнь туда.

– Куда сплюнуть? – не понял отец.

– В мочу. Чтобы отвести зло.

– Моим богам дела нет ни до мочи, ни до плевков, Дерфель, – усмехнулся он. Элла пригласил в комнату двоих сыновей, и теперь эти двое, Хротгар и Кюрнинг, с любопытством наблюдали за мной. – Ну так что за послание шлет Артур? – осведомился король.

– А зачем бы ему что-то слать?

– Да потому, что иначе ты бы сюда не приехал. Ты что, думаешь, тебя дурень набитый на свет породил? Ну так чего Артуру занадобилось? Нет, не отвечай, дай я сам догадаюсь. – Элла затянул завязки штанов, отошел от дыры и уселся в единственное кресло в комнате – римское, с подлокотниками, из черного дерева, инкрустированного слоновой костью, хотя фрагменты узора по большей части давно осыпались. – Он предложит мне в залог землю, если я нападу на Кердика в будущем году, верно?

– Да, господин.

– Так мой ответ – нет, – проворчал Элла. – Он сулит мне то, что и без того принадлежит мне! И что это за предложение?

– Бессрочный мир, о король, – сказал я.

Элла улыбнулся:

– Когда человек обещает что-то на веки вечные, он играет с правдой. Вечного ничего не бывает, мой мальчик, ничего. На будущий год мои копья выступят заодно с Кердиком, так Артуру и скажи. – Он рассмеялся. – Ты даром потратил время, Дерфель, но я рад, что ты приехал. Завтра мы потолкуем об Эрке. Тебе нужна женщина на ночь?

– Нет, о король.

– Твоя принцесса ничего не узнает, – поддразнил он.

– Нет, о король.

– И он еще зовет себя моим сыном! – расхохотался Элла, а вслед за ним засмеялись и его сыновья.

Оба высокие, статные; волосы потемнее моих, но, думается, на меня они походили изрядно, а еще подозревал я, что их пригласили в покои не просто так, а в свидетели разговора – дабы они передали остальным саксонским вождям, что от предложения Элла отказался наотрез.

– Спать будешь снаружи, у моей двери, – распорядился Элла, жестом выпроваживая сыновей из комнаты, – там ты в безопасности. – Он дождался, чтобы Хротгар и Кюрнинг вышли за порог, и удержал меня. – Завтра, – проговорил отец, понизив голос, – Кердик уберется домой и Ланселота с собой прихватит. Кердик, конечно, заподозрил недоброе – с какой стати я тебя не прикончил? – ну да это я переживу как-нибудь. Мы потолкуем завтра, Дерфель, и для твоего Артура у меня найдется ответ подлиннее. Не тот ответ, которого он ждет, но, может, стерпится – слюбится. Теперь ступай: я жду гостей.

Я прилег на узком пятачке между возвышением и дверью в отцовские покои. Ночью мимо меня к ложу Эллы проскользнула девушка, а в зале воины все пели, и дрались, и пили, и со временем наконец заснули, хотя последний из них захрапел уже с рассветом. Тогда-то я и проснулся: услышал, как перекликаются петухи на холме Тунресли. Я пристегнул Хьюэлбейн, взял плащ и щит, прошел мимо догорающих углей и вышел на обжигающе студеный воздух. Над плоской возвышенностью нависала дымка, загустевая до тумана ниже по склонам – там, где Темза, разлившись, впадает в море. Я отошел от чертога к гребню холма и оттуда долго глядел вниз, на белое марево над рекой.

– Господин мой король приказал мне убить тебя, буде я повстречаю тебя одного, – раздался голос за моей спиной.

Я обернулся. Передо мной стоял Борс, двоюродный брат и защитник Ланселота.

– Прими мою благодарность, – промолвил я.

– За то, что предостерег тебя насчет Лиовы? – Борс пожал плечами: какие, мол, пустяки. – То-то проворен, шельмец, а? Проворен и смертоносен. – Борс подошел поближе, вгрызся в яблоко, решил, что уж больно мякотное, выбросил. Этот здоровяк-воин – один из многих! – этот покрытый шрамами, чернобородый копейщик сражался в щитовом строю невесть сколько раз, и невесть сколько друзей погибло у него на глазах… Борс сыто рыгнул. – Я не прочь подраться, чтобы возвести моего родича на трон Думнонии, – промолвил он, – но биться на стороне сакса? Еще не хватало! Опять же невелика радость – стоять и глядеть, как тебя изрубят на кусочки на забаву Кердику.

– Но на следующий год, лорд, ты выступишь на стороне Кердика.

– Да ну? – иронически протянул Борс. – Вот уж не знаю, Дерфель, что будет в следующем году. Может, поплыву в Лионесс? Говорят, красивее тамошних женщин в целом мире не сыщешь. Волосы – из серебра, тела – из золота, сами – немые. – Он расхохотался, достал из кошеля еще одно яблоко, отполировал его о рукав. – Вот господин мой король, – проговорил он, разумея Ланселота, – он-то станет сражаться на стороне Кердика, ну да что ему остается? От Артура он доброго приема не дождется.

Я наконец понял, к чему клонит Борс.

– Господин мой Артур с тобою не в ссоре, – тщательно подбирая слова, проговорил я.

– Вот и я с ним не в ссоре, – отозвался Борс, хрустя яблоком. – Так что, может статься, мы еще встретимся, лорд Дерфель. Какая жалость, что мне не довелось отыскать тебя нынче утром. Господин мой король щедро заплатил бы мне за твою смерть. – Он широко усмехнулся и зашагал прочь.

Два часа спустя Борс покинул Тунресли вместе с Кердиком: я видел, как они скачут вниз по холму, туда, где тающий туман разодран в клочья алыми кронами деревьев. С Кердиком отбыла сотня воинов: едва ли не все они мучились последствиями ночного пира, точно так же как и люди Эллы, посланные им в сопровождение. Я ехал позади Эллы, его коня вели в поводу, а сам он шел рядом с королем Кердиком и Ланселотом. За ними, след в след, шагали двое знаменосцев: один нес забрызганный кровью бычий череп на шесте – стяг Эллы, другой вздымал Кердиков стяг – выкрашенный красным волчий череп, задрапированный человечьей кожей. Ланселот меня игнорировал. Поутру, когда мы нежданно столкнулись друг с другом в пиршественном зале, он просто посмотрел сквозь меня, да и я его словно не заметил. Ланселотовы люди убили мою меньшую дочку, и хотя с убийцами я расправился, но не отказался от мысли отомстить за душу Диан самому Ланселоту, да только Эллин чертог был неподходящим местом. Теперь с поросшего травой гребня над илистыми берегами Темзы я наблюдал, как Ланселот и его немногочисленная свита шагают к кораблям Кердика.

Только близнецы Амхар с Лохольтом дерзнули бросить мне вызов. Эти угрюмые юнцы ненавидели своего отца и презирали мать. Они почитали себя принцами, но Артур титулы ни во что не ставил и в пресловутой чести им отказал, отчего они еще больше озлобились. Братья считали, что их незаконно лишили королевского достоинства, земли, богатства и почестей, и готовы были сражаться под чьими угодно знаменами, лишь бы против Артура, которого они винили во всех своих неприятностях. Культя правой руки Лохольта была оправлена в серебро, и к обрубку крепились два медвежьих когтя. Лохольт-то ко мне и обернулся:

– Увидимся на будущий год.

Я понимал, что он ищет ссоры, но голоса не повысил:

– С нетерпением жду этой встречи.

Лохольт воздел оправленную в серебро культю, напоминая мне, как я некогда держал руку пленника, а его отец нанес удар Экскалибуром.

– Ты должен мне кисть руки, Дерфель.

Я промолчал. Подошел Амхар и встал рядом с братом. Оба унаследовали отцовскую внешность – широкую кость, вытянутую челюсть, – но их черты отравило мрачное недовольство, а от Артуровой силы и следа не осталось. Хитрые лица, недобрые; едва ли не волчьи.

– Ты меня разве не слышал? – осведомился Лохольт.

– Радуйся, что одна рука у тебя осталась, – промолвил я. – Что до моего долга тебе, Лохольт, я заплачу его Хьюэлбейном.

Близнецы замешкались, но, не будучи уверены, поддержит ли их стража Кердика, ежели они обнажат мечи, наконец успокоились на том, что плюнули в мою сторону, развернулись и размашисто зашагали к илистой отмели, где дожидались две Кердиковы ладьи.

Побережье под Тунресли являло собою жалкое зрелище: не то земля, не то море, где река и океан, сойдясь вместе, породили унылый пейзаж – илистые наносы, и мелководья, и прихотливые переплетения заливов. Стонали чайки; копейщики Кердика прошлепали по вязкой береговой полосе, перешли вброд неглубокую бухточку и перебрались через деревянный планшир на баркасы. Я видел, как Ланселот, опасливо обходя вонючую грязь, изящно приподнимает плащ. Лохольт и Амхар шли за ним; добравшись до корабля, они обернулись и указали на меня пальцами – жест этот приносит несчастье. Я их проигнорировал. Паруса уже подняли, но ветер дул слабый, и Кердиковым копейщикам пришлось выводить обе крутогрудые ладьи из узкой мелеющей бухточки, маневрируя с помощью длинных весел. Едва украшенные изображением волков бушприты развернулись в сторону открытого моря, воины-гребцы, задавая ритм, затянули песню: «Так-растак твою милку, и так-растак твою мать, и так-растак твою девку, и так-растак и в кровать». С каждым новым «так-растак» они вопили все громче и с силой налегали на длинные весла; два корабля набирали скорость, пока наконец вокруг их парусов с грубо намалеванными волчьими мордами не заклубился туман. «И так-растак твою милку, – завели гребцы вновь, только теперь голоса тонули в водяной дымке, – и так-растак твою мать, – и низкие корпуса таяли в тумане, пока наконец корабли вовсе не исчезли в белесом мареве, – и так-растак твою девку, и так-растак и в кровать». Последний отзвук донесся словно из ниоткуда и угас вместе с плеском весел.

Двое из людей Эллы подсадили короля на коня.

– Ты выспался? – осведомился он, устраиваясь в седле поудобнее.

– Да, о король.

– У меня-то нашлось занятие получше, – коротко отозвался он. – Теперь следуй за мной. – Элла ударил коня каблуками и направил его вдоль береговой полосы. Был отлив: бухточки мелели на глазах, на воде играла рябь. Тем утром в честь отъезжающих гостей Элла оделся как король-воитель. Плюмаж из черных перьев увенчал железный шлем, отделанный золотом; кожаный нагрудник и высокие сапоги были выкрашены в черный цвет; с широких плеч спадал длинный черный бобровый плащ, на фоне которого низкорослая лошадка казалась и вовсе карлицей. За нами следовала дюжина верховых воинов, один из них нес стяг с бычьим черепом. Элла, как и я, наездник был неважнецкий. – Я знал, что Артур пошлет тебя, – внезапно проговорил он.

Я промолчал, и Элла обернулся ко мне:

– Стало быть, ты нашел свою мать?

– Да, о король.

– И как она?

– Постарела, – честно ответил я. – Постарела, обрюзгла, недужна.

Элла удрученно вздохнул:

– Начинают они как юные девушки – такие прекрасные, что разобьют сердце целому воинству, а народят пару детей – и все как одна превращаются в обрюзглых, недужных старух. – Он помолчал, обдумывая эту мысль со всех сторон. – Но отчего-то мне верилось, что с Эрке такого никогда не случится. Уж больно была красива, – грустно заметил он и тут же расплылся в усмешке. – Ну да спасибо богам, в молоденьких никогда недостатка нет, э? – Элла расхохотался и вновь оглянулся на меня. – Когда ты в первый раз назвал мне имя матери, я сразу понял, ты мой сын. – Он помолчал. – Мой первенец.

– Твой первенец и бастард, – отозвался я.

– Что с того? Кровь есть кровь, Дерфель.

– И я горжусь тем, что в моих жилах течет твоя, о король.

– Вот и правильно, мальчик; хотя многие, очень многие скажут о себе то же. Своей кровью я всегда делился щедро. – Элла прыснул, поворотил коня на илистую отмель и, пришпорив, погнал его по скользкому склону туда, где на берегу рассыхалась целая флотилия. – Ты только погляди на них, Дерфель! – велел мне отец, натягивая поводья и указывая на ладьи. – Погляди на них! Сейчас они ни на что не годны, но почитай что все они приплыли не далее как нынче летом, и каждый битком набит народом по самый планшир. – Элла вновь ударил коня каблуками, и мы неспешно поехали вдоль обшарпанной череды вытащенных на берег судов.

На илистой отмели завязло восемь, а то и девять десятков кораблей. Все до одного изящные, с симметричными носом и кормой, и все они разрушались и гнили. Обшивка позеленела от липкой слизи, днища залила вода, шпангоуты почернели и рассыпались трухой. Иные – те, что, верно, простояли тут больше года, – превратились в темные скелеты.

– По шесть десятков человек на каждом судне, Дерфель, – промолвил Элла, – никак не меньше шести десятков, и с каждым приливом приходили все новые. Теперь, когда в открытом море бушуют шторма, никто уже не плывет, зато строятся новые корабли – те, что придут по весне. И не только сюда, Дерфель, но по всему побережью! – Элла широко взмахнул рукой, словно пытаясь охватить весь восточный берег Британии. – Тьмы и тьмы кораблей! И на всех – мои соплеменники, всем им нужен дом, нужна земля! – Последнее слово он яростно выкрикнул и, не дожидаясь ответа, резко поворотил коня. – Едем! – крикнул он, и я последовал за ним через взбаламученную отливом грязь бухточки, вверх по галечной насыпи и через кущи терновника тут и там: мы вновь поднимались на холм, к Эллиному чертогу.

Элла сдержал коня на уступе, подождал меня и, едва я с ним поравнялся, молча указал вниз, на седловину. Там стояла целая армия. Пересчитать копья я бы не сумел, сколько бы ни пытался: столь несметное множество собралось во впадине, и, как я знал, люди эти составляли лишь небольшую часть воинства Эллы. Воины-саксы сбились в огромную толпу; завидев на фоне неба своего короля, они восторженно взревели и принялись колотить древками копий по щитам: оглушительный грохот раскатился по серому небу от края до края. Элла поднял покрытую шрамами правую руку, и шум разом смолк.

– Видал, Дерфель? – спросил он.

– Я вижу то, что ты считаешь нужным показать мне, о король, – уклончиво ответил я, отлично понимая, что именно говорят мне вытащенные на берег ладьи и орда вооруженных воинов.

– Ныне я силен, – промолвил Элла, – а вот Артур слаб. Он хоть пять сотен воинов наберет? Вот уж не думаю. Его поддержат копейщики Повиса, но довольно ли их? Сомневаюсь. У меня тысяча вышколенных копейщиков, Дерфель, и в два раза больше изголодавшихся мужей, готовых топорами отстаивать свое право на ярд земли. А у Кердика людей еще больше, гораздо больше, и в земле он нуждается еще отчаяннее меня. Нам обоим нужна земля, Дерфель, нам нужна земля, а у Артура она есть, и Артур слаб.

– В Гвенте тысяча копейщиков, – напомнил я, – а если вы вторгнетесь в Думнонию, Гвент придет ей на помощь. – Сам я на это не слишком-то надеялся, ну да самоуверенные речи Артурову делу только на пользу. – Гвент, Думнония и Повис – все они станут сражаться, а ведь под Артуровы знамена встанут и другие. Черные щиты станут биться за нас, придут копейщики из Гвинедда и Элмета, из Регеда и Лотиана.

Элла поулыбался моей похвальбе.

– Ты еще не вполне усвоил урок, Дерфель, – промолвил он, – так что едем. – Король вновь пришпорил коня и поскакал вверх по склону, но теперь чуть к востоку, в сторону рощицы. На опушке он спешился, взмахом руки велел эскорту оставаться на месте и повел меня по узкой слякотной тропке к прогалине, где стояли два невысоких деревянных дома. Не столько дома, сколько хижины: с покатыми, крытыми ячменной соломой крышами и приземистыми, сложенными из необструганных древесных стволов стенами. – Видал? – осведомился Элла, указывая на конек ближайшей крыши.

Я сплюнул, отводя зло, ибо там, высоко над крышей, красовался деревянный крест. Здесь, в языческом Ллогре, я меньше всего ожидал увидеть христианскую церковь. Второй дом, чуть пониже, надо думать, служил жилищем священнику: тот как раз выползал из низкого дверного проема своей конуры поприветствовать гостей. Тонзура, черная монашеская ряса, спутанная темно-русая борода – все как положено. Узнав Эллу, он склонился в низком поклоне.

– Именем Христа тебя приветствую, о король! – закричал он на скверном саксонском.

– Откуда ты? – спросил я по-бриттски.

Обращению на родном языке священник явно удивился.

– Из Гобанниума, господин, – отвечал он. Жена монаха, замызганная, неопрятная баба с обидой в глазах, выползла из хижины и встала рядом с мужем.

– Что ты тут делаешь? – полюбопытствовал я.

– Владыка Иисус Христос открыл глаза королю Элле, господин, – объяснил монах, – вот король и пригласил нас сюда – нести весть о Христе его народу. Я и мой брат, священник Горфидд, проповедуем Евангелие саксам.

Я оглянулся на Эллу. Тот хитро улыбался.

– Миссионеры из Гвента?

– Жалкие создания, что и говорить, – обронил Элла, жестом отсылая священника с женой обратно в хижину. – Но они думают отвратить нас от поклонения Тунору и Саксноту; по мне, так пусть себе тешатся надеждой. До поры до времени.

– Потому что, – медленно произнес я, – король Мэуриг пообещал тебе соблюдать перемирие, пока ты позволяешь его священникам приходить к твоему народу?

– Дурень он, этот Мэуриг, – расхохотался Элла. – Его больше заботят души моих подданных, нежели безопасность своей земли, а пара священников – невелика цена за то, что тысяча копейщиков Гвента будут сидеть сложа руки, пока мы захватим Думнонию. – Он обнял меня за плечи и повел обратно, туда, где дожидались лошади. – Ну, Дерфель, понял? Гвент не выступит на войну, во всяком случае, пока король Мэуриг верит в возможность насадить свою религию в моем народе.

– И что, получается? – полюбопытствовал я.

Элла презрительно фыркнул:

– Разве что среди рабов и женщин, да и тех раз-два и обчелся, – далеко вера не распространится. Уж я о том позабочусь. Видел я, что эта религия сделала с Думнонией, и здесь я такого не допущу. Наши древние боги для нас вполне хороши, Дерфель, так зачем бы нам новые? Отчасти в этом беда бриттов. Они потеряли своих богов.

– Только не Мерлин, – возразил я.

Тут Элле пришлось прикусить язык. Он свернул в тень деревьев, и я заметил: в лице его отразилась тревога. Он всегда боялся Мерлина.

– Слыхал я разное, – неуверенно протянул Элла.

– Про Сокровища Британии? – отозвался я.

– А что они вообще такое?

– Да ничего особенного, о король, – сказал я, ничуть не погрешив против истины. – Набор обветшавших древностей. Только два из них обладают подлинной ценностью: меч и котел.

– Ты их видел? – яростно вскинулся он.

– Да.

– А на что они способны?

Я пожал плечами:

– Никто не знает. Артур полагает, весь этот хлам ни на что не годен, но Мерлин говорит, Сокровища повелевают богами, и если совершить нужный магический обряд в нужное время, тогда древние боги Британии станут исполнять волю его.

– Тут-то он и натравит на нас своих богов?

– Да, о король, – ответствовал я. И произойдет это скоро, очень скоро; вот только об этом я отцу не сказал.

Элла нахмурился:

– У нас тоже есть боги.

– Так призови их, о король. Пусть боги сражаются с богами.

– Боги не дураки, мальчик, – проворчал он, – с какой бы стати им сражаться, если люди отлично умеют убивать от их имени? – Элла решительно зашагал дальше. – Я уже стар, – признался он, – но за всю свою жизнь богов ни разу не видел. Мы в них верим, но что им за дело до нас? – Он встревоженно оглянулся на меня. – А ты в эти Сокровища веришь?

– Я верю в могущество Мерлина, о король.

– Чтобы боги да сошли на землю? – Элла призадумался ненадолго, затем помотал головой. – А если ваши боги и впрямь придут, так отчего бы и нашим не подоспеть к нам на помощь? Даже ты, Дерфель, – саркастически хмыкнул он, – вряд ли выстоишь против молота Тунора.

Мы вышли из-за деревьев, и я увидел, что наш эскорт и лошади исчезли.

– Пройдемся, – предложил Элла, – я расскажу тебе про Думнонию все как есть.

– Я все знаю про Думнонию, о король.

– Тогда, Дерфель, ты знаешь и то, что король Думнонии – дурень никчемный, а ее правитель королем быть не хочет, равно как и этим, как бишь вы это называете, – ну кайзером?

– Императором, – поправил я.

– Императором, – повторил он, издевательски коверкая слово, и увлек меня на тропу вдоль опушки леса. Поблизости не было ни души. По левую руку от нас крутой склон уводил к затянутому туманом устью, а к северу тянулся глухой, промозгло-сырой лес. – Эти ваши христиане готовы взбунтоваться, – подвел итог Элла. – Ваш король – увечный калека, а ваш предводитель отказывается украсть трон у дурня. Со временем, Дерфель, и скорее рано, нежели поздно, на трон найдется желающий. Ланселот и тот едва не захватил его, а вскорости попытается кто-нибудь получше Ланселота. – Элла, нахмурившись, помолчал. – И чего Гвиневере стукнуло раздвигать перед ним ноги?

– Потому что Артур не желал стать королем, – уныло отозвался я.

– Олух и есть. А на следующий год будет мертвым олухом, ежели не примет моего предложения.

– Что за предложение, о король? – спросил я, останавливаясь под огненно-алым буком.

Элла тоже остановился и положил ладони мне на плечи.

– Скажи Артуру, пусть отдаст трон тебе, Дерфель.

Я глядел на отца глаза в глаза. На долю мгновения мне померещилось было, что он шутит, но нет: Элла был серьезен как никогда.

– Мне? – потрясенно повторил я.

– Тебе, – кивнул Элла, – а ты поклянешься в верности мне. Мне от тебя потребуется земля, но ты можешь убедить Артура отдать трон тебе и станешь править Думнонией. Мой народ расселится здесь, станет возделывать землю, ты будешь королем над ними – но под моей рукой. Мы заключим союз, ты и я. Отец и сын. Ты правишь Думнонией, я правлю Энгеландом.

– Энгеландом? – переспросил я. Слово было мне внове.

Он убрал руки с моих плеч и широким жестом обвел окрестности.

– Вот, здесь! Вы зовете нас саксами, но ты и я – англы. Кердик – сакс, а мы с тобой – англы, англичане, и страна наша – Энгеланд. Вот Энгеланд! – гордо объявил он, окидывая взглядом сырую вершину холма.

– А как же Кердик? – спросил я.

– Мы с тобой убьем Кердика, – с подкупающей прямотой отозвался Элла и, взяв меня под локоть, зашагал дальше, вот только теперь он вел меня к торной дороге, что петляла меж деревьев, – там среди свежеопавших листьев рылись свиньи в поисках буковых орешков. – Ты передай Артуру мое предложение, – настаивал Элла. – Скажи ему, что он может взять трон вместо тебя, коли хочет, но кому бы из вас трон ни достался, владеть вы им будете от моего имени.

– Я скажу, о король, – заверил я, хотя знал: Артур с презрением отвергнет такое условие. Думается, Элла тоже это знал, лишь ненависть к Кердику подтолкнула его к подобному предложению. Он понимал: даже если они с Кердиком в самом деле захватят всю Южную Британию, грядет еще одна война, в которой решится, кто из них двоих будет бретвальдой (так саксы называют верховного короля).

– А если, – предположил я, – вместо того вы с Артуром в будущем году нападете на Кердика?

Элла покачал головой:

– Кердик раздал слишком много золота моим вождям. Они не пойдут против него, тем паче пока он сулит им в награду Думнонию. Но если Артур отдаст Думнонию тебе, а ты отдашь ее мне, тогда золото Кердика им ни к чему. Скажи это Артуру.

– Скажу, о король, – повторил я, по-прежнему зная: Артур в жизни не согласится на подобное. Ведь тем самым он нарушил бы клятву, данную Утеру, – Артур некогда пообещал сделать Мордреда королем, и клятва эта легла в основу всей Артуровой жизни. Я был настолько уверен, что клятвы он не нарушит, что, невзирая на свой ответ Элле, очень сомневался, стоит ли вообще заговаривать с Артуром об этом предложении.

Элла между тем привел меня на широкую прогалину, где дожидался мой конь, а при нем – эскорт верховых копейщиков. В центре прогалины высился громадный необтесанный камень, высотой в человеческий рост. И хотя он нимало не походил на обработанный песчаник древних храмов Думнонии, равно как и на плоские валуны, на которых мы провозглашали наших королей, было ясно: камень этот – священный. Ведь стоял он особняком в круге травы, и никто из воинов-саксов не дерзнул подойти к нему поближе, хотя рядом в землю вкопали их собственную святыню: гигантский, очищенный от коры древесный ствол, а на нем грубо вырезанное лицо. Элла подвел меня к огромному камню; не дойдя нескольких шагов, остановился и пошарил в поясном кошеле. Вытащил маленький кожаный мешочек, развязал его, вытряхнул что-то на ладонь и показал мне. На ладони лежало крохотное золотое колечко с оправленным в него осколком агата.

– Хотел твоей матери подарить, – промолвил Элла, – да не успел: ее Утер захватил. С тех самых пор и храню. Возьми.

Я взял кольцо. Простенькая, деревенская побрякушка… Не римской работы, нет: римские драгоценности отличаются изысканной утонченностью, и на саксонское не похоже: саксы предпочитают вещи тяжелые, массивные. Это колечко сработал какой-нибудь бедолага-бритт, чью жизнь оборвал саксонский клинок. Квадратный зеленый камешек даже вделан был неровно, и все же перстенек заключал в себе некую странную, хрупкую прелесть.

– Матери твоей мне его подарить не случилось, – проговорил Элла, – а теперь, раз уж она так раздалась, стало быть, носить его не сможет. Так что отдай кольцо своей принцессе Повисской. Слыхал я, она достойная женщина.

– Так и есть, о король.

– Отдай ей и скажи: ежели между нашими королевствами и впрямь вспыхнет война, я пощажу женщину с этим кольцом на пальце – ее саму и всю ее семью.

– Спасибо, о король, – отозвался я, убирая кольцо в кошель.

– Есть у меня для тебя еще один дар – последний, – проговорил Элла, обнял меня одной рукою за плечи и подвел к камню. Я чувствовал себя виноватым: я-то ему никаких даров не привез, поездка в Ллогр внушала мне такой ужас, что мысль о подарках мне даже в голову не пришла. Впрочем, Эллу подобное упущение, похоже, ничуть не трогало. Он подошел к камню вплотную. – Этот камень некогда принадлежал бриттам и почитался священным, – сообщил он. – В нем дыра есть – видишь? Вот здесь, сбоку, мальчик, – глянь-ка!

Я подошел к камню сбоку – да, верно: глубокая черная дыра уходила в самое сердце камня.

– Однажды я разговорился со старым рабом-бриттом, – объяснил Элла, – и тот рассказал, что через эту дыру можно перешептываться с мертвыми.

– Но сам ты в это не веришь? – полюбопытствовал я, уловив в его голосе скептическую нотку.

– Мы верим, что через эту дыру можно побеседовать с Тунором, Воденом и Сакснотом, – отозвался Элла, – но что до тебя? Ты, Дерфель, может, и впрямь докричишься до мертвых. – Он улыбнулся. – Мы еще встретимся, мальчик.

– Надеюсь, о король, – ответил я, и тут мне вспомнилось странное пророчество моей матери: дескать, Элла погибнет от руки собственного сына. Я попытался выбросить его из головы, списать на бред сумасшедшей старухи, но боги нередко говорят устами именно таких женщин, и я вдруг словно онемел.

Элла крепко обнял меня, притиснув лицом к воротнику пышного мехового плаща.

– Долго ли твоей матери осталось жить? – спросил он.

– Недолго, о король.

– Похорони ее ногами к северу, – наказал он. – Таков обычай нашего народа. – И Элла обнял меня в последний раз. – Домой ты вернешься благополучно – я пошлю людей тебя проводить, – пообещал он и отступил на шаг. – Чтобы потолковать с мертвыми, – добавил он грубовато, – надо трижды обойти вокруг камня и преклонить колена у дыры. Скажи моей внучке, я ее целую. – Элла улыбнулся, очень довольный, что застал меня врасплох столь глубокими познаниями сокровенных подробностей моей жизни, затем развернулся и зашагал прочь.

Эскорт ждал и наблюдал. Я трижды обошел вокруг камня, опустился на колени и наклонился к дыре. Мне внезапно захотелось разрыдаться, срывающимся голосом я произнес имя дочери.

– Диан? – прошептал я в самое сердце камня. – Диан, радость моя? Ты подожди нас, милая, мы придем к тебе, Диан. – Моя погибшая доченька, моя красавица Диан, жестоко убитая прихвостнями Ланселота. Я сказал ей, мы ее любим. Я передал ей поцелуй Эллы. А затем прижался лбом к холодному камню и представил себе ее крохотную тень – одну-одинешеньку в Ином мире. Правда, Мерлин рассказывал нам, будто в мире смерти дети весело играют под яблонями Аннуина, но я все равно не сдержал слез, вообразив, как она внезапно услыхала мой голос. Подняла ли она взгляд? Плакала ли она – как я?

Я уехал прочь. Обратный путь до Дун-Карика занял три дня, и я отдал Кайнвин золотое колечко. Ей всегда нравились простенькие вещицы, и перстенек подошел ей куда лучше замысловатых римских драгоценностей. Кайнвин носила кольцо на мизинце правой руки: ни на какой другой палец оно не лезло.

– Не думаю, впрочем, что перстень спасет мне жизнь, – удрученно заметила она.

– Почему нет? – не понял я.

Кайнвин улыбнулась, залюбовавшись подарком.

– Какой сакс станет приглядываться к какому-то там колечку? Сперва насилуй, затем грабь, разве не такова заповедь копейщика?

– Когда саксы придут, тебя здесь не будет, – отрезал я. – Тебе придется вернуться в Повис.

Кайнвин покачала головой.

– Я останусь. Я не могу убегать к брату всякий раз, когда приключаются неприятности.

Я отложил этот спор до будущих времен и вместо того послал гонцов в Дурноварию и в Кар-Кадарн – известить Артура о моем возвращении. Четыре дня спустя Артур прибыл в Дун-Карик, и я сообщил ему об отказе Эллы. Артур пожал плечами, словно ничего другого и не ждал.

– Ну, попытка не пытка, – обронил он небрежно.

О предложении, сделанном мне Эллой, я ему говорить не стал: в нынешнем его настроении Артур, чего доброго, подумает, что я не прочь согласиться, и перестанет мне доверять. Не упомянул я и о том, что застал в Тунресли Ланселота: мне ли было не знать, что даже звук этого имени Артуру ненавистен. Зато я рассказал про священников из Гвента, – от этих известий Артур заметно помрачнел.

– Видно, придется наведаться к Мэуригу, – удрученно заметил Артур, пристально глядя на Тор. А затем обернулся ко мне. – А ты знал, что Экскалибур – одно из Сокровищ Британии? – укоризненно осведомился он.

– Да, господин, – признался я. Мерлин рассказал мне об этом давным-давно, но он взял с меня клятву хранить тайну, опасаясь, что Артур, чего доброго, уничтожит меч, дабы показать, насколько он чужд суевериям.

– Мерлин потребовал вернуть Экскалибур, – промолвил Артур. Он всегда знал, что рано или поздно это произойдет, с того самого далекого дня, когда Мерлин вручил юному Артуру магический меч.

– И ты отдашь? – встревоженно спросил я.

Артур поморщился.

– А если и нет, Дерфель, по-твоему, это положит конец Мерлиновой чепухе?

– Если это и впрямь чепуха, господин, – проговорил я, вспоминая светящуюся нагую девушку и твердя себе, что она – вестница великих чудес.

Артур отстегнул меч вместе с узорчатыми ножнами.

– Вот сам ему меч и вези, Дерфель, – недовольно буркнул он, – сам и вези. – Он всунул драгоценный меч мне в руки. – Но скажи Мерлину, что я хочу получить его назад.

– Скажу, господин, – пообещал я. Ибо если боги не явятся в канун Самайна, тогда Экскалибур придется извлечь из ножен в битве против объединенного воинства саксов.

Но до кануна Самайна было уже рукой подать, а в ночь мертвых боги будут призваны на землю.

Ради этого на следующий же день я повез Экскалибур на юг.