Читать книгу Экскалибур - Бернард Корнуэлл - Страница 4

Часть первая
Костры Май-Дана
Глава 3

Оглавление

Май-Дан – это громадный холм к югу от Дурноварии; надо думать, некогда то была величайшая из крепостей Британии. Обширная, плавно закругленная, точно купол, вершина протянулась на восток и на запад, а вокруг нее древний народ возвел три стены – три крутых дерновых вала. Никто ведать не ведает, когда крепость была построена и как; иные верят, будто укрепления возвели сами боги, не иначе, ибо тройные стены кажутся неправдоподобно высокими, а рвы небывало глубокими: тут явно поработали не простые смертные. Впрочем, ни высота стен, ни глубина рвов не помешали римлянам захватить крепость и перебить весь гарнизон. С того самого дня Май-Дан опустел, если не считать небольшого каменного храма Митры, что победители-римляне возвели в восточном конце плоской возвышенности. Летом старая крепость – чудо что за место: на обрывистых стенах пасутся овцы, над травой, диким тимьяном и орхидеями порхают бабочки, а поздней осенью, когда ночи коротки, а над Думнонией с запада проносятся дожди, холм превращается в промозглую голую высоту, где ветер пробирает до костей.

Главная дорога наверх подводит к лабиринтоподобным западным вратам. Я поднимался по раскисшей, скользкой грязи, неся Экскалибур Мерлину. А вместе со мною к вершине устало брела целая толпа простолюдинов. Одни сгибались под тяжестью громадных вязанок хвороста, другие несли мехи с питьевой водой, кое-кто подгонял волов, а те тащили громадные древесные стволы или волокуши, нагруженные обрубленными сучьями. Бока волов покрылись кровавыми разводами: выбиваясь из сил, животные влекли непосильный груз по крутой, предательской тропе туда, где высоко надо мной на внешнем, поросшем травой крепостном валу дежурили копейщики. Присутствие стражи подтвердило то, что я услышал в Дурноварии: Мерлин закрыл доступ на Май-Дан для всех, кроме тех, кто пришел работать.

Ворота охраняли два копейщика. Оба ирландцы: черные щиты, нанятые у Энгуса Макайрема. Я задумался: а ведь Мерлин целое состояние растратил на подготовку этого заброшенного земляного форта к приходу богов! Стражники сразу поняли, что я не из числа рабочих, и сошли по склону мне навстречу.

– Что у тебя здесь за дело, господин? – почтительно спросил один из них. Я был не в доспехах, зато при Хьюэлбейне, и одни ножны уже выдавали во мне человека не из простых.

– У меня дело к Мерлину, – отвечал я. Но стражник не посторонился.

– Многие приходят сюда, господин, уверяя, будто у них дело к Мерлину, – промолвил он. – Но что за дело господину Мерлину до них?

– Скажи Мерлину, – велел я, – что лорд Дерфель принес ему последнее из Сокровищ. – Я постарался произнести эти слова сколь можно более торжественно, но на черных щитов впечатления, похоже, не произвел. Тот, что помоложе, ушел наверх сообщить кому следует; тот, что постарше, добродушный рубаха-парень – ну да копейщики Энгуса в большинстве своем таковы! – разговорился со мной. Черные щиты пришли из Деметии, королевства, что Энгус основал на западном побережье Британии, но ирландские копейщики Энгуса, пусть и захватчики, не внушали такой ненависти, как саксы. Ирландцы сражались с нами, воровали наше добро, обращали нас в рабство, они присвоили нашу землю, но они говорили на языке, схожем с нашим, их боги были и нашими богами, и, когда они с нами не воевали, они легко уживались с местными бриттами. Некоторые, вот, например, тот же Энгус, ныне вообще больше смахивали на бриттов, нежели на ирландцев: не его ли родная Ирландия всегда гордилась тем, что римляне ее так и не захватили, а теперь вот приняла религию, принесенную римлянами! Ирландцы обратились в христианство, хотя владыки из-за моря – ирландские короли вроде Энгуса, захватившие земли в Британии, – по-прежнему держались старых богов. Будущей весной, ежели только обряды Мерлина не призовут богов нам на помощь, эти черные щиты, конечно же, станут сражаться за Британию против саксов, подумал я про себя.

Спустился мне навстречу не кто иной, как юный принц Гавейн. Он гордо прошествовал вниз по тропе в своих выбеленных известкой доспехах, хотя, надо признать, великолепие его малость подпортилось – он поскользнулся в луже и несколько ярдов проехался на заднице.

– Лорд Дерфель! – закричал он, неуклюже поднимаясь на ноги. – Лорд Дерфель! Сюда, сюда! Добро пожаловать! – Я направился к нему – и Гавейн просиял широкой улыбкой. – Ну разве не потрясающе? – спросил он.

– Еще не знаю, о принц.

– Победа! – ликовал он, осторожно обходя слякотное место, на котором поскользнулся прежде. – Великий труд! Помолимся же, чтобы труд этот не пропал втуне.

– Вся Британия о том молится, кроме разве христиан, – проговорил я.

– Спустя три дня, лорд Дерфель, в Британии не останется более христиан, – заверил он меня, – ибо к тому времени все узрят истинных богов. Если, конечно, дождь не пойдет, – встревоженно добавил Гавейн. Он поглядел на небо, на зловещие тучи, и чуть не расплакался.

– Дождь? – не понял я.

– Или, может, это тучи заслонят от нас богов. Дождь или тучи, я толком не понял, а Мерлин злится. Он ничего не объясняет, но думается, это дождь нам враждебен, или, может, все-таки туча… – Он помолчал с разнесчастным видом. – Или и то и другое. Я спросил Нимуэ, да только она меня не жалует, – убито признался Гавейн, – так что я не знаю доподлинно, но прошу богов о ясном небе. А последнее время все пасмурно, тучи идут и идут; небось это христиане молятся о дожде. А ты правда привез Экскалибур?

Я развернул ткань, извлек на свет меч в ножнах и повернул его рукоятью к Гавейну. В первое мгновение юноша не решался дотронуться до клинка, затем робко протянул руку и извлек Экскалибур из ножен. Благоговейно полюбовался клинком, коснулся пальцем выгравированных завитков и вырезанных по стали драконов.

– Сделан в Ином мире – самим Гофанноном, – потрясенно выдохнул он.

– Скорее откован в Ирландии, – немилосердно поправил я. При виде юношеского простодушия Гавейна меня отчего-то так и подмывало развеять эту благочестивую наивность.

– Нет, господин, – очень серьезно заверил он, – меч сделан в Ином мире. – И он почтительно вернул мне Экскалибур. – Пойдем, господин, – позвал Гавейн, увлекая меня за собой, но вновь поскользнулся в грязи и отчаянно замахал руками, пытаясь не упасть. Его белый доспех, такой впечатляющий на расстоянии, изрядно облез, и поблек, и заляпался грязью, но сам Гавейн обладал несокрушимой уверенностью в себе – она-то и спасала положение, в противном случае юнец смотрелся бы просто смехотворно. Его длинные золотые волосы, небрежно заплетенные в косу, падали до поясницы. Мы уже вступили во входной коридор, петляющий между высокими земляными валами. Я между делом спросил Гавейна, как он познакомился с Мерлином.

– О, я знаю Мерлина всю жизнь! – радостно заверил принц. – Он, видишь ли, приезжал ко двору моего отца, хотя в последнее время не так уж и часто, но, когда я был ребенком, он там жил постоянно. Он был моим наставником.

– Твоим наставником? – изумленно произнес я. Я и впрямь удивился не на шутку: Мерлин ни словом не упоминал при мне ни про какого Гавейна, ну да старик всегда отличался скрытностью.

– Не грамоте обучал, нет, – уточнил Гавейн, – буквам меня женщины учили. Нет, Мерлин открыл мне мою судьбу. – Юноша смущенно улыбнулся. – Научил хранить себя в чистоте.

– В чистоте! – Я с любопытством воззрился на него. – Что, никаких женщин?

– Ни одной, господин, – простодушно признался он. – Так велит Мерлин. Во всяком случае, не сейчас; потом-то конечно. – Голос его прервался – и юноша залился краской.

– Вот уж не дивлюсь я, что ты молишься о ясном небе, – хмыкнул я.

– Нет, господин, что ты! – запротестовал Гавейн. – Я молюсь о ясном небе, чтобы боги сошли к нам! А когда они явятся, они приведут с собой Олвен Серебряную. – И он снова вспыхнул до корней волос.

– Олвен Серебряную?

– Ты видел ее, господин, – в Линдинисе. – Его красивое лицо озарилось просто-таки неземным светом. – Ступает она легче, чем дыхание ветерка, кожа ее сияет в темноте, а там, где прошла она, распускаются цветы.

– Она и есть твоя судьба? – спросил я, втайне испытав гадкий укол ревности при мысли о том, что эту лучезарную гибкую нимфу отдадут молодому Гавейну.

– Мне суждено жениться на ней, когда труды наши завершатся, – торжественно произнес принц. – Сейчас мой долг – хранить Сокровища, но через три дня я привечу богов и поведу их против врага. Я стану освободителем Британии. – Он произнес эту вопиющую похвальбу совершенно спокойно, словно речь шла о самом что ни на есть обыденном поручении. Я промолчал – просто шагал себе вслед за ним мимо глубокого рва, что разделяет средний и внутренний валы Май-Дана. Пространство между ними загромождали небольшие, наспех сооруженные шалаши из веток и соломы. – Через два дня мы их снесем и бросим в костры, – пояснил Гавейн, проследив мой взгляд.

– В костры?

– Увидишь, господин, увидишь.

Однако, поднявшись на холм, я не сразу смог понять, что же я такое вижу. Вершина Май-Дана представляет собою вытянутую травянистую поляну, там в военное время целое племя вместе со всей скотиной укрылось бы, но теперь западный конец холма был крест-накрест исчерчен сложным узором сухих изгородей.

– Вот! – гордо объявил Гавейн, указывая на изгороди так, словно сам же их и построил.

Селян, нагруженных вязанками хвороста, направляли к одной из ближайших изгородей; там они сбрасывали свою ношу и устало брели прочь – собирать еще. И тут я разглядел, что изгороди на самом-то деле – это гигантские нагромождения сучьев и веток, готовые вспыхнуть костры. Дровяные завалы поднимались выше человеческого роста и протянулись на мили и мили, но только когда мы с Гавейном поднялись на внутренний круг укреплений, я разглядел рисунок изгородей в целом.

Изгороди заполняли всю западную половину возвышенности, а в самом их центре высилось пять костров, образующих круг в середине пустого пространства шестидесяти или семидесяти шагов в диаметре. Это пространство и окружала изгородь, закрученная в форме спирали: она описывала три полных оборота, так что вся спираль, включая центр, в ширину достигала больше ста пятидесяти шагов. Снаружи спираль обрамлял поросший травою круг, в свою очередь опоясанный кольцом из шести двойных спиралей, причем каждая раскручивалась из одного центра и вновь сворачивалась, захватывая следующую, так что в прихотливом внешнем круге располагалось двенадцать опоясанных огнем участков. Двойные спирали соприкасались друг с другом – так вокруг грандиозного узора образуется целый бастион пламени.

– Двенадцать малых кругов – это для тринадцати Сокровищ? – спросил я у Гавейна.

– Котел, господин, будет в центре, – благоговейно пояснил принц.

Сооружение и впрямь вышло внушительное. Сучья и хворост утрамбовали плотно, изгороди получились высокие, куда выше человеческого роста: на вершине холма дров скопилось довольно, чтобы костры Дурноварии пылали девять или даже десять зим. Двойные спирали в западном конце крепости еще только закладывали; на моих глазах люди яростно утаптывали валежник, чтобы дерево прогорело не быстро, но полыхало долго и ярко. Под нагромождением веток и прутьев своей очереди дожидались цельные древесные стволы. Этот костер, подумал я, возвестит конец мира.

Наверное, в определенном смысле именно для этого костер и разложен. Наступит конец привычного нам мира, ибо если Мерлин прав, то сюда, на эту самую возвышенность, явятся боги Британии. Меньшие боги отправятся в малые круги внешнего кольца, в то время как Бел сойдет в огненное сердце Май-Дана, где ждет его Котел. Великий Бел, бог богов, владыка Британии, явится на крыльях урагана, и звезды покатятся ему вслед, точно осенние листья, подхваченные бурей. А там, где пять отдельных костров отметили средину Мерлиновых огненных кругов, Бел вновь ступит на Инис-Придайн, остров Британия. По спине у меня внезапно побежали мурашки. До сих пор я не вполне осознавал всей грандиозности Мерлиновой мечты, а теперь вот был просто ошеломлен. Через три дня – через каких-то три дня! – боги будут здесь.

– Над кострами трудится больше четырех сотен человек, – серьезно поведал мне Гавейн.

– Охотно верю.

– А спирали мы разметили волшебным вервием.

– Чем-чем?

– Вервием, господин, сплетенным из волос девственника, толщиной всего в одну прядь. Нимуэ стояла в центре, я шел по периметру, а господин мой Мерлин отмечал мои шаги «чертовыми пальцами». Спирали должны быть прочерчены безупречно. На это целая неделя ушла, потому что веревка то и дело рвалась, и всякий раз приходилось начинать сначала.

– Так, может, никакая это была не волшебная веревка, о принц? – поддразнил я.

– Конечно волшебная, господин, – заверил меня Гавейн. – Ее ж сплели из моих собственных волос.

– А в канун Самайна, стало быть, вы зажжете костры и станете ждать? – спросил я.

– Трижды три часа должно кострам гореть, господин, а на шестой час мы начнем обряд. А вскорости после того ночь обратится в день, небеса заполнятся огнем, и дымный воздух взбурлит под взмахами божьих крыл.

До сих пор Гавейн вел меня вдоль северной стены форта, а теперь вдруг жестом указал вниз, где, чуть восточнее круговых костров, притулился маленький храм Митры.

– Подожди здесь, господин, – попросил он. – Я приведу Мерлина.

– А он далеко? – спросил я, думая, что Мерлин, верно, в каком-нибудь из временных шалашей, сооруженных в восточном конце возвышенности.

– Я не вполне уверен, где он, – признался Гавейн, – но знаю, что он отправился привести Анбарра, и сдается мне, я догадываюсь, где это.

– Анбарр? – переспросил я. Анбарра я знал лишь по легендам: это волшебный конь, необъезженный жеребец, он якобы скачет стремительным галопом как по земле, так и по воде.

– Я помчусь верхом на Анбарре бок о бок с богами, – гордо объявил Гавейн, – помчусь прямо на врагов, развернув знамя. – Он указал в сторону храма, к низкой черепичной крыше которого был фамильярно прислонен гигантский стяг. – Знамя Британии, – добавил Гавейн, проводил меня вниз к храму и собственноручно развернул полотнище. На гигантском прямоугольнике белого льна красовалась вышивка: грозный алый дракон Думнонии, сплошные когти, хвост да пламя. – Вообще-то, это знамя Думнонии, – признался Гавейн, – но, наверное, другие бриттские короли не станут возражать, правда?

– Конечно не станут, если ты сбросишь саксов в море, – заверил я.

– Такова моя миссия, господин, – очень торжественно ответствовал Гавейн. – С помощью богов, разумеется, и еще вот этого. – И он дотронулся до Экскалибура у меня под мышкой.

– Экскалибур! – потрясенно воскликнул я. У меня просто в голове не укладывалось, чтобы кто бы то ни было, кроме Артура, сражался волшебным мечом.

– А как же иначе? – отозвался Гавейн. – Мне суждено, вооружившись Экскалибуром и оседлав Анбарра, выдворить недругов из Британии. – Юноша просиял восторженной улыбкой и жестом указал на скамейку у входа в храм. – Подожди здесь, господин, а я пойду поищу Мерлина.

Храм охраняли шестеро копейщиков из числа черных щитов, но поскольку я пришел туда вместе с Гавейном, остановить меня не попытались – даже когда я, пригнувшись, прошел сквозь низкий проем внутрь. Меня же потянуло осмотреть строеньице не любопытства ради, но скорее потому, что в те дни Митра был моим главным богом. Митра – тайный бог солдат. В Британию культ Митры принесли римляне, и, хотя ушли они давным-давно, Митра по-прежнему пользовался любовью воинов. Храм был совсем крохотный: две тесные комнатушки без окон, под стать пещере, где Митра родился, – вот и все. Внешнее помещение загромождали деревянные ящики и плетеные корзины – надо думать, с Сокровищами Британии, хотя заглядывать под крышки я не стал. Вместо того я протиснулся сквозь внутреннюю дверцу в темное святилище: там тускло мерцал во мраке гигантский серебряно-золотой Котел Клиддно Эйддина. За Котлом, с трудом различимый в смутном сером свете, что просачивался через две приземистые двери, обнаружился алтарь Митры. Либо Мерлин, либо Нимуэ – оба они нещадно потешались над Митрой – положили на алтарь барсучий череп, дабы отвлечь внимание бога. Я отшвырнул череп прочь, преклонил колена перед Котлом и произнес молитву. Я заклинал Митру пособить нашим прочим богам, я просил, чтобы Митра пришел на Май-Дан и умножил ужас в час гибели врагов наших. Я дотронулся рукоятью Экскалибура до его камня и задумался: когда, интересно, здесь в последний раз принесли в жертву быка? Я живо представил себе, как солдаты-римляне заставляют быка опуститься на колени, подпихивают его сзади и тянут за рога и так протаскивают сквозь низкие двери, и вот наконец бык во внутреннем святилище, стоит там и ревет от страха и повсюду вокруг во мраке чует только копейщиков. Здесь, в жуткой тьме, ему перережут подколенные сухожилия. Он снова взревет, рухнет на пол, попытается достать гигантскими рогами почитателей Митры, но они сильнее – они совладают с быком и соберут его кровь, и бык умрет медленной смертью, а храм провоняет навозом и кровью. Тогда воины выпьют бычьей крови в память о Митре, как он нам и заповедал. У христиан, как мне рассказывали, есть похожий обряд; они, правда, уверяют, что при свершении ритуала никого не убивают, но мало кто из язычников в это верит: ведь смерть – это дань, которую мы приносим богам в обмен на подаренную ими жизнь.

Я стоял на коленях в темноте – воин Митры, пришедший в один из забытых храмов, и вот, пока я молился, я почуял тот же морской запах, памятный мне по Линдинису: аромат водорослей с острым привкусом соли, что вдруг защекотал нам ноздри, когда Олвен Серебряная, хрупкая, нежная, прелестная, сходила вниз по галерее. На мгновение мне померещилось, что здесь присутствует кто-то из богов либо что сама Олвен Серебряная явилась в Май-Дан, но повсюду царило недвижное безмолвие: ни тебе видений, ни мерцающей нагой кожи, только неуловимый запах морской соли да легкий шепот ветра за пределами храма.

Я вышел обратно через внутреннюю дверь – там, во внешнем помещении, морем запахло еще сильнее. Я подергал крышки ящиков, приподнял мешковину, прикрывающую корзины, и вроде бы нашел источник пряного аромата: две корзины были полны соли, отсыревшей и слипшейся в промозглом осеннем воздухе, – но нет, морской дух шел не от соли, но от третьей корзины, битком набитой влажными бурыми водорослями. Я тронул водоросли, лизнул палец – и почувствовал вкус соленой воды. Рядом с корзиной стоял огромный закупоренный глиняный горшок. Я вытащил пробку: внутри плескалась морская вода – верно, поливать водоросли, чтобы не пересохли. Я пошарил в корзине и сразу под водорослями обнаружил моллюсков. Удлиненные, узкие, изящные двустворчатые ракушки – вроде мидий, но только чуть покрупнее и серовато-белые, а не черные. Я вынул одну, понюхал, подумал было, что это какое-нибудь лакомство для Мерлина. Моллюску мое прикосновение, видать, не понравилось: створки приоткрылись, и в ладонь мне ударила струя жидкости. Я положил ракушку обратно в корзину и прикрыл живых моллюсков водорослями.

Я повернулся к выходу, собираясь подождать снаружи, как вдруг взгляд мой упал на руку. Я завороженно уставился на нее: уж не обманывают ли меня глаза? В смутном свете у внешней двери не разберешь, так что я нырнул обратно сквозь внутреннюю дверь туда, где у алтаря ждал великий Котел, и здесь, в самой темной части храма Митры, я поднес правую ладонь к лицу.

И вправду светится!

Я вздрогнул. Я не хотел верить глазам своим – но ведь рука действительно светилась! Не лучилась, не сияла внутренним светом, нет, ладонь словно мазнули какой-то блескучей дрянью. Я провел пальцем по влажному пятну – мерцающую поверхность прочертил темный след. Итак, Олвен Серебряная на самом деле никакая не нимфа и не посланница богов, а самая обыкновенная смертная девушка – ее просто-напросто умастили слизью моллюска. Это не магия богов, это фокусы Мерлина. Так в темном святилище умерли все мои надежды.

Я вытер руку о плащ и вышел наружу, в солнечный свет. Присел на скамейку у храмовой двери, глядя на внутренний вал: там возилась орава детишек – малыши весело съезжали и скатывались кувырком вниз по склону. Отчаяние, истерзавшее меня по дороге в Ллогр, накатило с новой силой. Мне безумно хотелось верить в богов, и все же меня одолевали сомнения. Ну и что с того, спрашивал я себя, что девочка смертная и что ее нездешнее мерцающее свечение – это Мерлинов трюк? Это не отменяет могущества Сокровищ, но ведь всякий раз, как я задумывался о Сокровищах и чувствовал, что уже не полагаюсь на их силу, я подбадривал себя воспоминанием о мерцающей нагой девушке. А теперь, выходит, никакая она не вестница богов, но просто-напросто очередная иллюзия, сотворенная Мерлином.

– Господин? – В мысли мои ворвался женский голос. – Господин?

Я поднял глаза: передо мной стояла пухленькая темноволосая молодка и смущенно улыбалась мне. В простеньком платье и в плаще, короткие темные кудри перехвачены ленточкой, и за руку держит рыжеволосого мальчугана.

– Ты меня совсем не помнишь, господин? – разочарованно протянула она.

– Киууилог, – вспомнил я наконец ее имя. Одна из наших служанок в Линдинисе – там-то ее и соблазнил Мордред. Я встал. – Как поживаешь?

– Да правду сказать, неплохо, господин, – заверила она, очень довольная, что я ее все-таки вспомнил. – А это малыш Мардок. В отца пошел, верно, детка?

Я пригляделся к мальчику. Круглолицый крепыш лет шести-семи от роду, с жесткими, торчащими во все стороны волосами, ну вылитый Мордред.

– Спасибо, нравом удался не в отца, – продолжала Киууилог, – он у нас хороший мальчик, верно? Просто золото, а не мальчуган, господин. Никаких с ним хлопот, вот ни минуточки, верно, мое солнышко? – Она нагнулась и поцеловала Мардока. Мальчуган явно чувствовал себя неловко – что еще за телячьи нежности на людях! – однако ж широко улыбнулся. – Как госпожа Кайнвин? – полюбопытствовала Киууилог.

– Замечательно. Я расскажу ей про тебя, она будет рада.

– Уж она-то всегда была ко мне добра, – отозвалась Киууилог, – я б и переехала в ваш новый дом, господин, да вот мужчину встретила. Замуж вышла, вот оно как.

– И кто же он?

– Идфаэль ап Мерик, господин. Он теперь служит лорду Ланвалю.

Ланваль был начальником стражи, приставленной к Мордреду в его золоченой темнице.

– А мы думали, ты ушла от нас, потому что Мордред дал тебе денег, – признался я.

– Он-то? Денег дал? – рассмеялась Киууилог. – Да раньше звезды с небес посыпятся, господин. Дурочка я была в ту пору, – весело посетовала она. – Понятное дело, я ж не понимала, что за мужчина Мордред, да он тогда и мужчиной-то еще не был, куда ему, ну и куда денешься, вскружил он мне голову, король как-никак и все такое, ну да не я первая, не я последняя, верно? Но обернулось-то все к лучшему. Мой Идфаэль – человек хороший, он не против кукушонка в своем гнезде – малыш Мардок ему что родной. Вот ты кто у нас такой, золотце, – заворковала она, – кукушоночек! – Она наклонилась, стиснула Мардока в объятиях и принялась щекотать его; мальчуган, хохоча, вырывался.

– А тут что ты делаешь? – полюбопытствовал я.

– Лорд Мерлин нас пригласил, – гордо объявила Киууилог. – Малыш Мардок ему уж больно по сердцу пришелся, вот оно как. Совсем парня разбаловал! Вечно сует ему лакомые кусочки, то-то ты у меня растолстеешь, золотце, ужо растолстеешь, что твой поросеночек! – Она снова пощекотала сынишку, тот со смехом отбивался и наконец высвободился. Убежал он, впрочем, недалеко: встал в нескольких шагах и уставился на меня, засунув палец в рот.

– Говоришь, Мерлин тебя пригласил? – переспросил я.

– Ага – сказал, ему повариха нужна, вот оно как, а я ж стряпаю ничуть не хуже любой другой. А уж сколько денег посулил! Мой Идфаэль сказал, чтоб непременно ехала. И ведь не то чтобы господин Мерлин много ел. Вот сыр он обожает, ну да тут стряпуха-то не нужна, верно?

– А моллюсков он ест?

– Сердцевидки любит, да только тут их мало. Нет, ест он по большей части сыр. Сыр и яйца. Не то что ты, господин, тебе-то, бывало, все мясо подавай, уж мне ли не помнить?

– Да я и сейчас от мяса не откажусь, – отозвался я.

– Хорошие были деньки, – вздохнула Киууилог. – Малыш Мардок-то с твоей Диан одногодки. Я все думала, то-то они бы славно играли вместе. Как она?

– Она мертва, Киууилог.

Молодая женщина разом изменилась в лице.

– Ох нет, господин, быть того не может, скажи, что не может!

– Ее убили люди Ланселота.

Киууилог сплюнула в траву.

– Негодяи, все до единого. Мне страшно жаль, господин.

– Диан счастлива в Ином мире, – заверил я, – и в один прекрасный день мы все придем к ней.

– Непременно, господин, непременно. А остальные как?

– С Морвенной и Сереной все отлично.

– Вот и хорошо, господин. – Она просияла улыбкой. – Ты ведь останешься до призывания?

– Призывания? – Это выражение я слышал впервые. – Нет, – покачал головой я. – Меня не приглашали. Думаю, я посмотрю из Дурноварии.

– А посмотреть будет на что, – заверила она. Заулыбалась, поблагодарила меня за то, что поговорил с ней, и бросилась в погоню за Мардоком, понарошку, ясное дело, а тот ну улепетывать, пища от восторга.

Я вновь присел на скамью, очень довольный встречей, и задумался, что за игры такие затеял Мерлин. Зачем ему понадобилась Киууилог? И с какой бы стати нанимать стряпуху, если ему отродясь никто не готовил?

Но размышлял я недолго: за земляным валом поднялась суматоха, малышня бросилась врассыпную. Я встал: появились двое мужчин, изо всех сил налегающие на веревку. Мгновение спустя выбежал Гавейн, и тут я увидел, кого ведут – гигантского и свирепого вороного жеребца. Он рвался на волю и едва не сдернул обоих вниз со стены, но те покрепче вцепились в недоуздок и потащили перепуганное животное вперед. Тут конь ринулся вниз по крутому склону внутреннего укрепления, увлекая за собою обоих. Гавейн закричал им – дескать, поосторожнее бы надо – и сам не то скатился кубарем, не то побежал вдогонку за зверюгой. Следом появился Мерлин вместе с Нимуэ: эта маленькая драма его, похоже, нисколько не трогала. Он проследил, как коня отвели к одному из восточных навесов, а затем они с Нимуэ спустились к храму.

– А, Дерфель! – беззаботно приветствовал меня Мерлин. – Экий ты пасмурный. Зубы болят?

– Я привез тебе Экскалибур, – сдержанно промолвил я.

– Сам вижу, не слепой. Да, глуховат порою, что есть, то есть, и мочевой пузырь пошаливает, ну да чего и ждать в мои-то годы? – Он отобрал у меня Экскалибур, на несколько дюймов выдвинул клинок из ножен, поцеловал сталь. – Меч Риддерха, – благоговейно проговорил старик, и на мгновение лицо его просияло словно в экстазе, но он тут же рывком задвинул меч обратно и уступил его Нимуэ. – Итак, ты ездил к отцу, – призвал меня к ответу Мерлин. – Тебе он понравился?

– Да, господин.

– Ты всегда был до смешного впечатлителен, Дерфель, – обронил Мерлин и оглянулся на Нимуэ. Она между тем извлекла Экскалибур из ножен и крепко-накрепко прижимала обнаженный клинок к тощему телу. Бог весть почему, но Мерлина это не порадовало: старик выхватил у нее ножны, а затем попытался отобрать и меч. Она не уступила, и Мерлин, поборовшись с ней мгновение-другое, оставил попытки вернуть клинок. – Я слыхал, ты пощадил Лиову? – спросил он, снова оборачиваясь ко мне. – Это ошибка. Лиова – та еще опасная бестия.

– Откуда ты знаешь, что я его пощадил?

Мерлин укоризненно воззрился на меня:

– Что, если я прятался под стропилами Эллиного чертога в обличье совы, Дерфель, или, не ровен час, схоронился в тростнике на полу в образе мыши? – Он резко крутнулся к Нимуэ и на сей раз вырвал-таки меч из ее рук. – Нечего истощать магию, – пробормотал он, неловко заталкивая клинок обратно в ножны. – А что, Артур не возражал уступить меч? – поинтересовался он.

– А с какой бы стати ему возражать, господин?

– Да потому, что Артур склонен к опасному скептицизму, – пояснил Мерлин, пригибаясь и проталкивая Экскалибур в низкий дверной проем. – Он думает, мы отлично обойдемся и без богов.

– Жаль, что он не видел, как Олвен Серебряная сияет во тьме, – саркастически заметил я.

Нимуэ злобно зашипела на меня. Мерлин замешкался, медленно обернулся, выпрямился и кисло глянул на меня.

– Это почему же жаль? – зловеще осведомился он.

– Потому что кабы он ее увидел, господин, так уж в богов всенепременно уверовал бы. Ну, до тех пор, пока не обнаружил бы твоих моллюсков.

– Ах, вот в чем дело, – протянул Мерлин. – Ты тут уже пошарил да поразнюхал, так? Ты сунул свой длинный саксонский нос куда не следовало – и нашел моих сверлильщиков!

– Сверлильщиков?

– Моллюсков, дурень, они сверлильщиками прозываются. По крайней мере, в речах простецов.

– И что, они светятся?

– Их слизь и впрямь люминесцирует, – небрежно обронил Мерлин. Я видел: мое открытие его здорово раздосадовало, но он изо всех сил пытается не выказать раздражения. – Об этом явлении еще Плиний упоминает, ну да он столько ерунды понаписал, что не знаешь, чему и верить. По большей части его идеи – сущий вздор. Вся эта чепуха насчет того, что друиды срезают омелу на шестой день новой луны! Еще чего не хватало! На пятый день – пожалуйста, иногда и на седьмой, но на шестой – да ни в жизнь! А еще, как сейчас помню, он советует, ежели голова разболелась, обмотать лоб женской нагрудной повязкой, да только средство это никуда не годится. И с какой бы стати? Магия-то заключена в грудях, а не в повязке, так что, понятное дело, ткнуться в грудь больной головой куда как полезнее. Меня это средство ни разу не подводило, уж будь уверен. Дерфель, а ты Плиния читал?

– Нет, господин.

– И верно, я ж так и не обучил тебя латыни! Оплошал, каюсь. Ну так вот, Плиний описывает сверлильщиков и, между прочим, отмечает: у тех, кто этих тварей ел, начинали светиться ладони и губы. Признаюсь, меня это заинтриговало. А кто бы на такое не купился? Мне страх до чего не хотелось разбираться подробнее, я ж невесть сколько времени убил впустую на Плиниевы идеи, куда более правдоподобные, но вот здесь он, как ни странно, не соврал. Помнишь Каддога? Ну, лодочника, который спас нас с Инис-Требса? Теперь он добывает для меня сверлильщиков. Эти моллюски живут в отверстиях в скалах – очень нелюбезно с их стороны, но я щедро плачу Каддогу, и он прилежно их выковыривает: а что, раз подрядился в охотники за сверлильщиками, так и терпи! Дерфель, да ты никак разочарован?

– Я думал, господин… – начал было я и тут же прикусил язык, понимая, что сейчас меня обсмеют.

– О! Ты, верно, думал, что девчонка спустилась с небес! – докончил за меня Мерлин и издевательски расхохотался. – Нимуэ, ты слыхала? Великий воин, Дерфель Кадарн, поверил, что наша крошка Олвен – это волшебное видение! – Последнее слово он протянул как-то особенно зловеще.

– Чего от него и ждали, – сухо отрезала Нимуэ.

– Если задуматься, то да, пожалуй, – признал Мерлин. – А неплохой фокус, верно, Дерфель?

– Но всего лишь фокус, господин, – отозвался я, не в силах скрыть разочарования.

Мерлин вздохнул:

– Ты смешон, Дерфель, просто смешон. Фокусы вовсе не подразумевают отсутствие магии, но магия не всегда даруется нам богами. Ты что, вообще ничего не понимаешь? – Последний вопрос прозвучал почти зло.

– Я знаю, что меня провели, господин.

– Провели! Провели! Сколько патетики! Да ты хуже Гавейна! Друид второго дня обучения и тот бы тебя провел! Наша задача не в том, чтобы удовлетворить твое детское любопытство, но исполнить миссию богов, а боги эти, Дерфель, ушли далеко от нас. О, как далеко! Они исчезают, тают во тьме, уходят в бездну Аннуина. Их необходимо призвать, а чтобы призвать богов, мне нужны рабочие руки, а чтобы привлечь рабочие руки, мне следовало поманить простецов надеждой. По-твоему, мы с Нимуэ сложили бы все эти костры в одиночку? Нам требовались люди! Сотни людей! Мы вымазали девчонку слизью моллюсков – и люди пришли к нам, а ты только и умеешь, что хныкать да жаловаться: тебя, дескать, провели! Да кому какое дело до того, что ты там про себя думаешь! Ступай сжуй сверлильщика – глядишь, и обретешь просветление! – И Мерлин наподдал по рукояти Экскалибура, задвигая меч глубже в храм. – Полагаю, этот дурень Гавейн все тебе показал?

– Он показал мне круги костров, господин.

– А ты небось хочешь знать, зачем они?

– Хочу, господин.

– Да любой, кто обладает хоть малой толикой сообразительности, уже давно бы сам все вычислил, – величественно изрек Мерлин. – Боги далеко, это очевидно, иначе они бы нами не пренебрегали, однако много лет назад они дали нам средства призвать их обратно: вручили нам Сокровища. Ныне боги спустились в бездну Аннуина так глубоко, что Сокровища сами по себе бессильны. Надо привлечь внимание богов, а как это сделать? Очень просто! Мы подаем знак – туда, в пропасть, а знак этот – всего-навсего грандиозный огненный узор, и в узор этот мы помещаем Сокровища и проделываем еще кой-чего, ну да это уже не важно, а после того я смогу умереть с миром, вместо того чтобы объяснять простейшие вещи до смешного легковерным недоумкам. Нет-нет, – возразил старик, не успел я и слова вымолвить, не то чтобы задать вопрос, – тебе в канун Самайна здесь делать нечего. Мне нужны только те, кому я могу доверять. А если ты еще раз сюда заявишься, я прикажу страже утыкать копьями твое брюхо.

– А почему бы просто-напросто не обнести холм призрачной оградой? – спросил я. Призрачная ограда – это выложенные в ряд черепа, заклятые друидом: через такую черту никто не дерзнет переступить.

Мерлин вытаращился на меня как на сумасшедшего:

– Призрачная ограда! В канун Самайна! Это ж единственная ночь в году, недоумок, когда призрачные ограды не действуют! Я что, должен тебе азы объяснять? Призрачная ограда, дурень ты набитый, удерживает на привязи души мертвых, дабы отпугнуть живых, но в канун Самайна души мертвых свободны бродить где вздумается, и потому обуздать их невозможно. В канун Самайна от призрачной ограды примерно столько же толку, сколько от твоих мозгов.

Под градом его упреков я и бровью не повел.

– Надеюсь, хоть тучи не придут, – проговорил я в надежде его задобрить.

– Тучи? – фыркнул Мерлин. – Что мне за дело до туч? А, понимаю! Этот идиот Гавейн с тобой разоткровенничался, а у него в голове каша та еще. Если день выдастся облачный, Дерфель, боги все равно увидят наш знак, потому что их взор, в отличие от нашего, пронзает любую завесу, но если будет слишком пасмурно, то, чего доброго, пойдет дождь. – Старик говорил четко, едва ли не по слогам – таким голосом объясняют прописные истины несмышленому ребенку. – А ливень, понимаешь ли, потушит все наши костры. Что, самому догадаться – никак? – Он свирепо зыркнул на меня, отвернулся и обвел взглядом круги костров. Опершись на черный посох, он долго молчал, погруженный в мысли о своем грандиозном творении на вершине Май-Дана. И наконец пожал плечами. – А ты когда-нибудь задумывался, что могло бы произойти, если бы христианам удалось посадить на трон Ланселота? – спросил Мерлин. Гнев его уже схлынул, на смену пришла меланхолия.

– Нет, господин.

– Настал бы их пятисотый год, и все они ожидали бы, что этот их нелепый распятый Бог сойдет на землю во славе своей. – До тех пор Мерлин неотрывно глядел на четкие круги из дров и хвороста, но теперь вдруг обернулся ко мне. – А что, если бы он так и не явился? – озадаченно проговорил старик. – Представь себе: христиане собрались-снарядились, все в парадных плащах, все добела отмытые, чистенькие, дружно молятся – и ничего ровным счетом не происходит?

– Тогда в пятьсот первом году никаких христиан не осталось бы, – отозвался я.

Мерлин покачал головой:

– Сомневаюсь. Это дело священников – объяснять необъяснимое. Святоши вроде Сэнсама измыслили бы причину, а народ им поверил бы: ведь народу позарез хочется верить. Люди не отказываются от надежды из-за пережитого разочарования, Дерфель; нет, они начинают надеяться с удвоенной силой. Какие же мы олухи – все до единого!

– Ты, выходит, боишься, что на Самайн ничего не произойдет? – промолвил я, внезапно почувствовав острую жалость к старику.

– Конечно боюсь, недоумок. А вот Нимуэ не боится. – Он оглянулся на Нимуэ: та угрюмо наблюдала за нами обоими. – Ты-то ни минуты не сомневаешься, малютка моя, верно? – поддразнил ее Мерлин. – Что до меня, Дерфель, хотел бы я, чтобы в обряде не было нужды. Мы ведь даже не знаем, что должно случиться, когда мы зажжем костры. Может, боги и придут, а может, выждут своего часа? – Он свирепо глянул на меня. – Если ничего не происходит, Дерфель, это вовсе не значит, что ничего не произошло. Тебе понятно?

– Думаю, да, господин.

– Вот уж не верю. Вообще в толк не могу взять, зачем я из кожи вон лезу, растолковывая тебе, что да как! Лучше б наставлял быка тонкостям риторики! Чем возиться с этаким бестолковым олухом. Ну, ступай себе, чего ждешь. Экскалибур ты доставил.

– Артур хочет получить его назад, – промолвил я, вспомнив о своем обещании Артуру.

– Да уж небось! Ну, может, и получит, как только Гавейну меч перестанет быть нужен. А может, и нет. Какая, в сущности, разница? Полно докучать мне пустяками, Дерфель. Я сказал – до свидания. – И рассерженный Мерлин направился было прочь, но, не пройдя и нескольких шагов, обернулся и окликнул Нимуэ: – Идем, девочка.

– Я должна убедиться, что Дерфель и впрямь ушел, – отрезала Нимуэ и с этими словами взяла меня под локоть и потянула к внутреннему валу.

– Нимуэ! – заорал Мерлин.

Не обращая на него внимания, Нимуэ потащила меня вверх по травянистому склону, туда, где вдоль вала вела тропа. Я завороженно оглядел прихотливый узор разложенных костров.

– Вы немало потрудились, – неловко выдавил я.

– И все труды пойдут прахом, если мы не совершим должных обрядов, – ядовито отпарировала она. Мерлин на меня злобился, ну да его гнев по большей части – сплошное притворство, сейчас есть, а в следующий миг уже и нет, точно удар молнии, а вот исступленная ярость Нимуэ шла из самых глубин: заостренное лицо побелело и напряглось. Красавицей она никогда не была, а лишившись глаза, выглядела и вовсе жутко, но облик ее, в котором читались свирепость и ум, западал в память, а сейчас, на высокой земляной насыпи под порывами западного ветра, смотрелась она еще внушительнее обычного.

– А что, есть опасность, что обряд не будет проведен так, как надо?

– Мерлин, он вроде тебя, – свирепо буркнула Нимуэ, пропуская мой вопрос мимо ушей. – Слишком уж впечатлителен.

– Чушь, – возразил я.

– Тебе-то откуда знать, Дерфель? – рявкнула она. – Тебе разве приходится терпеть его бахвальство? Или с ним спорить? Или его подбадривать? Или это ты вынужден наблюдать, как он совершает величайшую из ошибок в истории мира? – выплевывала она вопрос за вопросом. – Или это ты стоишь и смотришь, как он вот-вот загубит все наши труды? – Нимуэ махнула костлявой рукой в сторону костров. – Дурень ты, – горько подвела итог она. – Мерлин пернет – а тебе оно что глас самой мудрости. Он стар, Дерфель, и жить ему осталось недолго, и сила его иссякает. А сила, Дерфель, она изнутри идет. – Нимуэ ударила себя между маленьких грудей. К тому времени мы уже дошли до вершины насыпи, там Нимуэ остановилась и обернулась ко мне. Я рослый, дюжий воин, она маленькая и хрупкая, дунь – улетит, и все же она брала надо мною верх. Так было всегда. В Нимуэ бурлила страсть настолько глубокая, темная и могучая, что противостоять ей мало что могло.

– Так почему Мерлинова впечатлительность ставит обряд под угрозу? – не отставал я.

– А вот так! – отрезала Нимуэ, развернулась и пошла дальше.

– Объясни, – потребовал я.

– Ни за что! – огрызнулась она. – Ты дурень набитый.

Я побрел за ней.

– Кто такая Олвен Серебряная? – полюбопытствовал я.

– Рабыня, мы ее в Деметии купили. Захватили девчонку в Повисе, а нам она обошлась в шесть золотых монет с лишним, уж больно смазливенькая.

– Это верно, – отозвался я, вспоминая, как она невесомо скользит сквозь притихшую ночь в Линдинисе.

– Вот и Мерлину тоже так кажется, – презрительно бросила Нимуэ. – Как ее увидит, так и затрясется весь. Ну да нынче он уж больно стар, и, кроме того, нам приходится притворяться, что она девственница, – ну, ради Гавейна. А он-то нам и верит! Впрочем, этот олух поверит во что угодно! Вот идиот-то!

– И он женится на Олвен, когда все закончится?

Нимуэ расхохоталась.

– Так дурню обещано, хотя как только Гавейн узнает, что девчонка вовсе не из сонма бессмертных духов, а рождена рабыней, он, глядишь, и передумает. Так что, может статься, мы ее перепродадим. Хочешь откупить? – лукаво подмигнула она.

– Нет.

– Все верен своей Кайнвин? – поддразнила Нимуэ. – Как она?

– В добром здравии.

– И она приедет в Дурноварию поглядеть на обряд?

– Нет, – покачал головой я.

Нимуэ подозрительно сощурилась.

– А сам-то приедешь?

– Да, я бы посмотрел.

– А Гвидр? Ты ведь его привезешь?

– Да сам-то Гвидр не прочь. Но мне придется сперва спросить дозволения у его отца.

– Скажи Артуру, чтобы отпустил парня. Каждый ребенок в Британии должен своими глазами увидеть приход богов. Такое зрелище, Дерфель, вовеки не забудется.

– Так, значит, все сбудется – сбудется, несмотря на промахи Мерлина? – уточнил я.

– Сбудется – несмотря на Мерлина, – мстительно отрезала Нимуэ. – Сбудется, потому что я сделаю все, что надо. Я дам старому дурню то, что он хочет, – уж по душе ему это или нет. – Она остановилась, развернулась, ухватила мою левую руку, уставилась единственным глазом на шрам у меня на ладони. Этот шрам связал меня клятвой исполнять ее волю, и я почуял: сейчас она от меня чего-то потребует, – но она вдруг передумала: осторожность одержала верх. Нимуэ перевела дух, впилась в меня взглядом и выпустила руку со шрамом. – Отсюда сам дойдешь, – горько бросила она и зашагала прочь.

А я побрел по склону вниз. Навстречу мне, к вершине Май-Дана, по-прежнему тащились селяне, нагруженные хворостом. Девять часов должно гореть кострам, объяснял Гавейн. Девять часов на то, чтобы заполнить небеса пламенем и призвать богов на землю. Или может статься, если с обрядами чего-нибудь напутают, костры окажутся ни к чему.

И уже через три ночи мы узнаем, чем все закончится.

* * *

Кайнвин охотно съездила бы в Дурноварию посмотреть, как призовут богов, но ночью в канун Самайна на землю приходят мертвые, и ей хотелось самой убедиться, что мы оставили подарки для Диан. Ей подумалось, положить дары надо там, где Диан умерла, так что она отвела наших двух дочерей на развалины дома Эрмида, и там, на пепелище, оставила кувшин с разведенным медом, хлеб с маслом и горстку орехов в меду – любимое лакомство Диан. Сестры положили в золу несколько грецких орехов и сваренных вкрутую яиц, а потом все укрылись в хижине лесника неподалеку, под охраной моих копейщиков. Диан они не увидели – в канун Самайна мертвые не показываются, но сделать вид, что их нет, – значит напрашиваться на неприятности. Позже Кайнвин рассказала мне, что к утру снедь исчезла до крошки и кувшин был пуст.

В Дурноварии ко мне присоединились Исса с Гвидром. Артур разрешил-таки сыну посмотреть на обряд, и Гвидр себя не помнил от восторга. В тот год ему исполнилось одиннадцать, и мальчишка просто-таки бурлил радостью, и жизнью, и любопытством. От отца он унаследовал худощавое сложение, а от Гвиневеры – красоту: длинный точеный нос и дерзкий взгляд. Бедовый был мальчуган, но добрый и славный, и мы с Кайнвин только порадовались бы, кабы пророчество его отца и впрямь сбылось и Гвидр женился на нашей Морвенне. Ну да решится это года через два, а то и три, а до тех пор Гвидр будет жить с нами. Он-то надеялся подняться на вершину Май-Дана – и здорово огорчился, когда я объяснил, что туда пускают только участников обряда. Даже селян, которые своими руками сложили гигантские костры, и тех отослали в течение дня. Они, подобно сотням любопытных, съехавшихся со всей Британии, будут наблюдать за обрядом с полей под сенью древнего форта.

Артур прибыл утром в канун Самайна, и я отметил, как он обрадовался при виде Гвидра. В те темные дни мальчуган был для него единственным светом в окошке. Кулух, двоюродный брат Артура, явился из Дунума с полудюжиной копейщиков.

– Вообще-то, Артур меня отговаривал, – сообщил он мне с ухмылкой, – ну да я такого зрелища ни за что не пропущу.

Кулух, прихрамывая, подошел поздороваться с Галахадом: тот вот уже несколько месяцев вместе с Саграмором охранял границу от саксов Эллы. Сам Саграмор подчинился приказу Артура и остался на боевом посту, но попросил Галахада съездить в Дурноварию и привезти назад, в гарнизон, вести о событиях великой ночи. Люди уповали на чудо, а сам Артур не на шутку тревожился: опасался, что его сподвижники останутся горько разочарованы, ежели ничего не случится.

А надежда все больше подчиняла себе умы, ибо ближе к вечеру в город въехал король Кунеглас Повисский. Он привез с собой с дюжину воинов и сына Пирддила, неловкого, застенчивого отрока, у которого только-только пробивались первые усики. Мы с Кунегласом крепко обнялись. Он приходился Кайнвин братом, и свет не видывал человека честнее и порядочнее. По пути на юг он завернул к Мэуригу Гвентскому и теперь подтвердил: да, этот правитель биться с саксами не склонен.

– Он верит, что его Бог защитит, – мрачно сообщил Кунеглас.

– В точности как мы, – отозвался я, жестом указав из дворцового окна на нижние склоны Май-Дана. Там уже собралась толпа: что бы ни принесла с собою судьбоносная ночь, люди надеялись оказаться поближе. Многие пытались пробиться на вершину холма, но черные щиты Мерлина удерживали любопытствующих на расстоянии. На поле к северу от крепости горстка храбрых христиан шумно молилась Богу, прося наслать дождь и помешать языческим обрядам, но их разогнала разъяренная толпа. Какую-то христианку избили до бесчувствия, и Артур выслал своих собственных воинов поддерживать порядок.

– Ну так что же произойдет нынче ночью? – спросил меня Кунеглас.

– Может, и ничего, о король.

– И ради этого я приперся за тридевять земель? – проворчал Кулух. Этого коренастого, задиристого сквернослова я числил среди своих ближайших друзей. Хромал он с тех самых пор, как саксонское лезвие глубоко впилось ему в ногу в битве против саксов Эллы под Лондоном, но на здоровенный рубец он чихать хотел и уверял, что копейщик из него по-прежнему отменный.

– А ты чего тут позабыл? – поддразнил он Галахада. – Я думал, ты христианин.

– Я христианин.

– Стало быть, ты о дожде молишься? – упрекнул его Кулух.

Дождь шел и сейчас – ну, не то чтобы дождь, так, легкая морось с запада. Кое-кто верил, что морось сменится ясной погодой, но неизбежно находились пессимисты, предрекающие сущий потоп.

– А если нынче ночью и впрямь хлынет ливень, – подзуживал Галахад, – ты признаешь, что мой Бог сильнее твоего?

– Я тебе тогда глотку перережу, – проворчал Кулух. Не всерьез, конечно: как и я, он дружил с Галахадом, сколько себя помнил.

Кунеглас пошел потолковать с Артуром, Кулух удрал проверить, по-прежнему ли в таверне у северных ворот Дурноварии доступна рыжая деваха, а мы с Галахадом и юным Гвидром отправились в город. Там царило веселье: словно большая осенняя ярмарка заполнила улицы и выплеснулась на окрестные луга. Торговцы установили лотки, в тавернах было не протолкнуться, жонглеры изумляли толпу своей ловкостью, а десятка два бардов тянули песни. Дрессированный медведь неуклюже ковылял вверх-вниз по склону городского холма, свирепея на глазах, а ему все подливали меду чашу за чашей. Прямо над нами высился особняк епископа Эмриса. Епископ Сэнсам пялился в окно на зверюгу, но, заметив меня, поспешно отпрянул и задвинул деревянный ставень.

– И долго ему сидеть в темнице? – полюбопытствовал Галахад.

– Пока Артур не простит его, – пожал плечами я, – а в один прекрасный день так оно и будет: Артур всегда прощает врагов.

– Как это по-христиански.

– Как это глупо, – возразил я, сперва убедившись, что Гвидр меня не слышит: мальчуган отошел полюбоваться на медведя. – Вот чего даже вообразить себе не могу, так это чтобы Артур простил твоего единокровного братца, – продолжал я. – Я его тут видел недавно.

– Ланселота? – изумленно охнул Галахад. – И где же?

– При Кердике.

Галахад перекрестился, не обращая внимания на хмурые взгляды прохожих. В Дурноварии, как и в большинстве городов Думнонии, жили главным образом христиане, но сегодня улицы заполонили язычники из окрестных деревень, и у многих руки чесались затеять драку с врагами-христианами.

– Думаешь, Ланселот станет сражаться на стороне Кердика? – спросил меня Галахад.

– А что, он умеет сражаться? – язвительно отозвался я.

– Вообще-то да.

– Тогда если он и впрямь возьмет в руки оружие, то – на стороне Кердика.

– Тогда молю Господа, чтобы мне предоставилась возможность убить его, – проговорил Галахад и вновь осенил себя крестом.

– Если замысел Мерлина удастся, никакой войны не будет, – сказал я. – Будет резня, и возглавят ее боги.

Галахад улыбнулся:

– Будь со мной честен, Дерфель: замысел удастся?

– Все мы здесь для того, чтобы это узнать, – уклончиво проговорил я. И тут меня осенило: а ведь в городе наверняка найдется десятка два саксонских шпионов, что пришли за тем же самым. Скорее всего, это бритты из свиты Ланселота, они же могут незамеченными смешаться с возбужденной толпой, которая между тем все прибывала и прибывала. Если Мерлин потерпит неудачу, подумал я, саксы воспрянут духом – и тем суровее окажутся весенние битвы.

Дождь припустил сильнее, я окликнул Гвидра, и мы все трое бегом бросились обратно во дворец. Гвидр принялся упрашивать отца: дескать, пусть ему позволят наблюдать за обрядом с поля под самыми укреплениями Май-Дана, но Артур лишь покачал головой.

– Если дождь не прекратится, то в любом случае смотреть будет не на что, – объяснил Артур. – Ты простудишься, и тогда… – И он оборвал себя на полуслове. Он собирался сказать: и тогда твоя мама на меня рассердится.

– И тогда ты заразишь Морвенну и Серену, – докончил я, – а я подхвачу простуду от них, а твой отец – от меня, и когда нагрянут саксы, вся наша армия будет чихать и сморкаться.

Гвидр на секунду задумался, решил, что это была шутка, и вновь потянул отца за рукав.

– Ну пожалуйста! – взмолился он.

– Ты будешь смотреть из верхнего зала, вместе со всеми нами, – стоял на своем Артур.

– Папа, а тогда можно, я вернусь поглядеть на медведя? Зверюга уже пьян, на него вот-вот собак спустят. Я встану под навес и не промокну. Честное слово. Папа, ну пожалуйста.

Артур отпустил мальчишку, я послал Иссу присмотреть за ним, и мы с Галахадом поднялись в верхний дворцовый зал. Год назад, когда Гвиневера время от времени наезжала во дворец, в нем царили изящество и чистота, но теперь заброшенное здание пребывало в запустении и повсюду лежала пыль. Построили его еще римляне, и Гвиневера пыталась некогда восстановить древнее великолепие чертогов, но Ланселотовы войска разграбили их во времена мятежа, а приводить покои в порядок никто не стал. Люди Кунегласа развели огонь прямо на полу, и миниатюрные плитки трескались от жара. Сам Кунеглас стоял у широкого окна и оттуда мрачно глядел поверх соломенных и черепичных крыш Дурноварии в сторону склонов Май-Дана, едва различимых за пеленой дождя.

– Ведь распогодится, правда? – взмолился он, завидев нас.

– Чего доброго, польет еще сильнее, – заметил Галахад, и при этих словах на севере зарокотал гром и дождь заметно усилился: капли так и отскакивали от крыши на четыре-пять дюймов. Дрова на вершине Май-Дана здорово вымокли, но пока, надо думать, пострадали лишь верхние слои, а в глубине завалов древесина сухая. Собственно, внутрь вода не просочится еще с час или более такого ливня, а сухая растопка в середине очень скоро вытопит влагу из отсыревших веток, однако, если дождь затянется до ночи, костры так и не разгорятся толком.

– По крайней мере, под дождем пьяные протрезвеют, – отметил Галахад.

В дверях появился епископ Эмрис в черной, насквозь промокшей и заляпанной грязью рясе. Он опасливо оглянулся на грозных язычников – копейщиков Кунегласа – и поспешно присоединился к нам у окна.

– Артур здесь? – спросил он.

– Он где-то во дворце, – отозвался я и представил Эмриса королю Кунегласу, добавив, что епископ – из числа наших добрых христиан.

– Уповаю, что все мы добры, лорд Дерфель, – проговорил Эмрис, кланяясь королю.

– По мне, так добрые христиане – это те, которые не бунтовали против Артура, – откликнулся я.

– А был ли это бунт? – промолвил Эмрис. – Думается, лорд Дерфель, это было безумие, порожденное благочестивой надеждой, и смею сказать, что сегодня Мерлин делает в точности то же самое. Подозреваю, он останется разочарован, так же как не оправдались надежды моей бедной паствы в прошлом году. Но к чему приведет разочарование нынешней ночи? Вот зачем я здесь.

– Так к чему же оно приведет? – заинтересовался Кунеглас.

Эмрис пожал плечами:

– Если Мерлиновы боги так и не появятся, о король, кого во всем обвинят? Христиан. А кого вырежет толпа? Опять же христиан. – Эмрис осенил себя крестом. – Хочу, чтобы Артур дал слово защитить нас.

– Уверен, он даст – и охотно, – заверил Галахад.

– Ради тебя, епископ, даст, – добавил я. Во времена смуты Эмрис остался верен Артуру: хороший был человек, пусть и осмотрителен в советах столь же, сколь тучен телом. Подобно мне, престарелый епископ входил в королевский совет, что видимости ради наставлял Мордреда в делах правления, хотя теперь, когда король наш был узником в Линдинисе, совет собирался редко. Артур общался с советниками с глазу на глаз, а затем принимал решения сам, но на самом-то деле что-то решать требовалось лишь там, где речь шла о подготовке Думнонии к вторжению саксов, и все мы были рады-радехоньки переложить это бремя на Артуровы плечи.

Промеж серых туч скользнула раздвоенная молния, а мгновение спустя раздался удар грома, да такой оглушительный, что все мы непроизвольно пригнулись. Проливной дождь внезапно усилился еще больше, свирепо забарабанил по крышам, и яростно взбурлили ручьи грязной воды, струящиеся по улицам и переулкам Дурноварии. По полу растеклись лужицы.

– Может, боги не хотят, чтобы их призывали? – угрюмо предположил Кунеглас.

– Мерлин говорит, они далеко, – отозвался я, – так что дождь – не их рук дело.

– Что, несомненно, доказывает: за этим дождем стоит Бог еще более великий, – гнул свое Эмрис.

– Не по твоей ли просьбе? – ядовито осведомился Кунеглас.

– Я не молился о дожде, о король, – отозвался Эмрис. – Воистину, ежели на то твоя воля, так я помолюсь о том, чтобы дождь прекратился. – С этими словами он закрыл глаза, широко развел руки и запрокинул голову в молитве. Торжественность момента слегка подпортила дождевая капля, что просочилась сквозь черепицу крыши и плюхнулась точнехонько на тонзуру, – однако ж епископ закончил молитву и осенил себя крестом.

И – о чудо! – не успела пухлая Эмрисова рука сотворить знак креста на изгвазданной рясе, как дождь начал стихать. С запада еще налетали шквалы брызг, но барабанная дробь по крышам разом прекратилась, и в воздухе между нашим высоким окном и гребнем Май-Дана постепенно прояснилось. Холм по-прежнему темнел мрачной громадой под серыми тучами, и в древней крепости ничего невозможно было разглядеть, кроме разве горстки копейщиков, охраняющих укрепления, да нескольких паломников ниже по склону: эти подобрались к форту так близко, как только посмели. Эмрис сам не знал, радоваться ему или огорчаться действенности своей молитвы, но на всех нас она произвела громадное впечатление, особенно когда тучи на западе расступились и склоны Май-Дана вызеленил косой, водянистый луч солнца.

Рабы принесли нам подогретый мед и холодную оленину, но мне кусок в горло не шел. Я все наблюдал, как день клонится к вечеру и рвутся лоскутья облаков. Небо светлело, на западе, над далеким Лионессом, запылало алое горнило. Солнце садилось, был канун Самайна, и по всей Британии и даже в христианской Ирландии народ оставлял снедь и питье для мертвых, которые вот-вот перейдут пропасть Аннуина по мосту из мечей. В эту ночь призрачная череда теней явится на землю, туда, где они некогда дышали и любили – и умерли. Многие умерли на Май-Дане, так что нынче ночью холм заполонят духи; я же неминуемо представил, как маленькая призрачная Диан бродит на развалинах дома Эрмида.

Пришел Артур, и я подумал, до чего же непривычно он выглядит без Экскалибура в узорчатых ножнах. Видя, что дождь прекратился, он недовольно буркнул и выслушал просьбу епископа Эмриса.

– Я выслал на улицы своих копейщиков, – заверил он епископа, – так что, пока твои люди не задирают язычников, никто их не тронет. – Артур принял из рук раба рог с медом и вновь повернулся к епископу. – Я в любом случае хотел с тобой повидаться, – промолвил он и поделился с епископом своими тревогами насчет короля Мэурига Гвентского. – Если Гвент не выйдет на бой, саксы задавят нас числом, – предостерег он Эмриса.

Епископ побледнел как полотно.

– Да быть того не может – Гвент не допустит, чтобы Думнония пала!

– Епископ, Гвент подкуплен, – сообщил я и в свой черед поведал, как Элла пустил в свои земли Мэуриговых проповедников. – Пока Мэуриг верит, что есть шанс обратить саксов в свою веру, он против них меча не поднимет.

– При мысли об обращении саксов мне должно только радоваться, – благочестиво отозвался Эмрис.

– Зря, – предостерег я. – Как только эти священники перестанут быть нужны, Элла перережет им глотки.

– А потом и нам, – мрачно добавил Кунеглас. Они с Артуром уже сговорились съездить вместе к королю Гвента, и теперь Артур уламывал Эмриса присоединиться к ним.

– Тебя, епископ, он выслушает, – втолковывал Артур, – а если ты сумеешь убедить его, что для христиан Думнонии саксы куда опаснее, нежели я, может статься, он и передумает.

– Я охотно поеду с вами, – заверил Эмрис, – право же, охотно.

– По крайней мере, необходимо уговорить юного Мэурига, чтобы пропустил мою армию через свои земли, – угрюмо буркнул Кунеглас.

Артур заметно встревожился.

– А что, Мэуриг может отказаться?

– Если верить моим шпионам, то да, – отозвался Кунеглас, пожимая плечами. – Но ежели саксы и впрямь нагрянут, так я пройду через его земли, не важно, даст он там разрешение или нет.

– Тут-то и приключится война между Гвентом и Повисом, – раздраженно бросил Артур, – а это на руку одним только саксам, и никому больше. – Он досадливо поморщился. – И зачем Тевдрик отказался от трона?

Тевдрик, отец Мэурига, исповедовал христианство, однако ж всегда сражался против саксов на Артуровой стороне.

На западе погас последний алый отблеск. На несколько мгновений мир завис между светом и тьмой – а затем нас поглотила бездна. Мы стояли в проеме окна, ежась на сыром ветру, и глядели, как сквозь прорехи в облаках проглядывают первые звезды. Растущая луна висела над южным морем совсем низко, и свет ее распылялся по краям облака, заслонившего созвездие Змеи – во всяком случае, змеиную голову. Ночь накануне Самайна, мертвые уже близко…

В домах Дурноварии засияли огни, но за пределами города царила тьма – вот разве что лунный луч посеребрит купу деревьев или склон далекого холма. Май-Дан смутно маячил во мраке: черное пятно в черном сердце ночи мертвых. А мгла все сгущалась, загорались все новые звезды, и безумная луна летела, не разбирая пути, сквозь клочья облаков. Мертвецы тянулись нескончаемой чередою по мосту мечей: вот они уже здесь, среди нас, и хотя ни видеть, ни слышать их нам не дано, но они здесь – во дворце, на улицах, в каждой долине, в каждом городе, в каждом доме Британии, а на полях сражений, где столько душ было вырвано из земных тел, мертвые кишмя кишат, что твои скворцы. Диан бродит себе под сенью деревьев у дома Эрмида, а бесплотные призраки все плывут и плывут по мосту мечей, заполоняя остров Британия. Однажды, подумалось мне, я тоже пройду по мосту в такую ночь – посмотреть на моих детей, и на их детей, и на детей их детей. Каждый год, в канун Самайна, скитаться душе моей по земле – до скончания времен.

Ветер стих. Луна снова спряталась за громадной грядой облаков, что нависла над Арморикой, но над нами небеса расчистились. Звезды, жилища богов, ослепительно сияли в пустоте. Кулух уже вернулся во дворец и теперь стоял у окна рядом с нами: мы жались друг к другу, вглядываясь в ночь. Пришел и Гвидр; впрочем, ему очень скоро надоело таращиться в промозглую тьму, и он отправился к приятелям из числа дворцовой стражи.

– Когда начнется обряд? – спросил Артур.

– Не скоро, – предупредил я. – Кострам должно полыхать в течение шести часов, прежде чем приступят к магическому ритуалу.

– А как же Мерлин отсчитывает часы? – полюбопытствовал Кунеглас.

– В уме, о король, – отвечал я.

Мертвые плыли сквозь нас. Ветер совсем улегся, и в наступившем безмолвии в городе завыли собаки. Звезды в обрамлении посеребренных облаков пылали по-нездешнему ярко.

И тут внезапно, из черноты посреди резкой ночной тьмы, на широкой, обнесенной стеной вершине Май-Дана вспыхнул первый костер – и обряд призывания богов начался.

Экскалибур

Подняться наверх