Читать книгу Исповедь - Блаженный Августин - Страница 9

Услышь меня, Господи! Горе грехам человеческим! И это говорит человек, и Ты милосердствуешь о нем, потому что Ты сотворил его, греха же не сотворил в нем. Кто же изобразит мне младенчество мое и расскажет о грехах его? Ибо кто чист от греха перед Тобою? – Никто, ни даже младенец, хотя бы и один день жития его был на земле. Кто передаст мне это? Неужели какой-нибудь теперешний маленький ребенок, в котором я вижу то, чего не припоминаю о себе? Итак, в чем же я тогда погрешил или чем? Не грешил ли я тем, когда разевал рот и жадно ловил им сосцы матери с плачем? Ибо если бы я теперь стал делать это, разевая таким же образом рот свой, конечно, не на сосцы, а на соответствующую возрасту моему пищу, то надо мною стали бы смеяться, и я точно подвергнулся бы справедливым укоризнам. Следовательно, я делал тогда то, что заслуживало порицание; но так как я не понимал этого и не мог понимать, то и не было причины, да и незаконно было бы по принятым в обычае правилам ставить мне это в вину, ибо от подобных поступков мы освобождаемся и отчуждаемся уже с возрастом. Но я не видел, чтобы человек в полном уме, очищая дом от сора, вместе с сором выбрасывал и добрые вещи. Неужели же, по самому времени младенчества, неукоризненны и невинны были (чтобы не сказать добры) и эти поступки. Так, например, со слезами требовать чего-нибудь вредного, сердиться и досадовать на неподвластных себе, на старших себя, даже на родителей своих и других, имеющих уже смысл и разум, за то, что они не слушаются младенческих причуд, царапаясь и кусаясь, стараться по мере сил вредить за то, что не выполняют вредоносных требований. Нельзя упрекать и винить младенцев за слабость и немощь их членов, но их душевные свойства подлежат упрекам. Я видел сам завистливого ребенка: он еще не говорил, а между тем бросал взгляды на своего молочного брата с какою-то злобною горечью, досадою и бледностью. Кто этого не знает? Говорят, что матери-кормилицы замаливат в этом случае грехи свои и отмаливают такие недостатки в своих детях, не знаю только какими средствами. Разве и это – невинность, когда видишь, что у грудей матери, при обилии и совершенном достатке молока, один ребенок не терпит при себе другого, равно нуждающегося в этой пище и питающегося только ею. Конечно, на все это смотрят ласково и терпеливо, не потому, чтобы это было дело маловажное и ничего не значило, а потому, что с течением времени это должно пройти. И с этим, пожалуй, нельзя не соглашаться; но при всем том нельзя и не следует смотреть на это равнодушно, когда вслед затем, при дальнейшем возрасте ребенка, все подобные недостатки замечаются, не одобряются, преследуются.

Итак, Господи и Боже мой, давший жизнь младенцу и облекший его в тело, одаренное всеми чувствами, какие только мы видим в себе, Ты составил его из разных членов, дал ему прекрасный вид и для самосохранения его внедрил в него все стремления, все наклонности существа одушевленного, – Ты заповедуешь мне славить, исповедовать и воспевать имя Твое, Вышний; ибо Ты – Бог всемогущий и всеблагой, хотя бы Ты и одно это соделал, чего никто другой не может сделать, кроме Тебя одного, как высочайшего Художника, Который даешь и образ, и красоту, и строй всему по Своим законам. И этот впрочем возраст, Господи, который я прожил бессознательно, но о котором я знаю по вере из рассказов другпх и заключаю из наблюдения над другими младенцами, хотя все подобные сведения имеют значительную долю верности и точности, и этот возраст с грустью и неохотно причисляю к этой жизни моей, которою я живу в этом мире. Ибо сколько могу судить по темным и неуловимым воспоминаниям об этом возрасте, а еще более по совершенному отсутствию памятования о нем, я сравниваю его с состоянием пребывания моего в утробе матери. И если я уже в беззаконии зачат есмь и во гресех роди мя маши моя, то все-таки дерзаю вопрошать Тебя, Боже мой, где я – раб Твой, Господи, где или когда был я невинным? Но в тоже время и оставляю это время, о котором дерзнул я вопросить Тебя. Да и какое мне отношение к нему, когда нет у меня о нем никаких воспоминаний, никаких следов?