Читать книгу Воскресший гарнизон - Богдан Сушинский - Страница 11

Уже оказавшись за стенами кабинета Мартье, барон без какого-либо лукавства поинтересовался:

– Боитесь участия в этом рейде в тыл красных, Отшельник? Можете отмалчиваться, но понимаю, что выходить из этого подземелья вплоть до завершения войны вам решительно не хочется.

– У вас уже было достаточно времени, чтобы убедиться, что трусом я никогда и ни перед кем не представал, – хрипловатым басом проговорил Отшельник.

– Раньше, согласен, вы это доказывали. Но ведь меняемся-то мы вместе со временем и обстоятельствами. Чем ближе к концу войны, тем все мы становимся осторожнее, а значит, трусливее: выжить хочется, выжить. Если уж сумел продержаться в течение всей войны, то грех не продержаться еще два-три месяца.

– Согласен, обидно.

– И желания выйти отсюда, чтобы при первой же возможности сдаться русской контрразведке, не возникает? Говорите откровенно, я своих подопечных в гестапо не отдаю. Даже если приходится казнить, то делаю это лично.

– …Считая сие величайшим благоденствием, – кивнул Отшельник.

– Не пререкайтесь, Гордаш. Отвечайте по существу.

– Своей откровенностью я вас, наверное, озадачу. Больше всего мне хотелось бы завершить создание задуманного нами ранее «Лувра Распятий». Пусть это будет семь, восемь или десять статуй. Я согласен работать хоть круглосуточно, причем постараюсь, чтобы в каких-то выражениях лика своего, в положениях тела, в голгофном фоне, «Распятия» мои зримо отличались друг от друга.

– Ага, значит, все-таки я заразил вас этой идеей – создания «Лувра Распятий»! – сдержанно, и в то же время победно, улыбнулся «величайший психолог войны».

– Добиться этого было не так уж трудно. «Творение ценнее жизни» – вот что лежит в основе инстинкта всякого творца. Истинного творца, а не ремесленника. Только советовал бы вывезти эти скульптуры из подземелья.

– Согласен: после войны могла бы получиться прекрасная экспозиция творений из подземного «Лувра Распятий». А над вашей дальнейшей судьбой я подумаю, Отшельник. Не скрою: вы и сами дороги мне как своеобразный экспонат из коллекции «Людей войны».

– Тогда тем более нет смысла использовать меня в роли диверсанта.

– Я ведь уже сказал, что над вашей судьбой я пока что размышляю. Хотя уверен, что вы все же струсили.

– Не смерти я боюсь, а того, что не успею исполнить свою миссию на этой земле, во время этого своего пришествия в мир.

– Прекрасно сказано, – величественно повел подбородком Штубер. – Красиво, а главное, мудро.

Гауптштурмфюрер пригласил Отшельника в свой кабинет, наполнил рюмки коньяком, однако с тостом не спешил.

– Относительно «пришествия в этот мир» спорить не стану. Как бывший семинарист, вы смыслите в этом куда больше. А вот что касается возвращения в Советский Союз, тут уж позвольте немного просветить вас. Исходя из тех многий сведений, которыми уже обладаю по поводу советской системы… Назад в Страну Советов дороги у вас нет. Вас немедленно арестуют за сотрудничество с оккупантами и, в лучшем случае, приговорят к двадцати пяти годам лагерей.

– Это предупреждение или уже запугивание? – в свою очередь не остался в долгу Отшельник.

Улыбка, которой диверсант попытался облагородить свое суровое лицо, показалась Отшельнику снисходительно загадочной.

– Лучше скажите, почему вы никогда не упоминали о женщине, которая в течение довольно долгого времени являлась покровительницей вашего таланта? Которая, собственно, сформировала из вас истинного мастера.

Отшельник опустошил свою рюмку, не дожидаясь тоста, и барон признал, что каменных дел мастер имел на это право.

– Прекрасно помню, что о Марии Кристич, ставшей прообразом моей «Подольской Девы Марии», вы знаете значительно больше меня, – проговорил Орест, слегка утолив жажду и волнение.

– Речь идет не о Кристич. Тем более что все сказанное мною к медсестре из дота «Беркут» относиться никак не может. Изначально.

– Не о Марии? – вскинул брови мастер. – Тогда о ком же вы только что?..

– …Совершенно верно, я имел в виду «долгодевствующую дщерь Софью», как предпочитал именовать ее незабвенной памяти ректор семинарии, рекомендуя вам свою некогда страстную любовницу.

Эта фраза произвела на Отшельника ошеломляющее впечатление. Он ожидал услышать от Штубера что угодно, хоть смертный приговор, но только не упоминание о Софии Жерницкой. Только не о ней.

– Если же отбросить сексуальный аспект этой истории, – окончательно добивал его барон, – то оказывается, что по существу ректор прав: никто иной в том, советском мире, не способен был сделать для вас столько, сколько сделала София Жерницкая. Похоже, что эта изумительная женщина только для того и создана Господом, чтобы покровительствовать одному из самых талантливых скульпторов современной Европы.

Понадобилось какое-то время, дабы Отшельник хоть немного пришел в себя.

– Откуда вам стало известно о Софии Жерницкой? – с какой-то странной дрожью в голосе спросил он. – Каким образом всплыло это имя, да к тому же здесь, в «Регенвурмлагере»? С чего вдруг?

– Что значит «вдруг»? Совсем не «вдруг». Как только я стал проявлять к вам интерес, мои люди тотчас же связались с отделом СД в Одессе. Обычная рутинная проверка. Там, конечно же, начали рыть землю: существовал ли в природе такой семинарист – Орест Гордаш? Не слыл ли агентом НКВД? Почему оставил семинарию, не получив сана священника? Если честно, я всегда питал отвращение к подобному копанию в прошлом. Но согласитесь, что здесь случай особый.

– Мы не о том говорим. При чем здесь Софья Жерницкая?

– Согласен, она всплыла совершенно случайно. Хотя именно эта личность из вышей былой жизни заинтересовала меня больше всего остального, что мне было представлено.

– Теперь она арестована?

– Была арестована.

– И что с ней?

– Кто-то донес в местную сигуранцу[16], что она – еврейка, скрывает свое происхождение и связана с партизанами. Попадись фрау Жерницкая в руки гестапо, ее тут же расстреляли бы или, в лучшем случае, загнали в один из временных иудо-лагерей, то есть в гетто. Однако в сигуранце с подобными мерами обычно не торопились.

– Тем более что она понравилась одному из румынских офицеров, да к тому же исповедовала православие, что было подтверждено местными священниками.

Теперь уже настала очередь Штубера удивленно уставиться на резных дел мастера.

– Кроме меня, этими сведениями здесь не обладал никто. Откуда они у вас, Отшельник?

– Во-первых, в Жерницкую нельзя не влюбиться, во-вторых, ее слишком хорошо знают в кругу православных священников, к которым румынские власти должны относиться с пониманием, как и следует относиться ко всяким гонимым коммунистами церковникам.

– А что, логично. Придется то ли вводить вас в состав нашей службы безопасности, то ли расстрелять как потенциально опасного для гарнизона «СС-Франконии» русского.

– Выбор, как видим, у вас всегда находится, – поиграл желваками Отшельник. – Так что же на самом деле произошло с Софьей Жерницкой?

– Поначалу ее взяли под наблюдение, – не стал окончательно портить отношения Штубер, – затем все же арестовали. Но тут вмешались люди из СД, то есть мои люди. И очень скоро выяснилось, что какая-то доля еврейской крови в ней несомненно течет. Но куда больше крови польско-германской. Да-да, и германской тоже. Мало того, в Первую мировую ее дед был офицером германской армии. Вы знали об этом?

– Родословной этой женщины никогда не интересовался.

– Понятно, – скабрезно ухмыльнулся Штубер. – Вам было не до родословных. Ну да не об этом сейчас речь. По моему настоянию фрау Жерницкая немедленно получила удостоверение фольскдойч.

– Тем самым вы купили ей билет на Колыму.

– В Бухарест, – насколько мне известно.

– Жерницкая уже в столице Румынии?! – недоверчиво рассмеялся Отшельник и еще более недоверчиво покачал головой. – Трудно поверить.

– По последним сведениям, она успела эвакуироваться вместе с городской управой, в одном из отделов которой работала. А помог ей в этом некий священник.

– И тоже по вашему настоянию.

– Естественно.

– Значит, давно опекаете ее? – зачастил с вопросами Орест, словно следователь, наконец-то сумевший разговорить упорно молчавшего уголовника.

– С того самого времени, – с вальяжным спокойствием ответил Штубер. – С момента спасения от сигуранцы.

– Так вы, очевидно, встречались с ней? – нахохлился Орест, не в состоянии скрыть своей ревности.

– Выходит, я не зря похвалил вас за умение логически мыслить.

– Когда и где? – теперь уже по-настоящему набычился Отшельник, приподнимаясь из-за стола. – Такого не могло быть.

– А вот с памятью у вас неважно, – наслаждался вкусом французского коньяка гауптштурмфюрер. – Я ведь говорил вам, что на какое-то время был командирован в Одессу. Как специалист по борьбе с партизанами. Еще в то время, когда мой отряд базировался в лесах Подолии.

– Партизаны… в Одессе?! – недоверчиво хмыкнул Орест. Сейчас он вел себя, как неисправимый ревнивец, пытавшийся то ли обличить своего соперника во лжи, то ли, наоборот, окончательно убедиться в неверности своей избранницы.

– Если точнее, в одесских катакомбах. Поскольку я имел дело с гарнизонами русских дотов, в штабе сочли, что лучшего специалиста по катакомбным партизанам им не сыскать. Командировка на побережье Черного моря оказалась недолгой, но эффектной.

– Однако Софью Жерницкую вы обнаружили не в катакомбах?

– К счастью, нет. Хотя, согласен, встреча с такой женщиной в катакомбах тоже показалась бы достаточно романтичной.

* * *

Их разговор был прерван телефонным звонком. Отшельник заметил, что после первых же услышанных им слов лицо Штубера просияло. А свое неизменное «Хайль Гитлер!», он прокричал, хотя и не поднимаясь, но зато высоко поднимая перед собой рюмку с коньяком.

Положив трубку, он еще с минуту задумчиво смотрел на нее, загадочно как-то улыбаясь.

– Нет, Отшельник, из Берлина мне сообщили не о том, что отыскалась госпожа Жерницкая.

– При известии о Жерницкой вы радовались бы более искренне.

– Вы правы – весть оказалась более прозаичной: мне присвоили чин штурмбанфюрера, то есть майора СС. Правда, весть это пока что неофициальная, так что, пока не увижу приказа, или пока мне официально не объявят его, буду оставаться гауптштурмфюрером, тем более что я уже привык к этому благородному чину, но все же согласитесь, что этот день завершается для нас обоих неплохо.

– Для обоих? – спросил Орест.

– Чем выше мой чин, тем больше шансов, что мне удастся отстоять вас под напором гестапо, которое давно относится к вам с подозрением.

– Тогда поздравляю.

– Вот так-то лучше. А что касается госпожи Жерницкой, то не думаю, что румынские власти решатся выдать её русским, хотя они уже превратились в союзников русских. На всякий случай, я попросил своего человека в Бухаресте выяснить, как сложилась дальнейшая судьба этой фрау и, если понадобится, каким-то образом подстраховать её. А во время последней поездки в Берлин выяснил через задержавшегося у нас сотрудника румынского посольства, что Жерницкая вроде бы давно пересекала границу рейха. Но, поскольку затем румынский король объявил войну рейху, во всеобщей суете сотруднику было не до какой-то там русской беженки. Тем более – с германскими, а не румынскими, корнями.

Штубер вновь наполнил рюмку мастера, с интересом проследил, как тот мгновенно опустошил ее, вновь наполнил, но предупредил, чтобы с выпивкой тот не торопился.

– Со мной все ясно: я в плену. Но какого дьявола вы столь пристально следите за Жерницкой? Вам-то она зачем понадобилась?

– Вы все еще считаете, что находитесь в плену? – сурово блеснул глазами Штубер. – Все это – неопределенно повел он рукой перед своим лицом, – вы считаете пребыванием в плену? И это вы, человек, на чьих руках кровь нескольких германских солдат и которого давно следовало бы вздернуть на одном из крючьев гестаповской тюрьмы Плетцензее!

– Но ведь не вздернули же. Почему-то…

– Не будем выяснять почему, это отнимет много времени и нервов. И вообще, считайте себя моим гостем.

– Понимаю, я понадобился вам как мастер, скульптор.

– Я ценю вас больше, нежели вы заслуживаете того как резных дел мастер.

– Тогда спрошу по-иному. Каковы ваши планы в отношении меня. И связаны ли эти планы с Софьей Жерницкой?

– А вот на этот вопрос вы, Отшельник, имеете полное право. Мне рассказывали, что до войны ваши картины, как, впрочем, и ваши иконы, пользовались большим успехом.

– Пользовались, – признал Орест.

– И что вдохновителем вашим стала госпожа Жерницкая.

– Тоже верно: она очень помогала мне. И в быту, и в организации заказов. Хотя за само написание иконы можно было сесть лет на десять в тюрьму.

Штубер поднялся и с рюмкой в руке прошелся по кабинету. Только теперь, сопровождая новоявленного штурмбанфюрера взглядом, Орест присмотрелся к обстановке этой катакомбной выработки, служившей эсэсовцу и кабинетом, и жильем. Обшитые досками стены, на одной из которых вместо неизменного портрета фюрера, висела фотография самого Штубера, красовавшегося рядом с Отто Скорцени; походная печка, напоминавшая привычную для славянского ока печку-буржуйку, и бревенчатая перегородка, за которой, очевидно, находились кровать и солдатская тумбочка.

– Прежде чем приступить к созданию скульптуры, мастер обычно делает заготовки, – остановился Штубер спиной к мастеру, как раз под фотографией со Скорцени, на фоне какого-то старинного замка. – Так вот, я тоже создаю своеобразные «заготовки». Даже Господь не способен с точностью сказать, как будет выглядеть послевоенная Германия, и что случится с каждым из нас, кто эту войну все-таки переживет.

– Сие неведомо даже Всевышнему, согласен. – Отшельник никогда не ощущал особого пристрастия к спиртному, но сегодня его явно повело. Пользуясь тем, что Штубер все еще стоял спиной к нему, Орест вновь наполнил рюмку и, досадуя по поводу «мизерности», осушил с жадностью пустынника.

– Но, по одной из тех «заготовок», которые я постепенно формирую, вы, Отшельник, могли бы поселиться у стен замка, виднеющегося на этой фотографии. В моем имении более двухсот гектаров пахотной земли, а также парк, этот замок и несколько других крупных строений. На этой территории я хотел бы создать поселение для таких «странников войны», как вы; как лейтенант, или теперь уже капитан Беркут; как Фризское Чудовище и вечный фельдфебель Зебольд, как штабс-капитан Розданов, полковник Курбатов или спутник его, барон фон Тирбах… Это поселение мы могли бы объявить вненациональным и экстерриториальным, как пристанище для тех, чья послевоенная жизнь вне его пределов по каким-то причинам наладиться не способна. Так вот, одними из первых поселенцев могли бы стать вы, Отшельник, и госпожа Жерницкая.

– Мы… с Жерницкой? – едва слышно переспросил Орест и, пока барон держал артистическую паузу, он сидел с полуоткрытым ртом.

То, что он только услышал, показалось Отшельнику совершенно невероятным. Ему и в голову не могло прийти, что в такое адское время голова заместителя коменданта «Регенвурмлагеря» может быть занята подобными мыслями.

– Судя по всему, она могла бы стать не только вашей музой, но хозяйкой художественной мастерской, галереи и артистического отеля. Обладая конференц-залом, рестораном и всем прочим, а также соединенный с родовым замком Штуберов, этот отель мог бы стать настоящей Меккой для «странников войны», а также для людей, способных воспроизводить их жизненные пути в произведениях искусства. А почему бы не завлечь сюда ученых, занимающихся изучением психологии войн? Но, повторяю, это всего лишь философские заготовки бытия.

– В том-то и дело, что это всего лишь «философские заготовки бытия»…