Читать книгу Воскресший гарнизон - Богдан Сушинский - Страница 6

…И вот сегодня Отшельник впервые взглянул на работу Понтия Пилата, известного по лагерным документам под кодовым номером «Зомби-08», а также под именем бывшего сержанта Петра Гронова.

Сразу же бросилось в глаза, что большую часть «распятия» занимает… лицо Иисуса. До ног дело вообще не дошло, туловище первосвятителя обрывалось где-то на уровне живота, но зато над лицом зомби поработал с какой-то особой тщательностью: оттачивая каждую его черту, воспроизводя душевное томление и физические муки; превращая лик Господний в воплощение вселенской жертвенности.

При этом было абсолютно очевидно, что человек, сотворявший этот образ, обладает каким-то искаженным мировосприятием. Гордаш вспомнил рассказ преподавателя семинарии, который в свое время начинал свой собственный «путь к Богу» в скромной должности психиатра.

Так вот, однажды этот психиатр-преподаватель поведал о талантливом выпускнике художественного училища, который уже в палате «психиатрички» умудрялся рисовать вполне реалистические, причем не без искры божьей, полотна. Единственной особенностью его творчества оставалось то, что создавал он свои картины как бы «вверх ногами». И всякий раз, когда, рассматривая их, психиатр пытался придать им естественное положение, художник возмущался, вырывал картину из рук, возвращал в прежнее положение, а доктора называл «безбожным психом», что, конечно, отчасти было верно.

Отшельник не сомневался, что любое замечание по поводу эстетики своего произведения «зомби ноль восемь» воспримет в том же духе, что и психически больной художник из одесской психиатрички. Только поэтому никаких замечаний так и не последовало. Гордаш понимал, что если этот зомби-шедевр и подлежит какому-либо критическому анализу, то не в этой компании и не с участием самого зомби-творца. Задумывался мастер и над тем, кто станет оценивать его собственные работы и будут ли они когда-либо оценены. Правда, в последнее время бывший семинарист все больше склонялся к мысли, что не нуждается ни в каких оценках и признаниях, поскольку высшим является его собственный суд – суд Мастера, суд Творца, и тем не менее…

Когда спустя несколько минут Орест показал произведение сержанта Гронова гауптштурмфюреру Штуберу, тот удивленно осмотрел его и пожал плечами.

– Я поведал о нашем замысле главному «зомбисту» лагеря доктору Клоду Мартье, – вертел он скульптурку между пальцами. – Как это ни странно, доктор уверяет, что столь тонкие навыки, как те, что проявляются талантом скульптора, у зомби сохраняться не могут.

– Тогда, что Мартье скажет, увидев созданное им «распятие»?

– Вот это мы сейчас и узнаем.

Вместе с зомби они сели в машину гауптштурмфюрера и через несколько минут уже были в «Лаборатории призраков». Пока доктор был занят приготовлением по каким-то старинным рецептам вуду колдовского зелья, врач-эсэсовец Устке, ведавший зомби-моргом, устроил Штуберу и Отшельнику экскурсию по своим владениям, отказав при этом в праве заходить в морг «Зомби-08».

Согласно требованию доктора Мартье, ни один оживленный зомби не должен был вновь оказываться в морг-отсеке. Устке не знал, чем это требование мотивировалось; скорее всего, гаитянин стремился придать ему некую морально-этическую окраску, однако придерживался его, как одной из непреложных традиций «Лаборатории призраков», отказываться от которой ради зомби Гронова не стал. Да и гауптштурмфюрер нарушать её тоже не решился.

Вилли понимал, что без своих собственных заповедей, предрассудков и традиций такие богоугодные заведения, как зомби-морг и «Лаборатория призраков» существовать попросту не могут. А уж кто эти заповеди и предрассудки формирует и чем они оправданы – особого значения не имело.

Ничего нового для Штубера здесь не открывалось. Он уже не однажды бывал в этом вырубленном в каменистом грунте зомби-морге, воздух в котором всегда оставался сухим и чистым, без малейшей примеси затхлости или трупных газов, поскольку специальные сушильно-вентиляционные агрегаты исправно поддерживали все необходимые атмосферные показатели на заданном уровне. И множество раз видел тела подобных полумертвецов, кандидатов в зомби, которые покоились в обычных, грубо сколоченных деревянных ящиках, так же мало напоминающих по своему внешнему виду гробы, как само это подземелье – облагороженную молитвами часовню.

А вот Орест Гордаш оказался здесь впервые. Отшельник, конечно же, тоже был наслышан об этом дьявольском морге и давно мечтал наведаться сюда, однако представилась такая возможность впервые, поскольку допускались сюда лишь некоторые особо важные чины СС. Зато теперь, как и недавно побывавший в сей «потусторонней обители» обер-диверсант рейха Отто Скорцени, он пристально и с каким-то особым душевным трепетом всматривался в выражения лиц полуумерщвленных невольников, инстинктивно пытаясь разглядеть в них черты то ли Сатаны, то ли Иисуса.

На самом же деле ни тех ни других черт там не угадывалось. Это были грубые, изможденные, помеченные печатью обреченности лица, которым даже «фата смерти» не смогла придать хоть каких-то зримых черт благородства, духовной возвышенности или хотя бы жертвенного великомученичества.

– Жизнь все еще окончательно не рассталась с ними, а смерть их так и не приняла, – окрестил их своим нагрудным распятием Отшельник.

– Вы правы, – согласился Устке, вежливо склоняя плешивую голову, «облагороженную» двумя большими родимыми пятнами на темени и затылке. – Они так и зависли где-то посредине между тем и этим мирами. Вряд ли Природе ведом более откровенный пример беспардонного вмешательства человека в дела и заповеди Творца.

– А как прикажете относиться к самому банальному убийству? – спросил Отшельник, медленно переходя от гроба к гробу, словно прощался с теми, кого уже через несколько минут должны были предать земле.

Устке замялся, но Штубер, этот «великий психолог войны», уже заинтересовался их рассуждениями, поэтому нетерпеливо подстегнул начальника зомби-морга:

– Высказывайтесь, главный зомби-палач «Регенвурмлагеря», высказывайтесь. Вы же знаете, что обычно я внемлю каждому слову, молвленному моими подчиненными в этом заупокойном храме.

– Простите, гауптштурмфюрер, но позволю себе напомнить, что перед вами врач.

– Даже так? Вы все еще продолжаете считать себя медиком?! – с вызовом хохотнул Штубер. – Оказывается, всех этих полумертвецов вы пытаетесь излечивать? Мне-то казалось, что, наоборот, умерщвлять.

– Допустим, я пока еще сам не знаю, как все это, – широким жестом сеятеля смерти обвел он уставленную гробами просторную выработку, по самой форме своей тоже напоминающую очертания гроба, – следует именовать на самом деле. Но согласитесь, что это заведение именуется моргом, а не как-то иначе.

– «Зомби-моргом», если уж быть точным.

Только теперь Штубер вдруг поймался себя на том, что так и не выяснил: то ли создатели «Лаборатории Призраков» только потому и избрали эту выработку, что по очертаниям, по самому абрису своему она напоминала гроб. Особенно это бросалось в глаза, когда начинаешь осматривать потолок, под которым неминуемо ощущаешь себя так, словно уже оказался под крышкой гроба; то ли шахтеры-проходчики специально постарались, приспосабливая одну из тупиковых ветвей карстовых пустот под «упокойную» для зомби…

– Кстати, обычными, гражданскими моргами тоже ведают медики, разве не так? – уязвленно уточнил врач-эсэсовец. – Увы, содержание этих богоугодных заведений все еще входит в сферу медицины.

– Не спорю, входит.

– Понятно, что мне приходилось много размышлять о судьбе этих несчастных, – признал Устке. – Когда оказываешься на такой вот странного рода службе, неминуемо начинаешь задумываться над множеством тайн бытия, над превратностями жизни и смерти.

– Над множеством – не стоит, унтерштурмфюрер, – упредил его философствование заместитель коменданта лагеря. – У нас для этого слишком мало времени. Сосредоточьтесь на вопросе, затронутом лучшим «распинателем» нашего подземного «Зомби-Лувра», или, как я уже назвал его в своих записках из преисподней – «Лувра Распятий». При этом учтите, что все философские постулаты доктора Мартье мне известны.