Читать книгу Кривая речь - Борис Чечельницкий - Страница 3

Жест, выражающий слово «отъезд»,

Бессилен, как бабка с клюкою.

Едва ли не самый беспомощный жест —

Прощальные взмахи рукою

С перрона куда-то в плацкартную клеть,

Шаги учащая по ходу,

За той, кого хочется просто иметь,

Как небо, как солнце, как воду.

Непроглядная ночь, словно мертвая зона.

Я боюсь покидать это царство теней,

Но под утро протяжные вопли клаксона

Полоснут по артерии сонной моей.

По рецепторам спящим скользнут мимоходом.

Я обрушу на окна шипенье брюзги.

А потом, как по нотам, – увижу панно там,

На которое смачно ложатся мазки.

Хаотичные точки на фоне асфальта,

Номинально они – Иванов и Петров.

Высыпает автобус осколками смальты

Живописную россыпь плащей и зонтов.

Я сегодня одет и побрит безупречно.

Я такой же, как все, – не косой, не рябой.

Посмотри, как бугрится на улице нечто.

Это я неудачно смешался с толпой.

Обойдусь без пропеллера

И Икаровых крыл.

Мне бы хватку ротвейлера:

Пасть пошире открыл,

Дабы рявкнуть раскатисто,

Выгнув грудь колесом,

И уже доказательства

Правоты налицо.

А под действием силушки

Разберем, who is who.

И прорежутся крылышки

На гагачьем пуху.

Затрепещут пернатые,

Затмевая зарю.

Врежусь в облако ватное

И крылом пропорю.

Это только прелюдия,

Недобор высоты.

Есть у мелкого пуделя

Покрупнее мечты.

Мне бы хватку ротвейлера.

Просторные бреши в уме.

Бессмысленно черепа тру дно.

Так нищий скребет по суме.

Любое мое резюме

Подвергнуть сомненью нетрудно.

Я знаю – нужна глубина,

Но несколько строчек налузгав

(В которых она не видна,)

Приходится черпать со дна

Последних прилипших моллюсков.

Жемчужины стали мельчать,

Едва различимы крупицы.

Выходит, пора замолчать,

Ведь дело привычки – зачать,

Но дело ума – разродиться.

Тянуться щупальцами спрута,

Вонзать упругие присоски,

Таращить бельма пучеглазо

И мимикрировать над ней.

Втащить в собачью халабуду

И, не помяв на ней прически,

На тело в форме контрабаса

Дышать из огненных ноздрей.

Накрыть верблюжьим одеялом,

Казаться кротким, а не дерзким,

И при позывах к рукоблудью

Давить ногой на тормоза.

Меня мамаша изваяла

Не Аполлоном Бельведерским

И даже вскармливала грудью,

Надев повязку на глаза.

Я был в Непале и на Кубе

Как резидент и переводчик,

Кружил по свалкам в самосвале,

Ел только хлеб, сухой, как жмых.

Но на одной секретной клумбе

Сорвал ей аленький цветочек,

Который зорко охраняли

Бойцы в беретах голубых.

Я тешусь мыслью вожделенной:

Одну ее любить до гроба.

Почить у скважины замочной,

Сраженным ею наповал.

Она отнюдь не мисс Вселенной,

Всего лишь вице-мисс Европы,

К тому же северо-восточной.

Я сам ее короновал.

Я опять тороплюсь перекраивать минус на плюс,

Но штришок вертикальный меняет по сути лишь форму.

Я фальшиво пою от привычки к животному корму,

А отрыжка отнюдь не похожа на «Весь этот блюз».

Я, наверно, влюблюсь, чтоб ночами не маяться стрессом.

Чтоб от чувств распирающих душу раздуло, как флюс.

Я сегодняшней ночью в кого-нибудь точно влюблюсь,

Если вспомню, что общего было у Данте с Дантесом.

Я пойду темным лесом, в трех соснах попутанный бесом.

Ни любви не найду там, ни Бабы-яги с помелом.

Но пойму под корягой, придавленный всем ее весом,

Что на свалку из плюсов похож в ноябре бурелом.

Невеста златокудрая,

Ты села в позу лотоса.

Встречая это утро, я

Разгладил позолоту сам.

Не шелохнулась, надо же,

И я застыл в раздумиях.

Не даст бальзама на душу

Египетская мумия.

Зрачок пустой, как косточка.

В белке снегов Таймыра вал.

И я бальзамом «Звездочка»

Тебя забальзамировал.

От слез горючих, репчатых

Вся растеклась до донышка.

А я-то думал – крепче ты,

Родная фараонушка.

Я вылепить бабу отважился

И к голосу сердца прислушался.

Я клодтился, я микеланджился,

Роденился и аникушился.

Но образ в ладонях драконился,

А в мыслях бесплотных – невестился.

Я мухился, пигмалионился

И даже слегка неизвестился.

Но фауной щедро удобренный,

Линяющей и оперившейся,

Несчастный, никем не одобренный,

Стоит монумент пикассившийся.

В песочнице играет синеглазка,

Куличики лопаточкой гранит.

Она не знает, что такое Глазго:

На шарфике написано – «Зенит».

Она не знает, кто такой Манчестер,

Куличики песчаные плодя.

А папа на скамейке курит «Честер»,

Выгуливая резвое дитя.

Писклявый лепет спрыгивает с губок.

Дитя машинку просит напрокат,

Но твердо знает, если будет КУБОК,

Подарят куклу, велик, самокат.