Читать книгу Московит-2 - Борис Давыдов - Страница 16

Глава 14

Ничто не вечно в нашем грешном мире. Всему рано или поздно приходит конец. Вот и беспорядки, сотрясавшие всю Москву, коим суждено было через пару столетий войти в историю под названием Соляной бунт, понемногу утихли, унялись. Потому как нельзя же с утра до ночи только глотки драть да заниматься всяческими непотребствами! Человек – не лошадь двужильная, в конце концов утомится и скандалить, и крушить, и грабить, и даже насиловать. Хоть и весьма сладостен последний грех, а надо же и меру знать, совесть иметь! Чай, не басурмане гололобые, в Христа все-таки веруют.

Огромный город, подобно пьянчуге, который еле пробудился после тяжкого запоя и с тупым ужасом взирал на учиненный в беспамятстве разгром, понемногу начал приходить в себя. А осмелевшие власти взялись за наведение порядка. Ну, заодно и за расправу. Правда, с опаской, втихаря, чтобы снова не взбаламутить только-только угасший котел… Хватали пока немногих, без лишнего шуму. Но душу из них вынимали со всем усердием, не ведая ни жалости, ни устали.

Дьяк Петр Афанасьевич Астафьев, почерневший и осунувшийся, не вылезал из застенков Разбойного приказа. Кнутобойный мастер Мартынка Суслов, валящийся с ног от усталости, в конце концов решительно заявил, что не управляется, даже с тремя подручными. И потребовал себе еще нескольких катов в подчинение: дескать, государев кат – тоже человек, и негоже его гонять и в хвост, и в гриву, без роздыху, аки скотину бессловесную, прости господи! На это возразить было нечего, и дьяк дал добро. Для порядку пригрозив: «За них головой отвечаешь! Следи, чтоб усердны были да лишнего не болтали».

А болтать и впрямь не стоило. Ведь жуткая картина раскрываемого заговора могла бы вогнать в испарину даже храбреца. Все новые и новые воры, вздергиваемые на дыбу, с зубовным скрежетом и рыдающим хрипом рассказывали про злодея Андрюшку да про его богомерзкие речи. Выходило, что прислуживал он не только Речи Посполитой, но и шведскому королю, да в придачу – турецкому султану. Упоминался и крымский хан Ислам-Гирей, но гораздо реже.

Дьяк в полном исступлении топал ногами, кричал: «Врете, окаянные! Не может того быть!» Мартынка и прочие каты попеременно орудовали кнутами, горящими вениками, заостренными клиньями, вгоняя их ворам под ногти… Кто-то брал свои слова обратно, а иные стояли насмерть: и свеям служил Андрюшка, и османам, и крымчакам.

Астафьев, хватаясь за раскалывающуюся голову, пытался найти ответ: то ли вправду можно одновременно стольким хозяевам служить, то ли на воров от страха да лютых мук умопомрачение нашло. А главное, что царю-то докладывать?!

Тем паче что государь в последние дни был хмур да раздражителен. Судя по слухам, доходящим до Астафьева (а сколько в них было достоверного, одному Создателю ведомо), – из-за матушки-царицы. То ли Марии Ильиничне – свят-свят! – стало худо, то ли позволила себе лишнее, опечалив помазанника Божьего… Известно же – баба на сносях порой невыносимой становится, будь она царицей, будь простой поломойкой. То в крик ударяется, то в слезы, и не поймешь, по какой причине. Попытаешься по-доброму утешить – только хуже сделаешь. А поучить уму-разуму – ни-ни, младенчику повредить можно… Так что изволь терпеть, пока не опрастается. Будь ты царь, будь мужик крепостной. Тьфу!..

Ходили также сплетни (передаваемые, ясное дело, с особой бережливостью), будто Мария Ильинична, презрев государев запрет, вновь взялась ходатайствовать за боярина Морозова. Сними, дескать, великий государь, с него опалу, он и так уж наказан достаточно – и немилостью твоей, и страхом перед лютующим подлым людом. Царь, ясное дело, осерчал, царица расстроилась… А, расстроившись, учинила венценосному супругу громкий скандал со слезами да жалобами. Отчего царь-батюшка, не привыкший к такому обращению, чуть в «изумление» не впал…

«Сопляк он еще, а не батюшка! – со снисходительной беззлобностью человека средних лет подумал Астафьев. Но тут же усердно закрестился, снова шепча: – Свят-свят…» Настолько явственно представил себя на дыбе – за «поносные слова» на священную государеву особу…

Хорошего настроения эти мысли, ясное дело, не прибавляли. Если бы про Андрюшку, подлеца, удалось хоть что-то проведать! Дьяк истово молил о том создателя, даже не подозревая, что мольбы его в ближайшее время будут услышаны и результат отнюдь не порадует…

Люди, набранные им по цареву повелению, трудились усердно, с полным осознанием важности миссии своей. Ну, еще и потому, конечно, что жалованье было положено хорошее. Кто же, будучи в здравом уме, откажется от такой службы! Все были дворянами-новиками[11]. Астафьев специально отобрал, чтобы из самых худородных: тем усерднее будут службу справлять, стараясь наверх выбиться.

– Отчитываться будете передо мною одним! – наставительно сказал он, прохаживаясь перед застывшим строем, будто воевода перед робкими новобранцами. – Более ни перед кем. Кроме великого государя, конечно! – торопливо поправился. – Но государь до вас едва ли снизойдет, так что я вам и начальник, и отец родной! Глядите у меня, вольности лишней не берите, страх Божий не забывайте! А то… Я тих, добр, но могу и по-настоящему прогневаться! (Хороша, хороша была та фраза царская, чего уж там… Крепко в память врезалась.)

Новики торопливо замотали головами, всем видом показывая: да сохрани Боже, да ни за что…

– Верю, верю! – снисходительно кивнул Астафьев. – А предупредить все-таки не лишне. Увы, слаб человек, искусу подвержен… Вон государь наш боярину Морозову верил, и чем тот ему отплатил? Прости, Господи! – вздохнув, перекрестился.

«Доверяй, но проверяй!» – это правило Астафьев блюл неустанно. Но пока к новикам не за что было придраться: службу несли усердно и про страх Божий не забывали. Несколько человек, посланные в приграничье, объезжали рубежную полосу, нагоняя должный страх на стражу (чтобы следила за всеми подходами к рубежу в оба глаза, денно и нощно, а от взяток шарахалась, словно праведник от беса-искусителя). А заодно посещали трактиры да постоялые дворы, заводя словно невзначай разговор: не объявлялся ли человек из Москвы с такими-то приметами? Другие, возглавив стрелецкие команды, переворачивали верх дном окрестности Москвы: может, злодей Андрюшка оказался хитрее, чем думали, и не ударился в бега, а затаился под самым боком, в надежде, что здесь-то искать не будут! Трясли и помещиков, и старост, грозя великим гневом государевым и встречей с Мартынкой Сусловым за утайку сведений. Третьи, кои показались дьяку самыми толковыми, были пристроены к самой ответственной же работе: собирать по крохам информацию, доходящую из-за рубежа. Слушать, о чем иноземные гости[12] с русскими купцами бают, письма перехваченные вскрывать… Ну а новик Степка Олсуфьев, сразу приглянувшийся Астафьеву тем, что смотрел на него хоть и с почтением, однако без малейшей робости или заискивания (трусов и подхалимов дьяк втайне недолюбливал) был пристроен на самое ответственное место – в Посольский приказ. С одним-единственным и крайне ответственным поручением: читать все, что приходит из Европы. А особливо – из Речи Посполитой. Начиная от газет, заканчивая анонимными доносами.

Думный дьяк Григорий Львов попытался было упереться: что, дескать, за дела, сопливому новику здесь делать нечего! Не по чину такая честь! Но Астафьев мигом поставил его на место, произнеся волшебные слова: «Волею великого государя!» И добавил, что сие делается, дабы разыскать и покарать виновника лютой смерти другого думного дьяка, Назария Чистого, растерзанного беснующейся толпой. После чего Львов, долгие годы водивший дружбу с Чистым, сверкнул глазами и поклялся, что ежели кто из приказа посмеет не то что обидеть новика, а хоть слово непочтительное молвить – своей рукой за волосы оттаскает невежу. Пусть трудится во славу государя и Отечества, ничего не страшась.

Вот с того дня и засел Степка в Посольском приказе. Читал все, что ему каждое утро на стол вываливали. С величайшим тщанием, до боли в глазах, всматривался в каждую строчку – не мелькнет ли где заветное имя. Уж так ему хотелось отыскать вора и злодея, первым на след напасть! На сон грядущий молился усердно, прося и Богородицу, и Сына Ее ниспослать удачу. Но дни шли, а злодей Андрюшка нигде не поминался… Дьяк все нетерпеливее спрашивал при встречах: «Ну что, опять ничего не нашел?!» Да таким резким и сердитым голосом, словно ленивый Степка в этом виноват… Иной обиделся бы, а новик по доброте душевной и не думал. Чай, бедному Петру Афанасьичу тоже несладко приходится, когда царь-батюшка его недовольно вопрошает: «Ну что, не нашел еще?!» С прежним усердием продолжал читать да молиться…

И вот однажды молитвы его были услышаны.

* * *

За тысячу с лишним верст от Москвы бывший подстароста Данило Чаплинский, убедившись, что его «крулевна» не собирается менять гнев на милость, пустился во все тяжкие. Оскорбленное самолюбие, подстегнутое к тому же жгучим стыдом и паническим страхом, вскипело, образовав смесь, хуже которой и не представишь.

11

Дворянин, впервые поступивший на службу.

12

Купцы.