Читать книгу Элита - Борис Хмельницкий - Страница 5

С утра губернатор Егорьевской области Дымов был в отличнейшем настроении. Он стоял на тротуаре возле своей резиденции и улыбался. И были тому основания: хор, организованный им из чиновников администрации, провел отличную утреннюю распевку; кованый забор вокруг особняка рос прямо на глазах.

К нему подошел начальник охраны Вольский и доложил:

– Машина подана.

Дымов направлялся в Болотов Егорьевской области на открытие памятника Добрыне Никитичу. Кто такой Добрыня Дымов помнил смутно и потому попросил подготовить ему справку. Справку подготовили в музее истории и этнографии.

Машина губернатора Егорьевской губернии и машина охраны выехали за пределы Санкт-Романовска. Дымов достал справку музея и стал читать.

Справка

Согласно изысканиям сотрудника музея, доктора исторических наук Бухарева, Добрыня родился около 950 года н. э. Точное место рождения неизвестно. До ухода в дружину киевского князя Владимира жил в селе Будятичи, переименованном в 17-ом веке в село Болотово (ныне город Болотов). С 970-го года н. э. был воеводой дружины князя. Во главе дружины принимал активное участие в крещении Руси. Облик Добрыни зафиксирован художником Васнецовым в картине «Три богатыря», на которой изображены Илья Муромец, Алеша Попович и Добрыня Никитич на охране границ Отечества. Поскольку Илья Муромец родился в 12-ом веке, смело можно утверждать, что Добрыня обладал недюжинным здоровьем и прожил долгую (более двухсот лет) жизнь. Что роднит его с библейскими героями.

– Значит, у нас в области жил былинный герой, – задумчиво произнес Дымов, дочитав справку.

– Если верить справке, – сказал Вольский.

– Непременно надо верить. Под былинного героя можно получить дополнительное финансирование.

Весь остальной путь до Болотова Дымов продумывал поздравительную речь.

Сто двадцать километров проехали за два часа. Могли доехать быстрее, но водитель берег «Лексус» и постоянно притормаживал, объезжая дорожные ямы и ухабы. На въезде в город висел поржавевший указатель «Болотов». Последняя буква в слове была закрашена.

– Видишь, тут хулиганьё водится. – Дымов указал Вольскому на указатель.

– С нами четыре человека охраны, с хулиганьем справимся, – сказал Вольский.

На пороге гостиницы Дымова встречали мэр и спикер городского совета. Они проводили его в губернаторский номер.

– Сейчас отдохните с дороги, – предложил мэр. – Торжественный митинг и открытие памятника в семнадцать ноль-ноль.

– Жду с нетерпением, – сказал Дымов.

Жители города тоже с нетерпение ждали открытия памятника, ибо он был построен на их кровные деньги. Поэтому атмосфера в городе была немного тревожной. Тревожился и создатель памятника, скульптор Халов, опасавшийся, что народу не понравится его творчество. Но больше всех тревожился экскурсовод Игнатий Коржиков. Два года назад, он, озабоченный отсутствием туристов, предложил мэрии поставить памятник национальному герою:

– Памятник внушит горожанам чувство гордости за свой город и привлечет туристов, – увещевал он мэра.

Идею мэр поддержал, но денег не выделил:

– Я всей душой с вами. Но чувство – понятие идеалистическое, а деньги – предмет материальный, физически ощущаемый. У мэрии нет средств даже на ремонт канализации. А из неё по городу поганый дух прет, – сказал мэр.

– Ну и пусть прет, мы принюхались.

Но мэра ответ Коржикова не убедил.

– Хотите памятник – обратитесь за вспомоществованием к населению, – посоветовал он.

Коржиков на протяжении двух лет вымогал у населения деньги, убеждая горожан в том, что они любят свой город, и их рубли пойдут на украшение городского пейзажа. Горожане соглашались с тем, что они любят свой город и, глухо ворча, сбрасывались.

Сизифов труд Коржикова по сбору денег у населения был успешно завершен; детище Халова воплотилось в камне.

Пятиметровый памятник спокойно стоял на площади перед гостиницей, укрытый большим белым холстом и обвязанный георгиевской лентой. Рядом возвышался помост. Чуть поодаль настраивал инструменты духовой оркестр.

– Позвони к нам в секретариат, узнай фамилию мэра, у них где-то должно быть записано, – велел Дымов Вольскому, когда мэр и председатель покинули номер. – Неудобно называть его просто мэр.

Вольский позвонил в администрацию, выслушал ответ и сообщил Дымову, что мэра зовут Витольд Витольдович Крыжыжановский.

– Язык, блин, сломаешь, – сказал Дымов.

– Поляки всегда вредят нам, чем могут. У него вон весь город дерьмом воняет, – заявил Вольский.

– Ну-ну, не перебарщивай, не ищи врагов, – оборвал его губернатор. – Ты считаешь, что сельская местность должна пахнуть французскими духами?

К пяти часам на площади стали собираться горожане. Солнечный день как нельзя лучше подходил народному празднику. Воздушные шары, флаги и цветы украшали окна ближайших домов. Оркестр играл попурри из оперетт Штрауса. Полицейский автобус и карета скорой помощи для поддержания порядка и здоровья граждан стояли на краю площади.

Горожан собралось много. Люди теснились поближе к трибуне. Коржиков стоял в первом ряду с выражением римского патриция, получившего от императора чашу с ядом. Дымов спустился из номера и затесался в толпе. Четыре охранника заняли позиции вокруг губернатора. Вольский бдительно осматривал толпу.

Мэр поднялся на помост и произнес речь.

– Дамы и господа! – сказал он. – Прежде всего, хочу вас обрадовать: к нам на открытие памятника Добрыне прибыл глубокоуважаемый губернатор, Дмитрий Данилович Дымов.

Горожане зааплодировали.

– Надо идти, – сказал губернатор Вольскому и направился к трибуне. Вольский и полицейские раздвигали толпу, прокладывая ему дорогу.

Губернатор поднялся на помост. Аплодисменты стали громче и четче, вошли в ритм. Дымов поднял руку, прося тишины, и заговорил о былинных героях, олицетворявших мужество русского народа и защищавших рубежи Отечества, не жалея живота своего. Речь завершил фразой, понравившейся народу:

– Я хочу поблагодарить всех горожан, пожертвовавших средства на памятник, и его непосредственных создателей.

– Виноват, не учел, – тихо пробормотал мэр и позвал Коржикова и скульптора Халова на трибуну.

Коржиков поднялся на помост. Халова не было.

– Где Халов? – В голосе мэра зазвучал металл.

– Сидит дома, – раздался в толпе звонкий женский голос. – Боится, что людям не понравится памятник, и будут бить.

– И будем! – крикнули из толпы. – Халов всегда халтуру ваяет!

– За наши деньги! – выкрикнул другой, злобный, голос. – Мало, что нас ЖКХ обирает?!..

Напоминание о ЖКХ изменило настроение горожан. Послышались свистки, недовольный гул. В толпе обнаружились хмурые лица. Возникла опасность, что толпа взбунтуется и превратит праздник в протестный митинг. Коржиков инстинктивно прикрыл лицо локтем. Из автозака немедленно выскочили полицейские и окружили памятник, оттеснив толпу от трибуны.

Мэр нагнул голову к уху губернатора:

– Такой народ; карман ему важней духовности.

– Мог бы построить памятник за счет бюджета, – легкомысленно сказал губернатор.

– А где ж его взять? – пробормотал мэр и заскучал. Мало того, что несознательные граждане нарушают порядок, так еще и губернатору не угодил. Дымов взглянул на мэра, осознал свою оплошность и подошел к микрофону:

– Граждане! Давайте будем разумными хомо сапиенс и сначала посмотрим памятник.

Дымов умел манипулировать толпой, научился у отставников КГБ в клубе имени ФЭ Дзержинского. Незнакомые слова «хомо сапиенс» и вооруженные дубинками полицейские подействовали на толпу умиротворяюще. Гул стих. Губернатор взял ножницы и поманил пальцем Коржикова. Коржиков смущенно улыбнулся.

Вдвоем они разрезали ленту. Белое покрывало мягко сползло к подножию памятника. Оркестр сыграл туш. Витязь Добрыня стоял на высоком постаменте в мундире свитского генерала 19-го века. Это было исторической неправдой, при князе Владимире мундиров еще не носили. Но Халов посчитал, что в мундире Добрыня будет выглядеть значительней, чем в кольчуге с юбкой. Художник имеет право подправлять правду жизни ради красоты своего творения. Его герой опирался на шпагу, увитую плющом, что символизировало мирный характер былинного витязя. У ног лежал щит, на котором было написано «Добрыня».

Зря скульптор и Коржиков боялись побоев, «Добрыня» народу понравился. Даже очень. Свистки стали выражать одобрение. Коржиков расцвел. Священник церкви «Всех святых», отец Аверкий, окропил памятник. Верующие перекрестились. Оркестр сыграл гимн. Несколько волонтеров разрезали георгиевскую ленту на отрезки, раздали их горожанам. Горожане прикрепили их к одежде в виде бантов и стали расходиться. Торжественная часть, по их мнению, кончилась, можно было предаться светским утехам праздника.

Коржиков, чувствуя себя победителем, отважился пригласить губернатора и мэра к себе в гости на скромную чашку чая.

– Супруга сделала торт, – сказал он. – Поверьте, просто объедение.

Мэр, огорченный репликой губернатора, отказался, сославшись на головную боль. Губернатор, вспомнив, что его должность требует непосредственного контакта с народом, приглашение принял. Они с Вольским заехали в супермаркет, купили бутылку шампанского, коробку конфет и цветы.

Коржиков жил в трехкомнатной квартире нового, улучшенной планировки дома с женой Татьяной, медсестрой городской больницы, дочерью Лизой, студенткой текстильного института, и какаду Прошей.

Дымов и Вольский устроились в гостиной Коржикова. В напольной вазе стоял огромный букет, врученный Татьяне лично губернатором, у стены на тумбе высилась большая клетка с попугаем. Попугай сидел на жердочке и, скосив голову, смотрел на шампанское.

Молчали. Коржиков чувствовал стеснение в присутствии губернатора, Татьяна испытывала неловкость из-за отсутствия на ней должного макияжа. Только Лиза была в игривом настроении, лукаво посматривала на Вольского.

Дымов встал, подошел к клетке:

– Привет!

– Сотку нальешь? – спросил попугай.

– Он что, пьет? – спросил Коржикова Дымов.

– По праздникам, – заявил попугай.

– Проша, заткнись! – крикнула Лиза. – Не позорь нас перед гостями!

Дымов рассмеялся. Как ни странно, попугай сломал атмосферу неловкости, царившую в гостиной. Татьяна принесла чайник, разлила в чашки чай. Лиза разрезала торт.

– Грузинский, – сказал Дымов, отхлебнув глоток. – С детства не пил такого. Зря мы поссорились с Грузией. – Легкомысленный характер иногда толкал губернатора на сомнительные высказывания.

Постепенно разговорились. Разговор получился неспешный, незатейливый. Говорили в основном о бытовых мелочах и о рыбалке, которую Коржиков хотел включить в перечень развлечений для иностранных туристов.

– Туристы все шпионы и агенты! – заявил попугай.

Комментарий попугая вызвал у гостей гомерический хохот.

Внезапно раздался телефонный звонок.

– Это мой, – сказал Вольский. Он достал телефон, взглянул на экран, извинился и вышел из гостиной.

Вольскому звонил полицейский, охранявший вход в подъезд дома. Он сообщил, что почтальон с заказным письмом из Инюрколлегии хочет пройти к Коржикову.

– Интересно, – сказал Вольский. – Ну, пропусти.

Вольский вышел в прихожую, открыл входную дверь. В прихожую вошел почтальон. Вольский забрал письмо, расписался и вернулся в гостиную:

– Игнатий Семенович, вам письмо из Инюрколлегии.

Заинтригованный Коржиков вскрыл письмо. Татьяна и Лиза не сводили с него глаз. Вольский и Дымов делали вид, что их это совершенно не интересует.

– В Калифорнии скончался мой родственник, продюсер Сэм Коркин. – В голосе Коржикова звучала растерянность. – И я его единственный наследник. Меня завтра приглашают в Санкт-Романовск, чтобы ознакомить с завещанием.

– Подходите к гостинице в девять утра, поедете с нами, – сказал Дымов и встал. – Полагаю, вам сейчас лучше остаться в кругу семьи. – Он поцеловал руку хозяйке: – Спасибо, торт был превосходным.

Губернатор и Вольский ушли. Коржиков был настолько потрясен известием о наследстве, что даже не пошел их проводить.

– Ты никогда не говорил об американском родственнике. – Татьяна укоризненно смотрела на мужа.

– Очень дальний. С моими родителями никогда не общался. Знаю только, что он был хозяином подпольной фабрики в Сочи, шил джинсы, и уехал в восемьдесят шестом.

– Голливудские продюсеры богачи, – сказала Лиза. – Я читала.

– Значит, купим мне, наконец, новые сапоги, – сказала Татьяна.

– А мне шубу.

– И тебе шубу, если денег хватит, – согласилась Татьяна и принялась убирать со стола.

– Не забывайте о попугае! – заорал Проша.

Коржиков молчал, исподлобья смотрел на дочь и жену. Он думал о заботах, которые свалятся на него, если дочь окажется права. И в то же время страстно желал, чтобы она оказалась пра в а.

Губернатор и Вольский вышли из дома. Губернаторская машина стояла у подъезда. Полицейские вытянулись в струнку и отдали честь.

– Проедемся по городу, – предложил Дымов. – Я же его так и не увидел.

Они ехали по центральной улице. На улице продолжался праздник: прогуливались парочки, из окон неслась музыка, взлетали в ночное небо и рассыпались сверкающим дождем шутихи.

– Уверен, в магазинах сегодня дефицит алкоголя, а в травматологии недостаток перевязочных средств, – сказал губернатор.

Вольский оценил юмор шефа и рассмеялся:

– Это уж как водится.

– Разбудишь меня ровно в восемь, – велел Вольскому Дымов, приехав в гостиницу.

Утром губернатору уехать не удалось, хотя Вольский разбудил его вовремя. Дымов встал, сделал короткую зарядку, умылся.

В номер вошел Вольский:

– Дмитрий Данилович, взгляните в окно.

Дымов подошел к окну. На площади толпились зеваки, смотрели на памятник и смеялись. И было чему: памятник утратил свой величественный вид. Виной тому были не голуби, известные любители всяческих памятников и архитектурных изысков, а люди. Добрыня Никитич был облит разноцветной краской. Возле памятника стояли мэр, Коржиков и охранник гостиницы. Мэр и Коржиков были мрачны.

Дымов и Вольский спустились вниз, вышли на площадь.

Мэр допрашивал охранника.

– Ты охранял вход в гостиницу, в которой остановился губернатор, – говорил Крыжыжановский. – Как же ты допустил такое безобразие?

– Так я ж губернатора охранял, – сказал охранник.

– Ты видел, что у памятника возятся подозрительные личности?

– Я думал, что это уже понаехали туристы.

– А проверить не догадался?

– Не имел права покинуть пост, я ж губернатора охранял.

– Отмоешь памятник за свой счет, – сказал мэр.

На площадь выкатился телевизионный автобус. Прямо на ходу из него выскочила журналистка Цесарская. Ее миловидное лицо было напряжено. Следом за ней появился оператор с включенной камерой.

– Только варвары могут совершить такое кощунство! – возмущенно воскликнула журналистка, повернувшись лицом к камере. – Здесь находится губернатор, и мы спросим у него, что думает об этом власть?

Она поднесла микрофон к лицу Дымова.

– Это не кощунство, это преступление, – сказал Дымов. – Мы найдем преступников, и они понесут заслуженное наказание.

Цесарская вновь повернулась лицом к камере:

– Вы все слышали, что пообещал губернатор. Мы будем следить, как власть выполняет свои обещания.

Она отключила микрофон и помчалась к автобусу, крича на ходу: – Мишка, заводи! Нужно успеть к утренним новостям!..

Спустя мгновение автобус скрылся из виду.

– Она что, с утра уже нанюхалась кокаина? – спросил Дымов у мэра.

– Видно, ей кто-то сказал, что телевидение тоже власть.

– Позаботьтесь, чтобы этого сюжета в новостях не было.

Мэр не ответил, он уже разговаривал по телефону с директором телевидения.

Дымов решил вернуться в номер, посмотреть новости и проверить, как исполняется его распоряжение.

Новости кончились в десять сорок пять. Сюжета о памятнике в новостях, естественно, не было.

Пост ЕБМАТ

По мнению политологов, независимые СМИ – это один из четырех столбов, на которых держится демократия. Страшно далеки они от реальной жизни, сказал бы о политологах вождь пролетариата, будь он сейчас жив. И это верно. Ибо политологи не учли один очень важный факт: журналистика (СМИ) – вторая древнейшая профессия. И она, согласно теории эволюции, вытекла из первой. Теперь скажите господа политологи, как представители этих двух профессий могут быть независимыми? Да никак, ибо вынуждены выполнять желания клиентов. Видимо, директор телевидения это хорошо понимал, потому что журналистка Цесарская была уволена. Она рассказала нам, как происходило увольнение.

– Что значит, мы будем следить за властями?! – кричал ей директор. – Ты репортер, а не оперативник ОКУБ! Кто тебя надоумил заявить эту чушь?

– Никто! Я сказала, что думаю! – дерзко ответила Цесарская.

– Дура безмозглая! – продолжал бушевать директор. – Она что-то себе думает, а я могу потерять работу!

– За что?

– За слежку за губернатором! – Директор внезапно притих. – Я знаю, ты сейчас кого-то покрываешь, у тебя мозгов не хватит, чтобы самой выдумать такую мерзкую фразу. Не стану тебя пытать, кого покрываешь, этим займутся правоохранительные органы, – каким-то беспомощным голосом сказал он. – Но чтобы на телевидении я тебя больше не видел. Сдай пропуск и выметайся.

Мы думаем, что директор телевидения причислял журналистов к интеллигенции и, так же, как покоящийся в мавзолее вождь, мозгом нации её не считал. И это по большому счету ошибка. Но что позволено Юпитеру… Директор, конечно, может уволить журналиста, это его право. Но правду уволить ему не удастся, все-таки он не вождь.