Читать книгу Вперед, сыны Эллады! - Борис Костин - Страница 8

Предки киевского генерал-губернатора Михаила Андреевича Милорадовича обосновались в Малороссии после Полтавской баталии. Выходцы из Сербии, изрядно настрадавшиеся от притеснений турок, питали надежду на то, что милости, обещанные российским монархом, не окажутся пустым звуком. Петр Первый был хозяином своего слова, а Милорадовичи преданно и верно служили России шпагой и занимали видные посты в управлении малороссийскими землями. Указ Александра Первого от 30 апреля 1810 года о назначении на пост генерал-губернатора стал полной неожиданностью для боевого генерала. Однако такое назначение вовсе не было неожиданным. В Швейцарском походе, где «горные орлы парили ниже соколов российских», Милорадович неимоверной отвагой заслужил право стать вровень с суворовскими чудо-богатырями. Великий князь Константин Павлович, который был отправлен отцом, императором Павлом Первым, в действующую армию, что говорится, «понюхать пороху», ничем себя в боях и походах не проявил. И Константин, вероятно, чувствуя свою ущербность на ратном поприще, тянулся к людям, чей авторитет в армии был завоеван потом и кровью. Так великий князь и боевой офицер стали добрыми друзьями. Свидетельство тому – роскошная шпага, на эфесе которой красовалась надпись: «Другу моему Милорадовичу».

С этой шпагой Михаил Милорадович шел в бой против верховного визиря, отряд которого по численности превосходил авангард русских более чем в два раза.

13 декабря 1806 года стольный град Валахии выглядел, словно в дни светлого христианского праздника Троицы. Господарь Константин Ипсиланти с семейством, митрополит, бухарестское духовенство и знать вышли встречать русские войска. Народ не жалел рукоплесканий и не сдерживал эмоций.

Александр по старшинству стоял по правую руку от отца и вслушивался в слова благодарственного послания русскому государю, которое зачитывал архипастырь Валахии: «Всемилостивейшему монарху российскому императору Александру Первому… движимому милосердием и состраданием к народу христианскому… надежде всех угнетенных… Сердца наши преисполнены неизреченнейшею радостью…»

Митрополит глаголил на церковно-славянском с заметным акцентом. Настал черед господаря Валахии. Слова Константина Ипсиланти о том, что решением валашского дивана генерал Милорадович был поименован «Бухарестским спасителем», потонули в восторженных возгласах.

Наверное никто из участников этой торжественной встречи не предполагал, что ход событий вновь сведет их через несколько лет в Киеве.

…Более трехсот лет[38] Киев обустраивал городскую жизнь по так называемому Магдебургскому праву, которое предоставляло «матери городов русских» полную самостоятельность в решении хозяйственных и судебных вопросов, даровало значительные льготы в торговле. Это обстоятельство и послужило поводом для греков-переселенцев, которые после присоединения Украины к России пользовались благосклонностью царя Алексея Михайловича, на столе которого неизменно присутствовали вина, диковинные фрукты и грецкие орехи.

С середины 18 века, во времена правления Анны Иоанновны, в Киеве сложилась небольшая греческая колония из торговых людей и священников. Императрица даровала им землю на Подоле, где была устроена церковь, а вскоре здесь был образован киевский греческий Екатерининский монастырь со странноприимным домом. Поэтому в незнакомом городе домочадцы князя Ипсиланти не выглядели белыми воронами.

На первых порах Константин Ипсиланти обосновался со своей большой семьей в Киеве, в доме, построенном в 1799 году для коменданта Печерской крепости Вигеля на улице Никольской. В скором времени на Печерске трудами архитекторов и мастеровых вырос особняк, куда переселилась семья Ипсиланти. В нем царили прежние обычаи, а сам бывший правитель Валахии совершал выходы на торжества и богомолье в сопровождении свиты, которая, по свидетельству современника, насчитывала 30 человек.

Как богобоязненный и глубоко верующий человек, Константин Ипсиланти посетил митрополита Киевского Серапиона, попросив освятить дом и принять под свой амофор домочадцев. Служка митрополита вел дневник. Вот одна из его записей от 17 ноября 1807 года: «Делал митрополиту визит господарь Молдавский Ипсилантий, прибывший в Киев на житие со своим семейством и сановниками… Ипсилантий говорил по французски, а переводчиком между ним и владыкою был на этот раз зять Кутузова, Толстой. При последующих визитах митрополит и господарь объяснялись по латыни».

Митрополит Серапион не гнушался визитов к высокообразованному греку, у которого не было тайн от старшего сына, Александра. Мог ли предположить владыко, что минует пятнадцать лет и имя князя Александра Ипсиланти будет не сходить с его уст, а в сентябре 1821 года он будет служить панихиду по убиенному патриарху Константинопольскому Григорию.

Частыми гостями в доме Ипсиланти, кроме военного губернатора Михаила Илларионовича Кутузова[39], были соседи. Да еще какие! До усадеб семейств графов Безбородько, князей Прозоровских, графов Самойловых – звучных фамилий, неразрывно связанных с екатерининским веком – было, как говорится, рукой подать.

Кутузов не единожды говорил, что беседы с князем Ипсиланти – сущий подарок судьбы, ведь будущий спаситель России сочетал генерал-губернаторские обязанности с должностью русского посла в Стамбуле, а затем и возглавил Дунайскую армию.

Милорадовичу который сменил Кутузова на киевском генерал-губернаторстве, заводить заново знакомство с князем Ипсиланти не требовалось. «Я встретился с князем Ипсиланти, бывшим господарем Молдавии и Валахии, два года перед тем поселившимся в Киеве. Его хлопоты и заботы о помощи своим покинутым подданным наивны…» – сообщал Милорадович в Петербург.

Мы вправе предположить, что грек Константин Ипсиланти и серб Милорадович в отношении судеб соотечественников, находившихся под пятой Османской империи, проявляли полное единодушие. К тому же господарь-изгнанник и генерал-губернатор могли без посредников обращаться и к российскому монарху, и к цесаревичу, когда речь шла о помощи единоверцам.

Киевляне вовсе не напрасно считали генерал-губернаторство Милорадовича[40] «золотым веком» в истории древнего русского города. В том, что это соответствовало действительности, имеется свидетельство заезжего француза графа Огюста де Лагарда, которому суждено было побывать на городских гуляниях. По традиции они проводились в Киеве 6 августа. Указ генерал-губернатора гласил: «…Всем цехам при саблях и ружиях с хоругвями выходить, и почетным гражданам в одинаковых одеяниях на лошадях выезжать и реке Днепре при освещении воды пальбу производить».

Далее именитые граждане и простолюдины собирались в контрактном доме на застолье, на котором тем же указом провозглашалось: «…Пить на радости, сколько кому вздумается».

Вот что запечатлелось в памяти графа де Лагарда: «…Сады были иллюминированы, в чащах деревьев были хоры музыки… В доме губернатора шел бал. Генерал открыл его, встав в пару с одной из прелестнейших особ… госпожой Давыдовой… Я познакомился с князем Константином Ипсиланти, некогда бывшим господарем Валахии и Молдавии. Он рассказал мне о своих злоключениях…»

Уже по возвращении на родину де Лагард засел за мемуары «Путешествие из Москвы в Вену»[41], где красочно описал не только малороссийское бытие, но и сочно выписал образ и судьбу господаря-изгнанника. Как оказалось, не зря. Воспоминаниями наблюдательного француза воспользовался А. Дюма, и многое из того, что поведал де Лагарду князь Константин Ипсиланти, обрело вторую жизнь на страницах романа «Граф Монтекристо». Вот так в судьбе семейства Ипсиланти переплелись и правда, и художественный вымысел.

Беспощадное и содрогающее душу слово «погорельцы» неожиданно ворвалось в Киев с пламенем пожара, который бушевал на Подоле целых три дня. Случилось это 9 июля 1811 года. Выгорел до основания весь Подол, часть Печерска. Был ли это злой умысел или роковая беспечность, осталось загадкой. Казна отпустила погорельцам 200 000 рублей, из Петербурга в Киев выехали лучшие архитекторы, которые заново перепланировали районы и занялись усилением укреплений Киева, который совсем не напоминал древний город-крепость. Война с Францией настойчиво стучалась в двери Российской империи уже с 1810 года, а киевский гарнизон более существовал на бумаге, нежели представлял боевую единицу.

Обратимся вновь к дневнику митрополита Киевского Серапиона. «12 марта 1808 года отъезд Кутузова в Молдавию. Благословение генералу. Проводы 2-х дивизий…» Надо ли говорить о том, что вся семья Ипсиланти, от мала до велика, вышла проводить на войну генерала, которому не впервой было бить турок. На сей случай княгиня Елизавета приготовила ладанку. Помогла она или нет Михаилу Илларионовичу, известно лишь Господу Богу. Но то, что победу русских войск под Рущуком[42] праздновал весь Киев, известно доподлинно.

Наступил 1812 год. В самом его начале в Киеве произошло знаменательное событие. 30 января состоялось открытие гимназии по греческому образцу. Более сотни отпрысков киевлян засели за парты, и среди них сыновья Константина Ипсиланти: Георгий и Николай. Мальчикам к тому времени исполнилось соответственно 12 и 11 лет.

К глубокому сожалению, переписка семьи Ипсиланти дошла до нас в весьма разбросанном виде. Однако мы не вправе усомниться в обостренном восприятии изгнанниками беды, которая обрушилась на Россию в июне 1812 года. Александр, как мы знаем, отправился в действующую армию. Все молитвы оставшихся в Киеве были о его здравии и каждое официальная депеша с театра военных действий, из Петербурга зачитывалась до дыр.

Милорадович, вопреки мнению Константина Ипсиланти о том, что Наполеон вторгнется в Россию с юга, оказался прав. Великий полководец доверил действовать на этом направлении союзникам-австрийцам, к слову, не слишком рвавшимся в бой.

В начале июля 1812 года Милорадович получил царский манифест, где имелись и такие слова: «С крестом в сердце, с оружием в руках ополчимся на защиту Отечества». А вот каким образом? Манифест предоставлял Милорадовичу полную свободу действий, однако в распоряжении генерал-губернатора было всего четыре резервных батальона и полное отсутствие денег. Шляхтичи-богачи, которых в Киевской губернии было бессчетное число, оказались скрягами. Каждую копейку, каждого рекрута Милорадович получал с боем. Норма была такова: с 500 душ – 5 рекрутов и по 50 рублей каждому на провиант.

Семья Ипсиланти ни обширными поместьями, ни тысячами ревизских душ не владела[43], но безо всякого сожаления княгиня Елизавета рассталась со многими драгоценностями, не пожалел денег и Константин Ипсиланти. Полное бескорыстие проявили и российские сановники, и простой киевский люд. В результате генерал Милорадович выступил из Киева, имея под ружьем 15 000 человек, которые отважно сражались под Гжатском, Бородино, Малоярославцем.

С уходом войск Киев был объявлен на осадном положении. Из умевших обращаться с оружием киевляне сформировали городскую стражу, которая денно и нощно патрулировала окрестности и несла службу в крепости.

Мы вновь обращаемся к дневнику митрополита Серапиона. «15 июля в Киев стали привозить пленных французов». Забавная история: жгучую ненависть к горе-воякам испытывали немногие. Известное дело – отходчив русский народ от гнева, да и состраданием к ближнему от рождения наделен, друг он или враг. Уже после войны многие из военнопленных пополнили ряды прислуги и гувернеров киевской знати.

Известие о победе русских войск под Клястицами (возле Полоцка) пришло в Киев 3 августа. Семья Ипсиланти ликовала: в депеше упоминается имя Александра.

А затем наступили черные дни. В Киев один за другим стали прибывать транспорты с ранеными. Офицеров разбирали по семействам, солдат поместили в Кловском доме.[44] Не остались в стороне и домочадцы князя Ипсиланти. Постояльцы, заботу о которых взяла на себя княгиня Елизавета, поведали о Бородинской битве, о занятии французами Москвы.

26 октября пришла, наконец, долгожданная весточка от Александра, в которой он сообщил, что за взятие Полоцка[45] ему пожалована сабля с надписью «За храбрость». Радости и гордости отца и матери не было предела. Через день в Киеве по всем церквям служили торжественный молебен по случаю занятия русскими войсками Москвы[46], а 22 ноября градоначальник получил от главнокомандующего, фельдмаршала Кутузова, письмо, где говорилось: «Киеву отныне опасности не существует». Раздался всеобщий вздох облегчения. Жизнь медленно, но верно стала входить в прежнюю колею.

Подлинным событием для киевлян стал указ императора Александра I об изгнании французов из пределов государства Российского[47]. А затем начался Заграничный поход, который завершился победным маршем союзных войск по Елисейским полям.

…Молчание Александра Ипсиланти становилось зловещим. В начале января 1815 года в Киеве проездом побывал граф Петр Христианович Витгенштейн, как отметил в своем дневнике митрополит Серапион, «герой видный, росту высокого, орденами обвешанный». Он-то и поведал о жестокой ране, полученной Александром Ипсиланти в сражении под Дрезденом. «Жив, жив сын…» – сопровождали молитвы к Богу князь Константин и княгиня Елизавета. А по весне объявился и сам герой Отечественной войны.

В Санкт-Петербург Александр Ипсиланти отправился не один. На семейном совете было решено: младшие братья пойдут по его стопам. Николай под диктовку старшего брата написал прошение на имя императора о зачислении в Кавалергардский полк. На уже известном нам приеме министр двора князь Волконский вручил Ипсиланти свиток с гербовой печатью. Императорская резолюция в точности повторила ту, с которой он вступил на порог казарм лейб-гвардии Кавалергардского полка: «Зачислить в полк с чином корнета». Государь не менял ни своих привязанностей, ни правил.[48]

Отечественная война внесла значительные коррективы в дислокацию частей регулярной русской армии. Размещать части и соединения в губерниях, разоренных войной, смысла не имело. Так, 1-я армия в составе пяти корпусов расположилась в Киевской губернии, а один из корпусов 4-й, под командованием генерала от кавалерии Николая Николаевича Раевского, был поселен в предместьях Киева. Сам же генерал, о котором Наполеон говаривал, что «из такого материала делаются маршалы», со всем семейством занял губернаторский дом.

Дружба между бывшим господарем Валахии и генералом, чей Гренадерский корпус прошествовал 19 марта 1814 года победным маршем по поверженному Парижу, завязалась, как подобает, на одном из приемов по случаю тезоименитства Александра Первого[49]. А затем домочадцы Ипсиланти и Раевских без чопорных приглашений гостевали друг у друга и рядышком стаивали на молебнах.

До войны представители царствующей фамилии Киев визитами не баловали. Русская армия совершала Заграничный поход, когда в конце марта 1813 года в древний город неожиданно прибыла небольшая кавалькада карет великой княгини Екатерины Павловны в сопровождении эскорта. Любимая сестра императора Александра Первого овдовела несколько месяцев назад[50] и, по совету матушки, вдовствующей императрицы Марии Федоровны, отправилась в путешествие, которое в какой-то мере должно было ослабить тяжкое горе, выпавшее на долю молодой женщины.

Поклонение святыням помогло восстановить душевные силы, а сердечное участие людей, благоговевших перед именем ее царственного брата и искренне разделявшим ее скорбь, вывело из состояния надрыва и безысходности. Всего одна строка в ее путевых записках посвящена семье князя Ипсиланти, но она дорогого стоит: «милые и чудесные люди».

…Отправляя в начале мая 1816 года в поездку великого князя Николая Павловича, которому к тому времени исполнилось девятнадцать лет, вдовствующая императрица Мария Федоровна начертала ему список городов, в числе которых значился Киев, а также дала наставления, с какими семействами познакомиться. Среди немногих фамилий, «внушавших уважение», значились Раевские и Ипсиланти.

20 мая великий князь дал обед, на котором, судя по его запискам, он сидел рядом с Георгием Ипсиланти, его ровесником. На другой день обед был у Раевского, затем в доме Ипсиланти. Никто тогда не предполагал, что сиживают за столом с будущим российским самодержцем и что некоторые из участников застолья окажутся в противоборствующих лагерях, а судьба сыновей князя Константина и самой Греции будет целиком и полностью зависеть от единственного человека…

Николай Павлович проявил неподдельный интерес к греческой теме, вспомнили тут и неосуществленный «бабкин прожект», и Константина Павловича, несостоявшегося правителя Греции. Как мы убедимся далее, беседы великого князя Николая Павловича и князя Константина Ипсиланти не прошли бесследно.

3 июня великий князь после молебна покинул Киев. Казалось, ничто не предвещало трагической развязки, о которой читаем в дневнике митрополита Серапиона:

«27 июня 1816 года. Господарь молдавский Ипсилантий… скоропостижно скончался в 8 часов утра, на 56 году от роду. Место для погребения было назначено в Георгиевской церкви, в углу за правым клиросом. Могила была вырыта с трудностию по причине оказавшихся под полом каменных стен и большого дикого камня. Погребение было совершено 30 июня.

Тело вынесли из дому господарского против столбовой Никольской церкви при величайшем стечении народа. 15 городских цехов приняли участие в церемонии… Литургия и отпевание были в Софийском соборе. Вдовица-княгиня была в великой скорби».

Разве были бы оказаны такие почести человеку, который попросту доживал свой век вдалеке от родины? Разве служили бы по князю панихиду в одном из древнейших соборов России, если бы он открестился от бед и напастей, отбушевавших в недалеком прошлом? Разве кто-нибудь из горожан мог упрекнуть семейство Ипсиланти в надменном барстве и пренебрежении к обычаям и традициям Киева? Конечно, нет! И потому скорбь по почившему в бозе была неподдельной и искренней.

Александр и Николай почтили светлую память родителя, приехав на сороковины. Ведь от Питера и Пскова до Киева путь немалый.

Вполне справедливо будет сделать отступление. Георгиевская церковь, в самом названии которой заложена победа добра над злом, была построена Ярославом Мудрым в XI веке. Орды Батыя не пощадили ни Киев, ни христианские святыни. Однако, как только тиски татаро-монгольского ига ослабли, церковь трудами подвижников была восстановлена. Спустя год после кончины князя Константина на средства городской казны на могиле было установлено надгробие, а затем наследники князя заказали памятник.

Для богоборческой большевистской власти, питавшейся соками эфемерных западнических учений, высокая духовность и памятливость, уходящие корнями в прошлое, были словно кость в горле. С лозунгом «Бей, круши, ломай, выкручивай шурупчики!» устроители нового мира, одурманенные атеистической ложью, действительно оставляли руины и тлен там, где зиждился русский дух и царила гармония. «Объект культа», Георгиевский храм пал, словно воин, под ударами озверелых вандалов.

«Надгробие Константина Ипсиланти не сохранилось» – вещает один из официальных украинских источников[51]. Байки всё это! Назло наглой силе, судьба даже при таких драматических обстоятельствах хранила место упокоения князя Константина. «Стараниями прогрессивной общественности надгробие и памятник в тридцатых годах перенесли в Успенский собор Киево-Печерской лавры». Фашистские варвары немногим отличались от болшевистских и не оставили от усыпальниц великих предков камня на камне. Каково же было удивление археологов, когда под обломками собора они обнаружили надгробие и памятник господаря Молдавии и Валахии. Находка имела жалкий вид и всё же надежда не покидала реставраторов – и чудо свершилось![52]

Злоключения Ипсилантьевского переулка, название которого появилось сразу же после кончины князя Константина и было официально помещено на карте Киева в 1869 году, продолжаются и по сей день.[53]

…Целую неделю провел в сентябре 1816 года в Киеве император Александр Благословенный. Буйство золотой осени было чарующим. Над Днепром разливался малиновый звон колоколов, радужным блеском сияли маковки церквей и православные кресты, гремели пушечные салюты в честь Его императорского величества, хоры певчих славили российского монарха. Александр Павлович со смирением преклонял колена в крестоцеловании, прикладывался к нетленным мощам русских святых, смиренно выстаивал литургии и выслушивал проповеди.

10 сентября Киев ожидало небывалое зрелище: император устроил смотр войскам, а вечером у корпусного командира генерала Раевского был дан бал. Танцором царь был непревзойденным…

В Георгиевской церкви, где покоился князь Константин Ипсиланти, Александр Первый, увы, побывать не удосужился. Царь своего отношения к людям не менял.

Незадолго до своего отъезда из столицы Российской империи князь Константин Ипсиланти, поблагодарив царя за живое участие в судьбах детей, высказал мысль, под которой готов был бы подписаться каждый из пяти сыновей бывшего господаря Валахии: «В соответствии с принципами, которыми я руководствовался, служа Вашей империи, я служил моей Родине: две цели, которые я всегда считал тождественными».