Читать книгу Суета сует - Борис Курланд - Страница 3

Тель-Авив. 2017 год.

Орит и Авива

Орит вначале не осознала происходящее. Она стояла рядом с автобусной остановкой и провожала неотрывным взглядом выкрашенный в зеленый цвет автобус компании «Эгед», ожидая, когда тот завернет за ближайший угол.

В вечерних новостях синоптик, симпатичный парень в рубашке навыпуск, с несколько озабоченным лицом пообещал с экрана телевизора очередной хамсин. Несмотря на раннее жаркое утро, на автобусной остановке собралась обычная для жилого района публика.

Пара пенсионеров волокут за собой сумки на колесиках – маршрут автобуса заканчивается возле рынка Кармель. Неподалеку от остановки, примерно в десяти минутах ходьбы, недавно открылся новый супермаркет сети «Рами Леви» с прохладой кондиционеров. Цены на продукты там примерно такие же, как на рынке, до которого добираться только в одну сторону не менее сорока минут со всеми остановками. Но у пенсионеров свои расчеты, время для них резиновое, чем тянется дольше, тем лучше, они свое в жизни отспешили. Иллюзия сэкономленных шекелей на рынке Кармель явно преобладает над трезвым решением совершить краткое турне в супермаркет, главный недостаток которого заключается в невозможности поторговаться и не услышать криков продавцов, напоминающих об одесском Привозе.

В тени навеса молодая женщина с младенцем, спящим в сумке-кенгуру, нетерпеливо посматривает на часы, через три остановки недавно открыли «Центр матери и ребенка». Время от времени она бережно поправляет сползающий с головы ребенка льняной чепчик.

Держась обособленной кучкой, на малопонятной постороннему смеси идиша с ивритом шепчутся между собой ученики расположенной на соседней улице ешивы.

Три девочки, на вид не старше четырнадцати-пятнадцати лет, одетые в коротенькие шорты с висящими нитками и оголяющие живот маечки, сквозь которые проступают почки незрелых грудей, громко болтают по мобильному телефону с невидимой подругой, которая, неизвестно по какой причине, не явилась на место встречи. Одна из подружек во весь голос уговаривает невидимку выйти из дому и присоединиться к ним, пока автобус еще не пришел, две другие угрожают не разговаривать с собеседницей до конца дней своих.

Автобус наконец-то подъехал. В распахнувшуюся переднюю дверь школьницы полезли первыми, пересмеиваясь, толкаясь и отпихивая друг друга, никто из взрослых не стал им выговаривать, хотя всем явно хотелось побыстрее подняться в автобус, изнутри которого доносилась приятная прохлада.

Орит придирчиво осмотрела дочку: тщательно отглаженная цвета хаки юбка чуть ниже колен, открытые сандалии, подвязанные длинными шнурками на греческий манер, гимнастерка застегнута почти на все пуговицы, кроме верхней, через ворот поблескивает амулет, привезенный из путешествия по Таиланду, – серебристая цепочка с круглым, вправленным в изящную оправу зеленым камнем, похожим на глаз неизвестного животного.

Орит прижала к себе Авиву, они с дочкой были почти одного роста, но в военной форме Авива казалась выше на пару сантиметров.

– Береги себя, пожалуйста, – сказала она, неохотно отрывая от себя девушку.

Каждый раз, когда Авива уезжала из дому на базу в районе Беэр-Шевы, Орит начинала ощущать внутреннее беспокойство. Напряжение, неприятные спазмы бродили по телу, вызывая нервное раздражение. Она бесцельно крутилась по квартире, краем уха прислушиваясь к передачам военной станции, не передают ли экстренные новости по «красному телефону», пока Авива не сообщала по мобильному телефону, что она уже добралась до автобусной станции в Негеве. Еще час проходил в нервном ожидании, пока дочка подъезжала на другом автобусе к воротам военной базы.

С момента призыва дочери на военную службу Орит почти перестала выезжать за границу, несмотря на уговоры Цвики Баумана, хозяина картинной галереи на улице Гордон, ее нынешнего босса, а в прошлом бывшего сокурсника по университету, любителя зрелищ, вина и мужчин. По просьбе Цвики, из каждой поездки за границу она привозила несколько бутылок вина, неважно какой фирмы и названия. Главное, чтобы форма бутыли отличалось оригинальностью, яркая этикетка бросалась в глаза, упаковка выглядела солидной, желательно в деревянном ящичке – коллекционный образец, опечатанный сургучной печатью. Впрочем, это говорило не о плохом вкусе Цвики, а скорее о его экстравагантности и желании выделяться всем: громким голосом и еще более громким смехом, бесцеремонными манерами.

Цвика придавливал собеседников громадной бесформенной тушей, упакованной в экстравагантные одежды. В межсезонье, когда небо покрывалось тучами в преддверии зимних дождей, больше похожих на легкую осень в Европе, он наряжался в длиннополые, ниже колен, бархатные или парчовые пиджаки, отделанные рисунками в стиле Людовика XIV, – кафтаны с многочисленными пуговицами и петлями, бегущими по всей длине, в шелковые рубашки, отделанные кружевами и раструбами. Брюки-галифе, в любую погоду заправленные в кожаные тисненые сапоги, купленные на барахолке в Испании. Цвика ужасно гордился своим видом, копируя наряд персонажей с картин XVII—XVIII столетия, зато бороду он носил вполне современную, некую смесь лохматой лопаты Фиделя Кастро с закрученными длинными веревочками уманского хасида.

Галерейщик ежегодно заказывал зал на берегу моря в старом Яффо на празднование своего дня рождения, официально никого не приглашал, проверял, кто из друзей, знакомых, арт-дилеров и клиентов помнит знаменательную дату. Цвика обладал обширным кругом знакомств, все знали его причуду, не дай бог обидится, если кто не появится без уважительной причины. Каждого гостя он встречал лично, приветствовал громогласно, выказывая напускное удивление. Зал обычно заполнялся под завязку. Примерно в середине торжества он поднимался на низенькую сцену и благодарил присутствующих. Вечер сопровождался выступлением небольшого ансамбля барочных инструментов, любимой эпохи именинника.

В деловых поездках за границу Орит обожала посещать маленькие, спрятанные в кривых улочках, пахнущие стариной скромные музеи с цветными витражами на узких окнах, служивших когда-то бойницами. Разной величины и формы прохладные залы, прогреваемые дыханием смотрителей, малочисленные посетители, случайно забредшие на вывеску, или такие же, как она, любители спокойствия, без истеричной публики, мечущейся по большим музеям в попытках увидеть как можно больше шедевров в минимальный срок.

Орит предпочитала постоять одна напротив картины какого-нибудь художника, не торопясь осмотреть скульптуры со всех сторон, полюбоваться вблизи разрисованной китайской фаянсовой тарелкой, восхититься изделиями дельфтских кружевниц, удивиться искусному мастерству средневековых оружейников.

Ей нравилось, выйдя из музейной прохлады, предварительно поблагодарив кивком служащую в униформе, усесться, вытянув ноги, в первом попавшемся кафе, желательно с видом на старинный готический собор, временами напоминающий о себе колокольным звоном, или на украшенный изящной решетчатой оградой мостик, под которым весело журчит речушка с величавыми лебедями. Так приятно пробежаться ленивым взглядом по живописной, сохранившей аутентичность еще со Средних веков улочке, разукрашенной балконами, обрамленными висящими лозами цветов, вафельными стенами домов, приткнутых друг к другу, витринами сувенирных магазинчиков, в которых она покупает магнитики с изображением города и подарок для Авивы.

Двери автобуса захлопнулись, выпуская продолжительное шипение воздуха. Водитель подал сигнал левым задним поворотником и почти тронулся, пытаясь вклиниться в поток машин, особенно нетерпеливый в утренние часы. Неизвестно откуда взявшийся смугловатый парнишка в бейсболке, с висящим за спиной рюкзаком, одетый по-студенчески в потертые джинсы, спадающие на кроссовки с небрежно завязанными шнурками, и бутылочного цвета футболку с непонятной надписью на груди, настойчиво постучал кулаком в стекло передней двери автобуса. Орит показалось странным его появление, непонятно откуда студент взялся, словно вышел из стены прилегающего дома. Страшная догадка молнией располосовала сознание, она чуть ли не крикнула водителю не открывай, но открытая дверь проглотила студента, как гигантская акула. Вильнув хвостом, автобус проехал несколько десятков метров, внезапно затормозил, блеснув красными глазницами задних фонарей.

Взрывная волна, смешанная с обжигающим воздухом, накрыла Орит, словно морская волна, наполненная песком, морскими растениями и мелкими рыбешками, перекатилась через голову, забивая глаза и уши, больно толкнула в грудь, почти сбила с ног. Она отшатнулась назад, отступила на шаг, теряя равновесие. Секундную жуткую тишину нарушил истошный женский крик, на одной ноте, как сирена, оповещающая о приближающейся бомбежке. Орит кричала, не слыша себя, на длинном, бесконечном выдохе отчаяния, отталкивая жуткое понимание того, что нормальная жизнь закончилась внезапно, просто так, без всякого предупреждения.

Алон в этот день уехал на работу очень рано. Не включая свет, в брезжащем свете наступающего дня побрился в ванной, что было совсем не трудно. У него никогда не было буйной поросли на щеках, так себе легкий налет юнца, размазал по щекам всегда холодный, даже летом, приятно пахнущий крем, два-три раза прошелся бритвой по коже, сполоснул водой, провел вместо расчески мокрыми пальцами по коротко стриженым волосам. Стараясь не разбудить своих девочек, бесшумно пробрался на кухню, выпил стакан сока, прошел в полутемноте мимо закрытой двери Авивы, обклеенной картинками с изображением героев латинских сериалов (пора уже взрослеть, через месяц исполнится год с начала армейской службы, а до сих пор, приехав домой, первым делом усаживается напротив телевизора у себя в комнате наверстать пропущенные серии), аккуратно прикрыл дверь, дождался замочного щелчка, перепрыгивая через ступеньки, сбежал вниз по лестнице.

Рабочий день начинался рано, а закончиться он должен был очень поздно, по всей видимости, ближе к полуночи. Незадолго до окончания учебы в Технионе Алон создал вместе с компаньоном Шимоном Бронфманом компьютерную компанию. На волне всеобщего технологического бума стартаповские компании возникали словно грибы после дождя. Возглавляли их недавние выпускники университетов, студенты, демобилизованные солдаты, а иногда и вовсе юнцы. Горячими речами, уверениями в гениальности собственных идей и далеко идущими планами они привлекали родителей, знакомых и незнакомых инвесторов, убеждая, что через короткое время разработанная ими программа принесет баснословные прибыли, особенно если удастся продажа известной американской фирме. Такое случалось, но очень редко. Большинство компаний, просуществовав короткое время, разбивались подобно комете, падающей на землю, оставляя за собой длинный хвост долгов.

Идея пришла в голову Алону в супермаркете, пока он стоял минут сорок в очереди к кассе. Как обычно в предпраздничные дни, супермаркет до отказа заполонили покупатели. Сетчатые тележки, набитые доверху товарами, воевали между собой, как танки на поле боя, система охлаждения воздуха с трудом перерабатывала потоки выдыхаемого воздуха, временами вспыхивали перепалки по поводу тебя здесь не было. Вот тогда Алону пришла мысль: если покупатель подойдет к кассе уже с итоговой сумой на дисплее мини-компьютера на ручке коляски, отпадет надобность вновь пересчитывать товар, останется только оплатить в кассе или через интернет. Никаких очередей, потраченного времени и нервов.

Алон вынашивал идею несколько недель, пока не поделился с выходцем из России, соседом по комнате в Технионе. Семен-Шимон Бронфман, в прошлом солдат-одиночка, абсолютный рекордсмен среди студентов по количеству часов, проведенных в горизонтальном положении. Соизволив открыть глаза, Шимон уселся в кровати, выслушал друга, затем, задумчиво почесывая промежность, глубокомысленно изрек: «Прощай, сон».

Идея требовала первоначального вложения капитала: арендовать помещение, нанять человека, который займется организационными делами, найти адвоката, специалиста по оформлению патентов и подписанию договоров.

Первоначальный взнос прислал из России отец Таль-Анатолий Введенский, туманно намекнув, что деньги он взял в долг, со временем долг необходимо погасить, но сроки возврата не указал.

Встреча с потенциальными инвесторами из Германии продолжалась больше двух часов. Вначале Алон в юмористических тонах описал момент, когда он, стоя в очереди в супермаркете, едва не наделал в штаны, поскольку выход из очереди означал потерю шанса добраться до кассы. Тогда-то он впервые задумался над альтернативой длинным очередям, показал на таблице временной график разработки концепции совместно с Шимоном, сформулировал основные принципы и перспективы программы, подчеркнул преимущества инновации по сравнению с вероятными конкурентами. Презентация подходила к заключительной стадии, когда в дверь комнаты с плачущим выражением лица осторожно постучала Милка, бессменная секретарша компании со дня ее основания.

Тирасполь, Молдавия. 1973 год

Галина и Михаил Партош

Эмиграционная волна из России в начале восьмидесятых годов, или как ее называют на иврите «алия», выбросила на израильский берег семью Партош – Михаила и Галину из молдавского города Тирасполя.

Михаил вообще не хотел уезжать из родимой Молдавии. Средних лет мужчина с рано проявившейся лысиной и слегка набухшими веками, родился незадолго до окончания войны в рабочем лагере в районе Аккермана, расположенного на берегу Днестровского лимана. Родители Михаила, чудом пережив нечеловеческие условия за колючей проволокой, постоянно болели, уделяя мальчику минимум внимания, отчего тот рос как бы сам по себе. В детстве Миша пострадал в автомобильной аварии, ему раздробило стопу на левой ноге. После ряда неудачных операций вначале он передвигался с помощью костылей, с годами осталась только легкая хромота и ноющие боли в сырую погоду.

Далекая жаркая страна, постоянно мелькающая в телевизионных новостях и периодической печати в статусе агрессора, казалась ему совершенно ненужным приключением в налаженной жизни, но Галя настояла на своем. Жена выглядела намного моложе своих лет, ростом немного ниже среднего, пышная грудь достойно украшала стройную девичью фигуру, не испорченную родами. Двумя годами раньше ее старшая сестра Берта с мужем и двумя детьми уехали в Израиль, письма от них приходили редко, связь в основном поддерживали по телефону. Для этого примерно раз в месяц-полтора Галя с Михаилом специально ездили в Одессу, где на главпочтамте заказывали пятиминутный разговор. Неприятный момент наступал, когда из динамиков на весь зал разносился громкий вызов: «Израиль, пятая кабина». Под любопытными взглядами многочисленных клиентов, ожидающих своей очереди в другие, но российские города, торопливо проходили в душную кабину, через шумы и потрескивания успевали задать несколько бестолковых вопросов, понимая, что линия прослушивается. Закончив разговор, поспешно покидали кабинку, не глядя по сторонам, выйдя из здания, с облегчением вливались в толпы прохожих на улице Садовой.

Больше всего Галю поразил факт, что сестра с ее бестолковым мужем, не успев приземлиться на землю обетованную, получили трехкомнатную квартиру от неизвестного амидара, национальной жилищной компании, а еще через год купили машину, и не просто машину, а американскую марки «Форд» бутылочного цвета. Берта прислала цветную фотографию, на которой она, окруженная семьей, гордо опирается на капот автомобиля на фоне окон своей квартиры. Так следовало из надписи на обратной стороне фотографии. У сестры в семье лишние деньги никогда не водились, в свое время они с мужем с трудом купили в рассрочку холодильник и телевизор, жили довольно скромно. Как вдруг смогли купить машину? Там деньги, что, с неба сыплются?

Семейную жизнь Миши и Гали омрачала серьезная проблема: они были женаты больше пяти лет, но детских голосов в доме не было слышно. Многочисленные попытки, анализы, лекарства, затраты на специалистов не помогли, никто не мог толком понять и объяснить причину Галиного бесплодия. А тут сестра написала, что в Израиле медицина на высоком уровне, не так давно она познакомилась с женщиной, тоже из России, которая двадцать лет не могла родить, а на Святой земле уже через год после приезда разродилась двойней.

Мишины попытки сопротивления не могли противостоять подобному доводу.

– Решай, я или развод, я здесь не останусь среди молдаван, которые только и ждут, чтобы ворваться в дом и ограбить. Сам посмотри, что вокруг делается, – Галя убеждала мужа в сотый раз. – Какое будущее ждет нас в этой стране, в магазинах пусто, товары надо доставать по блату. Вон друг твой, Петя, заведующий скобяным магазином, загремел на три года в тюрьму. Спрашивается, за что?

Галина по ночам жарко нашептывала мужу, будоражила, не давая спать, под утро он видел ее маслиновые глаза, чем-то напоминающие взгляд овец на картинах Шагала, противостоять которым обалдевший от женской ласки Михаил не мог. Он с ужасом представлял, что случится с ним, если Галя бросит его ради другого мужчины или «исторической родины», ведь ему так хорошо с ней. По утрам он уходил на работу невыспавшийся, на окружающее смотрел через пелену, наползающую на глаза, на вопросы сотрудников отвечал невпопад. И в одну из таких ночей Миша сдался, но в душе он тайно надеялся, что семья получит отказ на выезд.

Положение усугублялось неразрешимой проблемой: что делать с родителями Михаила, живущими вместе с ними, – больным, нетранспортабельным, разбитым параличом отцом и полусогнутой, сморщенной матерью, у которой в году было больше ночей, чем дней. Поговорить с ней не представлялось возможным, она периодически впадала в депрессию, вспоминая остальных членов семьи, расстрелянных румынами или немцами в сорок первом году. В дни очередного приступа женщина часами сидела у входа в дом, без конца раскачивалась на стуле и разговаривала с призраками, напоминающими о себе слышными только ей голосами. Временами в порывах экзальтации женщина поднимала голос почти до крика и начинала бить себя кулаками по голове и царапать лицо до крови. Дежурный врач скорой помощи сделал матери успокаивающий укол – временное решение проблемы.

Две недели перед отъездом прошли в лихорадочных сборах. Одинокая пожилая молдаванка Мирела согласилась переехать к родителям, ухаживать за стариками, пока, уверял Миша, вначале он устроится на новом месте, а потом обязательно вернется и заберет с собой родителей, через год, не больше.

Молдаванка деловито пересчитала деньги, отложенные в сберкассе плюс вырученные наличные от продажи чешских полок, кухонного комбайна и велосипеда.

– Вы не волнуйтесь, присмотрю я за вашими родителями, как за своими, – обещала Мирела, не отрываясь от тарелки с мамалыгой. – Как доберетесь, пошлите свой адрес, я вам обязательно напишу. Не забудьте вовремя деньги посылать, в Израѝле, говорят, все богатые, – не то ехидно, не то завистливо добавила женщина.

Миша не знал, что сказать на прощание отцу и матери. Своим разбитым, раздвоенным сердцем он понимал, вряд ли ему удастся еще когда-нибудь увидеть родителей.

– Я скоро вернусь и заберу вас, только на работу устроюсь, обещаю, – он старался говорить убедительным голосом. – А пока Мирела поживет с вами, деньги я оставил, на первое время хватит, постараюсь посылать… – он продолжал бормотать, посылая слова в безответную пустоту.

Такова человеческая натура: всегда легче обманывать самого себя, чем других.

Миша вышел во двор покурить, так и не поняв, слышал ли его отец, неподвижно лежавший на кровати, и мать, глядевшая в прошлое отсутствующим взглядом.

Москва. 1972 год

Анатолий Введенский

Для Анатолия Введенского беззаботная жизнь закончилась в девятнадцатый день рождения. Отца прямо из-за праздничного стола увели люди в штатском, предварительно перевернув всю квартиру в поисках денег, ценных бумаг и драгоценностей. Тогда юноша впервые услышал, что он сын «расхитителя государственной собственности». Постановлением суда Матвея Ивановича Введенского за «особо крупные хищения государственного имущества», отменив смертную казнь, этапировали на урановые рудники в Сибирь, откуда шанс вернуться живым равнялся нулю.

Мать, Надежда Петровна, живущая все годы в достатке, неожиданно осталась одна с сыном. После ареста мужа она долго не могла прийти в себя, целыми днями крутилась по квартире, перебирала вещи, разговаривала сама с собой. Сквозь сон Анатолий слышал, как она переходит из комнаты в комнату, двигает мебель (позднее он узнал о существовании тайников в квартире).

Надежда Введенская, оригинальная в повседневной жизни особа, но не благодаря неординарному уму, необычной внешности или умению обращаться с людьми. Если говорить о переселении душ или реинкарнации, несомненно, в предыдущем круге существования Надежда обитала среди представительниц эфемерной формы жизни, а именно фей, порхающих, словно бабочки над цветами, утоляющих жажду утренней росой, а в свободное от тяжелой работы время распевала песни для эльфов.

– Спустись на землю, Наденька, – не раз упрашивала девушку мать, наблюдая за светловолосым, в кудряшках, спадающих на нежное личико, чадом, мечтательно водящим пальцем по странице со стихами, – все твои сверстницы уже давно повыходили замуж, а ты все витаешь в облаках.

Единственная дочь и не помышляла об ухажерах. С трудом окончив курсы медсестер, на работу не пошла, мотивировав приготовление клизм как явление, не соответствующее ее духовным запросам.

– Так для чего же ты училась? Мы годами тебе помогали, чтобы профессия была подходящая. Поработай хотя бы пару лет, наберись опыта, а потом на врача пойдешь учиться, – уговаривала мать, придавая голосу умоляюще-плачущую интонацию, пытаясь стащить Наденьку с заоблачных высот.

Неожиданное знакомство, а за ним сватовство и поспешная свадьба с Матвеем Введенским устраивали всех, в первую очередь родителей Нади, передавших фею в хорошие руки. Введенский женился по деловому расчету: заведующему торговой базой, члену партии на ответственной должности требовалась жена, камуфляж – появиться на торжественном вечере солидной семейной парой, съездить на курорт для привилегированных особ примерным семьянином, сходить в гости к нужным людям, с которыми, пока жены болтали на кухне, заключались негласные сделки. Кроме того, под удобным предлогом «мне надо посоветоваться с женой» всегда можно уклониться от немедленного обязательства. Другая немаловажная причина: Матвей Иванович развязал четвертый десяток, пора позаботиться о наследнике, а иначе для кого накапливаются громадные суммы денег?

Семейная жизнь проходила тихо и спокойно. Надя никогда не вникала в дела мужа, мало интересовалась происходящим вокруг, даже рождение сына не поколебало уровень ее душевного спокойствия. Матвей нанял для ухода за мальчиком няньку, пожилую улыбчивую женщину, приехавшую в столицу на заработки из Белоруссии. После рождения сына он удачно обменял двухкомнатную квартиру на четырехкомнатную в десяти минутах от Старого Арбата. За обмен пришлось доплатить солидную сумму спившемуся полковнику в отставке. Новорожденному и няньке выделили отдельную комнату, чтобы не портить хозяйке настроение.

После ареста главы семейства вначале Надя с сыном кое-как перебивалась благодаря надежно спрятанным драгоценностям, которые она сбывала через знакомого продавца в комиссионном магазине.

Слухи об аресте Введенского распространились довольно быстро. Спустя несколько дней к Толе подошел соседский парень на два года старше, переболевший в детстве полиомиелитом, по прозвищу Хромой.

– Папашу твоего, слышал, легавые заграбастали, вряд ли он скоро домой вернется. – Хромой криво улыбнулся и ткнул в Толину грудь указательным пальцем: – А жаль, хороший был человек. Вон мне недавно туфли новые подарил, со шпицем.

Хромой, приподняв брючины, продемонстрировал черные туфли, одна с более толстой подошвой.

– Матвей Иванович как-то намекнул, чтобы я о тебе позаботился в случае «прокола». Мамаша твоя, так он сказал, на землю спустилась в последний раз во время родов, да и то на короткий срок.

Толя недоверчиво посмотрел на Хромого. Какая связь могла быть между ними: отец – солидного вида мужчина, никогда не выходил из дому без пиджака, в отглаженной рубашке с галстуком даже в жаркие летние дни, и кое-как одетый парень в окружении блатных на вид парней, перемешивающих речь с матом и нагло пристающих к девушкам.

Связь была.

Матвей Иванович Введенский, своевременно сунув кому надо взятку, получил заведование обувным складом, где быстро сориентировался и понял, что золотые рудники находятся не только в Алтайском крае. Тысячи пар обуви: ботинки, туфли, кеды, сандалии, сапоги – поступали на склад, приходовались по накладным, которые затем передавались в бухгалтерию. Товар сортировался, загружался в грузовики и развозился в соседние области и по местным торговым пунктам – в магазины, универсамы, ларьки на рынках, колхозные сельпо.

Введенский наладил деловые контакты с обувными фабриками и артелями, которые начали поставлять партии товаров по фальшивым накладным в обход бухгалтерии. Оприходованная за наличный расчет продукция затем сбрасывалась в торговые точки, в основном на рынки, где кассу не пробивали.

На данном этапе наступала очередь Хромого, который вместе с подельниками обходил торговые точки, снимал с продавцов положенный навар, а если кто пытался увильнуть, то наказывали жестко: поджигали ларек, забирали товар, подрезали ножом, могли и убить. Отказников было мало, может быть, потому, что заработка хватало на всех. Товар расходился быстро, случайным ревизорам было невозможно определить истинные запасы обуви.

Импортная обувь, поступающая в основном из соцстран, расходилась, минуя магазины, по рукам спекулянтов, те в свою очередь толкали изделия на барахолках по тройной цене.

Москва – Ленинград. 1971 год

Яйцо Фаберже и Матвей Введенский

Погорел Матвей Иванович на страсти, именуемой любовью к яйцам. Не к куриным, гусиным и прочим порождениям пернатых и другой живности, а к яйцам известного мэтра ювелирного искусства Карла Фаберже. В детстве отец отвел Матвея в Кремлевский музей, где за стеклом витрины он увидел работы фирмы Фаберже – истинные шедевры ювелирного творчества, отделанные драгоценными металлами и алмазами, покрытые рисунками, удивляющие утонченной фантазией. Внутри каждого яйца скрывался сюрприз – модель яхты, памятник царю или миниатюрный мольберт в виде вензеля. С тех пор мечта завладеть хотя бы одним таким произведением искусства не оставляла воображение Матвея.

За деньги можно купить многое, при больших деньгах возможности практически не ограничены. Матвей быстро стал подпольным миллионером, но в СССР это приравнивалось к статусу инженера, живущего в коммунальной квартире вместе с женой, двумя детьми и тещей на одну зарплату. Толстые пачки денег немыслимо было положить на счет в банке, превратить в валюту, стать владельцем частного автомобиля, купить акции, прибрести трехэтажную виллу, съездить на заграничный курорт.

«С моей головой надо жить за границей, а не прятаться, как мышь в норе», – не раз сетовал Введенский, когда они с женой отдыхали по путевкам в Крыму, в санатории для работников торгового сектора. Только на отдыхе, подальше от знакомых, Матвей мог позволить себе расслабиться: сходить в роскошный ресторан, заказать бутылку самого дорогого коньяка, купить Надежде брильянтовое колечко, которое по возвращении домой обычно пряталось в один из многочисленных тайников.

В конце лета Матвею Ивановичу позвонил Станислав Саранов, давний знакомый, любитель антиквариата, с которым они сговорились встретиться в многолюдном парке во избежание любопытных глаз.

Мужчины обменялись обычными приветствиями, после чего Саранов перешел к делу.

– Матвей, помнишь Никиту Мартова, перекупщика? На днях он вернулся из Питера, привез оттуда мелочь – пару статуэток в стиле барокко, брошки грошовые, по его утверждению, вынесенные из запасников Эрмитажа, но я не сильно ему верю, иногда врет, как Мюнхгаузен. Каждая вещица у него оригинал со стола царского, икона самого Рублева, а картина непременно кисти Репина. Я посмотрел товар, но ничего не взял, обыкновенная дешевка. Он состроил обиженную физиономию, видно ожидал, что я раскрою карман пошире. Попрощался с ним, собрался уходить, как он мне сует фотографию. Я взял ее в руки, смотрю, на снимке вещица очень интересная, похожа на работу известного мастера, сразу видно – первоклассная, вензеля из цветного металла, эмалевые миниатюры.

«Это что за штучка?» – осторожненько спрашиваю, не выдавая интересу.

«Яйцо Фаберже, самое настоящее, сделано по заказу императрицы, жены Николая Второго. Практически было готово перед самой революцией, но в руки царские не попало. Мастер, некий Василий Зубов, миниатюрист, не успел вернуть яйцо хозяину, Карлу Фаберже. Известно, что тот поспешно сбежал вскоре после революции в Швейцарию».

«А тебе откуда известны такие подробности?»

Никита гордо выпятил грудь и многозначительно добавил: «От владельца».

«Владелец кто, выкладывай».

В моем голосе явно проявились нетерпение, куда подевалась моя сдержанность, ты, Матвей, меня, конечно, поймешь. Сам знаешь, днем с огнем не найти такую редкость. Нажал я на него, обещал солидные комиссионные, представь себе: яйцо Фаберже находится у дочки этого самого Зубова в Ленинграде. Женщина она уже немолодая, деньги ей нужны, но не в России.

Матвей вопросительно поднял брови.

– Что ты имеешь в виду?

– У нее во время войны единственный сын пропал на фронте. Она его почти тридцать лет разыскивала, а он, оказывается, жив и здоров, проживает в Западной Германии, женился вроде бы на немке, дети имеются, трое. Как он оказался там, покрыто тайной. Она подала прошение на переезд к нему, надеется получить разрешение по гуманитарным обстоятельствам. Вывести такой антиквариат за границу не представляется возможным, как ты понимаешь.

– А каким образом, она сына разыскала?

– Через Красный Крест.

Матвей помолчал, затем спросил:

– Сколько она хочет за игрушку?

Саранов назвал сумму.

За такие деньги можно было купить пару «Жигулей» и кооперативную квартиру в придачу. Но, с другой стороны, с грудами денег делать было нечего, разве печку растапливать вместо дров или спустить в унитаз.

В ближайший выходной Матвей в сопровождении Саранова и Никиты Мартова отправился на служебной «Волге» в Ленинград. В дороге говорил в основном Никита, который в предвкушении солидных комиссионных пребывал в хорошем настроении. Перекупщик знал массу историй, связанных с покупкой и перепродажей настоящего и липового антиквариата.

– Как бы мы жили, если бы не было лопухов с деньгами, – захлебывался от смеха Мартов, раскинув грузную тушу на заднем сиденье автомобиля.

Фарцовщик с детства страдал ожирением, никакие попытки родителей и жены, которая неоднократно угрожала его бросить, если он не сядет на диету, ни к чему не привели. По этой причине Никита делал частые паузы, дожидаясь притока кислорода в легкие, отдышавшись, продолжил повествование:

– Как-то раз зашел я к своему соседу по лестничной площадке, милый такой старичок, реабилитированный, всегда держится с достоинством, не скажешь, что десять лет отпахал в лагерях. Он мне показывает часы настольные, немецкого производства, оформленные во французском стиле, цветочный материал по всей длине, сантиметров тридцать высоты, ножки вычурные, сверху статуэтка младенца. Короче, фуфло, вероятно, трофей, привезенный из Германии после войны, тогда такое барахло привозили тоннами. Сосед меня спрашивает, сколько можно получить за хреновину. Я пожал плечами, хотел сказать, что цена этим часам два гроша, поскольку механизм поломанный, цветы, когда-то красные, явно просят свежей крови, ржавчина по позолоченным ножкам пробежала, словно трава сорная, но жалко стало старика, живет на пенсию один с дворняжкой. Ладно, говорю, выясню, через пару дней зайду. Взял эти часы и пошел к другу моему, вы же его знаете, мастеру на все руки, Петьке Сокольскому.

Саранов согласно кивнул головой. Сокольский был ему хорошо знаком, талантливый мастеровой мог любую вещицу, будь то электрогрелка, радиоприемник, наручные часы или аппарат для измерения кровяного давления, починить в кратчайший срок. Денег за ремонт мастеровой брал копеечные, а если вещь попадалась замысловатая, требовала смекалки, придумки, оригинального решения, особых частей, которые нужно было доставать или самому сварганить, в таких случаях Петька вообще отказывался от вознаграждения, удовлетворенным выражением лица показывая, что не в деньгах счастье.

– Петька внимательно осмотрел часы, открыл заднюю крышку, оттуда песочком посыпалась ржавая труха, хмыкнул, покачал головой, велел прийти через неделю. Появившись в срок, я не поверил своим глазам: часы тикали, цветы прибрели оригинальный цвет, младенец, как оказалось, сидит на земном шаре. Обычно я не спрашиваю, как и что, но тут не удержался. Петька объяснил, что вместо старого немецкого механизма поставил новый, от часов «Маяк», материал вырезал из матерчатых обоев, которые нашел на свалке, медь почистил обыкновенным песочком, прошелся бронзовой краской по ржавчине, немного смекалки, подклеил тут, почистил там. Денег Сокольский взял двадцатку плюс бутылка водки, которую мы тут же избавили от возможности превратиться со временем в историческую ценность. Не успел я пройти два квартала, как напоролся на широко известную в круге «гурманов» Анютку Серову.

Теперь уже Матвей и Станислав одновременно заулыбались.

Кто в городе не знал пышную, расползающуюся в разные стороны, как убегающее из кастрюли тесто, женщину с толстыми плотоядными губами, густо покрытыми яркой губной помадой, что придавало их владелице вид клоуна. На голове у Анюты красовались тщательно завитые в отдельные пружинки редкого посева волосы, под которыми маскировался необычайно деловой ум. Анюта Серова владела тем самым кратчайшим путем к сердцу мужчин в должности главной поварихи в общественной столовой, где обедали группы туристов, командировочные и просто любители поесть быстро, сытно и, самое главное, дешево. Возле столовой, словно бездомные собаки, всегда крутились привлекаемые аппетитными запахами студенты, успевшие растратить стипендию в короткий срок, рабочие, посеявшие деньги сразу после обмывки зарплаты, приезжие, которых обокрали в дороге, пьяницы, согласные на корочку хлеба в виде закуски.

Анюта Серова была слаба на передок, женщина, согласно народной молве, дня не могла прожить без мужика. Под пышной грудью поварихи скрывалось любвеобильное сердце, способное любить, но только на короткий срок. Высмотрев в толпе голодных очередную жертву, Анюта заводила мужчину в сытый рай с заднего входа, закармливала до одурения, не забывая подлить стаканчик-другой водки. В конце рабочего дня она приводила счастливчика к себе домой, оставляла жить на обильных харчах несколько дней, самое большее на неделю, после чего бесцеремонно выбрасывала выжатого, покачивающегося на дрожащих ногах, словно ощипанный петух, отверженного любовника в сопровождении мятой трехрублевки для поддержания тонуса на ближайшее время. В тот же день Анюта вылавливала у дверей столовой новую жертву.

Никита продолжил свой рассказ, обмахиваясь соломенной шляпой как веером.

– Анюта, завидев коробку в моих руках, необычайно живо заинтересовалась содержанием. Ну, я так небрежно отвечаю на расспросы, часы, мол, немецкие, графа Клодта фон Югенсбурга, лично подаренные ему царем.

– Покажи товар, – сказала повариха неожиданно требовательным голосом.

– С каких пор ты антиквариатом интересуешься?

– Мне подарочек требуется особенный, чтобы впечатление произвести. Жорик мой, он из интеллигентов, умный жуть, как начинает говорить, ни хрена не понятно, матюгается словами иностранными, по квартире расхаживает в трусах, но при галстуке поверх майки, на вид дохляк, зато в постели, словно верблюд в пустыне, имеет меня сутками без еды и воды.

Круглые глаза Анюты покрылись дымовой завесой, прямо как при корабельном маневре. Плотоядная медуза пухлыми пальцами схватила меня за рукав.

– Боюсь, Никита, бросит он меня, втюрилась я, дура такая, в профессора. День рождения у Жорика завтра, поэтому мне подарок нужен особенный, не дешевка какая-нибудь.

– Ей-богу, не могу, Анюта, я уже обещал часы одному клиенту, между нами говоря, скупердяй жуткий, словно Плюшкин, торгуется за каждую копейку.

– Ты меня не первый день знаешь. За ценой не постою, говори сколько…

Я закатил глаза, словно дилемма передо мной не меньше чем открытие новой звезды. В общем, повариха уплатила, не торгуясь, триста рублей.

В машине воцарилась тишина, каждый из пассажиров переваривал в уме заработок.

– Неплохой навар, – заключил Станислав, – непонятно, с чего вдруг она так раскошелилась.

Никита широко улыбнулся и нахлобучил шляпу на голову.

– Ларчик просто открывается. За день до нашей встречи, пока Анюта варила борщи, я поймал этого самого Жорика, чистой воды проходимец с видом ученого из института сортирных дел, сунул верблюду поллитровку и червонец для укрепления знаний по «Капиталу».

В Ленинград троица приехала под вечер, заночевали в гостинице, а с утра пораньше отправились по оговоренному адресу.

Матвей почти не спал всю ночь, крутился в кровати, обдумывая варианты. Денег хватало с избытком, проблема состояла в пересылке крупной суммы за границу. По обвинению в валютных махинациях можно было сесть в тюрьму даже за один доллар, а в данном случае речь шла о больших деньгах. Потребуется большая осторожность, никому нельзя доверять, даже жене.

Валентина Зубова, владелица тайного сокровища, проживала в стандартной коммунальной квартире их четырех комнат, в которой, кроме нее, теснились еще две семьи. До революции квартира принадлежала ее отцу, Василию Зубову. Мастер более десяти лет работал под руководством Генрика Вигстрёма, главного художника-миниатюриста фирмы Фаберже.

Жизнь прошлась по Валентине колесом времени, впиваясь в тело беспощадными шипами, до крови. Сразу после революции в квартиру подселили две рабочих семьи. Молодой муж, исчезнув в Гражданскую, оставил ее с животом, в тридцать седьмом году она попала под чистку, шестнадцатилетнего сына воспитывала тетка. В сорок первом году Василий, названый в честь деда, ушел на фронт и, согласно официальному извещению, «пропал без вести». Реабилитированная в пятьдесят четвертом году Валентина годами пыталась выяснить судьбу сына в надежде, что тот остался в живых, пока не получила радостную весть.

Трое мужчин и седоволосая женщина сидели в маленькой комнате, обставленной простенькой мебелью, если не считать массивного стула с позолоченными кривыми ножками, вырезные подлокотники завершали змеиные головы, высокую спинку украшал цветной, с поблекшими от времени красками герб, обрамленный в яйцевидную рамку, гармонирующую с пурпуровой обивкой.

– Стул-то откуда? – кивнул Станислав, не пытаясь скрыть профессионального интереса.

– Точно сказать не могу, – безразлично ответила хозяйка, – вроде бы вынесли из Эрмитажа во времена Керенского. Пока я в лагерях срок мотала, тут один работяга жил, папаша его служил матросом, когда Дворец захватили.

Саранов порывался задать еще пару вопросов, но, уловив недовольный взгляд Матвея, кивнул Никите.

– Мы бы хотели посмотреть предмет искусства, – сказал Никита, нажимая на два последних слова и стараясь всем своим видом показать серьезность разговора. – Валентина Васильевна, фотографии, как вы понимаете, недостаточно. Я вам клиента привел солидного, не каждый день выпадает такая удача стать свидетелем поистине крупной сделки.

– Мне нужны гарантии, что деньги попадут к моему сыну в Западной Германии. Пока он мне не сообщит, что получил перевод, предмет, – также выделяя голосом слово, сказала Зубова, – предмет останется у меня.

Старая дама говорила тихим голосом из опасения, что соседи подслушивают, наверняка уже шушукаются на кухне по поводу гостей у Зубовой.

Матвей доверительно наклонился в ней:

– Послушайте, Валентина Васильевна, не поймите меня неправильно, вы слышали про «Фальшберже»? Нет? Я вам объясню. Во всем мире подделывают шедевры Фаберже, их начали, причем не безуспешно, подделывать еще при жизни ювелира, тем более в наше время, когда за произведения мастера можно получить… – Матвей уловил предостерегающий взгляд Станислава, – скажем, довольно большие деньги. Известны случаи, когда самые известные в мире музеи покупали фальшивки, я уже не говорю про анекдотичный случай, когда французская национальная Академия купила фальсификацию некоего одесского умельца. Станислав Алексеевич – известнейший искусствовед и среди коллекционеров авторитет по антиквариату, без его заключения не покупается и не продается ни одна мало-мальски стоящая вещь. Несмотря на свою занятость, он сделал мне одолжение – согласился поехать в такую даль.

Валентина покачала головой, по ее лицу прокатились волны сомнения, она нервно теребила пальцы. Наконец, приняв решение, встала.

– Ладно, подождите, я сейчас вернусь.

Прошло минут десять, в течение которых Станислав деловито осматривал со всех сторон старинное кресло, Матвей вяло листал потрепанный журнал «Работница» с несколькими выдранными страницами, а Никита энергично жевал печенье, припасенное в дорогу.

Зубова вернулась с небольшой коробкой в руках, бережно развернула пожелтевшую упаковку из старых газет, осторожно вынула предмет и бережно поставила на стол.

Матвей увидел фигуру яйцевидной формы, сантиметров десять высоты. Поверхность яйца, словно меридианы на глобусе, пересекали золотые полосы, между которыми красовались миниатюры, разрисованные на белой опаловой эмали. Яйцо опиралось на серебряный треножник, одна из опор расширялась в изображение двуглавого орла с распростертыми крыльями.

У Матвея захватило дух, то же самое почувствовали остальные, перед ними, несомненно, предстало подлинное произведение искусства. Фаберже во всей красоте.

Станислав присел на корточки, осмотрел раритет со всех сторон, достал из кармана пиджака увеличительное стекло, посмотреть на нижнюю часть предмета. На ноге орла он разглядел миниатюрную табличку с выгравированными инициалами HW – Henrik Wigström. Все яйца Фаберже по задумке мастера скрывают в себе сюрприз, данное тоже не стало исключением. Валентина нажала на невидимую точку, потайной замок щелкнул, верхняя половина плавно поднялась. Ошеломленным взорам зрителей открылась миниатюрная золотая скульптура – четыре крошечные фигурки девушек держатся за руки, образуя круг.

– Подарок предназначался для дочек царя Николая Второго, Ольги, Татьяны, Анастасии и Марии, заказала его жена царя Александра Федоровна, царство им небесное.

К удивлению присутствующих, Валентина несколько раз перекрестилась.

– В нашей семье про царскую семью всегда говорили с большим уважением. Отец мой как-то сказал, что Карл Густавович учил мастеров выполнять работу с любовью, вкладывать душу, только так можно добиться совершенства в работе ювелира. Если работа выполнена лишь ради мастерства и показухи, она не стоит выеденного яйца.

– Красивая парафраза, – задумчиво отозвался Никита, плотоядно поглядывая на предмет искусства. – Вы не расскажете, каким путем оно у вас оказалось, так сказать, в небольших подробностях?

– Рассказывать-то и особенно нечего. Незадолго до смутных событий семнадцатого года, отец мой, Василий Зубов, получил очередной заказ от Фаберже – разрисовать пасхальное яйцо по заказу императрицы, по какому поводу – точно не скажу. Отец успел нарисовать почти все миниатюры, но тут начались бурные события, фирму Фаберже закрыли, сам хозяин уехал за границу, а мастерская, в которой создавались шедевры, – в голосе Валентины прозвучали презрительные нотки, – превратилась в артель. Во всеобщей суматохе Генрик Вигстрём, главный мастер, даже не вспомнил про заказ. Когда папа спросил его, что делать с неоконченной работой, тот махнул рукой: оставь у себя, пока ситуация прояснится. К нам в дом несколько раз наведывались посланники от разных комитетов, не то комиссары, не то чекисты, все допрашивали, знает ли отец, куда подевались несколько работ, у них не совпадало количество заказов с записями в книгах. Когда все поутихло, отец тайком, по ночам, дорисовал несколько миниатюр по имеющимся эскизам, утвержденным самим Фаберже.

Матвей почувствовал неудержимое желание завладеть шедевром, вот он прямо перед ним, на расстоянии вытянутой руки. Он готов немедленно заплатить любую сумму, сумасшедшие деньги за обладание уникальным шедевром. С этой минуты его будет преследовать только одна мысль – стать единственным хозяином произведения искусства с четырьмя танцующими девушками.

Москва. 1972 год

Анатолий и Золушка

Бывших одноклассников и ровесников Анатолия начали призывать в армию, но Введенский-младший после медкомиссии получил «белый билет». В детстве он болел инфекционной болезнью, не то воспалением легких, не то ангиной, температура поднялась до сорока и выше. В больнице дежурный врач дал указание сделать больному инъекцию пенициллина. Последствия укола отказались катастрофическими: в считанные минуты все тело мальчика покрылось красной сыпью, он начал задыхаться, руки и ноги скрутило спазмами. К счастью, срочно вызванный заведующий детским отделением моментально установил анамнез: анафилактический шок на почве аллергии к лекарству. Толю срочно перевели в отделение детской реанимации, где интенсивным лечением спасли ему жизнь. Кроме пенициллина, у него обнаружили повышенную чувствительность еще к ряду аллергенов – пыли, пыльце растений и некоторым продуктам.

Хромой взял шефство над Анатолием. Спустя несколько дней после разговора во дворе они направилась на Измайловский рынок. Между магазинчиками, ларьками и торговыми точками, официально продающими галантерейные товары, сигареты и алкогольные напитки по государственной цене, втиснулась барахолка, где множество людей торговали домашними поделками: вязаными кофтами, носками, фуражками, деревянными фигурками, матрешками, шкатулками, картинами с лебедями и пейзажами диковинных гор с дымящимися вулканами, подержанными электротоварами, потрепанными книгами, мелкой домашней утварью, кастрюлями, мясорубками, тарелками всевозможных размеров и прочей дребеденью.

– Не отставай! – приказал Хромой, штопором уверенно ввинчиваясь в шумную, взбудораженную толпу.

Несмотря на хромоту, предводитель быстро и ловко пробирался в толкучке, расталкивая живые помехи, перекидывался приветствиями и шуточками со знакомыми, одновременно подавая условные знаки разбросанным по всему рынку парням. Словно паук, он уверенно проверял зыбкую сеть: все ли подданные на месте?

Из магазина с вывеской, украшенной изображением кота в сапогах и надписью «Обувной центр», выскочил коренастый мужчина кавказской внешности с маленькими усиками под солидным носом и в фуражке с большим козырьком, прозванной в народе «аэродромом». Кавказец схватил Хромого за руку и громко потребовал возврата какого-то долга, перемешивая мат с недвусмысленными угрозами расквитаться по понятиям.

Хромой выслушивал угрозы усатого с невозмутимым видом, несколько раз кивнул в знак согласия, тщетно пытался вставить несколько фраз, не слышных из-за воплей кавказца. Он развел руками, показывая бессилие перед натиском одностороннего диалога, сунул два пальца в рот и коротко свистнул. Из окружившей спорщиков толпы выскользнул худенький парнишка в кепке, надвинутой чуть ли не на нос, и на глазах остолбеневшей толпы несколько раз воткнул длинное тонкое, как спица, лезвие ножа кавказцу в спину.

Усатый широко открыл глаза, из уголка приоткрытого рта полилась красная струйка, он опустился на колени и повалился на бок, придавливая телом нож, брошенный парнишкой, которого и след простыл. После секундного молчания толпа взорвалась бурей возгласов, несколько свидетелей произошедшего подбежали к раненому, другие поспешно покинули арену, расталкивая встречный поток любопытных, привлеченных криками.

Хромой кивком приказал Толе сматываться.

– Следуй за мной на расстоянии, понял?

Прошагав некоторое расстояние, он нырнул в подземный переход, на другой стороне улицы пересек покрытый брусчаткой двор, вошел в средний подъезд и позвонил в квартиру на втором этаже. В ответ на условный звонок дверь открыла женщина лет сорока, одетая в поношенный махровый халат бывшего синего цвета. Она впустила приятелей в прихожую, увешанную одеждой на все сезоны.

– Ну что снова натворил? – набросилась хозяйка на Хромого. – Задницу, небось, прибежал спасать? Как что, сразу под крылышко тети Клавы. – Женщина косо посмотрела на Толю: – Кого в этот раз привел?

Послышался дверной звонок. Клава вопросительно посмотрела на Хромого, тот в ответ недоуменно пожал плечами.

Хозяйка взглянула в зрачок, сразу после этого провернула ключ, впуская худенького паренька, которого Толя видел раньше на рынке с ножом.

Парнишка весело ухмыльнулся:

– Общий привет, господа и дамы, вы, прямо как в «Ревизоре», замерли в тупом молчании. Спешу сообщить, ревизора не будет, застрял, милостивые господа, в общественном сортире, поскольку дебет и кредит туалетной бумаги, нарезанной из газетных передовиц, не совпадает.

– Заткнись, Золушка, и так до смерти напугала, – недовольно выругался Хромой. – Тебя кто просил пером размахивать, терпения не хватило? Теперь придется в подполье уходить, а у меня вон сколько дел незаконченных, с одним только Клином надо счета свести.

Паренек снял кепку, под которой удивленному взору Анатолия открылось симпатичное девичье лицо с короткой «под мальчика» стрижкой.

– Брось молотить, – отмахнулась Золушка, с любопытством рассматривая Толю, – лучше познакомь с приятелем. Кто таков и каким ветром прибился к нашим берегам?

На следующий день Анатолий проснулся с пересохшим ртом, головной болью и смутными воспоминаниями о прошедшем вечере, который продолжился с прибытием в квартиру дополнительных гостей, дружного выпивона под громкие звуки радиолы, на которой со скоростью 33 оборота в минуту крутились по очереди пластинки с романсами Вертинского, Майя Кристалинская шептала о нежности, Муслим Магомаев пел «Come prima più di prima t’amerò». Притушив свет темной тряпкой, наброшенной на люстру, парочки разошлись по углам, откуда слышались смешки и бормотанье.

Толя вначале чувствовал себя неловко среди неизвестных людей, но, выпив пару рюмок водки, расслабился, особенно после того, как Хромой многозначительно представил его как «сына Матвея Ивановича, того самого». Золушка откровенно прижималась к нему, накладывала еды в тарелку и подливала водки в рюмку.

Толе было приятно сидеть вот так, наравне с мужчинами и женщинами намного старше, ощущать бедро Золушки, пару раз как бы невзначай девушка провела рукой у него между ног, вызывая легкое возбуждение. Когда после полуночи большая часть гостей разошлась, она потянула его за собой на закрытый балкон, забитый предметами домашнего обихода, проворно расстелила на полу матрас, набросила на него простыню и подушку и так же проворно разделась догола. В свете уличного фонаря, мерцающего через пыльные стекла, Толя увидел худенькую фигурку с торчащими сосками, похожими на две монеты, но в то мгновение, когда его голова коснулась подушки, он, к своему стыду, отключился. Поздним утром девушка притянула Толю к себе получить компенсацию за вчерашнее недоразумение.

Теперь они отдыхали, прижимаясь друг к другу, как две чайные ложки.

– Почему тебя называют Золушкой?

– А я и вправду Золушка. Мама умерла, когда мне стукнуло пятнадцать, отец вскоре женился на разведенной с двумя дочерями, они переехали к нам и в без того тесную квартирку. С первого же дня мачеха начала притеснять меня, в отсутствие отца издевалась надо мной, временами била, а когда я жаловалась отцу, то утверждала, что это мои выдумки. Не выдержав, я сбежала из дому, шестнадцатилетняя дура, пошла шляться по городу. Не прошло и пару часов, как меня подловил опытный карась, специалист по малолеткам. Мужик лет сорока с ласковой улыбкой и доверчивым голосом привел меня к себе на квартиру, накормил, чаем напоил, обещал поговорить с отцом. Я, по наивности, уши развесила, подумала: дядя хороший, не зря говорят, мир не без добрых людей. «Добрый» человек в чай заправил бодягу, голова моя поплыла, словно дым сигаретный, волнами, вот он меня и оттрахал, издевался надо мной как хотел… – Золушка криво улыбнулась. – Через пару дней привел приятеля, такого же садиста, потом еще одного. Я уже порядком озверела, поняла, что если сама себя не спасу, то будет мне капец. А он почувствовал, что мысли у меня в голове бродят, уходя из дому, запирал меня в чулане, без окон и дверей, как скотину в хлеве. В один из вечеров он вернулся и девицу привел с собой, малолетку, если судить по платьицу школьному, это я в дверной щелке усмотрела. Пока мужик девчонку приговаривал, я после многократных попыток ухитрилась замок открыть, момента жду подходящего. Смотрю, поволок он девчушку в спальню, у той ноги подгибаются, как у куклы тряпичной, выбралась я наружу – и к входной двери на цыпочках. Потом думаю себе, это что ж такое, он и дальше будет заниматься деяниями своими, свинья недорезанная. Слово «недорезанная» мелькнуло в башке моей, как вспышка, просветление на меня нашло, я шмыгнула на кухню, нож достала из выдвижного ящика самый здоровый, в полруки, в спальню дверь открыла. Мой дружок в самый раз пристроился на малолетке, она мычит, как корова, извивается под ним, он ей рот лапищей заткнул. Я подняла нож двумя руками и всадила насильнику в спину, потом еще раз, еще раз, не помню сколько, девица визжит, вся в крови, а я радость почувствовала необыкновенную, очищение, словно кровь моя оскверненная вышла через него.

Толя недоверчиво смотрел на подругу, ее рассказ, манера держаться, речь, пересыпанная блатными словами, казались ему чем-то диким, неправдоподобным, произвели на него впечатление. Он вырос в тепличных условиях, дома никогда не поднимали на него голос. С малых лет в детский садик и до третьего класса его сопровождали няни, за годы взросления их поменялось несколько. Он воспринимал это как само собой разумеющееся, пока в классе его не обозвали «маменькиным сыночком». Это было далеко от истины, он не был ни маменькиным, ни папенькиным сынком. Единственному ребенку в семье родители уделяли минимальное внимание. Отец с утра и до ночи пропадал на работе, а мать никого, кроме себя, не видела. Ему никогда ни в чем не отказывали, при первой же просьбе покупали игрушки, игры, наборы «Юный техник», модели самолетов.

– По тебе не скажешь, что ты такая решительная. Чтобы человека убить, надо смелость иметь. Тогда на базаре ты не боялась, что схватить могут или убьют?

– А мне все равно, для меня момент, когда нож прорывает оболочку телесную, словно оргазм, наслаждение неописуемое.

Золушка резко уселась и посмотрела Толе в глаза:

– С сегодняшнего дня ты мой, понял? Будешь возле меня двадцать четыре часа в сутки, неотлучно.

– Но…

– Никаких «но», иначе зарежу.

В доказательство девушка, непонятно откуда, вытащила нож, похожий на тот, который Толя видел на рынке, и провела языком по лезвию.

Москва. 1973 год

Майор Никитин и Анатолий Введенский

Главный следователь межрайонного следственного отдела майор Никитин недовольно постучал пальцами по столу, словно проиграл неслышную мелодию на клавишах пианино. С первого класса родители сопровождали его в музыкальную школу учиться игре на пианино, но семья в очередной раз переехала вслед за отцом, кадровым служащим. Остались любовь к музыке и привычка проигрывать импровизированные опусы на любой поверхности, особенно в моменты раздражения и недовольства.

– Ну что, Введенский, на этот раз влип ты в говно по уши, думаю, загремишь в тюрьму лет на пять, а может, и больше. Не жалко себя губить из-за девки? Молодость-то бывает одна, – философски заключил майор.

Никитин пробежался взглядом по содержанию папки с данными арестованного. Несколько приводов как члена бандитской группировки, подозрения в грабежах и вымогательстве. Прямых доказательств не было, в основном косвенные улики, свидетели видели Анатолия тут и там в компании с другими подозреваемыми. Единственной зацепкой была несомненная связь между парнем и девушкой по кличке Золушка, настоящее имя и фамилия неизвестны, как и место проживания.

Непонятно, почему КГБ заинтересовалось малозначимым, по его мнению, парнем. Два дня назад Никитина неожиданно вызвали на Лубянку, где он получил инструкции, касающиеся Анатолия Введенского. Там же ему намекнули, что в случае успешного выполнения задания его повысят и переведут на работу «в органы».

Анатолий посмотрел на портрет генсека над головой майора. Главное – не смотреть начальству в глаза, лучше сосредоточиться на любом постороннем предмете. С первой встречи с Золушкой прошло больше года, он заметно возмужал, раздался в плечах, приобрел особую манеру разговора, даже походка изменилась. Домой приходил редко, переодеться, поговорить с матерью, узнать, пришло ли письмо от отца с намеком на местонахождение тайника с деньгами.

Все остальное время уходило на прожигание жизни в обществе Золушки. Подруга любила полдня валяться в постели, запоем читая все подряд: книжки, газеты, журналы, энциклопедии. Вечерами девушка усаживалась напротив телевизора и с не меньшим интересом просматривала все передачи подряд, включая детские, пока не появлялась сетка настройки, затем тащила друга в постель. До этого момента Анатолий часами бесцельно болтался по квартире, читать он не любил, передачи по телевизору его мало интересовали, кроме спортивных, да и секс с Золушкой потерял свою новизну, не то что вначале – по два-три раза за ночь.

Между ними установилось четкое распределение ролей. Золушка была лидером, а он при ней в роли подручного. Получив задание от очередного заказчика, они добиралась на метро до определенной станции, затем она исчезала в неизвестном направлении. Спустя час-два и больше Золушка внезапно появлялась, как бы кристаллизуясь из воздуха, в прекрасном настроении, с горящими глазами, на щеках румянец, руки горячие. Когда они возвращались домой, не успев закрыть за собой дверь, она бросалась на Толю, как голодная собака на свежее мясо, кусала губы до крови, царапала кожу длинными ногтями, в экстазе притягивая друга к себе. Потом она сутками спала, свернувшись в клубок, как маленький ребенок, а проснувшись, медленно возвращалась в действительность. О том, чем она занималась, пока он ждал ее, словно верный пес, у какого-нибудь памятника, на лавочке в скверике или на выходе из метро, можно было только догадываться. Криминальная хроника практически не проскальзывала в сводки по радио, в ежедневные газеты и телевизионные новости.

В последний раз Золушка спала дольше обычного, несколько раз она просыпалась, звала к себе Анатолия посидеть рядом, вновь засыпала, подложив его ладонь себе под голову.

– Спасибо тебе, рыцарь мой, за помощь верную, – Золушка постаралась придать своему голосу оттенок романтичности. – У меня для тебя хорошая новость: Хромой дает мне отпуск, мы с тобой едем в Крым, на заслуженный отдых. Что скажешь?

Анатолий пожал плечами, не выказывая особой радости.

– Не знаю. Когда ты собираешься закончить свое ремесло? Ты постоянно рискуешь жизнью, у тебя нет планов на будущее, мы с тобой проводим время в ожидании очередного вызова. Каждый раз, когда ты уходишь, мне кажется, что мы больше не увидимся. Мне скучно, надоело целыми днями ходить от одной стены к другой. Мелкие поручения Хромого тоже надоели: пойди туда, передай тому, принеси оттуда.

Золушка удивленно посмотрела на Толю:

– Я почему-то думала, что ты доволен жизнью. Не надо торопиться на работу, денег хоть отбавляй, живем в центре, до метро рукой подать, никаких забот.

– Научи меня делать твою работу, а вдруг получится.

– Не сможешь, кишка тонка. Одно дело, нарезать колбасу, а другое – резать человека, как свинью, или протыкать, как воздушный шар. Самое главное, не заклиниваться на увиденном, иначе в психушку попадешь.

Анатолий знал, что она права.

– Ты мне рассказала, как убила того «карася». А что было дальше, как ты стала профессионалом?

Золушка неохотно ответила:

– Я расскажу, но при одном условии.

– Да, я знаю, никому и никогда.

Девушка утвердительно кивнула головой.

– Я встретила Хромого в тот самый день, когда рассчиталась с «карасем».

– Из огня да в полымя.

– Не совсем. В отличие от садиста, Хромой не пытался ко мне приставать, предлагать постель и прочее. Он увидел меня, когда я, как полоумная, шла по улице, не замечая, что одежда, руки и лицо – все в крови. Хромой привел меня к тете Клаве, она позаботилась обо мне, как о родной дочери, помыла, переодела, накормила и посоветовала не обращаться в милицию. У нее я прожила несколько дней не высовывая носа, пока не пришел Хромой и рассказал, что в убийстве обвинили малолетку, но как самозащита, таким образом, дело не получило дальнейшего хода.

– Так ты стала Золушкой, только принца не хватает.

– Кончай вредничать. Ты мой принц, вот тебе хрустальная туфелька.

Девушка резво швырнула в него домашней тапочкой, Толя с трудом успел уклониться от «стеклянного» предмета, который мягко шлепнулся о стену.

– Лучше рассказывай дальше, – миролюбиво предложил он, посадив подружку к себе на колени.

– Недели через две после знакомства мы с Хромым поехали электричкой в маленький поселок, километров пятьдесят от Москвы. Неказистое место, у тех, кто побогаче, шифер на крышах, во дворах живность, куры, свиньи и прочее. Зашли мы в один такой двор. Грязищи! К счастью, деревянный настил от калитки прямо к дому ведет. Заходим, а там старичок в кресле дремлет под звуки радио «Маяк», как раз позывные звучат. Хромой мне подмигивает: смотри, что сейчас будет, наклоняется к старичку и во весь голос кричит: «А теперь перед вами выступит знаменитый маэстро Декалон!» Старичок вскочил, словно невидимая пружина выбросила его из кресла, и махнул рукой. Нож со свистом пролетел в воздухе, лезвие почти до половины вошло в деревянную стенку, рукоятка дрожит в воздухе, как рыбий хвост.

Декалон оказался бывшим циркачом, метателем ножей. После того как он окончательно проснулся, угостил чаем и рассказал пару баек из цирковой жизни, повел нас в переделанный под мастерскую сарай. Такое нигде не увидать: стены мастерской сверху донизу увешаны ножами разной величины, рукоятки ручной работы и клинки на выбор – прямые, кривые, короткие, длинные, широкие, тонкие, как спица. Не сарай, а музей.

Декалон не только один из лучших в мире метальщик ножей, просветил меня Хромой, он еще и мастер по изготовлению холодного оружия.

Бывший циркач с дурацким поклоном протянул мне нож, который на первый взгляд выглядел вполне обычно: матовое лезвие, покрытое тонкими насечками, рукоятка из шершавого дерева, волнистая на ощупь.

– Что в нем особенного? – Я осторожно провела пальцем по острию лезвия.

– Попробуй, узнаешь, – предложил Декалон.

Я, недолго думая, метнула, вернее сказать, бросила нож в сторону деревянного столба, подпирающего крышу сарая.

Нож, не долетев нескольких сантиметров до столба, взмыл вверх и воткнулся в потолок.

Я удивленно посмотрела на Декалона:

– Он что, управляемый, как радиомодель?

Хозяин поставил меня возле стены, приказал не двигаться, отошел на несколько шагов, поднял руки и одновременно выбросил кучу лезвий. От страха я зажмурила глаза, вот-вот наделаю в штаны, слышу мелкую дробь втыкающихся ножей, тах-тах-тах. Когда наступила тишина, я осторожно открыла глаза, хочу и не могу оторваться от стены, Декалон буквально пригвоздил меня лезвиями к доскам, как он сказал, его коронный номер в цирке. Когда я у него осталась в качестве ученицы, он много рассказывал о цирковых гастролях, поездках по стране, встречах с известными цирковыми артистами, как в далекой Сибири влюбился в зрительницу, дочку местного партийного бонзы, короче, массу интересных историй.

– Я начинаю тебя бояться, – то ли шутливо, то ли всерьез заметил Анатолий, – случится, разозлишься на меня, метнешь железяку, не успею глазом моргнуть, как ангелочки понесут меня в небесную высь.

– Не волнуйся, дорогуша, для тебя припасен особенный нож.

– Какой?

– Он не убивает, а кастрирует.

Анатолий перевел взгляд на Никитина, майор смотрел на него выжидающе.

– Вы что-то спросили, товарищ майор? Я задумался.

– Не спросил, а предложил, задуматься тебе есть над чем, пять лет тюрьмы минимум.

– А что вы предложили?

– Введенский, сосредоточься. Я тебе предлагаю помощь, план, как выбраться из шваховой ситуации.

– Какой еще план! Золушка меня из-под земли достанет, и тогда мне конец.

– А если ты уедешь за границу, как она тебя найдет?

– Не понимаю…

– Ты мне сдай Хромого вместе с твоей подружкой, а я тебя взамен отправлю за границу.

Москва. 1973 год

Роза Флайшман и Анатолий

Роза Флайшман с любопытством взглянула на худощавого, выше среднего роста парня с явной славянской внешностью: русые волосы, небрежно спадающие набок, серые глаза, светлая кожа, тот тип, которого ей надо бояться как огня. Так предупредил папа.

Заглядевшись на одетые в изящные женские платья манекены, выставленные в высокой витрине универмага, Роза сначала не обратила внимания на парня, который, стоя рядом, также с любопытством рассматривал витрину. Роза тяжело вздохнула. Где ей было до высоких длинноногих стройных девушек, демонстрирующих в элегантных позах модные платья, юбки, жакеты и небрежно висящие на руках сумочки.

Сама Роза больше напоминала колобок или добродушную киску с круглыми щеками, покрытыми шелковистым, почти прозрачным пушком, кудрявые черные волосы венчиком обрамляли довольно крупную голову, сидящую на коротком теле с пухлыми руками и ногами, отчего Роза ходила чуть вперевалку. В правой руке девушка держала портфель, а в левой бутерброд, который она задумчиво жевала, рассматривая витрину универмага.

Роза все делала в замедленном темпе. Девушка не была, упаси господи, глупой особой, наоборот, училась она прекрасно, школу закончила с золотой медалью, в университет поступила с первого раза без всяких протекций, активно участвовала в различных конкурсах по математике, где неизменно занимала первые места. Роза попросту не обладала быстрой реакцией, на вопросы отвечала после некоторой паузы или заминки, но всегда безошибочно, никогда не выбрасывала спонтанные ответы, анекдоты понимала с трудом, принимала к сердцу проблемы знакомых, готова была душу отдать ради дружбы.

Москва – Самарканд. 1949 год

Фима Флайшман и Кира Басанова

Через четыре года после окончания войны лихой сержант Ефим Флайшман, в пиджаке, украшенном медалями и орденом, с трофейным чемоданом приехал из Москвы погостить в далекий Самарканд к тете Риве, маминой родной сестре.

Открыв калитку во двор, Фима увидел необычное зрелище: молоденькая девушка, в коротком сатиновом платье, с веснушчатым лицом и босыми ногами, покрытыми многочисленными царапинами и синяками, беспощадно, не жалея кулаков, колотила парня, примерно ровесника, если судить по росту и внешности. Одной рукой она держала бедолагу за рубашку, а другой отвешивала подзатыльники и оплеухи. Фима счел нужным вмешаться, чтобы предотвратить линчевание. Парень, воспользовавшись передышкой, перескочил через забор и был таков.

Девушка зло посмотрела на Фиму и демонстративно плюнула ему под ноги:

– Ты чего вмешиваешься, козел, из-за тебя ворюгу упустила, я за ним уже две недели охочусь. Только приехал и уже суешь свой нос в чужие дела, у себя дома командуй, генерал.

Ошеломленный Фима набрал воздуху, чтобы должным образом ответить на неожиданную атаку, но девушка, проигнорировав его реакцию, повернулась и исчезла в доме.

Три года, целых три года бравый сержант добивался руки и сердца Киры – заветной цели мешал ряд обстоятельств. Во-первых, они были близкими родственниками, во-вторых, Кире при первом знакомстве только недавно исполнилось шестнадцать с половиной лет, в-третьих, девушка считала его размазней и мямлей. Сама она обладала острым языком и буйным характером, унаследованным, как шептали злые языки, от неизвестного узбека, тень которого, подобно джинну, появлялась во дворе в поздние часы теплых ночей. Так или иначе Фима не опускал руки. Раз в год он прилетал в отпуск из далекой Москвы, несколько располневший по сравнению с прошлым визитом, привозил подарки для всей родни, а в отдельном пакете сюрприз для Киры, от которой он, несмотря на разницу в возрасте, с опаской ожидал очередной колкости в свой адрес.

Накануне отъезда в Самарканд Фима в третий раз дал себе слово, что этот визит станет последним, хватить выставлять себя на посмешище, он уже не мальчик. Женщин свободных пруд пруди, на любой вечер придешь, возле стенок столько баб трется, выбирай любую. Мужиков после войны не хватает, повсюду фронтовые вдовы, несостоявшиеся невесты, у которых жених или любимый погибли на фронте, молодые девушки, подросшие за годы войны. Сколько раз ему сватали молодых, интересных, с высшим образованием, некоторые даже с отдельной жилплощадью, но Фима всегда умудрялся найти уловку, причину, вымышленную историю, чтобы отказаться. Короткие романы ни к чему не приводили: тревожный сигнал о возможном выбросе холостяцкого корабля на семейную мель – и Фима тут же сворачивал паруса.

Не успев переступить порог дома, он наткнулся на Киру. Девушка фыркнула нечто невразумительное, не посчитав нужным поздороваться хотя бы из вежливости, повернулась к нему спиной и исчезла в своей комнате. Фима опустился на табуретку в кухне, где у него состоялся разговор с тетей Ривой, низенькой женщиной, похожей на его покойную мать длинными черными волосами, доходящими до пояса, и хрипловатым голосом.

Фима прямо перешел к делу:

– Тетя Рива, вы прекрасно знаете, что я приезжаю в гости только потому, что мне нравится Кира. Не обижайтесь, но это факт. Мне тридцать лет, я прошел войну с начала и до конца, остался слава богу в живых, я устроен, хозяин однокомнатной квартиры в Москве, работа хорошая, ни в чем не нуждаюсь. Я ждал долгих три года, пока Кира подрастет, окончит школу, решит, чего она хочет в жизни. Будем откровенны, в вашей дыре вы не найдете для нее подходящей пары, кругом одни узбеки или русские, еврейских парней меньше, чем пальцев на одной руке.

У Ривы уже давно был готовый ответ.

– Фима, я не слепая, но вы двоюродные брат и сестра, у вас могут родиться ненормальные дети, ты же не хочешь, чтобы я проклинала себя всю оставшуюся жизнь. Что скажут люди по этому поводу: «Рива польстилась на столичного, да еще родственника, совсем стыд потеряла». Я не уверена, что Кира хочет за тебя выйти замуж, у нее проходу от ухажеров нету, каждый вечер то один, то другой, даже если не евреи, так тоже ничего страшного, на войне убивали независимо от национальности. Кроме того, ты ведь ни разу не поговорил с ней напрямую.