Читать книгу Знамя Победы - Борис Макаров - Страница 12

Это было, было, было… Боже! Неужели это было больше шестидесяти лет назад? Да, да, больше шестидесяти лет назад…

А я помню руки его. Клянусь, помню.

Война была Большой, Долгой, Кровавой. Но она громыхала, пузырилась кровью, исходила дымом за много-много, много сотен, тысяч километров от нашей маленькой забайкальской станции, от нас, в ту пору пятилетних, шестилетних ребятишек, от меня и моих друзей Тольки Бицуры, Витьки Уткина Вальки Таркова…

И хотя на той Большой, Долгой, Кровавой войне сражались, проливали в боях свою кровь, умирали наши отцы и хотя из-за той Большой, Долгой, Кровавой войны голодали, мерзли наши дедушки, бабушки, мамы, братишки, сестренки и мы, честно скажу, она не мешала нам радоваться солнцу, голубому небу, белому, искристому снегу, картофельным оладьям-драникам, сладким, духмяным кусочкам жмыха, кислым-прекислым стебелькам молодого ревеня – жизни. Именно жизни. Ведь другой, по-настоящему сытой и сладкой, мы не знали, а потому радовались такой жизни, какая была…

А еще мы радовались тому, что наши дома – мой, Толькин, Витькин, Валькин – были рядом. Радовались тому, что почти возле них текла – летом теплая, ласковая, усыпанная золотыми солнечными чешуйками, а зимой потрескивающая крепким, ровным, скользучим льдом река. А еще мы радовались тому, что у нас был большой, сильный, добрый друг – брат Вальки Таркова, старшеклассник Андрей.

Почему он дружил с нами, малышами, я могу объяснить только теперь. Наши дома стояли примерно в двух километрах от станции и представляли собой тихий, малолюдный околоток. Сверстников Андрея в околотке не было. Возвращаясь из школы, которая находилась на станции, Андрей в свободное от выполнения домашних заданий и дел время просто вынужден был общаться с нами – малявками. Но при этой вынужденности он любил и никогда не обижал нас.

Дом Тарковых находился метрах в пятидесяти от железной дороги. Стоило пересечь огород по едва видимой, устеленной картофельной ботвой тропинке, перелезть через жерди изгороди, и вот она – дорога. В сумерках иногда казалось, что поезда идут прямо по огороду.

В теплые дни мы вместе с Андреем часто ходили к железной дороге, по-птичьи усаживались на верхнюю жердь изгороди и смотрели на проходящие поезда. Смотреть на них было интересно еще и потому, что на платформах почти всегда стояли накрытые брезентом пушки, танки, машины.

– Брезентом всю технику накрывают для того, чтобы ее не видели шпионы, – объяснял нам Андрей. – Спрячется шпион где-нибудь в кустах, в траве, в яме, вытащит из чемодана радиопередатчик: «Алло! Алло! Это я – Одноглазый Фриц. Вон идет советский поезд, везет на фронт технику. Записывайте – танков…» И замолчит. Фиг ему, шпиону! Наши командиры умнее его в сто раз. Видит шпион, что под брезентом боевая техника стоит, а не знает, какая.

– А почему фриц одноглазый? – спрашивал кто-нибудь из нас. – И почему мы можем различить, что под брезентом находится танк или пушка, а немецкий шпион не может?

– Ха! – отвечал Андрей. – Да все просто. Глаз шпиону выбили наши солдаты. Увидел однажды наш снайпер: шпион из кустов выглядывает, за поездом следит, – бац из винтовки, и готово! А может, ему сами немецкие генералы глаз выбили: «Кормим тебя, кормим, деньги тебе платим, одеваем, обуваем, а толку никакого». Как он отличит танк от пушки, если у него один глаз, да и тот плохо видит.

Полюбовавшись на наши открытые рты и немигающие, вытаращенные глаза, Андрей не выдерживал и с хохотом слезал с изгороди:

– Не могу! Упаду! А ну-ка, пацанва, налетай на меня. Я советский боец-борец-молодец. Нападай!

Мы нападали, и Андрей аккуратно складывал нас в кучу. Руки у него были ловкие и сильные.

Летом, теперь уже не помню какого – 1942 или 1943 года, Андрей Тарков спас меня от смерти.

Тогда с самого утра припекло солнце. Над рекой на миг поднялся легкий парок, и она тут же засверкала, заиграла призывно золотыми бликами, потянула нас, пацанов, к себе каким-то не водяным – живым теплом.

– Парная, как молоко, – расплылся в улыбке Толька Бицура, попробовав воду пальцами босой ноги.

– Ура-а-а! – восторженно завопили Витька и Валька. Они и несколько длинноногих девчонок, раньше нас пришедших на берег, помчались по мелководью к синеющему за мысочком глубокому омуту.

Забыв о том, что не умею плавать, помчался с ними и я.

Дальше… Дальше помню только сильные руки Андрея Таркова.

На его ладонях я плашмя поднялся из черной, звездчатой глубины омута к солнцу, к небу, к жизни.

Не помню, совсем не помню, когда он ушел на фронт. Может быть, как мой отец, – ночью.

– Лучше так. Не выдержу. Лучше так, – сказал отец и, поцеловав меня спящего, ушел.

Об этом мне через много-много лет рассказала мама.

О возвращении лейтенанта Андрея Таркова с войны до сих пор вспоминают старожилы нашего околотка. Правда, их, старожилов, сегодня осталось человек пять-шесть вместе со мной и Витькой – Виктором Тимофеевичем Уткиным.

Андрей был призван в армию в конце войны. Однако он успел принять участие в штурме Берлина. Получил орден Красной Звезды.

Домой молодой офицер возвращался без единой царапинки. Поезд, на котором ехал Андрей, должен был миновать наш околоток и остановиться на станции. Проехав мимо родного дома, Андрею пришлось бы возвращаться той дорогой, которой он еще недавно ходил в школу.

Вот и околоток. Вон он – дом. Поезд уже начал замедлять ход. Вот и огород, вот изгородь, на которой он часто сидел с нами.

А вон, на крыльце, в своем неизменном голубом платье мать. Ну конечно же, она! Конечно!

Как часто, как много он думал о ней! Тосковал. Мечтал о встрече. Молил Бога, чтобы Он берег не его, а ее – маму, самого близкого, самого дорогого, самого нужного человека на свете.

И проехать мимо?! Ну нет!

Мать видела, как из-под колес поезда выкатился, поднялся, побежал к изгороди огорода что-то кричащий человек. Шум удаляющегося поезда приглушил, притушил его крик. Но ей показалось, он кричал:

– Ма-а-а-а-а-а-а-а-ма!

Андрея нашли в бурьяне.

Руки его нашли между рельсами.

Я помню их. Помню живыми…

Я помню войну.

И этот рассказ – о ней.