Читать книгу Памятные страницы жизни - Борис Михайлович Емельянов - Страница 3

История знакомства моих будущих родителей мне неизвестна: мать об этом не рассказывала, а сблизиться по-настоящему с отцом я не успел. Он был целыми днями на работе, а с началом войны мы встречались ещё реже. И всё же он оставил в моей душе заметный след, передал мне, скорее всего сам того не сознавая, что-то очень важное для меня, без чего моя жизнь могла бы сложиться иначе.

Мама крайне редко рассказывала об отце. Ещё меньше я знал о его матери, Елизавете Васильевне, а об его отце, т.е. моём дедушке, не слышал вообще ничего. Виноват в этом и я сам, так как даже и в зрелые годы не проявлял особого интереса к своим родовым корням. Но случилось так, что в конце 1991 года заинтересовался своими предками мой старший сын Сергей, служивший в то время в глухом казахстанском посёлке Чаган. Обратившись в Ленинград, к Марине – дочери моей двоюродной сестры Светланы по отцовской линии, у которых Сергей как-то был в гостях, он получил некоторые сведения, поведанные бабушкой Марины Зинаидой Сергеевной – родной сестрой моего отца. Кроме того, отдельные документы и записи, связанные с отцом, сохранились, как оказалось, у моей матери, что в совокупности позволило узнать неизвестные мне ранее подробности.

Отец мой, Михаил Сергеевич Емельянов, по национальности русский, появился на свет 20 ноября 1914 года. Из сохранившегося документа – повторного свидетельства о его рождении (зарегистрированного 5 сентября 1939 года взамен утерянного) – следует, что отец родился в деревне Екатериновка Курской области (в то время – губернии). На оттиске печати, удостоверившей документ, видно, что он выдан Марьинским сельсоветом Октябрьского района. По некоторым сведениям половина жителей Екатериновки носила фамилию Емельяновых, а другая – Базаровых. Фактически же отец мог родиться не в самой Екатериновке, а поблизости от неё – на хуторе, где жили его родители.

Марина прислала Серёже копию фотографии родителей моего отца, т.е. моих дедушки и бабушки – Сергея Григорьевича (по-видимому, 1883 года рождения) и Елизаветы Васильевны Емельяновых. На фотографии Елизавета Васильевна, родившаяся 17 апреля 1883 г. в селе Герасимово, недалеко от Старого Оскола (девичья фамилия Чунихина), по социальному положению мещанка, облачена в довольно богатое платье, а Сергей Григорьевич – во фраке, в белой рубашке с галстуком – стоит, положа руку на плечо супруги. У него густая чёрная шевелюра и усы: по мнению моего сына Сергея, он похож на нас с ним.

Предки имели около 100 десятин земли (сдаваемой обычно в аренду) с рощей, усадьбу с добротным домом, мельницу, а также двух лошадей и псарню гончих. Большинство работ по хозяйству выполняли сами. За лошадьми смотрел единственный их работник, очень преданный семье Емельяновых, конюх Николай: он был сиротой и жил при усадьбе. Для уборки хлеба и заготовки сена нанимались крестьяне из Екатериновки.

Из письма Светланы, которую я попросил рассказать обо всём, что ей известно о моих дедушке и бабушке, я узнал, что они очень любили друг друга. Бабушка была из состоятельной семьи, а дед – из бедной, и её не хотели отдавать за него замуж. Елизавета грозилась убежать из дому, и родители уступили. Дедушка мой был очень красивым молодым человеком, а бабушка, как написала Света, – «светская дама». Оба могли изъясняться по-французски.

Бабушка с дедушкой имели троих детей: Александра (1907 г.р.), Зинаиду (1908) и Михаила (1914). Сами они происходили из многодетных семей: у дедушки было две сестры и три брата, а у бабушки – три брата (Аркадий, Василий и Гавриил) и четыре сестры (Нина, Маша, Александра; имя еще одной сестры установить не удалось). Интересно, что обе сестры Сергея Григорьевича – Анастасия и Маша – вышли замуж за двоюродных братьев его супруги – Елизаветы Васильевны.

Когда началась борьба с кулаками, дедушка Серёжа и бабушка Лиза намеревались уехать с семьёй во Францию, где жили двоюродные братья Елизаветы Васильевны, но не успели из-за последовавших вскоре трагических событий.

Как рассказывала тётя Зина, жители села относились к Сергею Григорьевичу с большим уважением, и когда узнали о предстоящем его раскулачивании, никто из крестьян официального согласия на это не дал. И всё-таки через некоторое время нашлись люди, которые сумели его «подставить» и упечь в тюрьму. По некоторым сведениям (на них ссылалась моя мама в своих записях) его обвинили в смерти заболевшей жены одного из крестьян, которому Сергей Григорьевич, якобы, не сразу выделил подводу для отправки больной в город, где она через несколько дней умерла. Вскоре в одну из ночей усадьбу полностью разорили (бабушка Лиза говорила, что в нападении участвовал и их сосед). Бандиты забрали всё, вплоть до одежды. Но даже в этой обстановке Елизавета Васильевна не растерялась, успев спрятать кое-что из драгоценностей. Ограбление приравняли к раскулачиванию, и местная власть оставила семью «в покое».

Вскоре после этого их дочь Зинаида, проезжая через станцию Касторная-Восточная (Курская область), где остановилась на время пересадки, случайно познакомилась с местным жителем Фёдором, работавшим на железной дороге. Неожиданная встреча оказалась поворотной в судьбе Зинаиды: Фёдору она очень понравилась, и он сразу же сделал ей предложение. Не имея, по существу, собственного пристанища, она, не особенно раздумывая, дала согласие.

Через некоторое время в селение Касторное переехали и её родители – вместе с бывшим конюхом Николаем, которому некуда было податься. Построив небольшую избу, Сергей Григорьевич занялся каким-то кустарным ремеслом, а Елизавета Васильевна устроилась прислугой у врача-хирурга в Новом Касторном. Бывшего их конюха Николая Фёдор определил проводником товарных поездов.

Родители Фёдора жили бедно. Отец его служил ямщиком, пил и как-то по весне вместе с лошадью сгинул подо льдом. Мать Фёдора Арина была большой лентяйкой и, поддерживаемая сестрой Фёдора, всё взваливала на плечи молодой невестки, запрягая её порой даже пахать землю. Непомерный труд сломил даже такую крепкую женщину, какой была Зинаида: она «заработала» себе чахотку и хотела уходить от свекрови. Фёдор глубоко переживал всё это и вскоре отделился от матери и властной сестры, пристроив себе с женой небольшую хатёнку (в войну она была сожжена немцами: кто-то донёс, что в ней жил коммунист).

У Фёдора и Зинаиды Будковых родилось трое девочек: Галя (1929 г.р.), Лиля (1933) и Света (1936). Фёдор Дмитриевич по-доброму относился ко всем, но особенно – к младшей, которую, «из-за горячей любви к Сталину» (так написала Светлана) назвал именем дочери вождя всех народов.

В упомянутом выше письме Света рассказала, что её отец принял живое участие в судьбе Сергея Григорьевича: его разыскивали и вскоре арестовали, но Фёдору Дмитриевичу каким-то образом удалось его спасти.

Через некоторое время Сергей Григорьевич, а позднее и его супруга Елизавета Васильевна переехали в Мариуполь. Ютились сначала у племянницы Елизаветы Васильевны, а позднее – вместе с моими родителями – в частном доме на Паровозной улице. После переезда Сергей Григорьевич устроился на работу – кажется, простым рабочим. Приблизительно в 1937 году он умер.

Старший сын Сергея Григорьевича и Елизаветы Васильевны Александр окончил какой-то институт, женился и больше не давал о себе знать, скрывая своё происхождение. По словам Светы, работал он директором ткацкой фабрики в Волчанске (ныне Харьковская область). Жить ему довелось, однако, недолго – примерно столько же, сколько и его младшему брату Михаилу, т. е. моему отцу. В 1937 или 1938 году он попал под колесо автомашины: упал с борта, на котором почему-то расположился, на какой-то рытвине (по сведениям Зинаиды Сергеевны Александр ехал с группой рабочих на собрание).

Известно ещё, что племянник Елизаветы Васильевны (имя его Света не вспомнила) в 1920-е гг. уехал во Францию. Как писала дочь Светы Марина, «у нас кто-то делал запрос на список его однофамильцев (Чунихиных, Емельяновых)», но ответа не последовало – может быть, у него была уже другая фамилия.

Теперь подробнее о моём отце.

15-летним подростком, завершив учёбу в 7-м классе, Миша уехал в Донбасс и поступил (15 июля 1930 года) в 3-годичную Рутченковскую химшколу ФЗУ (фабрично-заводского ученичества) коксохимзавода. Окончив её с квалификацией машиниста коксового блока, до конца 1936 года работал по полученной специальности в Мариуполе на металлургическом заводе «Азовсталь». В 1937 году был переведён электрослесарем на завод им. Ильича, затем трудился монтажником распределительных устройств, а с апреля 1941 года – мастером электромонтажного цеха.

Подготовке квалифицированных рабочих уделялось в то время большое внимание. Так было и с моим будущим отцом. Около 9 месяцев, с 1 октября 1934 по 22 июня 1935 г., он обучался на производственно-технических курсах при «Азовстали», после чего ему был присвоен очень высокий по тому времени 7-й разряд по специальности бригадир-электрик. Кроме того, как окончивший курсы на «отлично», он был «освобожден от проработки техминимума» (знания и производственные навыки рабочих в те годы периодически проверялись). В бумагах отца имеется удостоверение, выданное ему в марте 1936 года. В нём указано, что он сдал на «отлично» квалификационной комиссии «Азовстали» государственный технический экзамен по специальности «бригадир распределительных устройств», а в сентябре 1937 года, уже на заводе им. Ильича, – экзамен по специальности электрика – также на пятерку.

Думаю, что даже этих кратких сведений достаточно, чтобы понять, как Михаил относился к избранной профессии и каким был работником. Кроме того, как рассказывала мне его мама Елизавета Васильевна, т.е. моя бабушка, Миша с детских лет отличался хорошей смекалкой и склонностью к различным ремёслам. Будучи ещё подростком, сшил красивое, долго потом служившее семье стёганое одеяло, а позднее научился делать или ремонтировать почти всё, что было необходимо по дому. По-видимому, большую роль в его воспитании сыграла его мама – Елизавета Васильевна. Спустя годы я убедился, что эта была удивительно мудрая женщина, наделённая, к тому же, от природы редким педагогическим даром. Я был ещё ребенком и далеко не всегда вёл себя безупречно, но никогда не слышал от неё каких-либо нотаций; всегда получалось почему-то так, что я сам переживал свои проступки. Наверное, поэтому вскоре после нашего знакомства бабушка Лиза стала для меня очень близкой: не раз бывало, когда совершенно непроизвольно я называл её мамой. Теперь я хорошо понимаю, как повезло с матерью моему отцу!

Вероятно, во время учёбы на курсах или после поступления на «Азовсталь» отец познакомился с симпатичной девушкой – Клеопатрой Боруш, работавшей на заводе им. Ильича. 7 декабря 1935 года Миша и Клера поженились.

В одном из наших семейных альбомов есть 2 фотографии: на первой из них, 1936 года, мать и отец вдвоём (к сожалению, значительная часть фото от ветхости утрачена), на второй (от 13 ноября 1937 года) – мать, отец и его сестра Зина. Эти фотокарточки мне всегда были дороги, но особенно часто я возвращаюсь к ним в последние годы. Всматриваясь в них, невольно погружаюсь в размышления, пытаясь понять те чувства, которые они испытывали в далёкое, незнакомое для меня время. Особенно импонируют открытые энергичные лица отца и его сестры Зины, их живые, обращённые как будто прямо на тебя, глаза, выразительный разлет густых чёрных бровей. Сохранилась и фотография моей будущей матери, сделанная в феврале 1935 года. Не знаю, чем объяснить, но на всех снимках, несмотря на разное одеяние, она выглядит почти одинаково, без особенной живинки во взгляде. Со слов одной из её сестер, мне известно только, что как самой младшей и привлекательной, Клере доставалось больше материнской любви, ей многое прощалось, и, возможно, поэтому она привыкла представлять своё будущее безоблачным, надежно защищённым от каких-либо невзгод. Могла ли она тогда знать, какие тяготы навалятся на неё уже через несколько лет и как трудно будет ей, лишенной необходимой жизненной закалки, их преодолевать?..

Родилась Клеопатра Федоровна Боруш 25 июня 1914 года в Мариуполе, по национальности была гречанкой, так что мое сердце гонит «по жилам» неразделимую смесь русской и греческой крови. Сохранилась справка, что Клеопатра окончила в июне 1931 года курс Мало-Янисольской 7-летки (не совсем понятно только, почему это произошло в возрасте 17 лет). Какие у неё были школьные успехи, она не рассказывала, но о двух любопытных фактах я узнал из её заметок, написанных в 1991 или 1992 году. Во время учёбы в 6-м классе ей было поручено заниматься ликбезом с пожилыми людьми, жившими по соседству. Занятия она проводила поочередно у домохозяек, и у неё, как она писала, это неплохо получалось. Это не было какой-то местной выдумкой: в те годы ликвидация безграмотности населения проводилась повсеместно. А в 7-м классе Клера участвовала в художественной самодеятельности, играя в школьных спектаклях. Мне это показалось интересным: ведь подобные занятия в столь юном возрасте приносят обычно большую пользу.

К сожалению, в оставленных мамой записках ничего не сказано об её отце, но маму её (мою бабушку), Боруш Евдокию Дмитриевну, я помню: она несколько лет жила с нами в Сталинграде.

Ни мать моя, ни её сестры не знали греческого языка – разве только отдельные слова. Не многое им было известно и из истории переселения греков в Приазовье. Из разговоров с моими мариупольскими тётушками, а больше из некоторых исторических публикаций, я узнал, когда и откуда появились здесь греческие поселения.

Первоначальным местом пребывания предков мариупольских греков был Крым. После русско-турецкой войны 1768 – 1774 гг., в результате которой Россия овладела берегами Черного и Азовского морей и сделала крымского хана независимым от Турции, Екатерина II задумала «дозволить всем жителям Крыма свободу перебираться с имуществом своим на все четыре стороны… чтобы туркам негде было стать твердою ногою». В 1779 году, в ответ на просьбу митрополита Крымской епархии Игнатия о принятии греков в российское подданство, она разрешила крымским грекам переселяться в Азовскую губернию и жить там, не платя податей в течение десяти лет. В июле 1780 года большинство греков перебралось к местам нового проживания. В основанном незадолго до этого Мариуполе появились выходцы из 6 крымских городов: Кафы, Бахчисарая, Карасубазара, Козлова (Гезлев), Бельбека и Балаклавы. Греки основали в Приазовье около 25 сел, в том числе большое село, которое в память о Крыме назвали Ялтой – в переводе на русский – «берег», «береговой». Насколько мне известно, здесь жили некоторые из более дальних родственников моей матери.

Мариупольские греки, постепенно утрачивая знание своего языка, стали говорить по-русски, не догадываясь порой, что использовали они при этом и греческие слова: в настоящее время в русском языке их насчитывается свыше 6 тысяч (Источники: «Союз», 1990, №23, с.19; Бугай Н. Ф., Коцонис А. Н. «Обязать НКВД СССР… выселить греков». Москва, 1999, с.3, 14; «Греки России и Украины». Санкт-Петербург, 2004, с.128—129).

Приазовье понравилось новосёлам: нетронутые сохой плодородные земли и тучные травы позволяли успешно заниматься земледелием и скотоводством. Одно из первых мест занимало и рыболовство: неглубокое Азовское море, тёплое и богатое рыбой, стало важнейшим источником жизни.

После окончания школы моя будущая мама работала на заводе имени Ильича копировальщицей, наблюдателем-хронометражистом на мартеновских печах, на листопрокатном стане и другом оборудовании. Необходимые знания и навыки пользования измерительными приборами она получила на специальных заводских курсах. В мартеновском цехе замеряла температуру плавки в печах и во время розлива металла в ковши, а затем – в изложницы. В листопрокатном цехе контролировала температуру подаваемых на прокатный стан раскалённых болванок, а затем и изделий (листов, рельсов и др.) – по нескольку раз до их потемнения. Позднее вела хронометраж загруженности рабочих ряда цехов, отмечала их простои с указанием причин потери времени. Все данные передавала в отдел организации труда (ООТ), где они использовались для устранения выявленных недостатков. С сентября 1936 года, перед моим появлением на свет, до февраля 1939-го, не работала, затем снова поступила на тот же завод. В этот раз она исполняла должности младшего исследователя в отделе капитального строительства, а затем – чертежника в ООТ. В конце августа 1941 года уволилась в связи с начавшейся эвакуацией семей работников завода на Урал и в Поволжье.

У мамы было четыре сестры, самая старшая – Олимпиада Фёдоровна (по мужу – Проценко), 1905 года рождения. Почти с равной периодичностью, через 2 – 3 года, родились: Елена (по мужу – Бадасен), Соня (Топузова) и Люба (Левенчук). Встречи с ними во время нескольких моих приездов в Мариуполь (начиная с 1951 года) оставили у меня тёплые воспоминания. Реже приходилось видеться с Любовью Фёдоровной, поскольку она жила в Коммунарске (в Луганской области), но я очень уважал её за доброту и простую, открытую душу. Нравился мне и её муж, дядя Тима, по внешности очень похожий на хорошо известного моим сверстникам писателя Аркадия Гайдара. Доброжелательный, с лёгкой приятной улыбкой и в то же время с едва уловимой лукавинкой в характерных, немного на выкате, глазах, он как-то сразу располагал к себе, и всегда готов был оказать необходимую помощь. Было видно, что тёте Любе явно повезло со спутником жизни.

Обычно я останавливался у тёти Липы – один или с мамой (в такое время у неё постоянно находилась и тётя Лена). Обе мамины сестры были всегда в добром настроении. Замечательные и поистине неутомимые хозяйки, они готовили очень вкусные блюда, никогда не заглядывая в какие-либо кулинарные справочники. На зиму делали разнообразные заготовки – от солений и варений до томатного сока в пол-литровых бутылках с пробками, заливаемыми сургучом. К приправам покупали только разную зелень да душистое подсолнечное масло. Меня порой удивляло, как они выдерживают такие нагрузки, ведь, например, в 1975 году, когда мы в последний раз приезжали в Жданов (так назывался с 1948 года Мариуполь), тёте Липе шёл уже 71-й год, а она оставалась такой же беспокойной и занятой, как и в прежние мои приезды.

Им нравилось, когда мы гостили у них. Об этом говорили их глаза, неизменно добрые и внимательные. Я замечал, между прочим, что в этой радушной домашней атмосфере делалась более приветливой и весёлой и моя мама.

Нельзя не отметить и еще одно качество старших моих тёток: они любили застолье и умели очень хорошо петь на два голоса под гитару. Я знал, что когда-то Липа и Лена пели в церковном хоре, а иногда – под гитарный аккомпанемент Липы – выступали и в клубных концертах. Особенно им удавался дуэт Полины и Лизы «Уж вечер» из оперы Чайковского «Пиковая дама».

Однажды (это было в 1975 году) во время вечерней весёлой трапезы я услышал в их исполнении старую студенческую песню. Она очень мне понравилась, и я сразу же на вырванном из тетрадки листе записал её текст:

Позднее эту песню я с удовольствием пел в разных ситуациях для друзей и знакомых, что всегда оказывалось своего рода открытием для слушателей и вызывало одобрительную реакцию.

Осталось в моей памяти и ещё одно их увлечение – стихи Тараса Шевченко. Его знаменитый сборник «Кобзарь», на украинском языке, был у каждой из сестёр, они его просто боготворили. С тех пор и мне полюбился его своеобразный талант, страстные и удивительно напевные поэтические строки, и хотя я мало что знал по-украински, мне больше нравилось читать Шевченко на его родном языке. Мне вообще кажется, что излагать на другом языке поэтические произведения очень непросто, если при этом стараться передавать не только их содержание, но и ритмическую гармонию, эмоциональную окраску.

Несколько слов о тёте Соне. Реже, чем с семьями Проценко и Бадасен, но всякий раз по приезде в Жданов, я обязательно встречался и с ней. В отличие от довольно осанистых старших сестёр тетя Соня была сухощавой, крепкой женщиной с заметно более смуглой кожей лица. Я немногое знал о её жизни, о пережитых ею горестях, связанных, кажется, с её мужем, но всегда ощущал с её стороны желание поговорить со мной на самые разные темы. Одна из них меня всегда удивляла: в каждый мой приезд она просила рассказать о каких-либо событиях в мире, но особенно интересовалась почему-то Индией. Я говорил ей, что мало что знаю об этой стране, но она с признательностью воспринимала даже довольно скудные сведения. В такие минуты мне начинало казаться, что тётя Соня и сама чем-то похожа на индианку.

Общался я, конечно, и с детьми моих тётушек – с кем-то чаще, а с кем-то лишь изредка. А дети были у каждой из них: у тёти Лены – трое, тёти Любы – сын Олег – с огромной шапкой светлых курчавых волос, у остальных – по двое. Все они были очень разными не только внешне, но и по характеру. Наиболее близкие отношения у меня сложились с Борисом Проценко, который, несмотря на молодость, успел познать самые разные стороны жизни. Он запросто сходился с людьми, особенно, с девушками, и показался мне вначале излишне раскованным и в чём-то даже бесшабашным. Со временем я понял, что на самом деле он был человеком основательным и очень надёжным, но предпочитал скрывать это за внешне легким поведением и ироничным отношением к жизни.