Читать книгу Россия и Швеция после Северной войны - Борис Николаевич Григорьев - Страница 3

Двадцатые годы восемнадцатого столетия ещё носили на себе следы сражений Северной войны, в которой против Швеции воевали Россия, Дания и Саксония, а на заключительной стадии – ещё три державы: Ганновер, Голландия и Пруссия. Эта война закончилась сокрушительным поражением Швеции и победой антишведской коалиции. Швеция, имевшая огромный вес и авторитет в Европе, потеряла почти все свои балтийские территории и была сведена к рангу второстепенной державы, в то время как Россия выдвинулась в первые ряды. Но после войны антишведская коалиция распалась, России и Швеции пришлось приспосабливаться к новой обстановке.

Ништадтский мир 1721 года подвёл черту под вековым спором Швеции и России, но отнюдь не успокоил нравы и амбиции шведов. Они не переставали мечтать о реванше и возврате утерянных позиций, в то время как России предстояло решить непростую задачу закрепления своих побед, достигнутых силой оружия на полях сражений, в области дипломатической, т.е. удержать территориальные завоевания и заставить себя уважать как европейскую державу. Эту задачу пришлось решать молодой русской дипломатии, основы которой были заложены всё тем же Петром Великим. Значительную, если не решающую роль в русской дипломатии и несомненно – в русско-шведских отношениях в 20-30-х гг. пришлось играть вице-канцлеру Остерману А. И., а 40-50-х гг. – братьям А.П. и М.П.Бестужевым-Рюминам и их ученикам.

После заключения Ништадтского мира 1721 года первым послом в ранге министра-резидента Петра I в Швеции с жалованьем 3.000 рублей был назначен Михаил Петрович Бестужев-Рюмин (1688—1760). Именно ему предстояло стать первым русским дипломатом после длительной войны и вражды со Швецией и претворять в жизнь заветы Петра I.

Направляя М. П.Бестужева-Рюмина в Стокгольм, император Пётр I поставил перед ним следующие задачи:

а) признание Стокгольмом императорского титула Петра I;

б) утверждение риксдагом Ништадтского мира;

в) нейтрализация англо-ганноверской дипломатии;

г) заключение со Швецией договора о военно-политическом союзе.

Естественно, решать эти задачи пришлось не сразу, а по мере знакомства с непростой обстановкой в стране, только что вступившей на путь конституционной монархии, и возникновения благоприятных возможностей.

В Швеции М. П.Бестужев-Рюмин выступает как человек, глубоко интересующийся её проблемами. Он устанавливает широкий круг знакомств и контактов и снабжает Петербург важной и актуальной информацией. Его донесения из Стокгольма демонстрируют недюжинный ум, наблюдательность, умение верно оценить людей и их поступки, находчивость.

Михаил Петрович Бестужев-Рюмин (1688—1760).

Бестужев сделал ставку на голштинскую партию «патриотов». В инструкции, данной царём, содержался пункт о необходимости поддержки в Швеции только что установленной конституционной формы правления. Как докладывал Михаил Петрович царю, «пока нынешняя форма правления существует, ни малого опасения со стороны шведской не будет», потому что Швеция «настоящая Польша стала». Под Польшей посланник имел в виду порядок единогласного принятий решений в Речи Посполитой, согласно которому было достаточно подать один голос против, чтобы перечеркнуть любое решение сейма.

Бестужеву не удалось удержать шведов от вступления в Ганноверский союз2 – задача, скажем, была непосильная, да к тому же он в самый критический момент был удалён из Стокгольма. Параллельно Бестужев продолжал работать над воплощением идеи Петра о наследовании шведского трона герцогом Голштинии Карлом-Фридрихом, племянником Карла XII, позже ставшим мужем дочери Петра Анны. Можно сказать, что большинство поставленных перед Бестужевым задач были тем или иным образом увязаны с судьбой голштинского герцога.

Карл XII, как известно, не успел распорядиться относительно своего наследника, и в последние годы его жизни таковым неофициально считался Карл-Фридрих (Карл Фредрик). Сестра Карла XII Ульрика Элеонора, выйдя замуж за гессенского герцога Фридриха, право на шведский престол практически утратила. Однако, в первые же часы после смерти короля гессенец Фридрих проявил необычайную активность и распорядительность. Ему удалось лишить голштинскую партию её лидера – Г.Х. фон Гёртца, главного советника погибшего короля, и привлечь на сторону своей супруги генералитет и верхушку правительства. Вопреки прежним постановлениям, на трон взошла Ульрика Элеонора. Гёртца казнили, голштинскую партию, ставшую для шведов слишком ненавистной и лишившуюся своих вождей, отодвинули в сторону. Карл-Фридрих по своей натуре лидером не был и популярностью у шведов не пользовался. Постепенно он попал под влияние бывшего помощника Гёртца голштинца Хеннинга Фридриха фон Бассевича, человека пронырливого, самоуверенного и тщеславного.

Граф Геннинг-Фридрих Бассевич или Бассевиц (Henning Friedrich von Bassewitz, 1680—1748)

Кажется, именно Бассевич по указке Гёртца зародил в голове царя Петра мысль о том, что его герцог имеет право на шведский трон, а при женитьбе Карла Фредрика на дочери Петра перед Россией открылись бы вовсе заманчивые перспективы установления со Швецией дружеских отношений. Одновременно Петербург предпринимал попытки вернуть Голштинско-Готторпскому герцогству Шлезвиг, захваченный в ходе войны Данией3, и в этом заключался основной интерес голштинской дипломатии в России.

Естественно, ни Ульрика Элеонора, ни её супруг не были в восторге от идеи иметь наследником шведского трона Карла-Фридриха (гессенец и сам желал стать таковым), так что на пути претворения в жизнь идеи Бассевича-Петра I встретились серьёзные препятствия. В 1720 году инженер-полковник Л.К.Стобе (Stobee), воспользовавшись отсутствием большого количества депутатов, подал в риксдаг проект о признания Карла-Фридриха наследником и едва не добился успеха, но всполошился королевский двор, и дело закончилось ничем. Карл Фредрик попытался заручиться поддержкой английского короля и австрийского кесаря, но сочувствия с их стороны не встретил.

В 1719—1720 г.г. герцог находился в пределах Священной Римской империи, а в 1721 году прибыл в Петербург. Самый тёплый приём ему оказала царица Екатерина. Она была в восторге от идеи Бассевича выдать родившуюся вне брака с царём дочь Анну за европейского герцога и придать её происхождению покров легитимности4. На мирных переговорах со шведами в Ништадте Пётр снова пытался продвинуть Карла-Фридриха в качестве наследника шведской короны, но шведы категорически воспротивились этой идее.

В конце 1721 года герцог, следуя за двором, отправился в Москву, где он столкнулся со шведскими пленными перед отправкой их на родину. Он оказал многим из них существенную помощь, чем сразу повысил свой авторитет в глазах Стокгольма. Внутри риксдага 1723 года наметился сдвиг в пользу его кандидатуры. Принц Фридрих Гессенский, надевший к этому времени корону короля Швеции и ставший королём Фредриком I5, высказал намерение примириться с Карлом-Фридрихом и попросил его представителя приехать в Стокгольм. И вот в шведской столице появился Бассевич. Теперь он должен был действовать в одном направлении вместе с М.П.Бестужевым-Рюминым.

Первым делом Бассевич запросился на приём к Ульрике Элеоноре и королю Фридриху, но те в аудиенции отказали, хотя Бассевич прибыл в Стокгольм практически по просьбе короля Фредрика. Понадобилось вмешательство правительства и секретной комиссии риксдага6, чтобы повлиять на короля и получить его согласие на встречу с Бассевичем. После беседы с королём Фредриком голштинец приступил к обработке депутатов риксдага, устраивал им угощения и добивался признания за своим сувереном титула «его королевское высочество». И снова все – парламент и правительство – были готовы дать Карлу-Фридриху этот титул, но только не король. И снова Фредрик и Ульрику Элеонору стали уговаривать, и к 18 июня 1723 года вопрос, наконец, благополучно, решился.

Шведские историки единодушно указывают на то, что потепление атмосферы в шведской столице в отношении Петербурга во многом связывалось с манифестом царя Петра, разрешившего вернуться шведским помещикам к своим покинутым поместьям в Лифляндии и Эстонии. В настроениях многих политиков и дипломатов наступил резкий перелом, давший королю Фредрику повод сделать замечание столпу шведской дипломатии М. Веллингку: «Вы же шведский госсоветник, а говорите, как русский!»

Действия Бестужева и Бассевича в Стокгольме Пётр I подкрепил демонстрацией силы в Балтийском море. В начале июля он посадил на корабль Карла-Фридриха и вышел с эскадрой кораблей из Ревеля в море, в то время как в Прибалтике сконцентрировались русские полки. Посол Франции в Петербурге Жак Кампредон спекулировал, что царь хочет вынудить Фредрика I к отречению от престола и посадить на шведский трон Карла Фредрика. Шведский историк Егершёльд не исключает, что русская демонстрация силы произошла не без участия А. Хорна, прибегшего к помощи русских в своих спорах с королём о разделении властных полномочий. Бестужев докладывал царю, что председатель канцелярии риксрода находился с ним и Бассевичем в постоянном тайном контакте.

Итак, русской стороне пока удалось добиться для голштинского герцога титула «королевского высочества», что, конечно же, можно было считать лишь частичным успехом русской дипломатии. Бестужев докладывал Петру, что для успешного решения голштинского вопроса, в частности, для признания Карла-Фридриха наследником шведского трона, нужны были большие деньги на подкуп членов риксдага. Тем не менее, обстановка в Швеции вначале 20-х годов была для России вполне благоприятной. Хорн, и его коллеги по правительству, в это время были сильно заинтересованы в том, чтобы Россия поддержала их в вопросе сохранения в стране конституционного строя. Новая форма правления встречала сильное сопротивление и со стороны короля Фредрика, получившего звание генералиссимуса, и его супруги королевы Ульрики Элеоноры, не желавших расставаться со своими абсолютистскими «замашками». М.П.Бестужев на рубеже 1722—1723 гг. докладывал царю Петру: «Некоторые здешние министры и другие значительные персоны доверительно сообщили мне, что они ясно видят намерения короля по отношению к правительству, что он всеми способами пытается сбросить его… отчего они возлагают надежды на В. И. В., что В. И. В. в силу мирного договора не позволите свергнуть это правительство, а наоборот, будете его поддерживать».

Скоро, однако, шведское правительство изменит своё мнение и станет рассматривать русские гарантии конституционного строя как вмешательство во внутренние дела государства.

Добиться от шведов признания императорского титула Петра I и титула «королевское высочество» для герцога Карла-Фридриха было более лёгкой задачей, нежели отвращение Швеции от Ганноверского союза. Тем не менее, посланник, можно сказать, превзошёл самого себя и 22 февраля 1724 года успешно завершил переговоры со шведским правительством, подписав т. н. Стокгольмский союзный договор. Пётр наградил посланника званием действительного камергера, наделил его полномочиями чрезвычайного посланника и увеличил жалованье до 5.000 рублей в год.

Согласно шведу Г. Веттербергу, курс на заключение со Швецией оборонительного союза Пётр I сформулировал в июле 1723 года. Царь проинструктировал Бестужева, чтобы в договор об этом союзе вошёл пункт о том, чтобы риксдаг не признавал иного наследника трона, кроме голштинского герцога. Ещё в 1718 году, во время переговоров со шведами на Аландских островах, Петру стало ясно, что Европа не смирится просто так с победой России в Северной войне и примет свои меры. Поэтому Пётр заранее хотел в лице Швеции заручиться надёжным союзником.

Переговоры о союзе проходили между Бестужевым и Хорном в обстановке строгой секретности: ни риксрод (госсовет), ни король в них посвящены не были. В качестве связных между Хорном и Бестужевым выступали «голштинцы» госсоветник Юсиас Седеръельм и статс-секретарь по иностранным делам Даниэль Никлас Хёпкен. Спорным пунктом в переговорах, как и ожидалось, явилось русское предложение относительно Карла Фредрика. В конце августа Хёпкен и Седеръельм вместе с Хорном выработали свой проект договора, в котором упоминаний о голштинском герцоге не было, и отправили его на рассмотрение царя в Петербург.

И только после этого Бестужев официально передал шведам предложение о заключении договора. В документе содержался лишь один вопрос: готово ли шведское правительство вступить в переговоры о заключении оборонительного альянса? В положительном случае посланник должен был запросить подробные инструкции и приступить к делу. В этот же день Хёпкен проинформировал о полученном русском предложении секретную комиссию. Т.н. малая секретная депутация — самый узкий круг лиц из числа секретной комиссии, посвящённых в серьёзные государственные дела – отреагировала на это мгновенно: союз с Россией был «неизбежным, выгодным и не авантюрным». Формулировка принадлежала «голштинцу» барону Ю. Седеръельму. 27 сентября госсовет, после обмена репликами между Хорном и королём, тоже одобрил идею союза. Оставалось договориться лишь об условиях союза.

Неудобный пункт о голштинском герцоге был «перекинут» Хорном на решение коллегии канцелярии. 10 октября коллегия вынесла соломоново решение: Карл-Фридрих мог питать «близкую надежду на участие в вопросе о престолонаследии». После этого эту формулировку шлифовала малая секретная депутация, т.е. практически Хорн, Седеръельм и Хёпкен, а потом она обсуждалась госсоветом вместе с секретным комитетом риксдага. После долгих дискуссий родилась ещё более аморфная формулировка о возможности при соответствующих обстоятельствах рассмотреть вопрос о голштинском принце как наследнике шведского трона. Бестужеву всё стало ясно, ломать копья было бессмысленно – важнее было спасти сам договор. Удовлетворился результатом и Бассевич. 19 ноября 1723 года был опубликован соответствующий манифест, и вопрос о Карле Фридрихе с повестки дня переговоров был снят.

На заключительной стадии переговоров Пётр I сообщил шведам, что он в принципе согласен на брак своей дочери с Карлом-Фридрихом и приступил к коронации своей супруги Екатерины. Судьба императрицы и голштинского герцога теперь тесно были увязаны в один узел, пишет Веттерберг. Для шведско-русских отношений, продолжает историк, интересы Карла-Фридриха и возвращение ему Шлезвига стали головной болью. Но включение Шлезвига в состав Дании было гарантировано Англией, а ссориться с этой великой морской державой в планы А. Хорна не входило.

И снова Хорн предложил передать голштинский вопрос на рассмотрение других заинтересованных держав – Австрии, Франции и Англии, и русская сторона была вынуждена с этим согласиться. Далее Хорн потребовал, чтобы оборонительные обязательства Швеции и России распространялись только на конфликты христианских держав, что освобождало шведов от оказания помощи России в её войнах с Турцией и Персией. Шведы захотели также включить в текст договора пункт о возвращении всех задержанных в России военнопленных каролинов, в частности тех из них, кто принял православие, на что Бестужев ответил, что царь Пётр уже принял необходимые для этого меры.

Проблемы в связи с репатриацией шведских военнопленных из России действительно были. Российские власти не сумели хорошенько подготовиться к решению этой проблемы: плохо был поставлен учёт военнопленных, не хватало денежных и других средств на сборы и продовольствие, ощущался недостаток гужевого транспорта на отправку пленных к местам концентрации репатриационных партий в Москве и Санкт-Петербурге, а помещики неохотно расставались с дешёвой квалифицированной рабочей силой и утаивали пленных от репатриации. Присланный Стокгольмом комиссар барон Й. Седеркройц и шведский резидент Томас Книпперкруна7 в своих жалобах российским властям постоянно напоминали о препятствиях на пути возвращения пленных на родину. 18 ноября 1723 года Бестужев доложил в Санкт-Петербург о гневной реакции шведских министров, а 20 января 1724 года Пётр издал грозный приказ о наведении в репатриационных деах надлежащего порядка.

23 февраля 1724 года договор был подписан. Он был рассчитан на 12 лет и являлся первым союзным договором, заключённым Швецией после Ништадтского мира. Стороны гарантировали друг друга от агрессии какой-либо европейской державы и намеревались выставить против агрессора вспомогательный корпус, в который Россия предоставляла 12 тысяч солдат и 4 тысяч драгун и эскадру в составе 9 русских линейных кораблей, а Швеция – 8 тысяч пехотинцев, 2 тысячи кавалеристов и эскадру численностью в 6 шведских линейных кораблей и 2 фрегатов. Союз гарантировал неизменность конституции Польши, декларировал восстановление суверенитета герцога Готторп-Голштинии в Шлезвиге и предоставлял шведским купцам некоторые привилегии в России. В споре за суверенитет Готторп-Голштинского герцогства стороны, как было указано выше, должны были советоваться с другими державами, в первую очередь с Австрией и Англией.

Конечно, Стокгольмский союзный оборонительный договор представлял собой слабое воплощение идеи Петра о превращении шведского противника в надёжного союзника. Искреннего союза между бывшими противниками, к сожалению, не получилось. А. Хорн постарался не брать слишком больших обязательств по отношению к России. Швеция стремилась к союзу то с Англией, то с Францией, то с Пруссией или Турцией, и договор был для России лишь слабым поводком на шее Швеции, готовым порваться в любую минуту. Тем не менее, некоторое время Хорн по внутриполитическим соображениям считал для себя и новой власти полезным опираться на Россию и голштинскую партию в противовес королю Фредрику, делавшему ставку на Гессен и Англию, но это период был очень коротким.

Петербург, со своей стороны, старался расширить базу своей политики в Европе и по совету мудрого А.И.Остермана стал обращать свои взоры в сторону Вены. Там посланник Л.К.Ланчинский вместе со шведским коллегой Г. Хёпкеном, а позже – К.Г.Тессином пытался уговорить Австрию присоединиться к русско-шведскому союзу, что и произошло 17/28 апреля 1726 года.

6 мая 1724 года Бестужев-Рюмин получил из Петербурга указание сообщить шведам о предстоящей помолвке Анны Петровны с Карлом-Фридрихом. Помолвка состоялась 24 ноября 1724 года. В брачном контракте Пётр I гарантировал будущему зятю поддержку в деле возвращения ему Шлезвига. Ирония этого пункта, замечает Веттерберг, состояла в том, что Шлезвиг Дания в своё время получила тоже не без помощи России.

В Швеции возникли слухи, что Пётр I хочет сделать зятя губернатором прибалтийских провинций, намекая якобы на то, что они могли бы снова вернуться в лоно шведского королевства, как только Карл-Фридрих взойдёт на шведский престол. Реакция на его помолвку с русской принцессой была в Швеции, мягко говоря, не однозначной. Бестужев дал в честь этого события праздничный приём, А. Хорн не замедлил, со своей стороны, устроить приём в честь своего бывшего питомца8. А шведский двор воспринял известие из Петербурга …в трауре. Если король всё-таки принял голштинского посла Райхеля, то Ульрика Элеонора демонстративно сказалась больной и легла в постель. Её с трудом извлекли из постели, и она, с трудом сдерживая плач, дала аудиенцию Райхелю, но слова поздравлений комком застряли у неё в горле. И она опять отправилась рыдать в королевскую постель. В начале 1725 года Хорну удалось-таки уговорить её признать за племянником титул «королевское высочество» и направить ему в Петербург поздравление с помолвкой, но уже 18 января 1725 года она составила новое завещание, в котором написала, что Карл-Фридрих «вопреки её предупреждениям обручился с незаконно рожденной царской дочерью» и таким образом лишил себя права на шведскую корону.

Шведско-русский договор и успехи Карла-Фридриха в России всполошили Европу, в первую очередь Англию. В Стокгольм был направлен новый английский посол Стивен Пойнтц (Poyntz), главной задачей которого являлась обработка графа Арвида Хорна, изоляция его от России и голштинской партии и привлечение на английскую сторону. Англия сблизилась в это время с Францией, и Париж и Лондон были сильно заинтересованы в том, чтобы оторвать слабую Швецию от могущественной России. Тем более что положение Карла-Фридриха после смерти Пётра I (28.01.1725 года) только укрепилось: 25 мая состоялась его свадьба с царевной Анной, а императрица Екатерина I заняла по отношению к Дании враждебную позицию. Франция попыталась привлечь Россию в намечаемый Ганноверский союз, но наткнулись на непреодолимое препятствие: Петербург выступал за возвращение Шлезвига Готторп-Голштинскому герцогству, а этого не могла позволить себе Англия как гарант присоединения Шлезвига к Дании. Так что Россия вскоре присоединилась к австро-испанскому союзу, а Голландия – к Ганноверскому.

Со смертью Петра Великого положение дел в Швеции заметно осложнилось. Михаил Петрович с сокрушением докладывал канцлеру Г.И.Головкину: «Доброжелатели и добрые патриоты от всего сердца опечалились, а я в такую алтерацию и конфузию пришёл, что не могу опомниться и лихорадку получил; однако через силу ко двору ездил и увидал короля и его партизанов в немалой радости». Примерно в тех же тонах было выдержано извещение его брата Алексея, посланника в соседнем Копенгагене: «Из первых при дворе яко генерально и все подлые с радости опилися было». Да, смерть Петра очень приободрила и бывших его датских союзников, и шведских врагов!

Уже на данном этапе шведские правители, узнав о смерти Петра I, сильно «взбодрились» в надежде воспользоваться растерянностью его «птенцов». «Двор сильно надеялся, что от такого внезапного случая в России произойдёт замешательство и все дела ниспровергнутся», – писал М.П.Бестужев Екатерине I, – «но когда узнали, что ваше величество вступили на престол, и всё кончилось тихо, то придворные стали ходить повеся нос».

Шведское правительство рассчитывало на то, что герцог Голштинский, пользовавшийся при российском дворе большим влиянием, будет вынужден после смерти Петра уехать из России, и голштинская партия лишится всякой поддержки. Этого не случилось. Екатерина I, наоборот, сделала голштинский вопрос чуть ли не главным в своей внешней политике, а «бездомный» герцог Карл-Фридрих сидел в Петербурге и пользовался там большим влиянием и властью – он был введен в Верховный тайный совет. Так что, как писал Бестужев, «повесившие нос» шведы отнюдь на этом не успокоились и возложили свои надежды на будущее. Будущее к ним придёт, но оптимизма оно вряд ли им прибавило.

А пока Михаил Петрович, выполняя указания Петра, действовал в согласии с Бассевичем и его зятем, голштинским посланником в Стокгольме генерал-майором Карлом Брейде фон Райхелем, и добросовестно старался угождать интересам голштинского дома. Но личные отношения с Бассевичем у него не сложились, и голштинцы всеми силами стремились удалить Бестужева из Швеции. Они чувствовали, что русский посланник не был искренно заинтересован в их деле, потому что, естественно, был больше предан интересам России. Пока был жив Пётр, голштинцы сидели смирно, а после кончины императора руки у них развязались.

На приёме у барона Юсиаса Седеръельма по случаю его отъезда в Петербург в качестве посла Райхель затеял с Бестужевым ссору, стал укорять его в том, что тот относится к нему неприязненно, и вызвал его на дуэль. Шведы помирили их, а вскоре Бестужев выехал в Петербург, чтобы присутствовать на русско-шведских переговорах с участием шведских эмиссаров Х. Седеркройца9 и барона Седеръельма. Шведским посланником в России в это время был барон Дитмар – по словам посла Испании при дворе Петра II герцога Я. де Лириа, человек неглупый и хороший, прекрасно владевший русским языком.

Михаил Петрович просил вице-канцлера А.И.Остермана10 «умилостивить» громогласного Бассевича, но очевидно «патрон», каковым его считал Бестужев, не смог помочь своему посланнику, ибо в дело вмешался «великодержавный властелин» князь А.Д.Меншиков. Как бы то ни было, 7 августа 1725 года на заседании Коллегии иностранных дел Андрей Иванович подал меморандум о том, чтобы в Стокгольм Бестужева не возвращать. Екатерина I, сочувствовавшая Бестужеву, была вынуждена под давлением голштинцев и светлейшего князя А.Д.Меншикова согласиться с этим.

Курляндец Э. Бирон в своё время погубил карьеру Бестужева-Рюмина-отца, главного наблюдающего при курляндской герцогине Анне Иоанновне, теперь голштинец Бассевич попытался «задвинуть» его сына Михаила, но – не удалось. Слишком мало было у российского кабинета министров способных и умных дипломатов, и Михаилу Петровичу сразу нашли применение в другом горячем деле. В это время снова обострилась курляндская проблема, и Бестужев вместе с Ягужинским был послан в Варшаву подальше от двора, где на него с большой неприязнью смотрел «великодержавный властелин».

В этот драматичный для русской дипломатии момент посол Англии С. Пойнтц и посол Франции Буфиль Гиацинт Т. Бранкас приступили к обработке Хорна. Президент канцелярии правительства попросил паузу: он сильно зависел в это время от голштинской партии, и ему нужно было заручиться поддержкой в правительстве и секретной комиссии. 25 октября 1726 года он доложил риксроду, что получил информацию о Ганноверском союзе, но якобы не знает, каковы его цели. «Мне неизвестно, приглашена ли в него Швеция или нет», – лицемерно сообщил он своим коллегам. Но если господам коллегам угодно знать, то ему, Хорну, кажется, что французы и англичане желают присоединения Швеции к союзу. Ежели договор окажется «невинным», т.е. неопасным для страны, то к нему можно было бы присоединиться. Ежели он вдруг окажется авантюрным, то шведам понадобится только сказать «нет», и вопрос будет исчерпан.

20 ноября 1725 года риксрод принял два знаменательных решения: с одной стороны, голштинская партия добилась того, чтобы поручить шведскому послу в Вене К. Г.Тессину11 провести переговоры о присоединении Австрии к шведско-русскому союзу; с другой стороны, было решено начать переговоры с Пойнтцем и Бранкасом о присоединении Швеции к Ганноверскому союзу. Так к весне 1726 года Швеция оказалась состоящей в переговорах о вступлении в два противостоявших друг другу военно-политических союза.

Послом в Россию решили направить «голштинца» барона Ю. Седеръельма, которому удалось установить неплохие контакты с русскими ещё во время своего плена. Его инструкции были выдержаны в осторожных тонах, пишет Веттерберг, но на практике он мог всё-таки сделать многое в пользу голштинской партии12.

Отъезд Седеръельма (одновременно с Бестужевым-Рюминым) лишил голштинскую партию её признанного лидера, что не замедлило сказаться и на позиции А. Хорна и правительства Швеции по отношению к России. Отсутствие Седеръельма в значительной степени облегчило Хорну подготовку к переговорам о вступлении страны в Ганноверский союз.

Между тем Тессину и Лачинскому, при содействии Седеръельма, удалось в Вене преодолеть все препятствия, включая непризнание Веной императорского титула за Петербургом, и 16 апреля император Австрии подписал договор о присоединении Австрии к Стокгольмскому (шведско-русскому) оборонительному союзу. К этому времени Тессин уже узнал, что его достижение отнюдь не приветствовалось в Стокгольме. Вопрос о ратификации австро-русско-шведского договора весь май и июнь обсуждался в канцелярии и риксроде, но так и не был предложен на подпись королю Фредрику. С. Пойнтц стал консультировать Хорна о тех приёмах, к которым в прошлом прибегали в случае нежелания ратифицировать подписанный документ. Но выход из положения нашёл сам Хорн: в середине июня он послал т.н. ратификационный инструмент в Вену, но изменил его первоначальное содержание. Он добавил три сепаратных статьи, которые сильно ограничивали смысл и цель договора. Тессин получил документ в начале июля, прочёл указания президента канцелярии о неуклонном выполнении предложенного документа («всех его частей, включая каждую букву») и сильно оскорбился и возмутился. В конечном итоге, документ был ратифицирован в первоначальном виде, но отношения Тессина с Хорном испортились навсегда.

Усилия Хорна в направлении Ганноверского союза сильно затруднились, но отнюдь не прекратились. Всё это происходило на фоне обострения обстановки в Европе. Лондон, Париж и Стокгольм с опаской следили за приготовлениями Петербурга к летнему выходу в Балтийское море большой эскадры и за стягиванием в столицу 60 пехотных батальонов и 4 драгунских полков. А.Д.Меншиков хвастался, что со своими 50.000 солдат он опустошит всё побережье Дании и добьётся выполнения требований Карла-Фридриха. Лондон как будто ждал этого момента и послал в Балтийское море свою эскадру под командованием адмирала Чарьза Уэйджера (Wager).

Поход носил откровенную антирусскую направленность и был инициирован А. Хорном. Веттерберг утверждает, что этот шаг Хорна был спровоцирован действиями Петербурга: императрица Екатерина через Седеръельма сделала Стокгольму предложение выплатить в течение 3 лет на содержание шведской армии 300 тысяч р. Канцелярия правительства, т.е. сам Хорн, встретила это предложение с большим недоверием. К тому же шведам почему-то было не ясно, что скрывалось за аббревиатурой «р.»: рубли или риксдалеры. В январе 1726 года риксрод проголосовал против принятия денег из России, и Хорн немедленно вступил в контакт с Пойнтцем и попросил прислать к берегам Швеции английскую эскадру.

Оставим оценку щедрости Екатерины I на совести шведов. Было ясно, что маятник симпатий Хорна качнулся в сторону Ганноверского союза. Именно так и расценили это дело в Лондоне. «Я собственно плохо понимаю, как мы, строго говоря, могли бы оправдать посылку этой эскадры, не получив на это соответствующего обращения от государства, которому мы её послали, если бы не было перспективы его присоединения к нашему договору», – писал Пойнтцу 22 марта министр иностранных дел Англии Чарльз Таунсхенд.

Члены правительства были в недоумении: кто же из них мог сделать приглашение английским морякам? «Голштинец» М. Веллингк в своём возмущении назвал такое лицо безответственным. Хорн в ответ напустил ещё больше дыма и стал клясться, что это был не он. Прибывший из Петербурга Ю. Седеръельм предложил правительству выступить с дезавуирущим заявлением, учитывая прибытие в Стокгольм нового посла России, но ничего этого сделано не было. Король, Хорн и большинство в риксроде были настроены проанглийски.

Вместо «съеденного» голштинцами М.П.Бестужева Петербург послал в Стокгольм флотского капитана Николая Фёдоровича Головина (1695—1745) – отличного моряка, но весьма посредственного дипломата. Перед ним стояла всё та же невыполнимая задача – всеми средствами «уловлять» в прорусскую партию Арвида Хорна и противодействовать присоединению Швеции к враждебному России Ганноверскому союзу.

При появлении английского флота у шведских берегов возникли слухи о том, что англичане хотят силой заставить Швецию вступить в Ганноверский союз, восстановить абсолютизм королевской власти и учредить гессенское престолонаследие. Были усилены гарнизоны в Карлскруне, в районе Ваксхольма и Даларё. Головин в соответствии с оборонительным договором предложил шведам помощь России, но её отклонили, отлично зная, что она не понадобится. Ч. Уэйджер около месяца поплавал вокруг Швеции и в середине июня отправился восвояси домой.

А осенью продолжились интенсивные переговоры о вступлении в Ганноверский союз. Хорн для вида в переговорах не участвовал и морочил Головину голову рассказами о том, что он в этом вопросе придерживался нейтралитета. В январе 1726 года вопрос о присоединении к ганноверцам был поставлен на обсуждение в правительстве. Мнение министров сильно разошлись. В центре обсуждения находился и голштинский вопрос и интересы Карла-Фридриха. Хорн, который ранее не отвергал возможности помочь герцогу, теперь стал выступать с позиций патриотизма: интересы шведского государства должны стоять выше любых других. Против вступления в союз выступили Лагерберг, Крунъельм, Юлленборг, Дюккер и Седеръельм, но Хорн со своими сторонниками оказался в большинстве, и дебаты продолжились – теперь уже с целью определения условий вступления. После утверждения условий участия в союзе к июню 1726 года голоса министров распределились следующим образом: 7 «за» и 8 «против», но при учёте двух голосов, которыми обладал король, дело решилось в пользу сторонников союза.

В этот момент в Петербурге решили заменить Н.Ф.Головина опытнейшим дипломатом, князем Василием Лукичом Долгоруким (Долгоруковым) (1670—1739), который, по мнению Остермана, смог бы более успешно решать задачу не допустить присоединения Швеции к Ганноверскому союзу. При этом Головина оставили в Стокгольме при Долгоруком на вторых ролях, в качестве помощника. Василий Лукич, по словам всё того же де Лириа, был умён и недурён собой и заслужил славу искусного и хитрого дипломата, но и он не был оригинальным в изобретении средств для решения поставленных задач. В качестве основного аргумента для шведов он получил от Екатерины I и повёз с собой 18.000 ефимков «на раздачу, кому надобно, да получил позволение давать обещание знатным особам на 100.000 рублей и больше». Чтобы русский дипломат выглядел солидно и весомо, на покупку ливреи и экипажа ему выделили 11 тысяч рублей, а Екатерина подарила ему свой портрет, запасы вина из своих погребов и …балдахин, хранившийся в Академии наук.

Императрица «рассуждать изволила, что не надобно робко со Швециею поступать». И Долгорукий не робел. Подкуп официальных лиц – министров, послов и даже королевских особ – был тогда во внешней политике и дипломатии обычной практикой. Взятки, уважительно называемые «подарками» или «пенсионами», давались почти открыто, ни взяткодатели, ни взяточники законом не преследовались, так что было трудно назвать хотя бы одно официальное лицо в европейской столице, которое бы не состояло на содержании того или иного иностранного правительства13.

Не составляли исключения и «знатные особы» шведского правительства и риксдага, которых по очереди или все сразу «подкармливали» английский, французский и русский послы. Как сообщает шведский историк А. Оберг, политическая коррупция возникла в аристократической среде, потому что всё чиновничество тогда было в основном из дворян и офицеров (последние после сокращения армии особенно бедствовали и нуждались в деньгах)14. Иностранные послы оплачивали бедным провинциальным членам риксдага дорогу и проживание в Стокгольме (крестьянским депутатам король оплачивал расходы из своего кармана). Депутаты рассуждали примерно так: если государство получает субсидии от иностранных государств, то почему это не может позволить себе отдельно взятый швед? Впрочем, как утверждает Оберг, взятки были очень умеренные: так в 1765 году содержание 200 бедных дворян обходилось английскому послу всего в 3 фунта и 10 шиллингов в месяц.

Ко времени появления Долгорукого в Стокгольме зачатки будущих партий т.н. «шляп» и «колпаков» («шапок») ещё бродили в глубине политического истэблишмента Швеции. На политической сцене Швеции действовали в основном приверженцы голштинской и остатки гессенской (королевской) партии, из которых к 1734 году появились партии Хорна и Юлленборга (королевского двора), а уже с приходом к власти Юлленборга и Хёпкена и с уходом со сцены Хорна – партии «колпаков» и «шляп».

Партию «голштинцев», которую опять же с большой натяжкой можно было считать прорусской, возглавляли в 20-е годы упомянутый барон Седеръельм и Д.Н.Хёпкен, лантмаршал риксдага С. Лагергрен и Юлленборг, в то время как президент канцелярии Арвид Хорн маневрировал и негласно поддерживал то одних, то других, проводил осторожную и миролюбивую внешнюю политику, не дававшую Швеции сползать в сторону войны. Впоследствии вожди обеих партий будут неоднократно менять свои взгляды и позиции, поэтому одни и те же имена будут часто мелькать в противоположных лагерях. Как отмечают шведские историки, в политическом размежевании часто играли не взгляды, а личная неприязнь политиков, внутренняя и внешняя конъюнктура и, конечно, жажда власти.

Русскому посланнику нужно было взять на «кормление» верхушку партии «голштинцев». Привыкший в Польше к тому, что местные министры и знать, вопреки дипломатическому этикету, наносили ему визиты первыми, Долгорукий обнаружил, что шведы такого пиетета перед ним не испытывали и придерживались общего правила, согласно которому первыми должны наносить визиты дипломаты. Но Долгорукий ни за что не желал «умалить своего кредита», а потому нашёл из этого положения остроумный выход. Не афишируя своего приезда в шведскую столицу, он отправился с визитами к местным нотаблям и членам риксдага не в своей карете с лакеями в ливреях, а в обычном нанятом экипаже. Такие визиты не могли быть сочтены церемониальными. Только после этих «нецеремониальных» визитов он торжественно объявил Арвиду Хорну о своём прибытии и отправился к нему с визитом.

Князь Василий Лукич Долгоруков (1670—1739).

Из беседы с главой правительства Долгорукий вынес впечатление, что в доброжелательной к России партии «голштинцев» или «патриотов», к сожалению, не было видных фигур, на которых он мог бы опереться, а главное, в них не было нужной «остроты». «Здешний двор несравненно хуже датского, начиная с главных, большинство люди посредственные, а есть такие, что с трудом и говорят. Горн показался мне человек острый и лукавый, надобно будет обходиться с ним уменьем и зацеплять его тем, к чему он сроден и что ему надобно, а силою одолеть его зело трудно», – докладывал он в Петербург15. В других шведах, как он выразился в отчёте от 26 ноября 1726 года, «нет никого великой остроты». «Доброжелательная партия зело слаба и не смелá, для того и принуждён здесь острее делать и говорить, ибо они говорить не смеют, главные более других опасаются». Главный их лидер Седеръельм, вернувшийся из Петербурга, показался ему человеком «добрым», но «остроты не пущей. Хёпкен его острее».

«Голштинец» Д.Н.Хёпкен, статс-секретарь по иностранным делам, на самом деле был «острее» других: он хорошо умел приспосабливаться к любой политической конъюнктуре, держал нос по ветру, был тщеславен и в своих поступках был не лишён дерзости. Будучи официальным представителем на секретнейших переговорах по вопросу присоединения Швеции к Ганноверскому союзу, он не боялся встречаться с Долгоруким и информировать его по существу дела.

Посол узнал также, что Ульрика Элеонора «русского народа зело не любит», и что королевская пара вообще плохо информирована и верит во всякие небылицы о том, что императрица Екатерина I главной своей задачей в Швеции считает свержение её и мужа с трона. «Ваше императорское величество по сему изволите усмотреть, какие от вашего императорского величества опасности королю внушены, и коли такое мнение имеет, как его склонить к постоянной с вашим императорским величеством дружбе?» – писал он Екатерине I в Петербург. Долгорукий обещает императрице почаще добиваться аудиенции у Фредрика I и постараться оказывать на него соответствующее влияние. Больших результатов он при этом не обещает, потому что шведский король от природы мнительный и никому, особенно иностранцам, не верит.

В остальном, сообщал посол, он планирует торжественно отметить в Стокгольме день тезоименитства своей государыни и «особливо намерен для подлого народу пустить вина». И это он хочет осуществить вопреки существующему в шведской столице мнению о том, что шведский король не одобряет, чтобы русский посол шведского «подлого народа ласкал».

2 декабря 1725 года Василий Лукич получил желанную аудиенцию у короля. Чтобы произвести выгодное впечатление на шведов, он подарил золотую со своим вензелем шпагу капитану яхты, который доставил его во дворец, унтер-офицерам раздал по шести, а рядовым матросам – по два червонца. «Цель была достигнута», – пишет С.М.Соловьёв, – «все остались очень довольны, и Долгорукову рассказывали, что король приказал принести к себе шпагу и рассматривал её».

А в середине декабря Долгорукий пышно отметил именины Екатерины I. 13 декабря у него обедали члены риксдага, иностранные послы и прочие знатные особы с жёнами, а 15 декабря он устроил бал и «машкара» – маскарад, который был так моден в высшем обществе Европы. 500 приглашённых «знатных особ» гуляли солидно: маскарад начался в 5 часов пополудни, продолжился ужином и закончился в 5 часов утра. Королевой «машкара» была избрана жена Хорна, вице-королевой – жена Делагарди, друга и родственника председателя Совета. В короли обе дамы выбрали маршала парламента, а в вице-короли – племянника В.Л.Долгорукого. По окончании бала Василий Лукич «подъехал» к указанным дамам с подарками и спросил, примут ли они их. «Обе дамы отвечали, что отнюдь принять не могут», – докладывал он домой.

Русский посол предпринял попытки сблизиться с А. Хорном, нанёс два визита его жене и во время одной встречи приступил к деловому разговору с мужем о том, чтобы Швеция воздержалась от присоединения к Ганноверскому союзу. Разговору помешал неожиданно явившийся к Хорну шведский посол в Лондоне барон Карл Густав Спарре (1688—1741)16, рьяный сторонник присоединения к Ганноверскому альянсу и опасный противник. Спарре на самом деле специально прибыл из Англии, чтобы принять участие в заседаниях риксдага и повлиять на его позицию в нужном для Хорна направлении. Спарре приехал в Стокгольм тоже не с пустыми руками и привёз с собой для раздачи членам риксдага 5.000 фунтов стерлингов, пожалованных английским королём Георгом I.

Долгорукий, познакомившись со Спарре, стал с ним встречаться, они вместе обедали и вели «разговоры более часа и споры великие», но «хорновцы» внимательно следили за каждым шагом русского посланника и, заметив его контакты со Спарре, стали против него интриговать. Долгорукий понял, что рассчитывать на «благонамеренных» «голштинцев» не приходилось: они вели себя довольно неуверенно и осторожно, в то время как сторонники проанглийски настроенного Хорна всё более агрессивно и напористо. На их стороне был также королевский двор, так что силы были неравными.

Давать взятки шведам Долгорукий мог при условии, если они поддержат голштинскую партию, т.е. открыто выступить против Дании, а это было опасно и для взяткодателя, и для взятку берущих: могли сказать, что русский посланник вовлекает Швецию в конфликт с Данией. «Я никак не думал встретить здесь такие затруднения», – жаловался Василий Лукич в Петербург в январе 1727 года. – «Главное затруднение состоит в том, что все важные дела решаются в секретной комиссии, а с членами её говорить никак нельзя, потому что им под присягою запрещено сноситься с иностранными министрами…» Возмущался Василий Лукич и поведением тех шведов, которые деньги принимали, но взамен не только ничего не делали для прорусской партии, но даже не говорили «спасибо»: «При других дворах… таких необыкновенно гордых поступков не видел». На все его денежные подачки «здешние правители не только не отвечали учтивою благодарностью, но даже не отозвались ни одним словом».

Между тем, проганноверская партия не гнушалась никакими средствами, чтобы нейтрализовать влияние Долгорукого. Её члены подбрасывали на заседания секретной комиссии подмётные письма, в которых обвиняли Россию и голштинскую партию в заговоре против короля и королевы, а доброжелателей запугивали. Возникло т. н. дело о государственной измене Моритца Веллингка, старейшины шведской дипломатии и сторонника голштинской партии. Под надуманными предлогами Хорн и его сторонники состряпали против него дело, которое, правда, на специально созданном суде рассыпалось. Но «ганноверцы» на этом не успокоились и сумели довести дело до конца, приговорив бедного старца к казни. Его помиловали и приговорили к заточению в замок, но Веллингк по дороге к месту заключения скончался.

Дело Веллингка стало первой «ласточкой» в политической практике Хорна, а потом и его преемников К.Г.Юлленборга, Д.Н.Хёпкена. Скоро он таким же вероломным и коварным способом уберёт с политической сцены барона Ю. Седеръельма и окончательно разгромит голштинскую партию, создав новый политический ландшафт Швеции. Хорн шёл напролом к Ганноверскому союзу, используя все доступные ему средства: административный ресурс (кроме должности президента канцелярии, он стал ещё и лантмаршалом риксдага), интриги, демагогию, подтасовку фактов, запугивание и судебное преследование «голштинцев». Так что «остроты» у этого деятеля было хоть отбавляй!

Внося во внутришведские дебаты свою «остроту» и пытаясь воздействовать на настроения депутатов риксдага, т.е. вмешиваясь во внутренние дела государства, Долгорукий, конечно же подвергал себя большому риску. Но такова была тогда в Швеции обстановка, и послы Англии, Франции и России чуть ли не открыто оказывали влияние на ход дебатов в риксдаге и давление – на правительство. Риксдаг проницательный Долгорукий характеризовал следующим образом: «Все торгуют и один про другого сказывает, кому что дано: только смотрят, чтобы судом нельзя было изобличить, для того что та вина смертная».

Долгорукому, в частности, рассказывали, что Фредрик I и Хорн получали от Георга I «пенсион», в частности, глава правительства получал сумму, эквивалентную тогдашним 100.000 рублей. Конечно, противопоставить этому вескому «аргументу» что-то более существенное русскому посланнику было трудно, так что вопрос о присоединении Швеции к Ганноверскому союзу был предрешён.

Принимая в расчет хрупкое равновесие в правительстве и секретной комиссии по вопросу присоединения к Ганноверскому союзу, в которых противники союза были ещё достаточно сильны, Хорн решил подстраховаться и передать решение этого вопроса на суд риксдага, который и был созван во внеочередном порядке. Там ему удалось избраться в лантмаршалы и, легко манипулируя настроениями представителей сословий, получить карт-бланш на завершение переговоров по присоединению к Ганноверскому трактату.

На этом же риксдаге Хорн с помощью своих сторонников инициировал провокационные запросы в отношении бывшего посла в Петербурге барона Ю. Седеръельма. Хорну понадобилось дискредитировать голштинскую партию, выступавшую против участия Швеции в Ганноверском союзе, и набрать достаточное для продолжения переговоров с Англией и Францией число голосов депутатов. «Хорнисты» обвиняли барона в предательстве интересов страны и работе в пользу русских интересов.

Шведы попытались включить в текст договора пункт о защите голштинских интересов герцога Карла-Фридриха, но наткнулись на решительное сопротивление Пройтца и Бранкаса. Другая просьба шведов – о назначении субсидий на содержание армии – была учтена.

Долгорукий потребовал от шведов «конференций», т.е. переговоров по существу своей командировки. Было проведено две такие конференции, в которых со стороны шведов участвовали те же комиссары, которые вели переговоры с послами Англии и Франции: графы М. Делагарди, К. Экеблада и А. Банера, канцлера Й. Дюбена, статс-секретаря Д.Н.Хёпкена и советника канцелярии риксрода Ю.Х.фон Кохена. Все, кроме Хёпкена, принадлежали к проганноверской партии. Своё решение об акцессии, т.е. членстве в Ганноверском союзе, шведы мотивировали тем, что якобы опасались враждебно расположенной к ним России, и указывали на то, что Россия передислоцировала в район Петербурга 40 тысяч солдат, что армия стала в больших количествах запасаться сухарями, и что стал сильно вооружаться флот. Объяснения Долгорукого, что Петербург принимает меры предосторожности из-за того, что из Стокгольма стали доноситься голоса о войне с русскими, во внимание не принимались. Следствие и причина, как это до сих пор водится в Европе, когда речь идёт о России, поменялись местами.

Переговоры прервали рождественские праздники, но Долгорукий уже понял, что ничего хорошего ждать от шведов не приходилось. «Хорновцы» Магнус Делагарди и Юхан фон Кохен с товарищами «как раскольщики за английского короля хотя живые сжечь себя дадут», потому что Делагарди получал от английского короля ежегодную «пенсию» в размере 4.000 фунтов. Граф Хорн предложил членам секретной комиссии риксдага, в ведомстве которой находились все внешнеполитические дела, деревеньку в Бремене и сумму, эквивалентную 30.000 рублям (для Н. Бъельке) и фельдмаршальский жезл (К.Г.Левенхаупту), лишь бы они выступили за присоединение страны к Ганноверскому союзу. «Легче было турецкого муфтия в христианский закон ввести, нежели их от акцессии отвратить», – писал Долгорукий своей императрице о проганноверской партии. А король Фредрик на своих аудиенциях говорил с русским послом обо всём, только не о деле. Он был большой аматёр по женской части и в это время был без ума от своей фаворитки – молоденькой фрёкен фон Таубе.

Итак, прямые переговоры и подарки отдельным «знатным особам» не подействовали. «Надобно искать способов из закоулков всякое дело и слово провесть до того места, где оно надобно», – не сдавался посол. Вкупе с послом Австрии Бухартом Филипом фон Фрейтагом цу Гёденс он предпринял попытку перебить конъюнктуру и предложить шведам свои субсидии в размере 1.200.000 риксдалеров или по 200 тысяч рублей ежегодно в течение 3 лет, только бы страна воздержалась от вступления в Ганноверский союз, но шведы на это не пошли.

Так что 14 марта 1727 года шведские комиссары подписали два договора: один – с Пройтцом, другой – с Бранкасом, и присоединнеие Швеции к Ганноверскому союзу стало свершившимся фактом. Единственным утешением оставалось то, что Швеция своё членство в Ганноверском союзе оговорила обязательством не участвовать в войне против России. Но Долгорукий мало верил в это обязательство и 28 марта 1727 года докладывал в Петербург, что, судя по всем поступкам и поведению короля и высших правительственных чиновников, шведы «мыслят о войне» с русскими, и если она не начнётся немедленно, то только по причине нехватки у них средств и солдат. Но и этот недостаток шведы скоро могут преодолеть, потому что всеми силами и средствами взялись за поправление пошатнувшейся промышленности и сельского хозяйства и в спешном порядке вооружают армию и флот. В связи с этим посол настоятельно рекомендовал Екатерине приказать начать укреплять крепость Выборг и вообще готовиться к обороне. Умён и проницателен был Василий Лукич, и жаль его светлую голову, отрубленную через 13 лет происками бездарного и мстительного Бирона!

После присоединения к Ганноверскому союзу Хорн произвёл тщательную чистку госаппарата, пополнив и риксрод, и канцелярию новыми членами, его сторонниками. Все они были настроены резко антирусски. Немедленно вернулись к преследованию Седеръельма. На риксдаге расправиться с ним не удалось, но зато после риксдага и подписания договора с Ганноверским союзом обвинения в адрес Седеръельма возобновились. Ему вспомнили всё: и денежные вознаграждения и награды, полученные от русского правительства, и якобы недостаточно настойчивые действия по защите интересов Швеции, и личную переписку с осуждённым уже «голштинцем» Веллингком, в которой он высказывал своё негативное мнение о Ганноверском союзе, и открытые выступления в правительстве на этот же счёт. В травле дипломата принял участие и король Фредрик. В результате Седеръельма отстранили от должности и отправили в отставку, пообещав сохранить ему министерскую пенсию. Но барон её так и не дождался и в 1729 году в возрасте 56 лет умер в своём поместье Линдхольмен провинции Уппланд.

При отъезде из Швеции Долгорукий по рекомендации Верховного тайного совета встретился с остатками голштинской партии («благонамеренными» шведами) и в сильных выражениях предупредил их о том, что после акцессии к Ганноверскому союзу Россия не будет сидеть сложа руки и безучастно наблюдать за тем, как Швеция готовится к войне. Сама по себе Швеция большой опасности не представляла, а вот Ганноверский союз стал готовить в Балтийском море интервенцию против Выборга и Риги.

Петербург, опираясь на только что заключённый союз с Австрией, действительно не сидел, сложа руки. Х. Бассевич предложил начать войну со Швецией первыми, но Верховный тайный совет, в который входили А.Д.Меншиков, Ф.М.Апраксин, Д.М.Голицын, П.А.Толстой, канцлер Г.И.Головкин, вице-канцлер А.И.Остерман и голштинский герцог Карл-Фридрих, занял в этом вопросе более взвешенную позицию. Тем не менее, в воздухе запахло новой большой войной.

Возможно, шведы и задумались бы о словах русского посла, но поперёк шведского дела неожиданно «въехал» светлейший князь А.Д.Меншиков. Он единственный в Верховном тайном совете не согласился с рекомендациями Долгорукого. Новый шведский посол в Петербурге Херман Седеркройц, основываясь на предательской информации Александра Даниловича о заседаниях Верховного тайного совета, немедленно донёс в Стокгольм о том, что в императорском доме России царит несогласие. А. Хорн стал повсюду говорить о том, что за присоединение к Ганноверскому союзу шведам никакого наказания от русских не будет. А вскоре распоясавшийся временщик и сам подтвердил, что Швеции со стороны России опасаться нечего, написав об этом в личном письме члену риксрода фельдмаршалу К.Г.Дюккеру. Как всегда, за эту свою услугу он просил шведа оказать ему «на бедность» материальную помощь: императрица-де Екатерина больна, и «призреть» «бедного» вора и мошенника скоро будет некому. И шведы «призрели» и выплатили алчному Меншикову 5.000 червонцев. Тщетно В. Л.Долгорукий укорял Меншикова за подлую измену – укор с того скатился, как с гуся вода. Василий Лукич с горечью донёс в Петербург, что в Швеции России уже не боятся.

Посланник Н. Ф.Головин в 1727 году официально донёс о поступке Меншикова в Петербург, когда Меншиков в это время находился уже в ссылке в Берёзове. Взошедший на трон Пётр II нашёл поведение Меншикова изменническим и приказал допросить бывшего временщика по этому эпизоду дополнительно. Чем закончилось это расследование, неизвестно, а вскоре высокопоставленный предатель умер.

Со смертью Екатерины I положение «благонамеренных» шведов ещё более осложнилось. Пётр II немедленно уволил Карла-Фридриха из Верховного тайного совета, в который его ввела покойная императрица, и герцог вместе с супругой покинул пределы России. Петербург нормализовал отношения с Данией, и голштинский вопрос на некоторое время был снят с повестки дня и в России, и в Швеции.

После отъезда В.Л.Долгорукого посланником в Стокгольме остался граф и уже адмирал Н.Ф.Головин, который проработал в Швеции до 1732 года примерно с таким же переменным успехом, как и его предшественники. «Уловить» кого-либо из «острых и лукавых» шведов в прорусскую партию пока не удавалось. Правда, сам Арвид Хорн принял от него 5.000 червонцев, причём червонцы Головин вручил его жене, которая поклялась мужу держать подарок в тайне от окружения. Получив деньги, Хорн уверил посланника, что будет прилагать старание «к распространению между обоими государствами дружбы и поддержанию равновесия между королём Фредриком и герцогом Голштинии». Вслед за Хорном взятку получили фельдмаршал и член риксрода графы Дюккер, Бъельке и барон Дюбен (каждый по 2.000 червонцев), графы Юлленборг, Юлленшерна, барон Крунстедт, хоф-канцлер граф фон Кохен и граф Бонде (по 1.000 червонцев каждый). «Целомудренный» граф Бонде попросил Головина отдать деньги жене, но в его присутствии.

Деньги графы и бароны охотно брали, но никаких действий к «распространению дружбы» на Россию предпринимать не думали. «Здесь недоброжелательные к России люди очень жалеют об удалении князя Меншикова от двора», – писал посланник в сентябре 1728 года в Петербург, – «говорят явно, что они потеряли в своих намерениях великого патрона». Ещё бы! Остерман стоял стеной на защите русских государственных интересов.

Какой-то «благожелатель» сообщал Головину, что шведское правительство ищет способы заставить русский двор объявить Швеции войну и потребовать от Франции и Англии помощи. Он сообщал также, что Турция активно «обрабатывает» Швецию, чтобы вместе выступить против России. А. Хорн и его сторонники льстили себя надеждами на то, что в России начнутся беспорядки и всячески «ласкали» турецкого агу-посланника. «Доброжелательные» к России барон Сёдеръельм, граф Дюкер и Тессин, не попавшие в утверждённый свыше список «клиентов» Головина, осаждали его просьбами тоже выдать им денежную компенсацию за то, что они якобы сильно пострадали за свою приверженность России. Из Коллегии иностранных дел Остерман резонно посоветовал Головину деньгами понапрасну не сорить: «Мнится, что хотя б и дать на год, на другой по нескольку, когда усмотрим, как наши дела с Швециею обойдутся». Одним словом, события на северном фланге продолжали внушать Петербургу сильные опасения.

Официальный Стокгольм, потерявший былой вес в Европе, продолжал, как флюгер, колебаться при всяком дуновении ветерка из Парижа или Лондона. Посланнику в Петербурге Херману Седеркройцу были даны указания объявить русской стороне, что признать императорский титул Петра II шведы могут только в обмен на возвращение Выборга. Однако Седеркройц охладил воинственный пыл своего правительства, сообщив в Стокгольм, что никаких беспорядков в России не наблюдается, и что русская армия и флот находятся в хорошем состоянии. Также выяснилось, что французский и английский послы ссориться с Россией шведам пока не рекомендовали.

Петр II (1715—1730) – Император Всероссийский, сменивший на престоле Екатерину I. Внук Петра I, последний прямой потомок Романовых по мужской линии. Сам фактически не правил, опираясь на Верховный Тайный совет и фаворитов. Умер в 14 лет.

Поэтому в конце 1727 года Хорн по отношению к Головину резко сменил гнев на милость.

В 1728 году резко ухудшились отношения Хорна с королём Фредриком, и Головин тут же получил из Петербурга соответствующую инструкцию: «Вражду между графом Горном и королём содержать и, ежели возможно, ещё умножать весьма б полезно было; но потребно будет в том со всякою осторожностью поступать». До каких пределов следовало раздувать неприязненные отношения между главными фигурами шведского истэблищмента, Петербург не говорил, а ограничивался «ценными указаниями». Что ж, это было всегда типично и для КИД, и для МИД России, пытающихся руководить послами и резидентами с позиций перестраховки и при помощи бесполезных, но, слава Богу, бесплатных наставлений.

Николай Фёдорович обещал стараться, но просил прислать денег, чтобы попытаться перетянуть на свою сторону Хорна. Президент канцелярии, «заглотнувший», не поперхнувшись, 5.000 червонцев, намекнул Головину, что голштинский герцог не возвращает ему долг в размере 12.000 ефимков. Далее он дал понять посланнику, что Швеция готова начать сближение с Россией, если та заплатит ещё шведские долги Голландии. Бывший командир драбантов Карла XII прозрачно намекнул, что при этом не следует ни в коем случае забывать и о нём самом. Петербург дал Головину разумный совет никакими гарантиями на сей счёт себя не связывать, сроков и сумм не называть, дело по возможности тянуть и давать шведам лишь неопределённые обещания. И ждать, как себя поведут шведы далее.

Флюгер продолжал метаться на солёных ветрах Стрёммена и поворачиваться время от времени в сторону России. Неожиданно в ноябре 1728 года Головина начал «привечать» король Фредрик, выразивший желание сближаться с Россией. В дипломатии просто так ничего не происходит: оказалось, что бездетный король наметил в шведские наследники своего брата, гессен-кассельского принца Георга, а для этого ему нужно было заручиться согласием Петербурга. Голштинская партия окончательно ослабла – не в последнюю очередь из-за высокомерного поведения Райхеля, а высокомерие – это не тот товар, который иностранец должен предлагать в Швеции. Монопольное право на высокомерие имеют сами шведы.

Попытка короля Фредрика продвинуть на шведский престол своего брата была отвергнута правительством, но его расположение к русскому посланнику продолжало сохраняться. Фредрик хвалил «мудрое» правление Петра II и, узнав, что император-отрок планирует поездку в Германию, выразил пожелание с ним встретиться.

В отношениях между Россией и Швецией наступило временное затишье, что, впрочем, было не так уж и плохо, а России даже на руку. Хуже, когда у одной из сторон начали бы возникать какие-нибудь «революционные» идеи. В Петербурге короля Швеции по-прежнему представлял барон Дитмар. В Стокгольме долго медлили с признанием титула императора Петра II, и лишь осенью 1729 года это было, наконец, сделано. «Сим средством несогласие между обоими дворами кончилось», – заключил хорошо информированный посол Испании в России герцог Лирийский. – «В то же самое время Дитмар получил кредитив на звание чрезвычайного посланника и представил его. Русский двор был очень доволен».