Читать книгу Плюсквамфутурум - Борис Пономарев - Страница 4

За окном стремительно появлялся, возникая из ниоткуда, мелькал, уносился вдаль и пропадал в никуда Калининград будущего.

По вагону, собирая билеты у пассажиров, уже шла проводница. Куда же я в спешке положил свой? В сумке его отчего-то не было. Я вспомнил, что билет, как и телефон, лежит у меня во внутреннем кармане ветровки. Покопавшись в куртке, я достал содержимое кармана наружу. Экран телефона показывал второй час дня.

– Прямо как у меня в молодости! – восхищенно сказала женщина в кардигане, глядя на телефон. – А что, их начали выпускать?

Я торопливо убрал мобильный в сумку.

– Нет. Это раритетная модель из моей коллекции, – начал я на ходу рассказывать свою легенду. – Я историк, занимаюсь изучением начала двадцать первого века. Коллекционирую старые вещи, в том числе и технику.

– Здорово! – мелодично и грустно сказала женщина в кардигане. – У меня когда-то тоже такие были. Даже сейчас, наверное, лежат где-то…

Она не договорила, внезапно осекшись.

– Вы, наверное, до Минска едете или же до Смоленска? – спросила она. – Смотрю, вы совсем налегке.

– Нет, я до Москвы.

Женщина в кардигане удивлённо посмотрела на меня заботливым взглядом.

– А как же вы так? Совсем без одежды, без вещей, целую ночь пути…

– Да вот так получилось, – сказал я чистую правду. – Срочно понадобилось ехать в Москву по важному поручению. Пришлось собираться в последнюю минуту. А вы тоже туда?

– Да. За покупками.

Я посмотрел на неё с вопросом.

– Я торгую подержанной одеждой, – пояснила женщина, поправляя на себе кардиган. – Еду в Москву закупать старые вещи для перепродажи. Светлана меня зовут.

Я представился в ответ. В проходе плацкарта появилась проводница, одетая в форменную белую блузку и тёмно-синюю юбку. На небольшом бейджике было написано «Ольга».

– Попрошу ваши билеты, – сказала она. – Кстати, вот возьмите, – протянула она мне небольшой полиэтиленовый пакет с дорожным набором.

– Поезд ехал по высокой насыпи, с которой открывался вид на небольшую одноэтажную гидроэлектростанцию. Солнце, показавшееся из-за облаков, отразилось в воде яркими бликами.

– Да вы всё-таки авантюрист, – с одобрением в голосе сказала Светлана, – раз едете в Москву настолько налегке. Вас там хоть встретят?

– Надеюсь, – сказал я, не вдаваясь в подробности.

Вы сейчас напомнили мне один случай из моей молодости, – сказала Светлана. – Я ездила в Москву на огромный рок-фестиваль. Там я разговорилась с одним парнем, который приехал автостопом из Комсомольска-на-Амуре. Он добирался до Москвы целый месяц. У него вообще не было денег, поэтому он ходил перед очередью и стрелял на билет. Вы похожи на него, причём не только по авантюризму. У него были такие же светлые волосы. Вообще, мне кажется, будто я вас видела…

– Сомнительно, что это был я. Я не из Комсомольска. А сам фестиваль вам понравился?

– Это было прекрасно! – воскликнула Светлана.

Неожиданно легко мы разговорились о рок-музыке, почти сразу перейдя на «ты». Поезд уносил нас вперед, а мы со Светланой оживленно беседовали. Судя по всему, моя соседка по плацкарту была завзятой меломанкой.

– Я даже не могла себе представить, – сказала Светлана, довольно улыбаясь, – что сейчас из молодёжи кто-то ещё увлекается роком. Откуда ты всё это знаешь? Ладно ещё я – ведь я застала те времена! Но как же ты? – Я – хороший историк, – несколько польстил себе я. В конце концов, с истфака меня тоже отчислили, так что именовать себя так было бы очень опрометчиво.

Светлана оглянулась. Сосед на боковушке громко перелистнул страницу какой-то очень пухлой книги, всем своим видом игнорируя нас.

– Ты не на концерт, случаем, едешь? – спросила она, чуть понизив голос.

Я покачал головой.

– Нет, а что за концерт?

– Большой осенний трёхдневный рок-фестиваль в ДК Горбунова, – негромко и медленно сказала она, наклонившись ко мне.

– Я даже не знал про такой фестиваль. Если получится, то приду.

– Я вижу, что ты в теме, – сказала она. – Светлана кивнула.

– Я вижу, что ты в теме, – сказала она. – Меня-то туда по знакомству пригласили, поэтому я в Москву и поехала. Обычно за товаром ездит мой сын, невестка перешивает и чинит одежду, а я продаю её. Но тут мне знакомые сообщили, что хотят ещё больше ужесточить выдачу московских виз, поэтому я подумала и решила поехать на концерт, пока это ещё возможно. Если хочешь, я могу замолвить за тебя словечко, чтобы тебя тоже пустили. Фестиваль ведь только для своих, с улицы не придёшь. Он существует лишь потому, что его курирует сам премьер-министр. На каждом концерте он сидит в парадной ложе, надев парик, и думает, что его никто не узнаёт.

– Как секретно, – сказал я. – Я приду, если будет такая возможность. – Так ты, наверное, на музыке специализируешься? – с интересом спросила Светлана.

– На всей эпохе, – ответил я. – Центральной точкой моих исследований я взял две тысячи седьмой год.

От этих слов Светлана просто расцвела.

– Прекрасный год! – сказала она. – Я тогда в школу пошла. Золотые времена! Можно было делать всё, что душе угодно! Если ты хочешь, я могу многое тебе рассказать про ту эпоху: про интернет, про мобильники, про музыку, про жизнь. Вижу, что ты всё это знаешь, но одно дело знать, а другое дело – лично прожить! Ты даже не можешь себе представить, как тогда здорово было! Как я рада, что у меня хотя бы сейчас есть что вспомнить из молодости!

Со стороны боковушки внезапно донеслось покашливание.

– Это было ужасное безвременье, – с ощутимой нотой снобизма сказал рыжеусый интеллигент, откладывая в сторону книгу. На обложке позолотой сверкнули слова «Хан Батый, основатель русской государственности». – Это была година анархии, когда наша страна, утратив свою национальную идентичность, вовсю катилась в пропасть вслед за Западом, когда идеалом нашей молодёжи были европейские псевдоценности, чуждые русскому этносу и ведущие к разложению нашей цивилизации…

Светлана молчала, не пытаясь сказать ни слова. Она смотрела куда-то вбок и в сторону. Я увидел, как побелели и сжались в тонкую нить её губы. Рыжеусый интеллигент отчего-то не договорил, завершив свою фразу каким-то неразборчивым восклицанием, и снова вернулся к изданию о российской государственности.

Светлана продолжала смотреть в сторону. Она была очень печальна. Прожитые годы вернулись, и тонкая сеть морщин снова мелькнула на лице коварной паутиной. Я даже не знал, что сказать в такой ситуации.

– Сбегаю-ка я за чаем, – сказал я, поднимаясь с полки, когда молчать стало совсем невмоготу. Пить мне хотелось с самого утра.

Вагон был заполнен на две трети. Непривычным казалось то, что никто не смотрел фильмы на планшетах и ноутбуках, не играл на телефоне и не читал электронные книги. В ходу были обыкновенные бумажные издания. Кто-то разгадывал кроссворд, напечатанный на рыхлой неотбелённой бумаге. В одном купе тасовалась колода слегка помятых бумажных карт. Чуть дальше пассажиры ели яйца, и характерный запах напомнил мне о том, что я голодаю уже более сорока лет.

– Чай, пожалуйста, – обратился я к проводнице, – и овсяное печенье. Сколько с меня?

– Сто сорок, – проводница выдала мне подстаканник, чайный пакетик и упаковку печенья. Я вытащил из сумки пёструю банкноту в пятьсот рублей и расплатился.

Вода в титане уже разогрелась до нужной температуры. Сбоку на стене крепилась табличка «Ведётся видеонаблюдение». Стараясь не глядеть в объектив расположенной рядом видеокамеры, я налил кипятка в стакан и вернулся в родное купе.

Это же не еда! – воскликнула Светлана, глядя на мои покупки. – Давай я тебе хоть бутерброд дам!

Развернув салфетки, она протянула мне кусок чёрного хлеба, на котором лежали два кусочка копчёной колбасы.

– Ешь, а то я сама всё не съем. У меня ещё хватает.

– Спасибо, – сказал я.

– А я сейчас вернусь, – сказала она и ушла.

Я сжевал бутерброд. Он был немного странным на вкус. Когда-то моя подруга, не имея под рукой муки, испекла пирог из толокна, и я был готов поклясться, что сейчас ощущаю этот же специфический вкус в хлебе. Колбаса напоминала говяжьи жилы, прокрученные с чёрным перцем через мясорубку. Запив горячим чаем ядрёную смесь, я проглотил её. Чай тоже оставлял желать лучшего. Пакетик в горячей воде не то разползся, не то прохудился, и теперь его содержимое, похожее на солому как по виду, так и по вкусу, плавало в стакане. Я принюхался. От чая доносился тонкий запах уксуса. Светлана вернулась, переодетая в белые домашние брючки и тот же самый кардиган. Я жевал овсяное печенье с чаем. По счастью, оно не сильно отличалось по вкусу от выпускавшегося в моё время.

– Слушай, а почему ты с брюк нашивку с названием не срезал? – негромко спросила она, усаживаясь на полку.

Я пожал плечами.

– Да вот так получилось, – ответил я. – Думаешь, стоит снять?

– Конечно, стоит! – так же негромко сказала она, бросив взгляд в сторону боковой полки. – В большой России с этим очень строго. Сразу прицепятся. Давай я тебе срежу?

– Ну, давай, – согласился я, поднимаясь с полки.

Светлана достала маникюрные ножницы и очень аккуратно срезала лейбл с моих джинсов. Только сейчас я заметил, что у неё на руке видна старая татуировка в виде трёх небольших цветных звёздочек.

– Держи и спрячь, – сказала она, протягивая мне срезанную нашивку, из которой торчали растрёпанные нитки. – И лучше не рискуй с этим. Этой весной сын приехал за товаром к поставщице, а у неё всё было перекрыто. Пришла полиция и дочиста обобрала все прилавки. Якобы кто-то увидел там старую турецкую блузку с принтом на английском языке и полиция провела контрольное изъятие для экспертизы. Потом ничего не вернули, и ещё взяли огромный штраф. Повезло ещё, что это была обычная полиция, а не тайная. Те бы всех посадили. Так что ты будь аккуратнее.

Я подумал, что когда я вернусь в своё время, то нужно будет непременно найти Светлану. Знакомствами с такими женщинами нельзя разбрасываться.

В окне вагона мелькнула красная черепица старого немецкого хутора-фольварка. Рядом на мощёной булыжником дороге стояла пожилая белая «ауди» сотой серии. Рыжие кляксы ржавчины делали машину похожей на черепаховую кошку. Сорок лет оказались не властными над областью.

Отчего-то чай, смешанный с печенюшками, начал клонить меня в дрёму. Это было неудивительно после той бессонной ночи, что я провёл четыре десятка лет назад в компании строптивой лингвистки.

– Очень спать хочется, – сказал я, отодвигая уже пустую пачку печенья в дальний край столика. – Утром так и не удалось выспаться, так что я, наверное, полежу.

– А я вот днём спать не могу, – призналась Светлана. – Свет сильно мешает.

Кивнув, я закутался в в одеяло и устроился поудобнее на полке…

Кто-то прошел по вагону, задев мои ноги, торчащие с края полки, и я открыл глаза. Похоже, я проспал всего лишь несколько часов. За окном была непроглядная темнота.

Рядом со Светланою сидела женщина лет сорока, очевидно севшая в Черняховске. На ней был слегка вытертый и явно неновый чёрный спортивный костюм, сшитый из синтетического бархата; одежда делала ее похожей на пантеру. Короткие волосы имели пронзительный морковно-рыжий цвет.

Рыже-чёрное купе, подумал я. Рыжие волосы и чёрная одежда. Цвета апельсина и анархии.

Где это мы едем? – поинтересовался я.

– Литва, – коротко ответила женщина-пантера с рыжими волосами.

Только сейчас, глядя на черноту за окнами, я понял, что это не ночь и даже не сумерки. Окна были наглухо закрыты снаружи, по всей видимости – теми самыми ставнями, которые так удивили меня на вокзале. Чуть светилась тонкая паутинка щели между ними. На какой-то миг мне показалось, что вагон превратился в закрытый бронепоезд.

– А как мы вообще сейчас едем через Литву? – поинтересовался я.

– Как обычно, с закрытыми окнами, на полном ходу и без остановок. Проедем границу, и ставни откроют.

– Какая сложная система, – сказал я. – Я чувствую себя как в бронепоезде.

– Кстати, чуть не забыла, – сказала она. – Пока ты спал, приходил начальник поезда. Он посмотрел на тебя, не стал будить и ушёл.

Мне это не понравилось. Неужели моя личность всё-таки вызвала какие-то подозрения?

Я познакомился с женщиной-пантерой. Ее звали Катя.

– А вы в Москву по работе?

– Нет, – сказала Катя. – Надо переоформить лицензию на право выращивания картофеля. Наш участок земли с огородами по ошибке приписан к Славскому району. Опять ужесточили правила, и если мы не оформим бумаги по всем правилам, то в следующем году всю картошку конфискуют. Надо обращаться прямо в московский Агропром. Хорошо, дали приглашение на въезд, а то бы визу не открыли, и пришлось бы сидеть в деревне впроголодь.

– А вы не в Черняховске живёте? – переспросил я.

– Раньше жили, – ответила Катя. – Работы не стало, вот мы и уехали к родителям мужа. Старый немецкий хутор, чуть-чуть не доезжая до Большаково. Есть чем детей накормить, и на том спасибо. Сейчас, по осени, продали урожай на рынке, хватило на эту поездку в Москву. На зиму денег уже не остается, но хотя бы картошки хватит. Картофель выращиваем, овощи. Капуста, морковь, лук, помидоры в теплицах. Кабачки. Зелень. Жаль, яблони пришлось спилить – на них большой налог, а в подвал их, как куриц, не спрячешь. Хорошие яблони были, еще немецкие…

– Так вы куриц держите? – с интересом спросила Светлана. – Как раз то, что нужно. Обменяемся координатами? У тебя есть телефон?

– К нам не провели, – сказала Катя. – Могу тебе из Большаково позвонить. Или давай я запишу адрес.

– Если будешь в городе, заходи ко мне за одеждой, – сказала Светлана. – Я надеюсь закупить хорошую партию в Москве.

– Если будут деньги, зайду, а то мы в этом году из одежды покупали только носки. Ну, и ещё сыну резиновые сапоги. Кстати, – понизила голос Катя, – мы к Новому году свинок откармливаем. Хочешь мяска?

– Хочу. А вы без лицензии выращиваете? – так же негромко спросила Светлана. Катя кивнула. – А не боитесь, что заберут?

– Если захотят, то и так заберут, – еще тише сказала Катя. Я едва мог расслышать ее слова. – В том году мы честно купили лицензию. Осенью пришёл инспектор из ветеринарного надзора, сказал, что кабанчик выглядит подозрительно, и унёс. Взамен прислали акт об изъятии кабанчика, потому что у него обнаружили ящур. И даже деньги за лицензию не вернули.

– Это прямо как у нас в магазине, – сказала Светлана. – Приходят пожарники… Ну, вы знаете, есть пожарные, которые дома тушат, а есть пожарники. Раз в месяц они приходят к тебе и говорят, что у тебя неправильно висит огнетушитель. Без пяти тысяч в карман не уйдут. Вслед за ними приходит санитарный надзор и говорит, что в углу только что пробежал таракан…

– У нас так сельхознадзор приходит, – сказала Катя. – Он со свекром в школе вместе учился. Вот мы с ним и договорились, что в декабре дадим ему окорок, а он нас прикроет с нелицензионными свиньями.

– Вы пшеницу не выращиваете? Я уже сто лет нормальной выпечки не делала.

– Нет, – негромко сказала Катя. – У нас сосед в том году брал лицензию на выращивание пшеницы. Сдал по закону две трети в Агропром, по госзакупочной цене, ну вот за эти деньги он даже топливо для мотоблока не окупил. В этом году он рискнул, вырастил без лицензии. Как только собрал урожай, за ним пришли. Сказали, что зерно-сырец – стратегический ресурс. Сейчас судить хотят… Скорее бы Гудогай. Курить хочется, а от этих разговоров – и есть. Я слышала, ты без багажа едешь. Хочешь закусить?

На столике появилась немного потёртая коробочка из прозрачной пластмассы. Доставшуюся мне куриную голень я обглодал в мгновение ока. Это действительно было настоящее мясо, пусть даже и холодное, но не ставшее от этого менее вкусным. Желудок радостно заурчал, принимая еду, и я тут же подбодрил его кусочками варёного картофеля, присыпанного солью. Тем временем на столе появились огурцы и помидоры.

– Слушай, – сказала Катя. – В Москве деньги платят.

– Раз уж тебя позвали, – заботливо сказала Светлана, – хватайся там за любую возможность. Может, в люди выберешься, станешь москвичом. Будь я гражданкой Москвы, мне бы до пенсии оставалось всего три года!

– У меня знакомая в сорок втором вышла замуж за какого-то москвича родом из Рязани и получила их паспорт. Её муж работал в службе по надзору за нравственностью и семейными ценностями. Устроил её к себе начальницей подросткового отдела. Она сидела в кабинете и раз в неделю подавала наверх отчёты о длине юбок московских старшеклассниц в каком-то Дегунино. Получала шестьдесят тысяч, и это сразу после деноминации! Ну не свинство же? Мне тогда на водочном заводе восемь платили, – добавила Катя.

– А что, других вариантов вообще нет? – поинтересовался я.

– Вот посмотри на меня. Всей семьёй с мужем, сыном и невесткой держимся за магазин, потому что больше ничего нет. Треть денег уходит на налоги, треть на взятки, чтобы не закрыли пожарники или санитары, на остаток – живем… – с грустью призналась Светлана.

– У вас в Калининграде хоть какая-то работа есть, – возразила ей Катя. – А у нас в Черняховске один мясокомбинат остался. Стоишь до одури у конвейера с утра и до вечера, надеясь, что не оштрафуют. Ног потом не чувствуешь. Я так пять лет проработала. Выпускали мы там колбасу «Кайзеровская», по оригинальному немецкому рецепту 1918 года. Половина гороховой муки, четверть сала, четверть мясного сока. Так её закупали даже из России, говорили, что это единственная колбаса, от которой едока не рвёт.

Я вспомнил вкус бутерброда и содрогнулся.

– Как-то нам позвонили из Калининграда и сказали, что колбаса называется непатриотично, москвичи из какого-то пищевого надзора недовольны. Мы переименовали колбасу в «1918 год», через три дня позвонили уже из Москвы, прямо из Агропрома, с той же претензией и долго ругались. Назвали её «Императорской», позвонили из прокуратуры, и пригрозили статьёй за оскорбление государственной власти. Так что пришлось назвать «Черняховской»…

Я понял, – сказал я. – В общем, буду цепляться в Москве.

– Обязательно, – сказала Катя. – Вот у меня дочь имеет диплом психолога, и что дальше? Работы нет никакой. Она постоянно плачет и говорит, что не хочет всю жизнь провести в огороде, а мне даже сказать ей нечего!

– Вы еще вовремя закончили, – сказала Светлана. – У меня внучка в следующем году должна в школу пойти, а тут ввели правило, что нужно обязательно купить сертифицированную форму за пятьдесят тысяч. Ладно, биркито я могу перешить, это не проблема, но вот где взять сертификат? А ведь без него в школу не пустят! И ладно бы еще там учили! Сейчас везде одно и то же, из бесплатного остались только основы религиозной культуры, нравственность, патриотическое воспитание, физкультура и сельхозподготовка… Наша школа дорога и бесполезна. Зачем она вообще нужна?

Ее перебил гневным покашливанием интеллигент с боковушки.

– Что значит «зачем нужна школа»? В наши дни, когда Россия вынуждена противостоять всему миру, патриотическое воспитание – единственное, что может оградить наших детей от разлагающего дыхания Запада. Может быть, вы хотите, чтобы вернулись дикие времена вашей молодости? Видимо, вы их стали забывать! Я учился в школе, и, если бы я захотел стать, к примеру, панком, никто бы меня не остановил! Я мог бы прославлять анархию, пить портвейн, ругаться матом, носить на спине британский флаг, и…и… Я мог бы стать готом, носить чёрное пальто, слушать депрессивную музыку чуждой нам культуры и красить глаза. Я мог бы стать хиппи…

Ну у него и память, подумал я, слушая о тех опасностях, которые благополучно обошли стороной петербуржского мыслителя.

– И мне страшно представить, – зловещим шёпотом произнес он, – что если бы я захотел, то мог бы стать содомитом! Я мог бы предаваться манящему сладострастию противоестественных плотских утех, и никто бы мне этого не запретил!

Мы втроем в гробовом молчании слушали его. Катя было приготовилась что-то сказать, но Светлана остановила её лёгким прикосновением.

– Не надо, – тихо шепнула она. – Мы в поезде… Молчи…

– Поэтому, – продолжил несгибаемым тоном сосед с рыжими усами, – можно только порадоваться тому, что наша страна приняла меры самозащиты. Школа защищает наших детей, молодых и уязвимых, обучая их тому, что жизненно необходимо, даже если для этого приходится немного сократить обычные предметы. Патриотизм важнее знаний. Нам нужно знание того, что Россия сейчас противостоит всему миру в необъявленной войне. Вы не видите дальше своих узких интересов. Вы готовы предать родину за кусок хлеба, но взамен получить европейские псевдоценности. Даже сейчас в стране слишком много либерализма. Я двадцать лет веду во Дворце молодёжи уроки патриотизма и любви к родине, защищая наших детей и наше будущее от таких национал-предателей, как вы. Я учу детей играть на балалайках и плясать вприсядку, чтобы они хранили свой культурный код.

В проходе вагона послышались быстрые шаги. Я заметил, как лицо Кати каменеет, и обернулся.

– Лейтенант полиции на транспорте П., – представился суровый парень в серой форме. Он был среднего телосложения и чуть моложе меня. На стриженой голове плотно сидело кепи. – Вы тут политикой занимаетесь?

Я притворился умывальником. Во времена моего детства в одной из компьютерных игр можно было поместить своего персонажа на одной клеточке с обычной сантехнической раковиной, после чего он становился невидимым для противника. К счастью, Катя взяла удар на себя.

– Нет, – злым тоном сказала она. – Мы вообще молчим.

– Они вели разговоры, – упрямо сказал сосед с рыжими усами, – о том, что сейчас плохо.

– Значит, о том, что сейчас плохо, – повторил лейтенант и посмотрел на Светлану с Катей. – Есть такая статья, называется «Несанкционированный митинг». До семи лет, но вы находитесь в общественном месте, что является отягчающим обстоятельством. Меру наказания определит суд, а вот я могу прямо сейчас поставить каждой из вас в паспорт штамп о неблагонадёжности По прибытии на ближайшую станцию вы будете помещены в Единый федеральный список неблагонадёжных граждан, что приведёт к значительному ограничению ваших гражданских прав и свобод…

– Никакого митинга не было, – торопливо сказала Светлана. – Мы говорили о том, куда пойти учиться детям. Сравнивали школы, и всё.

– Значит, не было, – протянул полицейский. – Не было, да? Давайте тогда проведём выборочную проверку документов в целях соблюдения транспортной безопасности.

Катя и Светлана с мрачными лицами потянулись за сумками, извлекая паспорта и сложенные листы каких-то официальных бумаг. В этот момент раздался голос из вагонного динамика.

– Уважаемые пассажиры! – сообщил голос. – Говорит начальник поезда Калининград – Москва. Сообщаю вам, что мы благополучно покинули территорию Литвы и в настоящий момент пересекли границу Минской Государственной Республики. Благодарю вас за гражданское мужество, проявленное в процессе транзита территории враждебного государства!

– Так, Светлана Валерьевна, федеральный общегражданский номер 39-00-282-451… – неторопливо произнес полицейский. – Разрешение на временный выезд с места проживания, справка о благонадёжности, ознакомление с правилами передвижения, свидетельство об инструктаже… Оплата пошлин за пользование казёнными путями железнодорожного сообщения… Почему у вас в акте о благословении поездки чек из церковной кассы прикреплён скрепкой вместо требуемой неразъёмной скобы? Почему неразборчивая подпись на разрешении о въезде в Москву? Почему штамп поставлен вверх ногами? Это – небрежное оформление документов на право передвижения поездом дальнего следования. Штраф две тысячи.

Светлана плотно сжала губы, но ничего не сказала.

– Теперь ваша очередь, Екатерина… Кестутисовна… ну у вас и отчество… федеральный номер 39-19-265-410… Почему флюорография пройдена не по месту жительства? Это означает, что вы едете поездом дальнего следования с недействительной медкомиссией. Своей безответственностью вы подвергаете опасности здоровье остальных пассажиров. Штраф пять тысяч.

Губы Кати шевельнулись, словно желая навлечь на свою хозяйку наказание за тяжкое оскорбление должностного лица. Вагон безмолвствовал.

– Так, а твои документы? – спросил полицейский, поворачиваясь к соседу с рыжими усами. Тот, недовольно фыркнув, протянул бумаги, вложенные в бордовую книжечку паспорта. Я обратил внимание, что там, помимо государственного герба, располагается еще и изящный силуэт Петропавловского собора.

– Антон Георгиевич, номер 78-10-175-121… – равнодушно произнес полицейский, разглядывая паспорт.

– Я как раз выступал с полной поддержкой государственной политики в сфере образования! – торопливо заявил наш сосед.

– Слишком громко ты выступал, – строго возразил ему полицейский. – Плацкарт – не место для дискуссий. В правилах следования написано: пассажир не имеет права обсуждать вопросы политического характера, а тебя слышал весь вагон. Штраф двадцать тысяч за нарушение правил.

– Но ведь я же всецело поддерживал государственную политику! Я не из пятой колонны! Какой штраф? Какой пикет? Это невозможно! Я требую немедленно вызвать петербургского консула!

– Замолчи, – резко и негромко сказал он рыжеусому. – Иначе ты договоришься до того, что за тобой сейчас придут откуда надо, и упакуют лет на десять туда, куда не надо.

Рыжеусый дважды дернул усами, словно пытаясь чтото прожевать. Полицейский шагнул ко мне и пристально посмотрел мне в глаза.

– А ты что сидишь? Документы показывай.

Ситуация приблизилась к безвыходной. Классики были правы: коньяк и дамы доведут до цугундера. Не пойди я вчера, сорок лет назад, пить вместе с переводчицей, то сейчас отдыхал бы дома после пяти пар нагруженного учебного дня, а не ехал бы полузайцем в плацкарте будущего. Но сожалеть было поздно.

Вздохнув, я полез в сумку за загранпаспортом. Я уже доставал его, как вдруг в нашем плацкартном купе появился человек, одетый в синюю парадную форму железнодорожника. На его лице были напускная озабоченность и деловитость.

– Здравствуйте, – сказал он мне, вставая на место лейтенанта, который чуть отступил назад. – Я – Петр Константинович, начальник поезда. Вячеслав Павлович просил оказывать вам содействие. Я уже было приходил, но вы спали…

Мне показалось, что даже колёса стали стучать чуть тише. Всё купе сидело или, в случае полицейского, стояло с лицами чиновников из финальной сцены комедии «Ревизор». Глядя на лейтенанта, я подумал, что теперь наступила его очередь притворяться умывальником.

– К сожалению, – продолжил начальник поезда, – все купе в штабном вагоне уже заняты, и нет никакой возможности вас разместить там. Дело в том, что в Москву возвращается большая комиссия из управления по эксплуатации регионов. Нам пришлось даже освободить купе полиции: там едет зять мэра Калининграда с любовницей.

Похоже, гроза миновала.

– Ничего страшного, – ответил я. – Нет необходимости беспокоить эксплуататоров. Я прекрасно доеду здесь.

Хорошо. Как у вас, всё благополучно? Что-либо требуется?

– В принципе, всё нормально, – сказал я. – Только вот документы проверяют. Тут возникло недоразумение, будто мы политикой занимаемся. Это совершенно не так…

– Выборочная проверка безопасности, – сказал начальник поезда, решительно рубанув воздух ладонью. – Я думаю, что здесь всё в полном порядке, не так ли, лейтенант? Сейчас очень сложное и ответственное время, когда все мы должны быть бдительными. В поезде могут быть агенты зарубежного влияния, поэтому для обеспечения должной безопасности движения нам приходится принимать все возможные меры. Если вам что-то потребуется, то обращайтесь сразу ко мне. Лейтенант, пойдёмте.

Люди в форме удалились, оставив весь плацкартный вагон в гробовом молчании. Раздался гудок тепловоза и поезд начал сбавлять ход. Мы прибыли на станцию Гудогай, оставив Литву позади.