Читать книгу Сад сновидений (сборник) - Борис Шапиро-Тулин - Страница 2

Будильник, громко тикающий на столе, показывал ровно 14 часов 32 минуты. Он с удивлением обнаружил, что даже в свой последний день не может избавиться от постоянного контроля за ходом времени, хотя, как казалось ему, сам давно уже находился в ином пространстве, у самой кромки того, что даосы называли «Божественной пустотой».

Дочь соседей, живущих над его комнатой этажом выше, пробежала пальцами по клавишам, а это значило, что пришла толстая коротконогая учительница музыки, с которой ему несколько раз случалось сталкиваться на лестничной площадке. Он знал, что сейчас с маниакальной неотвратимостью зазвучит фортепьянная пьеса «К Элизе». Почему-то именно с этого произведения коротконогая дама неизменно начинала каждый урок, изматывая терпение соседей и вызывая у них приступы ненависти к ни в чем не повинному маэстро Бетховену.

Самое забавное было то, что женщину, которая сегодня появится здесь, чтобы присутствовать при его кончине, тоже звали Эльза, хотя она предпочитала более привычное для окружающих имя Лиза.

Прихрамывая на правую ногу, он подошел к двери и попытался представить, как Эльза-Лиза, или, как он окрестил ее, Ли-Ли, впервые зайдет к нему в комнату. Вот она перешагивает через порог, вот взгляд ее скользит по небольшому вытянутому в длину пространству, где у одной стены стоит колченогий стол, около него три расшатанных деревянных стула, а чуть дальше матрас, покоящийся на подставках из нескольких кирпичей, принесенных им со двора соседней стройки. Всю эту немыслимую роскошь дополнял стоящий у противоположной стены шкаф с покосившимися, а потому не желавшими закрываться дверцами, на одной из которых было прикреплено треснувшее зеркало, изъеденное темными пятнами. Некоторым украшением общего пейзажа призваны были служить книжные полки, сколоченные из кое-как обструганных досок и располагавшиеся на противоположной от окна стене. Но стоящие на них вразнобой заляпанные чернилами школьные учебники за седьмой и восьмой классы, несколько томов из собрания сочинений Ленина, «Война и мир» Толстого и почему-то «За правое дело» Василия Гроссмана только дополняли острое ощущение неуюта.

Печать тоскливого забвения лежала на всех собранных в этой комнате предметах, и все же это было единственное место, которое он выбрал для своего последнего пристанища.

Отыскать в Москве жилье по образу и подобию того, в котором ему довелось родиться, было немыслимо. И поэтому на выбор его влияло лишь одно обстоятельство – ему хотелось, чтобы скудность и нищета окружающей обстановки трогали его сердце точно так же, как трогали некогда скудность и нищета, составлявшие привычную атмосферу родового гнезда. Он жаждал вновь погрузиться в глубины светлой печали, которую навевало ему ощущение их дома в Назарете с земляным полом у самого входа, с несколькими ступенями, что вели к приподнятому, словно сцена, деревянному настилу, где лежали шесть циновок, одна его, другая Иисуса, а на остальных укладывались на ночь мать, отец и две младшие сестры, вечно спорящие о том, кому из них находиться ближе к глиняному светильнику, стоящему на огромном резном сундуке.

Он вдруг подумал о том, что никогда не сможет рассказать Ли-Ли о причинах своего выбора, потому что если представить на мгновение, что он смог бы это сделать, и если бы Ли-Ли проявила хоть какую-то толику понимания, то скорее всего это вызвало бы у нее просто жалость, а в этом он как раз нуждался менее всего. Ему необходимо было, чтобы в момент его ухода в мир иной перед ним стояла отрешенная от всего земного женщина, целиком и полностью упоенная собственной красотой, той красотой, которая, как он считал, являлась единственным мерилом вечности.

Правда, в случае с Ли-Ли определенный риск был, но он шел на него, следуя своей звериной интуиции, прочувствовав в какой-то момент, что никто, кроме нее, не сможет послать ему прощальный привет в стремительно сжимающийся туннель между жизнью и вечным забвением.

Странность их отношений заключалась в том, что он никогда не видел ее полностью обнаженной. Это было условие, которое они свято соблюдали с момента их первой близости, когда она привела его в квартиру своей подруги, что находилась в сером сталинской постройки здании, около станции метро «Сокол».

В тот раз он попытался довольно сбивчиво объяснить ей, почему заниматься любовью для него возможно, лишь когда тело его партнерши до самых бедер скрыто накидкой, платьем или рубашкой – все равно чем, лишь бы не видеть ослепительного света ее фигуры, потому что тогда любое действие будет казаться ему пошлым, а значит, ненужным, и все его эмоции уйдут лишь на созерцание красоты божественных форм, подаренных дочерям Евы.

Впрочем, Ли-Ли не стала вдаваться в подробности его путаных объяснений. Она просто подчинилась странной прихоти и даже, как казалось ему, получала от этого некое дополнительное наслаждение. Во всяком случае, когда он выходил из душа, она уже лежала на широкой постели каждый раз в новой рубашке, которую приносила из дома, и за долгое время их встреч перед ним прошла целая череда этих одеяний – разноцветных, однотонных, в крапинку или цветочек, с оборками или без них, разных на ощупь, но всегда несущих тончайший аромат, похожий на запах горного тюльпана, которым на рассвете был пропитан воздух Галилеи.

Бывали, правда, минуты, когда она достаточно тактично, но все же пыталась посмеяться над странным условием их близости, и тогда ему мучительно хотелось рассказать о первом опыте познания женщины, но он гнал от себя это желание, потому что рассказ получился бы во много раз необычнее, чем эта невинная, по сути, его прихоть.

Да и как он мог поведать ей обо всем, что произошло почти две тысячи лет тому назад близ города Самария в конце месяца тишри, сразу по окончании праздника Кущей.