Читать книгу Герои времени - братья Нарижные - Страница 2

Перепетуй Хряк работал богатырем. Работа хоть и не калымная, но на жизнь хватало. Ну конечно, если не татаровья поганые да заморские змеи проклятые, то и совсем было бы хорошо. Так нет же! Два раза уж из отпуска отзывали.

Вернувшись с ночного дозора, Хряк с остервенением обнаружил дома заморенного гонца с соседней заставы. Обложив его матом, Перепетуй к своему величайшему неудовольствию узнал, что запланированная на бархатный сезон (Хряк очень любил груши) поездка к теплому Хазарскому морю очередной раз «накрылась». Подвалили половцы.

– Эх, зря поменял пулемет! – крепкой задней мыслью подумал Хряк. – А таки славно погулял… Чёрт с ними, хватит с них и меча-кладенца!

– Командировка за ваш счет! – веско сказал он гонцу. Тот готовно мотнул головой:

– Само собой. Только на много не надейся: в Казани самим жрать неча, – гонец шмыгнул исхудавшим носом. – Десятину с трофеев даем. И то себе в убыток.

Хряк собирался в дорогу. Похлопав Сивку-Бурку по плотному заду, Перепетуй ловко вскочил в седло.

Бурка тяжело вздохнул и упал.

– … волчья сыть!.. – бормотал богатырь, выбираясь из-под лошади; сложив увесистый кулак, он дал его обнюхать Сивке. Сивка вздохнул ещё тяжелее, поморщился и нехотя поднялся.

Дорогой богатырь думал о превратностях судьбы. Глубокая задумчивость расположила его к глубокому сну. Солнце усердно наяривало в затылок, и богатырь заснул богатырским сном.

Хряк проснулся оттого, что жало под мышкой. Жала верёвка. Верёвка была половецкая. Ею Перепетуй был связан по рукам и ногам. Вокруг мирно текла военная жизнь половецкого лагеря. Половцы деловито свежевали Сивку-Бурку и собирали кизяк для костров. Перепетуй уронил скупую мужскую слезу и опять заснул.

Когда Перепетуй проснулся снова, коня уже съели. Половцы молились своим поганым языческим богам. Ихние ребятишки с боевыми криками упражнялись в стрельбе из лука по чучелу русского воеводы. Хряк презрительно отвернулся и стал гордо глядеть на облака. Что-то назревало.

Вдалеке показался эффектный силуэт змея Горыныча, и Хряк понял: назрело. Половцы стройными колоннами убегали за горизонт. Змей приближался, уже были видны детали оперения. Кожистые крылья были прорваны во многих местах, а вместо средней головы болталась свежесрубленная культя.

– Не иначе Муромца работа, – подумал Хряк. – Никогда до конца не доделает!..

Он плюнул навстречу змею. Горыныч переложил крыло и пошел на второй круг.

– С тылу заходит, кровосос, – поёжился Хряк.

Вскоре он услышал чавкающие шаги по болоту и узнал знакомую походку Горыныча. Через минуту над лежащей гордостью русского богатырства склонились две ухмыляющиеся морды.

– Ку-ку, Петя! Откуковался!.. – сказала левая голова.

– Сейчас ку-у-ушать будем! – ласково добавила правая.

В придорожной канаве, боясь упустить детали, стенографировал события летописец Аввакушка, послушник Соловецкого монастыря. Он был сослан на периферию за аморальное поведение и несоблюдение постов, и теперь кропотливым трудом зарабатывал отпущение грехов.

Вдоволь наглумившись над богатырём, змей отошел в сторонку и задрал заднюю ногу над вековым дубом на манер кобеля. Аввакушка смахнул с кудрей влагу и истово перекрестился.

– Чудище поганое, – с тоской подумал Перепетуй и перекусил верёвку. Торопливо подбежавший змей ударил Перепетуя под дых. Хряк согнулся пополам и разом порвал путы. Змей наседал. Перепетуй размашисто смазал его по зубам. Одна голова отшатнулась, но вторая, изловчившись, цапнула богатыря за ляжку. Перепетуй заорал. Эхо долго повторяло:

– … мать!.. мать!.. мать!..

На труп Горыныча деловито слеталось окрестное вороньё.

По-хозяйски растолкав ворон, Хряк отрезал солидный кусок мяса и пошел к костру, который усердно раздувал инок. Нажравшись, оба захрапели тут же под дубом.

Хряк проснулся от визга пилы. Половцы двуручной пилой пилили старый дуб на опилки, чтобы набить чучело Горыныча. В воздухе обиженно каркали птицы. Под мышкой жало, как и в прошлый раз.

– Сволочи, – растерянно подумал Хряк.

* * *

Илья Муромец, Добрыня Никитич и Алеша Попович накануне вечером устроили пьяный дебош. Всё бы хорошо, да брага крепка оказалась; покачнулись одна за другой буйные головы, и ударил в них крепко хмель. Потянулся Попович к Добрыне пить «на брудершафт». Сгоряча сунул Добрыня тому в нюх за поганое немецкое слово, и пошла потеха молодецкая – подрались добры молодцы.

Когда русский человек, гуляючи, разойдётся – беги от него куда глаза глядят: замордует с пьяных глаз от полноты чувств своей широкой души…

Во сне у Добрыни Никитича заболел зуб. Проснувшись, он обнаружил, что зуба нет и в помине. Несказанно удивившись (не каждый день у богатырей зубы пропадают!), он толкнул спавшего рядом Поповича. Алеша оторвал голову от уютного седалища Муромца и, испуганно озираясь, забормотал:

– Что?!. Где?!. Половцы?

– Да зуба нет, – расстроенно сказал Добрыня.

– Чё, золотой был? – заинтересованно спросил совсем уже проснувшийся Алеша. – Где потерял-то?

– Ща как смажу! – озлился Никитич. – Своих не соберешь! – и привычно плюнул в кулак. Алеша торопливо нащупывал в кармане подарок Перепетуя – массивную булатную подкову, не раз выручавшую его в лихую минуту.

– Будя вам, раскудахтались, – недовольно проворчал очнувшийся Муромец и, оторвав крестьянский зад от муравы, пошел опростаться в кусты. Присев на корточки, он погрузился в думы.

В это время Добрыня, подбитый Поповичем, орудовал в погребе старухи Ярославны, которая, кстати сказать, приходилась родной бабкой Василисе Премудрой. Алеша стоял на стрёме.

– Ах вы ироды! – раздался пронзительный визг. – Мало вам, что всех девок в округе перебрюхатили, так еще и сюда забрались?! Глаза б мои не глядели! У-у-у! Бесстыжие морды! А ну, вылазь оттудова!!!

Добрыня с грохотом выбирался из погреба. В кустах Муромец торопливо натягивал портки. Подбоченясь, Ярославна принялась костерить почем зря Добрыню с Алешей:

– В других деревнях богатыри как богатыри, а вы… Вы… Жулики вы первостатейные, прости господи!..

Издалека с достоинством подходил Илья.

– В чём дело, мамаша? Чё орем-то? – хмуро спросил он.

– А-а, еще один явился, – ядовито пропела Ярославна, поворачиваясь к Муромцу. – Отрастил ряшку – смотреть противно, чисто боров! Пользы ни на грош, одно название только – богатырь!

– Ну, бабка, ты того… Не шибко разоряйся, – проворчал Муромец.

Вмешался Попович:

– Между прочим, давеча на Спаса половецкого лазутчика кто обратал?!

– Лазутчика! – всплеснула руками бабка. – Лазутчика?! Да как у тебя язык поворачивается такое брехать? Ванька то был из соседнего села. Вот погоди, явятся тамошние мужики, они вам рёбра намнут, намнут-то, дармоедам проклятым! Ишь – лазутчика!.. Половцы-то – вон они, за лесом кибитки понаставили. Ужотко два хуторы спалили, пока вы тут очи заливали.

Муромец сердито засопел и, оборотясь к друзьям, скомандовал:

– Ладно, братва… Пошли, разберёмся. Ишь – половцы!..

Алеша услужливо кинулся выдирать для Муромца кол из бабкиной выгородки. Сразу подобревшая бабка Ярославна умильно прослезилась и перекрестила богатырей на дорогу.

Вечером богатыри держали совет. Алеша горячился, доказывая, что тыл половецкого войска – на восходе. Муромец мучительно сомневался, есть ли у них вообще тыл. Добрыня потел и не понимал, чего от него хотят. Наконец воцарилось тягостное молчание, которое нарушил Добрыня:

– Пожрать бы, братцы. Как-никак, на дело идём.

– Отставить пожрать, – нахмурился Муромец. – Раны нутряные хуже заживают при полном-то брюхе.

Попович молча сглотнул слюну.

Решено было напасть на рассвете. С тыла.

Всю ночь богатыри бдили, борясь с комарами, которые, подлые, кусали даже сквозь кольчугу. Чтобы убить время, стали рассказывать анекдоты. Алеша рассказал восемьдесят четыре, Илья – три (из них один и тот же – два раза). Никитич терпеливо все это прослушал.

С первыми лучами солнца в тылу у половцев раздались воинственные крики, которым половцы спросонья ответили не менее воинственными, но, опомнившись, стали стройными колоннами убегать за горизонт. Богатыри торопили события. Попович, воинственно улюлюкая, шарил по кибиткам. Половцы не оглядывались: им в затылок дышал разошедшийся Добрынюшка. Муромец руководил.

Аввакушка и Перепетуй, встречая освободителей, восторженно мычали сквозь кляпы. Рядом смердил впопыхах забытый Горыныч.

Подбежавший Алеша кивком головы поздоровался с Перепетуем и принялся сматывать с него заграничную верёвку. Илья Муромец, широко улыбаясь, закурил контрабандный «Беломор». Хряк полной грудью вдохнул воздух свободы. Аввакушка тихо балдел и млел, поскуливая с великой радости. Он ласково поглаживал золотой нательный крест, который половцы, по своему языческому неразумению, забыли с него снять.

Когда всё кончилось и половцы окончательно исчезли за горизонтом, друзья бодро двинулись в ближайшее кружало обмыть очередной успех русского оружия, взяв с собой и Аввакушку. Инок хотя и слегка опасался неотёсанного мужичья, но был не против пропустить панфурик-другой за чужой счет.

* * *

… Белой утице Василисе наскучило в родительском тереме. Хотелось замуж. Папины глашатаи, надсаживая глотки, с утра до ночи орали на ярмарках, зазывая женихов. Женихи не зазывались, а даже напротив, воротили носы: Василиса была премудрой, но далеко не прекрасной. Страшась княжьего гнева (папа Василисы был князь), двое женихов уже попросили политического убежища у хазарского хана, который немедленно кастрировал их и отправил в евнухи. Два члена безвозвратно пропали для общества.

Василиса, однако, не падала духом. В огромных чанах, стоявших в горнице, спело приворотное зелье. Дворовые девки разливали его по штофам, а ключница щедро шлёпала на этикетки печать – «скидка 30% за счет казны». Бутылки везли в кружало. Но надежда у Василисы на это зелье была слабая и, послушавшись совета своей бабки Ярославны, она отправилась в лес волхвовать. Раздевшись в глухой чащобе на нет, она уселась на пень и принялась ждать полуночи, которая не заставила себя ждать. Тут Василиса и принялась выколдовывать себе жениха.

… Из протокола общего собрания сотрудников отдела технического обеспечения НИИПиВО¹. Повестка дня:

Персональное дело к.т.н. Гарина П. П.

Разное.

– Товарищи, да вы поймите меня!.. Списанный пулемёт был, тем более учебный. Материально я возмещу, конечно. Да и вообще, товарищи, один пулемёт истории не делает!..

Залитый лунным светом, трактир сочно темнел на фоне светлой столбовой дороги, по которой можно было идти и идти, восхищаясь дивным очарованием ночи, идти, пока не наткнёшься на лихих крестовых людей и не отдашь им всё, что имеешь.

Богатыри с треском выбирались из бурелома на тракт. Перепетуй нёс под мышкой обессилевшего Аввакушку. Инок стенал под тяжкой рукой богатыря и изредка пытался дышать.

– Будя тебе… Скоро уж, – сказал Перепетуй.

– Живей, голубцы! – скомандовал Муромец.

– Ежели они там сейчас будут спать, я им ходилки пооткручиваю, – мрачно пообещал Никитич.

Алеша замолотил в дверь. Послышались шаги, и ясный чистый голос корчмаря Исаака Равеля произнес:

– Вы не знаете, что это такое, что к другим людям ходят, когда им надо, а к Равелю так надо дождаться, пока Равель заснет? Что вы стучите, думаете, у Равеля без вас мало чем заняться? Идите домой и идите спать!

Никитич люто сопнул и выдавил дверь. Равель заметался.

Когда все расселись, Перепетуй грохнул кулаком по столу. Равель поспешно выставлял на стол позавчерашние кислые щи и прокисшую кашу, хваля себя за предусмотрительность и рачительность. Вслед за кашей на столе появились бутылки.

– Ешьте, господа рыцари, всё свеженькое, как специально для вас берёг, – лебезил Равель. – Чтоб вы делали без Исаака? И водка у старого Исаака с тридцатипроцентной скидкой. Да! Я же знаю, что вы не обидите Исаака…

Перепетуй прожевал капустный лист, сплюнул на пол таракана и веско сказал:

– В кредит!

– Наливай! – закричал Алеша. Инок облизнулся. Добрыня сглотнул комок. Муромец налил. Алеша захихикал. Перепетуй рыгнул и сказал:

– Ну, будем здоровы, – и поднял чарку.

Старый Исаак осторожно сложил в кармане фигу.

* * *

Запасы Равеля подходили к концу. Сытый Муромец добродушно ковырял пальцем в глазу у Поповича, который, сидя нагишом на стуле, блевал во все стороны, как бахчисарайский фонтан в свои лучшие времена. Обалдевший Добрыня от нечего делать душил истошно вопившего Исаака.

– Прекрати, голова болит, – недовольно сказал Перепетуй.

– Ща, Петя, ща кончится, – промычал Добрыня.

Равель кончился.

– Ну во, всего и делов-то, – удовлетворённо сказал Добрыня и отрубился.

Аввакушка искал дверь. Ему хотелось до ветру. Он почувствовал, что исподнее уже надо менять. Инок зажмурил глаза и ринулся напролом. Пулей вылетев из кружала, он забежал за угол и расслабился. Тепло ползло по ногам, и монах понял, что надо было снять штаны.

– Ай-яй-яй, Аввакум, – послышался насмешливый голос, – а ещё святой. Скотина ты мерзопакостная!

Аввакушка испуганно обернулся на голос. За спиной стоял чёрт. Аввакушка заверещал и бросился к своим, по дороге мочась от страха.

Ворвавшись в кружало, он отчаянно завопил:

– Нечистыя, нечистыя тута!

В кружало, звонко цокая копытами, с достоинством входил чёрт. Алеша неуверенно забормотал:

– Нечистые, нечистые… А что нам нечистые!.. Подумаешь, нечистые! Правда, Илюша?

Чёрт присел на корточки перед Равелем и стал щупать пульс.

– Будет жить… у нас, – задумчиво произнес он и, обернувшись к богатырям, солидно сказал:

– Господа, попрошу сохранять спокойствие. Сейчас за ним придут. Это уже наше.

Опомнившийся Перепетуй запустил в чёрта пустой бутылкой.

– Наших бьют! – завопил сразу потерявший солидность чёрт, отскакивая в угол. В двери и окна полезла нечистая сила. В трубе загудело. Алеша нервно искал заветную подкову. Хряк, наматывая хвосты на руку, шмякал чертей об угол. Илья отломил ножку у табуретки и, верный своей тактике, напал с тыла.

Чертей прибывало. Сонный Добрыня отвернулся к стене и пустил слюну. Два чёрта сноровисто снимали с полуживого Аввакушки золотой крест. Алешу укусили.

– Свой я! Нехрещёный я! – не помня себя, завизжал тот.

Черти в замешательстве приостановились. Алеша, воспользовавшись паузой, упал на колени и широко во все стороны перекрестил воздух:

– Вот вам крест святой! Ага!

Испуганный вопль пронесся над толпой. Нечистые ринулись вон из кружала, волоча за ноги тело Исаака Равеля. В трубе ворочался застрявший чёрт. Перепетуй подскочил, вытащил его оттуда за хвост и для порядка шмякнул о стену. С грохотом упал портрет Равеля в полный рост. Пришибленный чёрт трясся и вонял серой. Перепетуй хозяйственно сунул его в мешок:

– Пригодится!

Внезапно проснулся Добрыня:

– Ну что, братва, по бабам?!

Добрыня попал в точку. Тридцатипроцентная скидка не прошла даром, и братва восторженно заревела. Только Аввакушка, всхлипывая, искал по впалой груди пропавший крест.

– Так, – жёстко сказал Илья. – Тут неподалёку монастырь… Женский.

* * *

Богатыри с шутками да прибаутками сами не заметили, как заблудились в лесу.

– Где ж тот проклятый монастырь?! – возмутился Хряк. – Сколь протопали, а конца не видать.

– Ты, Илюша, по пьяни-то не напутал чего? – обеспокоенно спросил Алёша.

– Господи, грех какой! – пискнул Аввакушка. – В ночь-то на Купалу! Нашкодишь – не отмолишь потом…

А вокруг действительно стояла удивительная, волшебная ночь. С треском расцветали папоротники; по отрогам Кудыкиных гор бегали бегучие огни.

– Красота-то какая! – испуганно сказал Хряк.

– Как бы нам тут чего не отломилось, – озираясь, пробормотал Добрыня. Алеша изловчился и схватил расцветающий папоротник. Тот аж ойкнул.

– А-а-а! Вещуй дорогу! – обрадованно заорал Муромец, забирая цветок у Поповича.

– Да поживее!.. – разочарованно добавил тот.

Цветок стал вещать на юго-запад.

– Брешешь, сволочь, половцы там, – Илья, как старый секач, чувствовал опасность.

– А куда надо? Ай, больно же!

Илья шепнул что-то на ухо цветку и покраснел.

– А, так бы сразу и сказал! – развеселился папоротник. – Знаю я тут одно местечко, пальчики оближешь!

– Ты его, Илюша, покрепче держи. А может, дай я снесу? – попросил Алеша.

– Накося выкуси, – ответил Илья и попёр в темноту.

За ним двинулись остальные. Шли недолго.

– Тут, – сказал цветок и притух до интимного полумрака.

Открылась поляна, посреди которой на пне сидела голая девка. Муромец присмотрелся.

– Пойдёт, – наконец, сказал он и решительным щелчком отбросил цветок в сторону. Папоротник прошмыгнул у Алеши под ногами и бросился догонять своих.

Василиса никак не ожидала такого количества женихов. Она пронзительно взвизгнула и кинулась прочь. Алеша не менее пронзительно свистнул, и бравый квинтет ринулся вдогонку.

– Дима, вы все уложили? – спросил Гарин.

– Все, Петр Петрович, кроме «Беломора». Сколько возьмём?

Гарин поморщился.

– А, скажем – забыли. Поехали!..

Голая Василиса опрометью бежала через деревню к родительскому терему. Подлетев к тесовым воротам, она принялась колотить в них пятками, стыдливо прикрывая срам от блудного глаза. Бабка Ярославна выглянула на шум из светельного окошка; увидев внучку, она расплылась в задумчивой улыбке.

– Эх, – мечтательно сказала себе Ярославна, – у меня самой в девичестве, прости господи, чего не бывало! Пойти, что ль, отпереть? Ох, поясница!

Василиса продолжала стучать и вопить под окнами. Спросонок, тяжело шлёепая босыми ногами по навозу, к воротам бежал князь-отец. В луже посреди двора кимарила пёстрая супоросая свинья. Князь споткнулся о свинью и сломал ей копчик.

Наконец, Василису впустили. Князь обомлел, увидев такую срамоту на своём подворье.

– В монастырь!!! – заревел он. – В монахини! В Христовы невесты! Приданого – воз дерьма! Проститутка!..

Тут его хватила кондрашка.

* * *

Перепетуй, широко улыбаясь, достал из мешка притихшего чёрта. Чёрт выглядел неважно и жалобно шевелил лапками. Дима Свинякин отпрыгнул назад и выхватил шпюк². Вообще-то хрононистам не полагалось иметь оружия, но детский шпюк оружием мог считаться лишь с большой натяжкой, и начальство смотрело на это сквозь пальцы.

– Сколько просишь? – осведомился Гарин.

Хряк, как опытный торговец пушниной, тряхнул чёрта. Щетинка на загривке вздыбилась и опала. Чёрт вяло пискнул.

– Ты гляди-тка, какой товар, – ласково глядя на чёрта, сказал Хряк. – Чистый ведмедь!

– Что-то дохловат он для медведя, – с сомнением покачал головой Гарин.

– Рёбра вон торчат, – прибавил успокоившийся Свинякин, убирая шпюк.

Алеша Попович исподтишка пребольно ущипнул чёрта. Тот взвился.

– Ну чё, – прогудел Перепетуй. – Вполне справный чёрт. Берёте, что ль?

– А блох у него нет? – опасливо спросил Гарин. – А, ладно, берём!

– Пуд «Беломора», – лаконично сказал Хряк. – Гродненского.

– В следующий раз, товарищи, – пообещал Гарин.

– Лады, – сказал Хряк и отдал чёрта Свинякину, который с брезгливостью стал упаковывать его в стерильный контейнер.

– Петя, можно тебя на пару слов? – вспомнив что-то, позвал Гарин, и они с Перепетуем отошли в сторонку.

– Слушай, Петя, тут такое дело, – издалека начал Петр Петрович. – Как бы это нам… Ну, пулемётик-то обратно чтобы… Я уж отблагодарю, ты меня знаешь!..

– Пулемётик… – задумчиво протянул Хряк. – Накрылся ваш пулемётик.

– Как накрылся?! – перебил Гарин.

– Обыкновенно как, – Хряк смущённо потупился. – Зачал я по половцам пулять, а он возьми да и развались опосля второй очереди, – вдохновенно соврал он. – Во, – достал из кармана богатырь замусоленную книжицу, – во, одна инструкция осталась.

– Какая инструкция? Как развалился? Какие ещё половцы?! Он же был не того… А, чёрт с тобой! – Гарин обречённо махнул рукой и зашагал к машине. Хряк оторопело глядел ему вслед, а потом ехидно заорал:

– Никак нет, не со мной он! С новокупочкой вас, Пётр Петрович!

Гарин сплюнул и ускорил шаг.

– Ну погоди, уж привезу я тебе беломору, – в сердцах подумал он.

* * *

Когда всё было готово, и хрононисты устроились в креслах, Гарин потянул на себя рычаг пуска. Машина затарахтела, но не ринулась сквозь время, а бессовестно заглохла.

– Мощи нехватает, – понимающе сказал Хряк.

В предстартовой суматохе никто не заметил, куда подевался Муромец. А Муромец спрятался в грузовом отсеке среди штабелей рублёвских икон, сундуков с новгородскими берестяными рукописями и контейнеров с различной живностью, начиная с трилобитов из девона и кончая двумя ручными царевнами-лягушками.

– Тяжеловата нечистая сила, – удивился Гарин. – Придётся вам, Дима, остаться. Подождёте немного, другой ходкой заберу.

Свинякин нехотя вылез из машины. Гарин дал газ и скрылся.

Машина двигалась сквозь века. В иллюминаторе мелькало пространство-время. Всё было как обычно. Гарин включил автопилота и послал его заваривать чай.

– Задание понял, – пробурчал робот, с ненавистью вспоминая первый закон роботехники, запрещающий наносить вред человеку, и двинулся на камбуз. С чувством исполненного долга Гарин задремал было, но тут в грузовом отсеке что-то загремело. Петр Петрович недовольно открыл глаза.

– Ну и морока с этой нечистой силой, – проворчал он, останавливая машину. – Небось, дышать захотел…

Бросив на приборы привычный взгляд, Гарин пошел проветривать чёрта. Счётчик показывал 1923 год.

Отыскав контейнер с чёртом, хрононист выволок его из машины. Приложив ухо к стенке, он довольно хмыкнул – жив ещё! – и принялся отвинчивать крышку.

Кто бы мог подумать, что у избитого и полузадохшегося средневекового чёрта найдутся силы выбить из рук оторопевшего Петра Петровича крышку, выскочить из узилища и моментально скрыться с глаз?! Ошарашенный Петр Петрович, впрочем, и не пытался его преследовать, а с горя закурил (привезу уж я вам беломору, так вашу растак! ведмедя подсунули!) и оправился.

В это время Илья, встревоженный тишиной, зыркал по сторонам, гадая, что бы это могло случиться. Автопилот вышел из камбуза с чайником в руках.

– Чё стоим-то, браток? – остановил его Илья. Робот вздрогнул и уронил чайник богатырю на ногу. Кипяток во все времена оставался кипятком: Муромец завыл.

– У-у-у, сука, носит тебя, где ни попадя! Чё глаза таращишь? Шёл бы делом занялся, железяка смердючая! – с этими словами Илья богатырским ударом вышвырнул пилота в рубку.

– Задание понял, – улетая, обрадовался робот.

Пётр Петрович вовсе не собирался оставаться в 1923 году и, когда увидел, что машина начала исчезать, бросился к ней. Но толку было мало: машина уверенно растаяла, унося в светлое будущее родимое пятно русского феодализма в лице Муромца, а также робота, наконец-то дорвавшегося до своих прямых обязанностей автопилота.

Гарин сел на камень и заплакал.

Эпилог

Ну что, любознательный читатель, вот мы добрались и до эпилога. Ещё не надоело? Ну, тогда вот что было дальше. Судьбы наших героев сложились так:

Илья Муромец, бывший русский богатырь, теперь работает старшим лаборантом в НИИПиВО. Женат, имеет двоих детей, прекрасный семьянин. Вечерами его можно видеть забивающим козла во дворе своего дома в приличной компании. После получки он любит рассказывать о былом, нещадно приукрашивая события. Впрочем, ему всё равно никто не верит.

Добрыня Никитич… Надо вас огорчить: Добрыня вскоре после описываемых событий умер тихою естественною смертью. Будучи в нетрезвом состоянии, он имел неосторожность по привычке улечься спать на центральной улице деревни Великие Смердуны, где и был затоптан большим стадом свиней, принадлежавших отцу (родителю) Василисы.

Сама Василиса вышла замуж за Поповича, и теперь она попадья. Она раздобрела, обзавелась грудной жабой и часто бьёт мужа.

Попович терпеливо несёт свой тяжкий крест.

На месте кружала старого Исаака сейчас медвытрезвитель, который успешно выполняет план, а по праздникам и перевыполняет его. Сам старый Исаак живет в аду. Так ему и надо.

Что касается Аввакушки, то он уже не Аввакушка, а протоиерей Аввакум Феофанович Митуса. Недавно он закончил монументальную монографию «Слово о полку Игореве», которая была высоко оценена современниками.

Дима Свинякин… А что Дима Свинякин? Теперь он Димитрий Донской. Это прозвище ему дал народ за то, что, оказавшись как-то на Куликовом поле, он перешпюкал полрати татаро-монгол (монголо-татар), чем и обеспечил полный крах ига Золотой Орды.

Судьба инженера Петра Петровича Гарина широко освещена в отечественной литературе и в комментариях не нуждается.

Сбежавший от него чёрт Воланд будоражил Москву во времена НЭПа. Впрочем, он не менее известен, чем Гарин.

Бабка Ярославна тоже умерла.

Кудыкины горы ныне носят название Жигулёвских гор.

Змей Горыныч вымер по примеру уважаемых древних животных. Его скелет до сих пор стоит в Государственном музее палеонтологии Санкт-Петербурга, украшенный аккуратной табличкой “Птеродактиль гигантский обыкновенный», по-латыни, конечно.

Цветок папоротника завял, чуть-чуть не добежав до своих.

А Перепетуй Хряк теперь работает Муромцем. Работа хоть и не калымная, но на жизнь хватает…