Читать книгу Анжелина и холостяки - Брайан О'Рейлли - Страница 4

Похороны шли своим чередом, но Анжелине казалось, что все это происходит не с ней. Джо и Тина прочли молитвы, отец Ди Туччи произнес прекрасную проповедь, из которой Анжелина практически ничего не запомнила. На кладбище был и военный почетный караул, поскольку Фрэнк демобилизовался из армии капралом. В самом конце церемонии Анжелину охватила нервная дрожь: один из молодых солдат протянул ей флаг, которым был покрыт гроб, – гроб, который несли с таким почтением и аккуратностью, по-военному четко и дисциплинированно. А когда самый молоденький солдатик, почти мальчик, заиграл на рожке печальную мелодию, Анжелина впервые с того момента, как обнаружила Фрэнка в кухне, осознала, что потеряла его навсегда. К счастью (и по настоянию Мамы Джиа), семейный доктор мистер Витали дал Анжелине добрую порцию успокоительного. В результате остаток дня прошел для нее словно в легком тумане.

Поминки устроили у Мамы Джиа, но Анжелина не съела ни кусочка. Она легла и проспала практически весь день до вечера. Проснувшись, поклевала салат, выпила стакан имбирного эля, а потом безучастно смотрела какие-то старые фильмы по телевизору. После полуночи Джо отвез ее домой. Они с Тиной уложили ее в постель и ушли, когда она, приняв таблетку, провалилась в глубокий сон без сновидений.

Утром Анжелина сидела в ночной рубашке, халате и тапочках, тупо уставившись в чашку. Стоял солнечный теплый день, но она никак не могла согреться. На часах уже одиннадцать, а она едва добралась до кухни. По привычке сварила кофе, но тяжело опустилась на стул, с тоской осознав, что автоматически приготовила кофе на двоих.

Фрэнк был настоящим кофеманом. С утра выпивал две чашки крепчайшего напитка и выходил из дома с термосом в руках, который, Анжелина точно знала, к обеду уже опустеет. Позже он обязательно где-нибудь в городе выпивал еще чашку-другую. Занимаясь домашними делами по субботам, Фрэнк после ланча готовил себе большой кофейник и до заката успевал опустошить его. Добравшись в своих воспоминаниях до воскресенья, Анжелина остановила себя. Она не в силах была думать о Фрэнке в прошедшем времени.

Послышался деликатный стук в заднюю дверь, потом в замке повернулся ключ и в кухню вошла Мама Джиа с двумя сложенными хозяйственными сумками под мышкой. Джиа никогда не пользовалась парадным входом – парадная дверь для гостей и священников, а не для семьи; к тому же так она сразу оказывалась в нужном месте – на кухне, где происходят основные события. Не говоря ни слова, Джиа подошла к окну, подняла жалюзи, впуская солнечный свет. Она была довольно крупной женщиной; волосы ее почти полностью поседели, а на носу примостились очки в золотой оправе. Джиа слегка прихрамывала, пару лет назад ее начал беспокоить артрит. Сыновья настаивали на операции по замене тазобедренного сустава, но она считала нелепой и абсолютно бесполезной саму идею – всего-то и неудобства, что походка слегка изменилась, не о чем говорить.

Кому удавалось стареть без мелких неудобств? Да, немного побаливает в сырую или холодную погоду, и, может, ходить стала чуть медленнее, но ее силе и решительности могли позавидовать даже женщины вдвое моложе.

– Дорогая моя, – удивилась Джиа, – а что это ты не одета?

Обычно в субботу утром они с Анжелиной отправлялись по магазинам – в любую погоду, каждую субботу за последние четыре года.

– Не знаю, Ма. Что-то я устала. Хочешь кофе? – тихо проговорила Анжелина. Громче – не было сил.

– Не вставай. – Джиа налила себе кофе, присела, насыпала в чашку свои обычные три ложки сахара. – Так ты собираешься в магазин или как?

Анжелина задумчиво поглаживала кофейную чашечку.

– Нет.

– Почему?

– Не хочется.

– С чего это?

Анжелина отставила чашку, выпрямилась на стуле. Раздражение, которое вызвал этот вопрос… нет, повторение этого вопроса… рассеяло туман. Ее это неожиданно задело.

Джиа знала, что делает, этого она и добивалась. Анжелина несколько раз стиснула зубы, прежде чем заговорить.

– С чего бы? Не знаю. Может, потому, что у меня только что умер муж. Возможно, поэтому.

– У тебя муж, у меня – сын.

Анжелина обмякла на стуле. А она вообще-то посочувствовала Джиа, которая потеряла сына, любимого старшего сына? Кажется, нет.

– Да, Ма. Прости. Я не хотела грубить.

Джиа сняла очки, положила их на стол, потерла красные вмятины на переносице.

– Отец Фрэнки, он умер молодым. И мой отец, его дедушка, тоже умер молодым. Поплачь немного, помолись о нем, храни память о нем в своем сердце и продолжай жить.

Анжелина ушам своим не верила – настолько спокойно, размеренно, даже устало говорила Джиа. Неужели ее ожидает то же усталое смирение, просто «помолись и живи дальше»? Продолжать жить ради чего? Она что, должна просто печально кивнуть, благосклонно принять утрату, встать и начать уборку в доме? Как она может хранить память о нем в сердце, если сердце разбито? Боже правый, да она не уверена, переживет ли вообще сегодняшний день, не говоря уже о будущей неделе, будущем годе, да и вообще справится ли с этим хоть когда-нибудь. Анжелине жаль было Джиа. Но себя она жалела еще больше.

– Я что, уже должна утешиться после смерти мужа? – мрачно буркнула она. – Ради всего святого, мы же только что похоронили его. И я не собираюсь по магазинам, потому что в доме полно продуктов, приготовленных для праздника, который, разумеется, теперь не состоится, но еды у меня достаточно, чтобы накормить целую армию.

Джиа задумчиво помешала свой кофе.

– Скажи, Джиа, за что мне это? Это наказание? Что я сделала? Была слишком счастливой? Потому что люди не должны быть настолько счастливы? Почему это произошло?

Джиа отхлебнула кофе, нацепила очки.

– Почему? – повторила Анжелина.

– Хорошо, не ходи по магазинам, если не хочешь.

Анжелина затихла. Она понимала, что Джиа желает ей добра. Сама она, пожалуй, не смогла бы поступать так же, доведись им поменяться ролями.

– Мне все равно, Ма, – устало вздохнула Анжелина. – Мне все равно, даже если никогда больше не встану к плите.

– Ты завтракала?

– Кофе пила.

– Я приготовлю тебе что-нибудь. – Джиа поднялась из-за стола, громко скрипнув стулом.

– Я не хочу есть.

Джиа достала из шкафа фартук, туго затянула его на талии.

– Хочешь, просто сама не понимаешь. Только супчик, немножко brodo[5].

При упоминании о супе в животе у Анжелины громко заурчало.

– Ну ладно.

Джиа зажгла газ, достала кастрюлю. Раздавила ножом два зубчика чеснока, мелко порубила их и обжарила в оливковом масле, добавив кусочек сливочного. Всыпала немного муки, подрумянила в масле, чуть посолила, потом увеличила огонь и медленно влила чашку куриного бульона из холодильника, помешивая, пока суп не загустел. Затем взбила в миске два яйца с пригоршней тертого пармезана и аккуратно влила смесь в суп, где та превратилась в аппетитные золотистые пряди.

Джиа выбрала большую керамическую плошку, налила в нее суп, посыпала свежемолотым черным перцем и поставила перед Анжелиной – вместе с ложкой и салфеткой.

– Страччиателла. Для тебя.

Анжелина склонилась над плошкой. Душистый пар окутал ее лицо, прикрытые глаза. Она взяла ложку, нехотя подцепила кусочек яичной смеси, а Джиа вернулась к своему кофе – с равнодушием опытной матери, которой безразлично, будет съедено приготовленное ею или нет.

Анжелина украдкой покосилась на свекровь и занялась супом; невозможно устоять перед ароматом поджаренного хлеба и острым запахом чеснока, смешанными с живительной, целебной силой настоящего куриного бульона. Она прихлебывала ложку за ложкой, и тепло разливалось внутри живота, в носу и даже по поверхности шеи.

Джиа добавила еще сахару в кофе.

– Не знаю, известно ли тебе, но я была замужем прежде, еще до отца Фрэнка.

– Ты была замужем до Джека? – изумленно посмотрела на нее Анжелина.

– Да, была, – улыбнулась Джиа. – Меня, пожалуй, можно назвать фронтовой женой. Его звали Дэнни. Он, конечно, не был так хорош собой, как мой Джакомо. Откровенно говоря, похож он был скорее на Эрнеста Боргнайна[6], но человек был очень хороший. Очень добрый. И танцевал неплохо, да. Вот чего я никогда не могла добиться от Джека, так это чтобы он потанцевал со мной.

– И что же произошло?

– Ушел на фронт и не вернулся. Погиб под Анцио. Там его и похоронили. Я как проводила его, так больше и не видела.

– Почему же ты никогда про это не рассказывала?

– В те времена это была обычная история, – пожала плечами Джиа. – Многие парни не вернулись домой. И девушкам оставалось два пути: говорить об этом до конца дней или не говорить никогда.

– Джиа, мне так жаль…

– Да не переживай. Мы прожили вместе восемь месяцев, и этого более чем достаточно. А потом я встретила Джека и опять влюбилась. Все было по-другому должна сказать, но не хуже. У нас родились мальчики, они выросли и стали мужчинами. Потом Мария вышла за Джо, появилась Тина, ты вышла за Фрэнки. То, что случилось, может, и неправильно, но хорошее не длится вечно. Я что хочу сказать – я дважды вдова, как видишь. Так что если захочешь поговорить с кем-нибудь, кто в этом понимает, можешь обращаться ко мне.

– Спасибо, Джиа. Но сейчас я даже думать об этом не могу.

– Понимаю, о чем ты, дорогая. Но это не повод не одеваться.

В рассказе Джиа было нечто такое, от чего Анжелине показалось, что, пожалуй, она сумеет пережить сегодняшний день. История Мамы Джиа каким-то образом объясняла, что, насколько бы мрачными ни казались перспективы, назавтра обязательно появится шанс.

– Ладно, – кивнула Анжелина. – Оденусь, обещаю. Но сначала доем суп.

Джиа безмятежно сложила ладони, опустила на стол. Одним из самых больших удовольствий для нее было наблюдать, как человек ест.

– Вкусно?

– Очень.

– Но я не могу каждый день приходить и готовить тебе, – заметила Джиа. – Надеюсь, ты не намерена уморить себя голодом?

– Я возьму себя в руки. Мне нужно только пару дней. – Анжелина вылила в ложку остатки бульона. – Даю слово, через неделю прогуляюсь с тобой по магазинам.

– Договорились. Ладно, я пошла домой. Тебе ничего не нужно?

– У меня все есть. Спасибо, что заглянула. – Анжелина с благодарностью сжала руку Джиа.

Джиа поднялась, взяла в ладони щеки Анжелины, расцеловала ее.

– Mi raccomando[7]. Давай-ка одевайся и займись делом. Нечего киснуть.

Страччиателла (римский суп с яйцом)

2 порции

Ингредиенты

– 1 столовая ложка оливкового масла

– 1 столовая ложка сливочного масла

– 2 крупных зубчика чеснока, мелко порубленные

– 2 столовые ложки муки

– 1/2 литра куриного бульона

– 2 яйца

– 1/4 чашки тертого пармезана

– соль и свежемолотый черный перец по вкусу

Способ приготовления

В кастрюле с толстым дном на слабом огне разогрейте оливковое масло, пока оно не начнет тихонько закипать. Растопите сливочное масло в оливковом, добавьте чеснок и, часто помешивая, обжаривайте две минуты. Постепенно всыпьте муку, обжаривайте, часто помешивая, пока мука не подрумянится. Постепенно влейте куриный бульон, доведите до кипения. Взбейте яйца с пармезаном в небольшой миске и понемногу добавляйте эту смесь в кипящий суп – туда, где пузырьки, чтобы яйца распределялись красивыми прядями.

Снимите с огня и приправьте солью и перцем по вкусу.

Анжелина приняла душ и оделась, хотя для этого понадобилось некоторое время. Она выбрала синюю льняную юбку в складку и белую блузку с мелкими защипами – вообще-то слишком нарядную для субботнего безделья дома. Обычно она так одевалась на работу, если предстояло важное мероприятие. Одежда делает женщину, полагала она. И не хотела рисковать – на случай, если вдруг Джиа вернется.

Проходя мимо телефона, она заметила мигающий огонек сообщения. Включив, с удивлением услышала голос Винса. Они с Эми пребывали в одном из своих бесконечных отпусков и пропустили похороны. Наверное, Винс звонил с извинениями.

– Анжелина, понимаю, сегодня суббота, но не могла бы ты прийти в офис, и поскорее? Мне необходимо немедленно с тобой встретиться. У меня деньги для тебя, так что, пожалуйста, приходи прямо сейчас. Спасибо.

Вот уж странно так странно, подумала она.

После смерти Фрэнка она и не вспоминала о работе. Отец Ди Туччи позвонил секретарше Винса, Сьюзан, объяснил отсутствие Анжелины. Сьюзан держала оборону в офисе, пока Винс с Эми развлекались на Сент-Барте. Они должны были вернуться только вчера поздно вечером, так что Анжелине и в голову не пришло сообщать начальству о своих обстоятельствах.

Анжелина села в автобус, идущий до конторы на Орегон-авеню, устроилась у окошка и прижалась пульсирующим лбом к прохладному стеклу. Собиралась гроза. Филадельфия – город, состоящий из разных районов. Названия некоторых из них, например улица Ювелиров, Рыбный рынок, Пивной квартал и Старый город, говорят сами за себя. А вот Карман Дьявола или Кингсэссинг – кто знает, откуда они взялись? В Южной Филадельфии вы найдете такие местечки, как Белла-Виста, Маркони-Плаза и Итальянский рынок, где ни слова не услышите по-английски. В Южной Филли своя иерархия ценностей: семья, церковь и соседи – именно в такой последовательности. Анжелина всегда считала, что очень здорово быть родом отсюда.

Автобус кружил по городу свернул на ухабистую Пассьюнк-авеню по направлению к стадиону. Если вы из Южной Филли, всегда объясняла приезжим Анжелина, вы произносите «В-пах-юнк», а не «Пассьюнк», дабы передать то витиеватое оскорбление дорожному планированию, в результате которого авеню пересекает хотя бы раз каждую улицу в каждом районе. Когда они проезжали мимо «Джино» и «Пэт Стейк», арены самой долгой и жаркой войны в истории фаст-фуда, Анжелине пришло в голову, что здешние жители относятся к чизбургерам с той же серьезностью, с какой иные – к проблеме Западного берега реки Иордан. Живущие здесь не только имели собственное мнение обо всем на свете, но вдобавок обязательно хотели знать ваше. Ее мать, родом из французской провинции, даже за много лет так и не смогла привыкнуть к этому.

– Детка, – говорила она, бывало, Анжелине, – в Южной Филли ты должна знать определенно, кто ты такая, иначе тебе обязательно объяснит это кто-нибудь другой.

Анжелина добралась до места, поднялась на древнем лифте на нужный этаж, открыла старомодную стеклянную дверь с надписью «Кунио Констракшн», очень похожую на вход в контору Сэма Спейда из знаменитого фильма.

В комнате все было перевернуто вверх дном: столы завалены коробками, бумагами, одна из стопок свалилась, и папки разлетелись по всему полу. В туалете зашумела вода. Дверь открылась, вышел Винс, вытирая руки.

На фоне всего ужаса, творившегося в офисе, его лицо казалось апогеем кошмара: Винс выглядел просто чудовищно.

– Прости, что вызвал тебя, Анжелина. Я не спал всю ночь. Не мог найти накладные, потому и позвонил, но уже сам отыскал. Написал сообщение Фрэнку, но он не ответил. Глаз сегодня не сомкнул, и, кажется, плохо соображаю. Мы выходим из игры.

Анжелина застыла, ничего не понимая.

– Вчера поздно вечером, когда я вернулся, меня дожидались двадцать сообщений от юриста. Достаточно, чтобы покончить с этим.

– Что произошло? – Анжелина сделала несколько неуверенных шагов.

– Я выжат досуха. Мне не заплатили последнюю половину за самый крупный контракт в нашей истории. И, по словам моего гениального поверенного, я бессилен.

– Не понимаю. Почему они не заплатили?

– Этот ублюдок вложил все свои наличные в новый проект в Атлантик-Сити. Я могу судиться с ним следующие полвека, но никаких гарантий, что нам удастся хоть что-нибудь вернуть. – Он протянул ей конверт.

– Что это?

– Выходное пособие. Прости, это все, что я могу. Фрэнк член профсоюза, он крепко стоит на ногах. У вас все будет хорошо.

Она машинально взяла конверт, взглянула на Винса сквозь набежавшие слезы.

– Винс, Фрэнк умер.

Винс ждал, что Анжелина начнет кричать, обвинять, разрыдается, поэтому ее слова не сразу дошли до его сознания.

– А? Фрэнк – что?

На Анжелину вдруг обрушилось ощущение абсолютного одиночества.

– Фрэнк умер. Сердечный приступ среди ночи. Два дня назад мы его похоронили. Тебе никто не сообщил?

Винс тяжело опустился в скрипящее вращающееся кресло.

– Я… у нас с Эми проблемы. Я хотел, чтобы мы побыли вдвоем, только она и я. Там, где мы были, даже телефон не работал. Умер?

– Да.

Больше сказать нечего.

Винс сидел, уставившись в пол. Анжелина раскрыла конверт. Сто долларов потертыми десятками и двадцатками, перекочевавшими сюда, похоже, прямо из заднего кармана Винса.

– Сто долларов? Винс, после четырех лет работы – что я должна думать, когда ты суешь мне сотню наличными?

Эми неслышно проскользнула в офис и успела расслышать только последний вопрос Анжелины.

– А тебе что, этого недостаточно? – возмутилась она.

Анжелина обернулась. На Эми был блестящий голубой топ, открывающий руки, покрытые гавайским тропическим загаром, слегка облупившимся на щеках и веснушчатых плечах.

– Угомонись, Эми, – устало буркнул Винс.

Но Эми продолжала, словно не слыша его:

– Моя жизнь разрушена. Бизнесу конец, брак развалился, а ты волнуешься из-за сотни долларов? Поищи другую работу, Анжелина…

– Эми, – Винс поднялся на ноги, – я сказал, уймись!

Он подошел к ней и, ухватив за плечи, потащил через всю комнату. Оглядываясь на Анжелину, он что-то злобно прошептал жене. Когда он отпустил ее, на загорелой коже остались бледно-желтые следы пальцев.

Эми покосилась на Анжелину, коротко вскрикнула и выскочила из комнаты. Стук каблучков дорогих босоножек эхом разнесся по коридору.

Винс не двинулся с места, опустил голову – воплощение поражения.

Анжелине больше всего хотелось оказаться подальше отсюда. Она затолкала конверт в сумочку, на прощанье тронула плечо Винса и вышла, не оглядываясь.

Домой она вернулась в полном изнеможении. Небо набухло чернотой, но гроза все никак не начиналась. Мир застыл в напряженном душном ожидании. Во рту после всего случившегося остался мерзкий кислый привкус. С тяжелым вздохом Анжелина бросила на диван плащ и сумочку и побрела наверх, с трудом ориентируясь в пространстве, словно по ошибке зашла в чужой дом.

Если уж на прошлой неделе она беспокоилась о деньгах, то сегодня ситуация стала гораздо, гораздо хуже. Она смутно помнила о страховом полисе на небольшую сумму и профсоюзной страховке и по дороге домой решила, что ей ничего не остается, кроме как сесть и разобраться с этими документами, – и чем скорее, тем лучше. Перед шкафом Фрэнка она помедлила, глубоко вдохнула, решительно распахнула дверцу и включила свет.

Все бумаги хранились в обувных коробках, часть – в его шкафу, часть – в ее. Опустившись на четвереньки, она порылась на полках. Перебирая вещи, она касалась одежды, все еще хранившей его запах, – нет, здесь нельзя задерживаться надолго.

Первая коробка не содержала ничего интересного, если не считать, что все это принадлежало Фрэнку: корешки старых билетов на бейсбол, стопки монеток, аккуратно завернутые в бумагу, швейцарский армейский нож, ошейник собаки, которая была у него в детстве. В уголке коробочки от «Фратто» она обнаружила чек на ее обручальное кольцо. От руки написано: «Обр. кольцо 1 карат».

После свадьбы Фрэнк рассказал ей, как однажды подслушал разговор двух секретарш в офисе. Одна из девушек похвасталась, что у нее колечко в «три четверти карата», и его поразило в тот момент, насколько неправильно это звучит, словно процент от сделки. И подумал тогда, что его жена ни за что не будет носить дроби.

Во второй коробке хранились именно те документы, которые она искала, – закладные, свидетельство о браке, профсоюзный страховой полис на сумму около восьми тысяч. Она разобрала бумаги на официальные, юридические и остальные, потенциально важные, решив внимательно просмотреть их позже.

И этим все заканчивается? Пять обувных коробок и стопка бумаг?

В последней коробке Анжелина нашла пачку фотографий. Сидя на полу, она принялась перебирать снимки. Начала снизу, переворачивая одну карточку за другой. Семейные фото, память о давних празднованиях Рождества и дней рождения. Здесь была фотография первого кота Фрэнка. Надпись на обороте рукой Фрэнка: «Это мой кот» – заставила ее улыбнуться. Сам Фрэнк на фото гордо стоял рядом с котом, в джинсах и белой футболке, такой худенький и серьезный, но милый – уже заметен мужчина, которым он станет. В середине стопки нашлась фотография, на обратной стороне надпись: «Девушка, на которой я женюсь!»

Анжелина перевернула фото. Фрэнк и Анжелина, лет шесть-семь назад, в купальниках на пляже Авалона. Она помнила тот день, они тогда впервые уехали за город вдвоем. Попросили каких-то девчонок сфотографировать их вместе. Ели моллюсков и спагетти, до полуночи пили божоле в какой-то закусочной, названия которой она не запомнила. Она не могла глаз отвести от него, как не может и сейчас. На фотографии они склонили головы друг к другу, он обнял ее за плечи, и она почти почувствовала тепло солнца на их коже, тепло их объятий. Он написал дату на обороте – как всегда, когда хотел сохранить в памяти важное событие.

Она сумела вдохнуть, только когда раздался звонок в дверь. Анжелина раздраженно вскочила и спустилась в прихожую. На пороге она с удивлением увидела Дотти из соседнего дома, та ласково улыбалась, протягивая кастрюльку – вероятно, горячую, потому что держала она ее прихватками.

– Привет, Энджи. Вот, принесла тебе перекусить. Ты занята?

Дотти, пухлая и добродушная, была постарше Анжелины, в ее соломенных волосах уже пробивалась седина. Бездетная вдова, она известна была своим добрым нравом, никогда не сплетничала и готова была снять с себя последнюю рубашку для ближнего. «Я теперь тоже вдова, – подумала Анжелина. – Две вдовы стоят на пороге».

– Нет, нет, я совсем не занята, Дотти, входи, пожалуйста.

Дотти решительно шагнула через порог, показала взглядом на кастрюльку:

– Может, я отнесу это в кухню? Еще горячее.

– Конечно, проходи.

В кухне Дотти поставила кастрюлю на плиту, на крошечный огонь. Анжелина молча села за стол.

– Оставлю на маленьком огне, чтобы ты потом поела теплого.

Дотти подсела к Анжелине, придвинула стул поближе. Анжелина смотрела на фотографию, которую так и не выпустила из рук, но перевернула ее, когда Дотти села рядом, – не хотела сейчас обсуждать снимок.

– Как ты, дорогая? – Дотти сочувственно тронула ее за руку.

Целых пять секунд – тишина.

А потом плотина рухнула и Анжелина зарыдала.

– Боже мой, бедняжка, иди сюда. – Дотти привстала, прижала голову Анжелины к своему плечу, выудила из кармана смятый платок. – Поплачь, поплачь. Отпусти все, вот так.

Дотти обращалась к ней, как к маленькой девочке, но именно это сейчас нужно было Анжелине, и она была благодарна, и все плакала и плакала.

– Ох, Дотти, мне так грустно. Так грустно! Я даже скучать по нему не могу, потому что все жду – вот он сейчас войдет в дверь, – всхлипывала Анжелина в паузах между приступами рыданий. – Такая печаль на всю жизнь? Не думаю, что… это когда-то прекратится. Знаешь… если это навсегда, тогда уж лучше прямо с моста…

– Господи…

– Или уплыть в океан…

– Боже милостивый.

– Я просто суну голову в духовку…

– Ну-ка, высморкайся. – Дотти прижала платок к носу Анжелины, та громко фыркнула, а потом рассмеялась, а потом они обе помолчали, не совсем понимая, что делать дальше.

Анжелина вновь начала плакать, но уже тише, без стонов и рыданий.

Дотти достала пачку носовых платочков, Анжелина промокнула глаза.

– Ну вот, – вздохнула Дотти. – Теперь полегче?

– Кажется, да.

Дотти повела ее в гостиную.

– Послушай, милая, – начала Дотти, – я сейчас дам тебе три таблетки аспирина, промою тебе глазки теплой водичкой, и ты ляжешь на диван.

Анжелина шмыгнула носом и послушно кивнула.

– Я посижу с тобой, пока ты не уснешь. Супчик оставлю на плите. Когда проснешься, поешь, и готовить не надо.

– Хорошо.

Дотти устроила Анжелину на диване, отыскала плед, укутала ее. Потом задернула шторы, напоила Анжелину аспирином, вручила влажный тампон для глаз.

– Я знаю, это тяжело, но поверь, со временем все наладится, – приговаривала она, прижимая тампоны к глазам Анжелины и поправляя подушки.

– А он какой?

– Ты о чем, дорогая?

– Суп. Какой суп ты принесла?

– Эскароль, с эндивием[8].

– Спасибо, Дотти.

Через несколько минут Анжелина выключилась, будто лампочка. Дотти тихонько отложила журнал, подобрала с пола влажные салфетки, включила маленькую лампу на столике в коридоре, чтобы Анжелина не проснулась в темноте. Хорошо поплакать и хорошо поспать – вот что ей сейчас нужно.

Дотти на цыпочках выбралась за дверь, аккуратно защелкнула замок и оставила мирно посапывающую Анжелину.