Читать книгу Команда доктора Уолтера - Бронислава Бродская - Страница 4

Роберт решил уходить из лаборатории в пять часов, он позвонил шоферу, чтобы тот его забирал и попрощался с Риоджи: "Эй, Рио… пока, не засиживайся тут… ладно, до завтра". Он секунду подождал ответа, или хотя бы какого-то знака, но Риоджи сидел, уставившись в экран компьютера, и не ответил. "Тьфу ты, совсем ни черта не слышит, хоть бы слуховой аппарат носил!" – Роберт одновременно сочувствовал Найори: они вместе пришли в программу, знали друг друга очень давно, были людьми одного поколения, но вместе с тем, он был уверен, что, хотя он на четыре года старше Риоджи, но в лучшей форме и на это была причина. Риоджи не смог правильно выстроить свою жизнь, а он, Роберт Клин, смог. Наверное ошибка Риоджи состояла в том, что он так и остался слишком японцем, так до конца и не стал западным человеком. Черт их, этих азиатов знает… другая психология и мироощущение. А вот он, доктор Клин, – западный человек, коренной американец, а значит оптимист и боец. Так вышло, что теперь ему и его семье надо жить в Балтиморе, все равно он – калифорниец. Роберт вряд ли стал бы обсуждать калифорнийский характер с другими, но был уверен, что калифорнийцы – особенные: красивые, хорошо сложенные, веселые, спортивные, здоровые люди. Обожают проводить время на улице, на море, в горах. И при этом образованны и, что самое главное, широких взглядов. А как иначе: выросли среди черных, мексиканцев, китайцев, индейцев. И у них к счастью отсутствует снобство жителей Новой Англии и религиозная упертость уроженцев средних штатов. Что греха таить… Роберт до сих пор скучал по своему Сан Франциско, Стэнфорду, широким песчаным пляжам. Сейчас-то эти пляжи превратились в узкие полоски берега, но Роберт помнил их широкими отмелями, где они мальчишками запускали воздушных змеев. Он не отдавал себе в этом отчета, но его мир довольно значительно сместился в прошлое.

Роберт ехал в своем удобном широком Кадиллаке и думал о себе совсем юном, скользящим по волнам на водных лыжах за быстроходным отцовским катером. Ноги напряжены, тело откинуто назад, руки вцепились в мокрой фал, в лицо летят соленые брызги. Когда это было? Тридцатые годы, может начало сороковых? Последствия Великой Депрессии его семья испытала, но не на уровне голода. Нет, они не голодали. Отец, инженер авиаконструктор, начал принимать участие в разработках радиолокационных систем, это был правительственный заказ, и отец даже тогда в эти страшные для Америки годы, прилично зарабатывал, поэтому Роберт и ребята его круга продолжали заниматься спортом и ухаживать за девушками. Потом отец настоял на Стенфорде, надеясь, что сын увлечется космической областью, но Роберта интересовала биология и медицина. В 58 году американец Бидл получил Нобелевскую премию за работу по генетике, он тогда работал в Калифорнии. Роберт, молодой физиолог его знал. Нобель Бидла повлиял на увлечение Роберта синтезем специфических клеточных веществ, на формирование которых влияют определенные гены. Он там в Стенфорде подружился с Эдуардом Тейтемом, их факультет одним из первых переехал из Сан Франциско в Пало-Альто. А потом Эдуард уехал работать в Рокфеллеровский центр в Нью-Йорк, его с собой звал, но Роберт не поехал, остался верен Калифорнии. Сколько у него тогда было интересных публикаций по созданию эффективных методик по контролю за ролью генов в биохимических процессов в живой клетке. А Нобеля не получил, впрочем в те времена ни одна только наука занимала его сознание. Он был счастливо женат на Дороти, у них родился первый сын Джордж.

Уже подъезжая к дому, Роберт поймал себя на том, что он всю дорогу вспоминал о молодости, ни разу даже не подумав о своей текущей работе. А ведь сейчас началась одна из самых напряженных недель за несколько последних лет: пересадка искусственной печени, которую они вырастили из стволовых клеток. Конечно это был не первый опыт выращивания искусственного органа, но именно печень оказалось труднее всего вырастить, слишком уж у нее было много различных функций, и одна из них непременно по каким-то причинам блокировалась. Больной умирал. Сейчас такого произойти не должно, они учли свои ошибки. Впрочем, они и раньше вроде их учитывали, а что-то все равно не срабатывало.

Роберт снова вспомнил о Найори, надо же: неужели Риоджи до сих пор торчит в лаборатории. С него станется, хотя куда ему идти, к кому возвращаться? Черный Кадиллак, удивительно похожий на катафалк, хотя сам Роберт этого неприятного сходства не замечал, въехал на тенистую длинную аллею, ведущую к их большому особняку в Таусоне. Шофер высадил его у входа и уехал парковаться в гараж, где стояли еще три их семейные машины. Скорее всего Роберт мог бы и сам вести машину, но не хотел напрягаться, шофер жил в небольшой пристройке к дому, одновременно он выполнял обязанности садовника, а его жена довольно неплохо для них с женой готовила. Роберт знал, что слуги были только у него одного, и возможно коллеги его за это осуждали. Ну и пусть. Плевать он хотел на то, что другие думают. У его родителей тоже были в Калифорнии слуги. Неприятным тут было то, что ювеналы и натуралы скорее всего думали, что они уже такие старые, что нуждаются в уходе.

Это действительно в какой-то степени было так, но Роберт ни за что бы собственную немощь не признал. Ему недавно исполнился 121 год, пышно отмеченный в том числе и на работе. Он уставал, иногда засыпал во-время собраний кафедры и их группы, сидел на довольно строгой диете, принимал много лекарств, но продолжал работать. Разве на работе ему делали скидки? Нет, не делали, они в нем нуждались. Пусть найдут на его место специалиста его уровня! Нет, не найдут, таких специалистов раз-два и обчелся. Он приносит пользу и будет приносить. Тут Роберт немного заблуждался: если бы он ушел, ему сейчас же нашли бы замену. Пара ученых из Европы ждали, когда он сочтет нужным удалиться от дел. Пока он этого не планировал.

Его пригласили в NASA примерно в то же время, то и Риоджи Найори, но тогда он и понятия не имел, что Риоджи уже сделали предложение по участию в программе по продлению жизни. В интервью это выяснилось и, хотя Роберта просили ни с кем о сути беседы не разговаривать, он сразу про себя решил обязательно спросить у Найори, что он по-этому поводу думает. Неужели откажется? Он-то сразу решил соглашаться. Еще бы: его единственная, неповторимая, прекрасная жизнь не прервется внезапно и жестоко. Он и дальше будет плодотворно трудиться и наслаждаться тем, что ему дано: творчество, профессиональное признание, умница жена, одаренные дети. Ну как можно от такого отказаться? Зачем? Он же не дурак. Да, да, конечно, они там ему распинались об исследованиях дальнего космоса, дескать, его пошлют в экспедицию, из которой ему скорее всего не суждено будет вернуться, но Роберт в такую возможность не слишком верил. Полетят к чужим мирам когда-нибудь, но не при его жизни. Он будет заниматься своим делом и доживет до непредставимого сейчас возраста. Ему почти шестьдесят, он еще в прекрасной форме, и все-таки…

Прежде всего Роберт посоветовался с Дороти. В ее согласии на специальные инъекции он практически не сомневался, за годы совместной жизни они настолько друг к другу притерлись, что могли предугадать решения другого, но все-таки он слегка тревожился: а вдруг Дороти откажется… что он тогда предпримет? Пойдет на это один и будет жить в одиночестве еще долгие годы? Как же так? Нет, она не откажется, это невозможно. В глубине души Роберт знал, что даже, если и без жены, он согласится… Он уже твердо это решил и знал, что не отступит. Дороти согласилась не сразу. Ее волновали дети. Да она согласна, но только, если и дети согласятся, иначе… Да, она была права. Как он сам об этом не подумал? Они, два старика останутся жить, а дети в свой час умрут и они должны будут переживать их смерть. Четверо детей! Четыре раза присутствовать на их похоронах? Ужасно. Дороти он ничего не сказал, но… да, пусть он всех переживет, Роберт был согласен остаться совсем один. Но такого подвига духа не понадобилось. Дети, изумленные странной возможностью, даже пока не зная всех подробностей, согласились, гордясь отцом, который наверное действительно был гением. Никому ничего подобного не предлагали, а ему предложили. Вот какой у них отец. Он возьмет их с собой в туманное и прекрасное будущее, обеспечив своей семье долгую жизнь. Да, пусть им завидуют!

Роберт получил доступ к секретным разработкам по продлению человеческой жизни. Кое-что о них просачивалось в прессу с начала семидесятых, но из восторженных и невнятных рассуждений журналистов ничего понять было нельзя. Это потрясающе, что они делали. Найори, как Роберт и думал, согласился, и они живо обсуждали с ним новую информацию. Прошло еще несколько лет и наконец день инъекции настал. Событие произошло в Национальном Институте здравоохранения в Вашингтоне.

Роберт не особенно любил вспоминать этот день. Наоборот старался забыть, было страшно. Он поехал в Вашингтон первым, до "вакцинирования" семьи нужно было ждать еще несколько лет. Странно, право, что они называли процесс "вакцинированием", получалось, что людям вводили "вакцину от старости". Настоящих масштабных исследований на людях наверное не проводилось, Роберт просил привести ему статистику, но ее, похоже, тоже не было. Опыты только начинались, они не могли тогда носить глобального характера. Сейчас-то все давно пущено на массовый коммерческий поток. Прежде, чем вакцинировать желающих стать "геронтами" или "ювеналами" людей, с ними проводится обширное тестирование, а тогда ничего такого не делалось. Тем более, что свойство вакцины делать людей вечно молодыми, тоже еще не было известно. Зная многих ювеналов, любуясь их вечной молодостью, Роберт часто спрашивал себя, а если бы технология омоложения была тогда доступна, кем бы он сам стал: геронтом или ювеналом? Геронтом конечно. Роберт о своем, почти слепом выборе, никогда не жалел.

Они с Дороти, совершенно седой и сухой старушкой, ходящей с палкой, поужинали, сели у камина с маленькой рюмкой хорошего коньяку и Дороти, довольно формально поинтересовавшись тем, как поживает их проект, стала с нескрываемым энтузиазмом рассказывать ему, как идет подготовка к ежегодному собранию у них всего семейства. Для Дороти это было центральным событием года. Она ждала его с нетерпением и вот уже в эту субботу все у них соберутся, а первые гости приедут уже завтра. На Роберта посыпались подробности о меню, нанятых официантах и поварах, о новом платье, о том, что на на этот раз ему нужен новый смокинг.

Роберт внезапно почувствовал, что устал, прикрыв глаза, он сидел в кресле, коньяк стоял на небольшом столике почти нетронутый. В какую-то минуту он видимо задремал, а потом нетерпеливый голос Дороти резко вытащил его из забытья:

– Боб, ты меня слушаешь? Ты слышал, что я тебе сказала? Боб, ну ты что… если ты так уж устал, иди в постель. Нечего тут спать.

Зачем она так его тормошит? Что он него хочет? Ну еще одна многочисленная семейная вечеринка у них в саду. Дальше что? Неужели это так для нее важно? Пусть делает как хочет. Обсуждает с ним цвет скатертей, марки вина. Почему бы ей его не исключить из этих дамских забот. Ага, тут что-то более интересное, не про вина…

– Агнесса приедет со своим новым ребенком. Говорят у них родилась чудная девочка.

– Да, да, милая, прекрасно. Я буду очень рад познакомиться с малышкой.

Не в малышке дело. Дороти говорит о какой-то Агнессе, а кто это Агнесса? Роберт не помнил, но спросить жену стеснялся. Неужели она могла разобраться в десятках и десятках людей, которые все были их родственниками? Молодец Дороти, а он давно потерял ориентацию: кто они, чьи дети, внуки и правнуки? Ну конечно он жене о своем замешательстве не скажет ни слова. Семья – это ее жизнь, гордость, удовлетворенное тщеславие: она тут главная, нужная, настоящая прародительница. Роберт понимал жену, но с годами чувство родства все больше и больше в нем притуплялось. Да, он не жалел, что стал геронтом, но в том, что другие решили оставаться вечно молодыми, тоже было что-то удивительно притягательное. Уже ложась спать, Роберт подумал о сотруднице их лаборатории Наталье Грекове. Какая эффектная, самодостаточная женщина, уж она-то ни за что не стала бы гордиться ролью родоначальницы клана. Да у Натальи, судя по всему и не было никакого клана. Она была сама по себе и Роберт немного ею восхищался, хотя не любил себе в этом признаваться, да и насчет клана он тоже ошибался.