Читать книгу Потерять и найти - Брук Дэвис - Страница 3

Иногда Милли воображала, что они, как точки в раскрасках, соединены линиями. Себя она всегда считала Первой точкой. Маму – Второй, а папу – Третьей. Часто, когда они смотрели телевизор, линия выходила глубоко из живота Первой точки, оборачивалась вокруг двух других и снова возвращалась к Первой, делая из них треугольник.

Пока Милли бегала по дому, болтая огненными кудряшками, линии между точками обвивались вокруг мебели. Когда мама сказала: «Может, хватит, Миллисента?» – треугольник превратился в огромного динозавра. А когда папа сказал: «Иди ко мне, дружок, присядь» – треугольник стал большим бьющимся сердцем. Бу-бум.

– Бу-бум, – прошептала Милли, неуклюже подпрыгивая в такт его ударам.

Она устроилась между Второй и Третьей точками на диване. Третья точка взяла Первую за руку и подмигнула ей. Сменяющие друг друга картинки в телевизоре освещали его лицо в полумраке. Бу-бум. Бу-бум. Бу-бум.

* * *

В Первый день ожидания Милли стояла точно в том месте, где ее оставила мама. Прямо рядом с Трусищами для Огромных Тетенек, напротив манекена в гавайской рубашке.

– Сейчас вернусь, – сказала мама, и Милли ей поверила.

Сегодня Вторая точка была в золотистых туфлях, поэтому, когда шла, эти туфли взрывались маленькими вспышками света.

Вот она идет к стойке с духами – бум! – мимо отдела с мужской одеждой – бу-у-ум! – и скрывается из виду – ба-бах!

Линия между точками натянулась, и Милли смотрела, как она становится все тоньше, превращаясь в бледный штрих.

Бу-бум. Бу-бум. Бу-бум.

Милли никогда не забудет мгновение, когда ее мама становится все меньше и меньше… Мгновение это будет то и дело возникать у нее перед глазами в течение всей жизни. Когда в фильме кто-нибудь скажет: «Сейчас вернусь». Когда ей будет за сорок и, глядя на свои руки, она вдруг поймет, как похожи они на чьи-то другие. Когда у нее появятся глупые вопросы, а задать их будет некому. Когда она будет плакать. Смеяться. На что-то надеяться. Наблюдать, как солнце садится над водой, и чувствовать необъяснимое волнение.

При виде раздвижных дверей в магазинах ей всегда будет не по себе. И когда она ощутит первые нежные прикосновения мальчика, то представит, как он исчезает далеко-далеко за горизонтом. Уменьшается, пропадает.

Но ничего этого она еще не знала. А знала то, что устала стоять. Милли сняла рюкзак и забралась под вешалки с Трусищами для Огромных Тетенек.

Мама рассказывала, что есть тетеньки, которые едят целые ведра жареной курицы, поэтому животы у них такие большие, что им не видно собственных трусов. Наверно, это для них шьют огромные трусищи.

Сама Милли никогда не видела ведер с жареной курицей.

– Но очень хочу, – произнесла она вслух, легонько касаясь шелковой ткани. – Когда-нибудь.

Там было хорошо – под огромными трусищами. Они висели у нее над головой, так близко к лицу, что их кружева подрагивали от ее дыхания.

Милли открыла рюкзак, достала пакетик сока, который положила мама, и выпила его через соломинку. В просветах между трусищами виднелись гуляющие туда-сюда ноги. Одни шли куда-то, другие – никуда. Одни пританцовывали, другие подпрыгивали, притоптывали и поскрипывали. Ножки, ножищи и обычные ноги. Кроссовки, каблуки, сандалии. Красные туфли, черные туфли, зеленые туфли. Не было только золотистых, и ничего не вспыхивало.

Мимо пробрела пара ярко-синих резиновых сапожек, и Милли покосилась на собственные.

– Знаю-знаю, – пробормотала она, – вам завидно. Но мама велела сидеть здесь.

Она вытянула шею и наблюдала, как резиновые сапоги вприпрыжку двигаются по коридору – прямиком в отдел игрушек.

– Ладно, – вздохнула девочка, а потом достала из рюкзака свою «Книгу Мертвых», вырвала из нее страницу и написала: «Мам я сейчас вернусь».

Сложив листок пополам, Милли оставила его точно в том месте, куда указала мама. Сапожкам пора прогуляться.

Сначала она шла спокойно, вверх-вниз по эскалатору, затем – вприпрыжку и махала рукой, как королева своим подданным. После – сидела наверху эскалатора и наблюдала, как проглатывают друг друга ступеньки.

– А что будет, если они не успеют выпрямиться? – спросила Милли у своих сапог.

Она представила, как ступеньки переливаются через край эскалатора и затапливают все вокруг.

Милли встречалась взглядом с каждым, кто проходил мимо, и всё будто замирало, как в кино. Затем играла в прятки с мальчиком, который об этом даже не догадывался.

– Я тебя нашла, – сообщила она ему.

– А почему у тебя такие волосы? – в ответ спросил он и пальцем нарисовал в воздухе спираль.

– Они балерины, – заявила Милли. – Ночью спрыгивают с моей головы и устраивают для меня представления.

– Пф! – фыркнул мальчик и с громким «бам!» столкнул головами Барби и трансформера. – Не может такого быть.

Милли уселась на пол женской примерочной.

– Хотите, скажу, где найти трусы? – спросила она у тетеньки, которая крутилась перед зеркалом так, будто пыталась просверлить пол.

– Извините, вы кто? – ответила тетенька.

Милли пожала плечами.

За дверями соседней кабинки разговаривали еще две тетеньки. Милли видела их ноги под перегородкой. Одни – босые, а другие в блестящих уггах.

– Не хочу тебя обидеть, – говорили угги, – но коралловый – не твой цвет.

Пальцы на босых ногах поджались.

– Мне показалось, это розовый, – ответили они.

Милли сидела среди дяденек. Они дожидались своих тетенек и, как испуганные зверьки, выглядывали из-за гор пакетов и сумок. Стены здесь были оклеены огромными картинками с веселыми обнимающимися девушками в нижнем белье. Дяденьки украдкой на них поглядывали. Милли на секунду показалось, что именно для этих девушек продают огромные трусищи.

Она села на стул рядом с лысым дяденькой, который усердно грыз ногти.

– Вы когда-нибудь видели жареную курицу в ведре? – поинтересовалась Милли.

Он положил руки на колени и скосил на нее взгляд.

– Я просто жду свою жену, девочка, – вздохнул он.

Милли стояла под сушилкой для рук в туалете, потому что любила, когда теплый воздух продувает волосы. Она представляла, будто мчится в машине с опущенными окнами или, как Супермен, кружит над Землей.

«Вот это да! Откуда сушилка узнает, что ты подставляешь руки?» – мысленно восхищалась Милли.

Но тетеньки в туалете не разделяли ее радости, а только встревоженно глядели в зеркало, пытаясь понять, что с ними не так, пока этого не понял кто-нибудь другой.

Сидя в кафе возле цветочных горшков, Милли наблюдала, как от кружек с кофе поднимается пар. Дяденька, похожий на Санта-Клауса, и тетенька с очень-очень красными щеками придвинулись ближе друг к другу. Они ничего не говорили, а пар от кофе целовал и гладил их лица.

Другой дяденька ел, не глядя на жену, а пар от его кофе рисовал в воздухе красивые силуэты. Милли никогда не видела так много разных фигур. Интересно, а можно придумать какие-нибудь еще?..

У тетеньки с крикливыми детьми кофе устало вздыхал. Вдох – выдох, вдох – выдох. В углу сидел старик с морщинистой, как кора, кожей. У него были красные подтяжки и фиолетовый костюм. Старик крепко держал кружку двумя руками, словно боялся, что она улетит.

На цветок в горшке села муха.

– А что было бы, если бы все умели летать? – поинтересовалась Милли у своих резиновых сапожек, глядя, как муха перепрыгивает с листа на листок.

Ужин сам залетал бы в рот, в небе парили бы деревья, а улицы менялись бы местами. Плохо только, что самолеты больше никому не будут нужны и что от такой головокружительной жизни многих начнет укачивать.

Морщинистый старик подул на свой кофе так сильно, что тот перелился через край и брызнул в разные стороны. Старик еще несколько секунд смотрел в кружку, а затем снова на нее подул.

Он встал, оперся обеими руками на стол и поднялся. Прошел мимо Милли, и она посмотрела ему в глаза. Старик ее не заметил. Муха с жужжанием полетела за ним. Он вытянул руку и прихлопнул ее у себя на ноге. Муха упала на пол.

Милли подползла к ней на четвереньках, положила к себе на ладонь и поднесла к лицу. Потом, зажав насекомое в кулаке, встала и посмотрела в спину морщинистому старику. Он вышел из кафе, а затем из универмага.

Милли нашла свой рюкзак под Трусищами для Огромных Тетенек, вынула свою Всякуюпожарную банку, зажала ее между колен, сняла крышку и положила муху внутрь. Снова закрыв банку, Милли достала «Книгу Мертвых», фломастеры и записала: «Номер двадцать девять. Муха из универмага». Через левую страницу просвечивало огромное слово «ПАПА», написанное задом наперед.

Милли постучала фломастером по своему сапогу, подняла банку и поднесла ее к лицу. В просвете между бельем виднелся манекен, который наблюдал за ней через весь зал. Манекен этот был одет в ярко-синюю рубашку с желтыми пальмами. Через стекло банки его глаза казались громадными, будто находились совсем близко. Милли передвинула вешалки так, чтобы не видеть его лица.

Она сжала банку и весь день ждала золотистые туфли. Но день превратился в вечер: двери с щелчком захлопнулись, и все вокруг потемнело: воздух, звук, пол – будто вместе с универмагом и весь мир закрывался на ночь.

Милли прижалась лицом к окну, сложила ладошки биноклем, чтобы лучше видеть, и смотрела, как люди идут к своим машинам. Мужья и жены, парни и девушки, старики и дети, отцы и матери. Все они – все до единого – уезжали.

Милли с грустью глядела, как стоянка пустеет. Потом вернулась под Трусищи для Огромных Тетенек и достала из сумки сандвич. Поедая его, смотрела на манекен. Тот глядел на нее в ответ.

– Привет, – прошептала она.

Но в тишине было слышно лишь, как жужжат витрины.