Читать книгу Мисс Бирма - Чармен Крейг - Страница 9

В апреле 1944-го – прошло больше года с тех пор, как Бенни смеялся с Со Леем на берегу ручья, – за ним пришла японская тайная полиция. Они с семьей недавно переехали к брату Со Лея в Таравади, город недалеко от Рангуна, в котором искали убежища многие карены. В первый раз тайная полиция забрала его в штаб-квартиру, расположенную в здании школы Американской баптистской миссии, его там привязали к колонне прямо в классе. Они брили ему мечом голову, еще и еще, так что кровь струилась по лицу, заливая глаза, они угрожали ему смертью и на ломаном англо-бирманском обвиняли в шпионаже – «шпионская деятельность», эти слова они повторяли раз за разом. Они раздели его догола, затолкали трубку в горло и лили в нее воду, пока – он давился, его рвало – живот не раздулся и вода не хлынула через ноздри. Тогда они вытащили трубку и засунули ее в анус, накачали водой его кишки и зажали пенис, когда он пытался помочиться. А когда они заменили трубку твердой палкой и мучения стали такими, что хотелось умереть прямо сейчас, произошло нечто странное – он вдруг услышал голос Оззи Нельсона, оркестр которого играл хит 1930-х «Надеюсь, в твоих снах найдется место для меня». Он что, спит? Этот голос, духовые, скрипка, доносящиеся откуда-то издалека… И звезды гаснут, но я не сплю, любимая, твои поцелуи сводят меня с ума… И откуда-то совсем из бесконечности перед ним явилась сестра Адела в белом наряде – вцепилась в свой апостольник, то ли намеревается его стянуть, то ли хочет удержать – и смотрит на него в упор своими страдальческими глазами. Пусть наконец придет рассвет, моя милая… Ему вдруг пришло в голову, что у Со Лея похожие глаза. И почудилось, что он видит, как Со Лей бросает украдкой взгляд на Кхин с другого конца кухни, а потом приобнимает ее и они начинают танцевать… Мне будет одиноко без тебя…

Но нет… нет, пришел он в себя, моргая заплывшими от побоев глазами. Это все только сон. Все, за исключением двух японцев в пустой светлой комнате, примыкавшей к той, где его пытали. У него было дикое ощущение, что японцы танцевали, что за их спинами облезлый граммофон заунывно крутил старую мелодию, которая вновь и вновь возникала в его грезах. Он слышал шипение старой пластинки. Ритмичное вступление. Голос Оззи Нельсона. Сладких снов тебе до первых солнечных лучей. Сладкие сны прогонят все твои заботы. Неужели наяву? Он с трудом разлепил глаза, но да, ясно как день – его мучители танцевали, улыбаясь; руки бережно придерживали прильнувшие друг к другу тела, скользившие в утреннем свете.

Дверь ему открыла Кхин, когда несколько дней спустя он появился на пороге дома в Таравади. Дрожащими руками она втащила его в комнату, и четырехлетняя Луиза смотрела на него сначала с восторгом, а потом с ужасом, когда разглядела его лысую голову, испещренную порезами, а маленький Джонни просто спрятался за ногой Кхин. Потом брат Со Лея отвел его в заднюю комнату и уложил, бормоча что-то насчет того, что Со Лей только что ушел, что Со Лей вернулся в горы, что он расправится с ними со всеми, убьет всех до единого, собственными руками. Но Бенни к тому моменту отказался от слов, утратил желание облекать страдания в связные фразы. Осталось только чувство облегчения, что он больше не разлучен со своими родными, и новое, звериное чутье, что между ним и Кхин разверзлась бездна непонимания.

Он припоминал, как накануне недавнего его, Бенни, ареста Со Лей иногда заскакивал в этот дом, приносил новости с линии фронта о немногих выживших, о взрывающихся шимозах[12], сожженных деревнях, о страданиях и героизме погибших. Припоминал, как во время этих коротких визитов глаза Со Лея все настойчивее ловили взгляд Кхин, а когда тот говорил, Кхин слушала с таким вниманием, которого больше не доставалось Бенни. Сколько вечеров Бенни провел, наблюдая, как она восторгается рассказами Со Лея, крутясь у плиты, как ее лицо заливает румянец испуга, благодарности – и чего-то большего?

А сейчас он лежит, весь дрожа, на циновке в задней комнате, и она расстегивает рваную рубаху, которую он умудрился все же натянуть, когда японцы неожиданно выпустили его (предупредив, что глаз с него не спустят, что он покойник, если посмеет связаться с англичанами). Она прижала ладони к нежной коже его живота, и он почувствовал ее тепло. Потом она приподняла его ягодицы, стягивая саронг. Кхин не вскрикнула, но исказившиеся черты лица дали понять, что именно она увидела: сочащиеся сукровицей рубцы на пенисе, кровь вперемешку с экскрементами, коркой застывшая между бедер, – и образы, которые вспыхивали в его сознании на протяжении семи дней, смешались с пронзительными предчувствиями насчет нее, насчет Со Лея. Он нащупал пальцами край одеяла, но Кхин удержала его руку, крепко сжала пальцы.

– Я не успокоюсь, пока ты не расскажешь мне все, – задыхаясь, выдавила она. – Что произошло, Бенни? Только не обманывай меня.

Война сделала их обоих исключительно проницательными; то, через что он прошел, должно быть для нее очевидно. К чему эти слова про «обман»?

И, словно взращивая зерно ее сомнения в его честности, он вдруг солгал – самым неприкрытым образом солгал.

– Ничего, – сказал он голосом тихим и охрипшим из-за трубки, которую вталкивали ему в горло. Раздраженным голосом. Ничего.

А потом произнес вслух то, что крутилось в голове с самого возвращения домой, а может, с тех видений, которые преследовали его во время пыток:

– А что произошло с Со Леем?

Ее взгляд застыл, он почти физически ощущал, как обрастает жесткой коркой мягкий центр ее боли за него.

– Я приготовлю тебе суп, – сказала она и позвала детей посидеть рядом с отцом.

В следующие дни Кхин кормила его, мыла и спала рядом с ним, просыпаясь от его тихих стонов, перевязывая те раны, которых он позволял ей касаться. Бенни не смог бы вынести, если бы она узнала степень его унижения. Чтобы вновь заниматься любовью с нею, чтобы обрести вновь желание ею обладать (вот ведь, только что побывал на пороге жуткой смерти, а уже думает об обладании женой), он должен выздороветь, не становясь объектом ее материнской заботы, не посвящая ее в подробности пережитых пыток. Но и еще кое-что: даже когда он понял, что не хочет знать, считали ли они с Со Леем его мертвым и потому неизбежно обрели утешение друг в друге, он инстинктивно хотел наказать ее именно за то, чего не желал знать, – наказать, лишая близости, которая именно сейчас была ей так отчаянно нужна.

– Я понимаю, что ты хочешь побыть один, – сказала она примерно через неделю после его возвращения, когда он начал приподниматься и сам подкладывать себе судно. Она поставила завтрак на столик у кровати. Но, вместо того чтобы сесть рядом и покормить его, продолжила: – Брат Со Лея здесь, если тебе понадобится что-нибудь.

Ее жесты, интонации голоса побуждали задать вопрос, спросить, куда она собралась. Но он ответил лишь:

– Это будет замечательно.

Он сделал ей больно – это очевидно. Но выражение ее лица означало также, что она принимает его отказ от помощи.

– Значит, ты не будешь возражать, – тихо сказала она, – если я начну немного помогать в больнице. Я ходила туда за лекарствами для тебя, и им очень не хватает рук.

– Разумеется, – ответил он, изо всех сил стараясь прямо смотреть ей в глаза.

Одно твое слово, молил ее взгляд, только одно слово нежности, и я опять буду твоей.

– Бенни… – запнулась она. – Когда ты пропал, я пыталась…

– Я знаю, – перебил он.

Не мог он этого вынести – не мог вынести откровенного желания и раскаяния в ее глазах, в которых видел лишь отражение собственного бессилия. Он потянулся за плошкой риса с яйцом, как бы отпуская жену. Но в склонившемся к нему лице все еще отражались сомнения, надежда – в общем, то, что привело ее к нему в комнату.

– Давай никогда не будем об этом говорить, – пробормотал он.

Если с началом войны он просто отстранился от жизни, то сейчас, когда Кхин проводила часть времени вне дома, он стал еще и сторонним наблюдателем жизни домочадцев, увидев их новыми глазами. В миловидном личике Луизы проступила какая-то отчаянная решительность, точно малышка хранила страшную тайну или, наоборот, старалась забыть о чем-то.

– Мама просила тебя забыть, что случилось, пока меня не было? – как-то вечером, примерно через месяц после ареста, спросил Бенни девочку, когда та прибежала к нему пообниматься перед сном. – Может, мама велела забыть что-то про Со Лея?

Он не был уверен, о чем именно хочет узнать – что творится в душе его дочери или о том, способна ли на уловки его жена.

Луиза посмотрела на него в упор, глаза потемнели – от воспоминаний, решил он, или от стремления не вспоминать.

– Со Лей был грустный, – призналась она наконец.

– Правда?

– Он плакал.

– Понятно.

– Мама не велела мне забывать.

Последнее заявление прозвучало так, словно она хотела пристыдить отца. Со следующего дня Луиза завела привычку убегать из дома с маленьким Джонни, будто сторонилась чего-то неприятного. В окно спальни Бенни наблюдал, как дети скрываются в густых зарослях, а потом появляются, измазанные в грязи, с совершенно отстраненным взглядом. Словно они беседовали с деревьями или их коснулся божественный свет искупления.

– Где твоя обувь? – строго спросила Кхин у Луизы однажды вечером, когда дочь и Джонни вернулись домой после очередного долгого дня, а Бенни собрался с силами и приковылял в кухню поздороваться с ними.

Луиза стояла в дверях босиком, крепко держа за руку Джонни.

– Я отдала девочке, у которой не было ботинок, – ответила она, да так дерзко, что Кхин даже шлепнула ее по щеке.

Но Луиза не заплакала, она не раскаивалась в своем великодушии. Джонни поочередно приподнял ножки, демонстрируя, что его-то башмачки никуда не делись. Луиза так сверкала глазами, на лице у нее было такое уязвленное выражение, что у Бенни разнылось сердце.

Впрочем, к июню все они более-менее оправились. Кхин продала одно из своих колец, и они с Бенни решили купить участок земли под огород в ближайшей долине. И вот, вместе с Луизой и Джонни, они сажали горох, старательно прячась от войны и взглядов друг друга. И прикосновений друг к другу. Только когда Кхин пришла к нему как-то ночью и попыталась примоститься сверху на его ослабевших бедрах, он заметил, что тело ее снова преобразилось, уплотнилось пониже пупка, округлилось, и это открытие мешало ему отвердеть и набухнуть в ней.

Ребенок родился в январе, когда они начали убирать щедрый урожай и сушить горы гороха, часть которого продали присмиревшим японцам, потихоньку просачивавшимся в Таравади; один даже поведал со смешком, что теперь японская тайная полиция считает Бенни отчасти негром – немножко черным, немножко куро, поправил его приятель, показывая на вьющиеся волосы (почему куро? – удивился Бенни, этим словом его называли солдаты, схватившие его в Кхули). Родившуюся девочку назвали Грейс[13], потому что даже самая мучительная жизнь – все равно непостижимое благословенное чудо. И они никогда не говорили о том, как она появилась на свет. Бенни полюбил малышку. У нее были кроткие глаза Со Лея. Со Лея, который растворился где-то в горах, оставив им часть себя, и, насколько они знали, вскоре после этого погиб.

Верноподданные вполне способны на обман. Так сказал себе Бенни четыре месяца спустя, в мае 1945-го, после того как последние японцы покинули Рангун, а больше двенадцати тысяч японских солдат были перебиты партизанами-каренами, получившими оружие от британцев. Карены – больше шестнадцати тысяч к концу войны – были не единственными партизанскими силами сопротивления, как узнал Бенни. Среди разведывательных и вооруженных формирований, действовавших в Бирме на стороне Союзников, были качинские рейнджеры, китайские рекруты, члены коммунистической партии, социалисты и даже, на заключительном этапе военных действий, Национальная армия Бирмы Аун Сана. Бенни слышал, что когда британский командующий саркастически заметил, что Аун Сан сменил сторону только потому, что Союзники побеждают, Аун Сан ответил: «Но в противном случае от перехода на вашу сторону не было бы никакой пользы, а?» Они все вместе сражались против общего врага, но вот за что они сражались – здесь начинались принципиальные расхождения. И после исхода японцев альянсы и обещания, которые были даны или приняты (альянсы и обещания, основанные на конкретных личных интересах, без уточнения каких-либо подробностей будущего), не могли не распасться. Бенни с тревогой узнал, что те самые британские и американские офицеры, которые в самые тяжелые моменты войны гарантировали «верным каренам» создание собственного государства или заверяли качинских лидеров в своей поддержке освобождения Бирмы, оказались гораздо менее заинтересованы в стране и ее людях сейчас, когда вновь заработала Бирманская дорога и, следовательно, было восстановлено сообщение с Китаем. И Бенни лишь качал головой, когда Аун Сан начал готовиться к войне с британцами, как только те помогли ему изгнать других врагов-империалистов. Взаимные усилия привели к взаимному хаосу и растущим подозрениям еще до официального объявления войны.

Бенни был настолько подавлен вероломством ближних и дальних, что отчаялся разобраться во всем этом. Но с исчезновением угрозы японской оккупации он неожиданно начал заглядывать в будущее – будущее, в котором ему не придется быть жертвой чьего-то предательства, или эгоизма, или злобы, но стать силой, с которой придется считаться, бойцом – да, вновь бойцом! Человеком, готовым сражаться за свою часть мечты в новой преображенной Бирме, – готовым доказать, что он все еще тот парень, который может противостоять жизненным бурям и достичь цели.

Итак, пока по всей стране с мая по август Союзники перегруппировывались, создавая объединенные подразделения британской армии и Национальной армии Бирмы для «зачистки территории» и установления мира, Бенни предпочел игнорировать это безумие (кто может быть менее приспособлен к мирному урегулированию, чем Национальная армия Бирмы, чьи командиры прислуживали японцам, чьи банды дакойтов насиловали, грабили и зверски убивали именно тех, кто был верен британским властям?). Он предпочел не концентрироваться на том, чем каждый из участников процесса обязан каренам, которые нанесли японцам ущерб больший, чем любое другое партизанское формирование. Вместо этого Бенни сосредоточился на том, чтобы получить от британской армии нечто конкретное и существенное – контракт на поставку продовольствия. Продав первый урожай гороха джапам, он удвоил размеры своего участка и нанял нескольких каренов помочь засеять поле заново. В этой послевоенной свистопляске оказалось нетрудно убедить английского квартирмейстера, что будущий урожай будет превосходным.

Проблема заключалась только в том, как доставить англичанам этот урожай, оказавшийся почти неприлично огромным, – и эта проблема сослужила Бенни добрую службу, когда те же самые англичане решили отправить в утиль свои старые грузовики; тут-то он пустил в ход бухгалтерские навыки, обретенные в конторе Б. Майера. На деньги от продажи гороха Бенни купил целый парк из трехсот развалюх, в основном трех- и пятитонных грузовиков, которые могли проработать еще не один год, после того как их полностью перебрали толковые механики-карены из Таравади. За следующие несколько месяцев он продал половину грузовиков – в основном гражданским, которые собирались завести свое дело, – и, получив умопомрачительную прибыль, нанял флотилию барж, чтобы перевозить не только жалкий горох, но вообще любое продовольствие и снаряжение, необходимое армейским базам, – даже в Китай и Индию. Китайцы, конечно, вскоре тоже влезли в эту аферу, но Бенни, поделившись прибылью с работниками, добился того, что хорошо оплачиваемые добросовестные водители превратили его предприятие в крупнейшую транспортную компанию в послевоенной Юго-Восточной Азии.