Читать книгу Беллетрист - Чихнов - Страница 2

Роман

Часть первая

Еще одна смена прошла, а сколько их впереди… И только в шестьдесят лет на пенсию, на общих основаниях. Это значит, еще двадцать пять лет работать, работать еще и… работать.

А работал он слесарем на щебеночном заводе, в ремонтном цехе нестандартизированного оборудования. В шесть пятнадцать подъем, завтрак и – на смену. Через восемь часов домой. И так каждый день. Однообразно. Скучно.

В четыре тридцать он собрал весь свой инструмент: монтировку, штангель, зубило, молоток – и без пяти пять уже был в бытовке. «За пять минут много не заработаешь? Подумаешь, пять минут?! – Нет у тебя, Дмитрий Сапунов, чувства хозяина производства! И неоткуда ему взяться, —иронизировал Дмитрий. – Не дорос еще до хозяина, иначе не сбегал бы с работы». В бытовках было тесно – кругом шкафы. Воздух тяжелый, спертый. Повесив в ящик спецовку, раздевшись, Дмитрий в резиновых тапочках поспешил в душевую. Задержись он еще минут на пять на работе, и все моечные кабины оказались бы заняты, пришлось бы ждать очереди.

«Что же это такое чувство хозяина производства? – хотел бы Дмитрий разобраться. – Я не болею за производство душой. Мне все равно, что делается на заводе, выполняется ли план. Я спокойно могу пройти мимо брошенной кем-то гайки, болта. И не поднять. А ведь кто-то точил этот болт, старался. Все станки, средства производства принадлежат народу, а значит – мне. Как там…. общественная собственность на средства производства. Тогда почему я так безразличен, словно все кругом чужое? Из чего оно складывается, это чувство хозяина производства? Я, может, и хочу лучше работать, но у меня нет такой возможности. Я ведь не могу организовать все как мне удобно. Какой из меня после этого хозяин? В цехе все кое-как организовано. Бывает, заработаешь рубль, а потеряешь – два. При сдельной оплате каждая минута на счету. Хозяин из меня, конечно, никудышный. Расточительный. А и ладно, – давал себе Дмитрий понять, что о работе хватит. – Сколько можно. Смена закончилась. Чего еще.» Дмитрий вышел из душевой. Белов, слесарь с дробилки, уже переодевшись в чистое, закрывал шкаф, гремя на всю бытовку замком. Скоро должен подойти автобус, надо торопиться.

Валентин Петрович, начальник цеха, сидел у себя в кабинете, закрывшись на ключ, чтобы никто не мешал. «Ну как так можно? – Недоумевал он. – Никакой ответственности. Иной раз подсказываешь, как лучше, а он все равно делает по-своему. Хуже, но по-своему! Откуда у людей такое безразличие к делу? Раньше как-то больше было ответственности. Если старший скажет, его не смели ослушаться. Слесари контролировали сварщиков. Сварщики требовали от слесарей, чтобы не было больших зазоров между сопрягаемыми деталями. А сейчас? Сварщики без стеснения закладывают в зазоры пруток и заливают его металлом. Какое может быть после этого качество? И ведь сами себе пакостят. Права свои все знают, а об обязанностях забывают. И все ведь грамотные, со средним образованием. Так если б каждый переживал за свое дело, болел душою за коллектив, тогда бы и жилось нам всем лучше, и государство богаче было?! А то как для себя сделают качественно, а для производства – лишь бы с рук сошло.»

Шестой год Валентин Петрович руководил. Начинал с рабочего. В тридцать девять лет, уже будучи отцом троих детей, пошел учиться: вечерняя школа, потом техникум. Три года поработал мастером, и был рекомендован на должность начальника цеха. Дружный был коллектив, не то что сейчас. И пьяниц было меньше. Последнее время много уволили за пьянку. И хороших все работников.

Валентин Петрович сам вынужден был ходатайствовать об увольнении Геннадия Суркова. За систематическое нарушение трудовой дисциплины, распитие спиртных напитков в рабочее время. Два года Сурков каждый раз божился в рот спиртного больше не брать, два года все нянчились с ним, верили ему на слово, а он…

«Ну прямо как дети, – сокрушался Валентин Петрович – Как можно обещать и не сдержать слово? И чего людям не работается? Будем хорошо работать – и жить будем лучше. Все же от нас самих зависит».

Валентин Петрович тяжело поднялся со стула, несколько раз прошелся от стола к двери, разминая ревматичные ноги. Высокий, крепкого телосложения, он выглядел моложе своих лет: больше пятидесяти ему никто не давал.

«Сознание у людей низкое. Нет ответственности, хозяйской жилки», —начальник решительно шагнул к двери.

.Больше половины цеха занимали станочники-токари, фрезеровщики, расточники; другую поменьше – слесари, сварщики, кузнецы.

Пройдя длинный коридор, Валентин Петрович вышел к токарям. Вторая смена. с пяти, приступила к работе. Ночной смены не было. Неделю с утра работала одна смена, неделю – другая, менялись. Виктор Садовский выполнял срочный заказ, точил втулки на транспортер на дробилку. Работал легко, чувствовалось, знал ремесло.

«А где ж Ельцов? – Пробежался Валентин Петрович взглядом по токарному отделению. – Опять небось у себя в конторке сидит с нарядами. Вот сами себе работу находят. Нет, чтобы каждый день писать наряды, так ведь оставляют все на потом, копят. И сидит сейчас с бумажками, не знает, что в цехе делается. Мастер называется!»

Валентин Петрович еще хотел наведаться в слесарное отделение, но передумал: срочной работы не было, так, текучка. Завод выполнял план. Начальник прошел лабораторию, пожарную часть, вышел на бетонный тротуар. Слева и справа тополя, как солдаты. Утренняя самая большая смена прошла. Аллея отдыхала. Скоро зима.

Четыре тридцать – пора начинать заседание, но не все из цехового комитета собрались: Лаптев с Бобровым опаздывали. Татьяна Николаева, председатель цехового комитета, полная женщина с пышной грудью, добрыми глазами и задумчивым выражением лица сидела у окна и терпеливо ждала, когда все соберутся. Она утром еще всех членов цехкома лично предупредила о намечающемся мероприятии. Да вчера после обеда вывесила объявление о заседании. Проходили они всегда в кабинете старшего мастера Ермакова. Наконец появились Лаптев с Бобровым. Крепкие парни, один под стать другому.

– Почему опаздываем? Заставляете себя ждать? – призвал начальник цеха Лаптева с Бобровым к порядку. – Вы должны пример показывать, а сами нарушаете трудовую дисциплину! Передовики!

– Заработались, время не заметили, – не растерялся Бобров.

– Уборку делал, – в извинительном тоне ответил Лаптев.

– Пять минут потеряли из-за вас. – Хотел Валентин Петрович, чтобы Лаптев и Бобров прониклись ответственностью и больше не опаздывали.

Татьяна достала из кармана халата сложенный вчетверо тетрадный листок, развернула, подошла к столу.

– Товарищи, – приступила к выполнению своих обязанностей председатель цехового комитета, – на повестке дня у нас подведение итогов работы за октябрь. – Татьяна слегка картавила. Ей очень шло. – В смене Чебыкина Леонида Ивановича «Лучшими по профессии» были выдвинуты Сапунов Дмитрий и Бобров Олег. В смене Ельцова Сергея Константиновича – Сиверцев Андрей, Голубцова Фая. В смене Ермакова Андрея Сергеевича – Сапегин Александр. Все кандидатуры «Лучших по профессии» обсуждались на сменных собраниях. У кого какие будут предложения?

Вот уже три года бессменно Николаева председательствовала в цехкоме. А работала кладовщиком, принимала готовую продукцию, вела учет. Работы было немного, оставалось еще время на общественную да на разговоры. Но Татьяна была человек исполнительный, аккуратный.

– Товарищи, – взял слово начальник цеха, – не нравится мне отношение Сапунова к своим трудовым обязанностям. То ли он высокого мнения о себе стал, то ли еще какая причина, не знаю. Только Дмитрий хуже стал работать. Сделал я ему на днях замечание по работе. Он зачищал крылатку и работу выполнял некачественно. Так он мне: «Что я теперь, языком ее должен вылизывать!» Леонид Иванович, разберитесь с этим, пожалуйста.

– Я не знал…

– Что он тебе все будет докладывать, – усмехнулся Валентин Петрович.

«Может, у Дмитрия в семье что-нибудь… – думал Чебыкин. – Семейная жизнь – штука сложная. Сегодня, к примеру, хорошо, а завтра скандал. Дмитрий человек скрытный. Двое детей, жена библиотекарь – семья, вроде, благополучная. Дмитрий и муж, и отец неплохой… Нет, все-таки семейные отношения – это очень сложно. Все может быть».

В общем, кандидатура Сапунова в «Лучшие по профессии» не прошла на цеховом комитете. Уж слишком зол был на него начальник. К тому же Дмитрий не принимал участия в общественной жизни цеха, завода; вел себя пассивно. Просто работал, а этого было мало, чтобы считаться передовиком производства, уважаемым человеком в коллективе. Ни одну из смен на цеховом комитете не отметили как лучшую. Низкой была трудовая дисциплина в сменах. Закончилось заседание цехового комитета без десяти пять. Сапунов был еще на месте.

– Дмитрий, разговор есть, отойдем к расточному, – не любил Чебыкин на людях выяснять отношения. – Ты последнее время интересно себя ведешь. Тебе словно на все наплевать. У тебя какие-нибудь неприятности? Что-то случилось?

– Да ничего не случилось, – понял уже Сапунов, о чем пойдет разговор.

– Начальник цеха тебе сделал замечание, а ты что ему ответил?

– Вырвалось. Нервы сдали. Я же не первый год работаю, свое дело знаю, что меня учить.

– По работе, Дмитрий, у меня к тебе претензий нет. Но зачем грубить? Начальник цеха старше тебя. Мог бы и промолчать. Надо следить за собой. Если мы все начнем друг на друга кричать, что получится? В этом месяце ты был бы «Лучшим по профессии», но начальник – против.

Через два дня профсоюзное собрание, подведение итогов за октябрь.

И не было еще случая, чтобы кто-нибудь выступил с критикой или опротестовал решение цехкома, и были внесены изменения в списки «Лучших по профессии». Обычно голосовали списком.

«Управлять собой… Легко сказать! – тяжелые думы давили Сапунова. – Только настроишься на одну работу, а тебя уже перебрасывают на другую. Пропадает всякий интерес! Торопишься, хочешь сделать больше, а ничего не получается. Что это вообще за работа? Сегодня тебе повезло: много работы, денежная. Зато завтра норма выработки падает до шести-семи рублей. Всякое желание губят на корню. Рассчитаюсь. Хватит с меня! Но… В новом коллективе надо будет начинать все с нуля: заводить знакомства, искать свое место…» А Дмитрий тяжело сходился с людьми.

Большие квадратные часы в цехе показывали без пяти минут пять. Желающих уйти с работы пораньше как-то не было, никто не хотел рисковать. Накануне начальник цеха имел неосторожность при Лаптеве заговорить с Вершининым, парторгом, о трудовой дисциплине в цехе, о ранних уходах на обед и с работы и что пора этому положить конец. Лаптев все и выболтал Весь цех, две смены, первая смена уже свое отработала, у второй-все впереди, собрались у доски «Будни цеха» – большой деревянный щит. Половину «Будни цеха» занимал табель соревнований между сменами. Другая половина была отведена под стенгазету, объявления. Две деревянные скамейки, четыре стула-свободного места не было. Кто стоял, Плотников с Садовский сидели на корточках, прислонившись спиной к шкафу с инструментом. Вторая смена, в ожидании разнарядки, забивала козла. Градом сыпались удары на круглый, обитый пластиком стол. Подошел Сергей Клюев, слесарь, пятьдесятидвухлетний симпатяга с нагловатыми светлыми глазами и ямочкой на подбородке, в общем, мужчина хоть куда. Да и работник хороший. Хоть и пьющий.

– Что, девки, прижали зады? – насмешливым взглядом пробежался Клюев по лицам. – Боитесь проверки? Так вас и надо. А то ишь, свободу почувствовали. Да вам только дай свободу, быстро на шею сядете и ножки свесите.

– Какую свободу? Про что ты? – не совсем понимала Клавдия.

– А что вам теперь придется поджать животы и в обеденный перерыв в магазин не бегать.

– Подууууумаешь.

– Конечно, что тебе начальник. Ты сама себе начальник. Злая ты, стала, Клавка, замуж тебе надо. А то лет через пять никто и не возьмет, – не унимался Клюев.

– Это не твоя забота!

Раз как-то начальник цеха уже решался приструнить женщин, чтобы они не задерживались с обеда, не простаивали длинных очередей в заводском магазине. И получил отпор. Особенно тогда горланила Клавдия:

– А когда нам ходить?! В шесть часов магазин закрывается, – она покраснела, маленькие глазки стали еще меньше, жирное лицо залоснилось. – Тогда закрывайте магазин. Никому – так никому! Пусть и бухгалтерия не ходит!

Клавдия росла в детском доме. Закончив восемь классов, пошла работать. Получила специальность токаря, вышла замуж, ребенок родился – все, как у людей. Но скоро муж запил, стал изменять. Развод. Все как-то кубарем покатилось под горку… Но в прошлом году Клавдия получила квартиру. По сволочи-мужу тоска проходила. Жизнь налаживалась.

За столом у «Будни цеха» сидели Сидорчук, Плотников, Бобров и Копылова.

– Он попросил ее закурить – она его матом, – рассказывал Сидорчук, строя из домино замысловатые фигуры. – Он ее ударил. Она упала, стукнулась виском об ограду. Дали пять лет – непреднамеренное убийство. К тому же он сам во всем сознался, пришел с повинной.

Плотников лениво курил, он уже слышал эту историю, было неинтересно. Зато Зойка Копылова слушала Сидорчука, затаив дыхание. Высокая, худая, она в первый же день работы в цехе пять лет назад получила прозвище «Журавль колодезный». Не было ей еще тридцати, а выглядела на все сорок. Четыре раза замужем была, а детей все мертвых рожала. Вот и уходили из нее жизнь да молодость раньше срока.

– Зойка, ты в техникум идешь? Собиралась ведь! – сердито сдвинул брови Бобров. – Или так и будешь всю жизнь инструментальщицей, а по совместительству уборщицей?

– Олег, я на следующий год буду поступать. Подготовиться же надо.

– Да ты никогда не подготовишься! Тебе ж лень.

– Что ты пристал к женщине: учись, да учись! Она ученая. Верно? – подмигнул Зойке Плотников.

– Ну да, ученая, – кокетливо повела плечами.

– Она сама кого хочешь научит.., – был Плотников большой любитель всякого рода неприличных разговоров.

– Старый черт! Через два года на пенсию, а он все о бабах, – и Зойка длинно рассмеялась, холодно блеснув сплошь стальными зубами.

– Ой, я и забыл, ты же у нас девочка.

– Да, девочка!

– Девственница.

– Ладно, хватит! – прикрикнул Бобров на Плотникова. – Она тебе в дочери годится. Жизнь прожил, а ума не нажил.

– Во-во, не нажил, – опять длинно рассмеялась Зойка.

Сидорчук, лишенный слушателей, последний раз глубоко затянулся, мастерским щелчком отправил сигарету в урну, сплюнул и пошел к станку. Плотников стукнул по столу кулаком, как бы пробуя пластик на прочность, и тоже встал. Перекур закончился.

Бобров работал в цехе шестой год, сразу после армии устроился. Расточник четвертого разряда, передовик производства, коммунист, пропагандист основ марксизма-ленинизма, член цехкома, самбист. «На таких людях, как Бобров с Лаптевым, вся общественная работа в цехе держится», —однажды на собрании заметил Валентин Петрович.

Лаптев был сварщиком со среднетехническим, в цеховом комитете отвечал за спортивную работу. Только вот в спортивных мероприятиях всегда участвовали одни и те же: Бобров, Сапегин, Лаптев, Чебыкин. Остальные, то есть большинство, отсиживались дома. Лаптев каждый раз с трудом набирал команду на заводские соревнования: упрашивал, надоедал, обещал,…Но справлялся. Бум! Бум! Забивал. запрессовывал двадцатикилограммовой кувалдой болты в промвал Клюев. -Эй, ухнем! Эй, ухнем! -находил он еще силы шутить. Слесарное отделение было намного меньше токарного, и освещение хуже, и загазованность большая. Примерно половину слесарного отделения занимали станки: гильотинные ножницы, пресс, вальцы, радиально-сверлильный станок, комбинированные ножницы, разметочный стол, сварочные аппараты. Свободного места оставалось немного.

Раньше Плотников работали с Клюевым на пару. Клюев был лидер. Он легко ориентировался в работе, хорошо читал чертежи. Они и до сих пор бы, наверно, работали вместе, если бы Клюев вдруг не запил да не уволился с предприятия. Но на новом месте проработал недолго, тянуло на завод, в свой ремонтный цех. Там всегда было много работы, а Клюев любил поработать. Чтобы на износ, не жалея живота своего

Вот уж третий месяц в банке не было денег. Вчера была получка. И опять деньги не все. Галина Афанасьевна Лысенко, нормировщик, в первую очередь выдавала зарплату остронуждающимся: матери-одиночки, многодетные, пенсионеры.

Как-то неуютно, пусто было в цехе. Половина станков простаивала, не хватало токарей. Специалистов можно было по пальцам перечесть. Раз как-то Вершинин, фрезеровщик, заболел, а тут срочно потребовалась шестерня на редуктор, нарезать зуб. На зубодолбежном станке в цехе никто, кроме него, не работал, и больной Вершинин встал к станку.

Андрей Павлович работал в цехе вот уж тридцать семь лет: сначала слесарем, потом выучился на фрезеровщика. Грамоты были и даже орден Ленина. Скоро на пенсию, а Вершинин так и не подготовил себе смены. Не держались люди в цехе. Получали хорошо лишь те, кто проработал в цехе лет пять, не меньше. Они уже знали работу, приноровились к ней. Одна только Клавдия обучила профессии токаря человек двенадцать, и всего двое из них остались в цехе, другие пошли искать профессию поденежней да попроще.

При сдельной оплате работать надо, крутиться. Сколько поработал – столько получил. Но были ведь и хозяйственные работы, не по специальности. За них оплата уже по тарифу. Быстрей-быстрей! – подгонял себя Сапунов в такой работе. И так семнадцать лет. Не работа, а рвачество. Пародия. Дмитрий закурил. Пошел пятый час, «наше время», как говорил Плотников. Вот и еще одна смена прошла. Ничего примечательного. Никакого удовольствия. И тут появился Чебыкин с проверкой.

– Рано, Дмитрий, закончил работу. Боишься домой опоздать? – глаза мастера говорили: «вот я тебя и поймал».

– Перекур у меня, – был готов ответ.

– Много времени у тебя уходит на перекуры.

– Почему «много»? Я же не машина.

– Если ты, Сапунов, пришел на работу, значит, надо работать и нечего свои порядки устанавливать! Пошли ко мне, поговорим, – кивнул Чебыкин в сторону конторки.

– Пошли.

В конторке никого не было. Чебыкин занял свое место за столом. Дмитрий взял стул, сел напротив.

– Ты, Дмитрий, зла на меня не держи, – в доверительном тоне начал Чебыкин. – У каждого свои обязанности: у меня свои, у тебя свои. Устраиваясь на работу, ты брал обязательство не нарушать трудовой дисциплины. Так?

– Так, так…

– Скажи честно, ты свои обязанности выполняешь?

– А ты свои?! – не сдержался Дмитрий.

– Что ты имеешь в виду? – насторожился Чебыкин.

– Вот ты как мастер проводишь воспитательную работу в коллективе? Почему на сменном собрании никто не выступил, когда обсуждали Сидорчука за прогул? Потому что нет коллектива, каждый – за себя, а мастер сам все решит. Или выборы профгруппорга. Не было выборов! Ты все единолично решил, предложил Боброва. Лишил людей инициативы. Конечно, Олег достойная кандидатура. Но, может, была и другая. Мастер – воспитатель!

– Без меня есть кому воспитывать, – взвился Чебыкин. – На это есть комсомольская, профсоюзная, партийная организации. Я тебе на первый раз делаю замечание за раннее окончание работы, но если еще раз это повторится – буду принимать меры.

– Наказывай! Или боишься, что в смене будет нарушение трудовой дисциплины?

– Нет!

– Похвально! А я хочу нормально работать. У нас как делается: не закончил еще одну работу, а у тебя уже другая. Вся незапланированная работа выбивает из колеи. А я хочу быть хозяином своей работы. И своего заработка!

Это была не прихоть, а вполне законные требования кадрового рабочего, каковым Дмитрий и являлся. Но Чебыкин не отступал:

– Работа бывает разная: по специальности, не по специальности, интересная, неинтересная… Работа есть работа. И без хозяйственных работ нам не обойтись. Они были, есть и будут. И всякая работа оплачивается. У нас не конвейерное производство.

– Надо создать условия для нормальной работы. А!.. – в сердцах махнул Дмитрий рукой и вышел из конторки.

«Наговорил бог знает что! – ругал себя Сапунов. – Черт меня дернул. Надо было промолчать. Что мне, больше всех надо, что ли?! Этот месяц и так уже будет без премии за „Лучшего по профессии.“ Чебыкин не пропустит. Связался… Из-за двадцати рублей трепать себе нервы? Двадцать рублей… тоже мне стимул». Подавленный и недовольный собой побрел Дмитрий домой.

– Я отстраняю тебя от работы! Ты в нетрезвом состоянии! – объяснялся Чебыкин с Клюевым.

– Я не пьяный, – нагло отказывался Сергей.

– У меня сто рублей не лишние. А если комиссия придет? Иди, отдыхай! Ставлю тебе прогул.

Чебыкин, может, и допустил бы Клюева до работы: не в первой да и работать некому. Но «Постановление Совета Министров о мерах по преодолению пьянства и алкоголизма»… Меры были строгие: на любителей спиртного штраф пятьдесят рублей. А мастеру за укрывательство нетрезвых на рабочем месте – вся сотня.

– Испугался штрафа. Дрожат за свою шкуру, зайцы! Боятся место потерять, – Клюев собрал вокруг себя сочувствующих. – Да отработал бы я потом. Начальник тоже… От горшка два вершка. Указывает еще. Много вас таких, начальников, развелось!

Клюев понимал, что не прав, что пьяный и что не работник. Но признаться самолюбие не позволяло.

Конечно, при желании можно было все уладить: прийти на работу пораньше, поговорить с мастером, мол так-то и так… получилось, виноват… Такое практиковалось. И Клюев уже так делал, выбивал себе «отгулы», а тут вдруг чего-то нашло, героем себя почувствовал… Правда, потом приходилось отрабатывать, оставаться на вторую смену, зато прогул не засчитывали. И всем было хорошо.

«Раньше лучше было, – обиженно думал Клюев. – Раньше, если ты хорошо работал, тебя уважали: каждый месяц премия, и не ходили не принюхивались. Теперь же в уважении кто больше всех языком треплет. А мне и не надо в передовики. Было время, и премия шла, и в цехкоме был, и уважали…».

Во вторник собрался цехком. Клюеву объявили строгий выговор с предупреждением и пригрозили в случае повторного будет поставлен вопрос о принудительном лечении от алкоголизма. При заводе имелся наркологический кабинет, и цехком вполне даже мог направить Клюева на лечение. Через неделю вышел приказ по заводу об изъятии у Клюева из отпуска одного дня за прогул, а сам отпуск нарушителя трудовой дисциплины автоматически переносился на зимнее время. Еще через неделю пришла повестка на штраф в пятьдесят рублей. Лишался Клюев и премии за месяц, и тринадцатой зарплаты, и путевки в санаторий, отодвигалась очередь на квартиру…. В общей сложности рублей триста пятьдесят—четыреста потерял. И это за один прогул.

Но сам виноват, чего уж теперь. Работать надо.

Сварщики всегда были в связке со слесарями. Редко когда была одна слесарная работа, или только сварка. В основном выполняли заказ такой спонтанной бригадой. И когда кто-нибудь из слесарей или сварщиков уходил в отпуск, бригада распадалась. Слесари без сварщиков теряли в зарплате; сварщики без слесарей, случалось, даже оставались без работы.

Лаптев с Клюевым собирали диффузор.

– Виктор, сварку давай! Что ты там? В кабелях запутался?! Перекинь ты кабель. Большой, а ума нет, – было не понять шутил Клюев или ругался.

Хлопот с диффузором оказалось много. Клюев дурел от работы, горел ею, ничего для него не было важнее диффузора. Заняв Лаптева, Клюев встал за вальцы. Через час можно собирать крылатку, все для сборки было готово, осталось завальцевать лопасти. А это недолго. За двадцать один год работы в цехе Клюев переделал множество крылаток. Раньше он не любил повторяться в работе, а в последнее время незнакомая работа пугала: сложнее стали чертежи, появилось много незнакомых знаков, не хватало грамоты. Клюев боялся сделать не так, напутать, ошибиться.

– «…а море, а море целуется с луной…», – пел Клюев.

Работал он легко, играючи. Вот уже лопатки были готовы. Клюев аккуратно сложил их стопкой у станка, закурил, засунул руки в карманы брюк и, насвистывая, вышел из слесарного отделения перекинуться словечком.

Клавдия нарезала резьбу на шпильках, торопилась. Несмотря на большую загруженность, она нашла время улыбнуться Клюеву, и опять за шпильки. Дорога была каждая минута. Такая Клавдия, конечно, для разговора не годилась.

«Работай, работай, – не стал мешать ей Клюев. – Молодая еще. Одеться там, духи какие. Может, и замуж выйдешь. Богатая невеста будешь».

Клюев заглянул в инструменталку и вернулся в слесарное отделение.

– Чего стоишь? Давай, убирай рабочее место! – шуганул он Плотникова, стоящего без дела у гильотинных ножниц.

За собой Клюев всегда убирал, и чужой мусор бросался в глаза.

«Чего она там ходит? – внимательным взглядом проводил Клюев нормировщицу до конторки мастеров. – Вон как зад раздался. Губы-то накрасила, как молодая.»

Лысенко уже было за сорок. А губы ее всегда горели от помады.

Работал Плотников без должной расторопности, вернее будет – дорабатывал до пенсии. Со стойкой вентилятора было немного возни: набить сальник, поставить крышку – часа два. Плотников провозился все четыре, много курил. Не работалось. Всю ночь он не мог уснуть, плечо разболелось. Под утро сон вроде появился – а надо уже вставать, будильник звенит.

Плотников недавно вышел из отпуска. И опять отличился. Было собрание: из Челябинской милиции на завод пришло письмо с просьбой разобраться, дать ответ.

– Алексей Иванович, тебя хоть совсем не отпускай, – сетовал начальник цеха. – У тебя что недержание? Ну не нашел туалет, так зачем на вокзале мочиться, отошел бы подальше или зашел к какой-нибудь старухе в огород. В прошлом году тебя из санатория попросили. Чудной ты человек, право.

– Не везет, – вздыхал Плотников.

Не везло и детям его, по наследству, наверно. Старшая дочь Тамара три раза выходила замуж и все неудачно. Младшая Ольга пропала без вести. Поехала учиться в Ярославль и как в воду канула. Вот уж третий год от нее никаких вестей. Плотников ходил в милицию, объявили в розыск. Безрезультатно.

– Эй ты, варила!

– Чего, слесаришка.

– Сияешь, как начищенный самовар.

Беззлобно ругались Лаптев с Сапегиным.

– Ты его не задирай, Лаптев – наше второе солнце, – встрял в разговор Клюев. – Передовик, член, спортсмен, кандидат… Вон сколько должностей нахватал, точно блох.

– Завидно что ли? – отвечал Лаптев.

– А вчера в четыре ушел, – не отступал Клюев.

– Я и в пятницу раньше уйду.

– Гнать тебя надо из смены в шею. Сачок! Еще передовик. Полно вас таких, передовиков. После работы заседайте.

Клюев достал из нагрудного кармана куртки сигареты, зло чиркнул спичкой.

– А то нахватают должностей и не знают, что с ними делать!

– Ты тоже можешь заниматься общественной работой.

– Зачем? Что она меня кормит, поит?

– Тогда нечего возникать.

– Ух ты, какой деловой! Он будет по конференциям заседать, а я за него работать, горб наживать. Обнаглели совсем, коммунисты сраные!

Клюев жадно набросился на работу: размечал фланцы, гнул железо на желоба – успевал везде.

Короткой была смена: полпятого собрание, выборы делегатов на профсоюзную конференцию по проверке коллективного договора и выборы нового состава народного контроля. Где-то за полчаса до начала администрацией был составлен примерный список делегатов на профсоюзную конференцию. Оставалось только утвердить на собрании – проголосовать, запротоколировать. Владимиру Сапегину, секретарю комсомольской организации, поручили зачитать список делегатов.

Собрание проходило в красном уголке на втором этаже. Справа от двери стоял бильярд, на нем лежали подшивки газет. Под стеклом в рамке висел список членов цехового комитета. На стене портрет Ленина. Стол, накрытый красной материей, на нем трибуна. Напротив шесть рядов стульев. В цехе сорок три человека. На собрании присутствовало тридцать шесть: четыре на больничном, два в отпуске, один в командировке.

Открыла собрание Николаева. Требовалось выбрать председателя, секретаря.

– Вершинина! Лысенко! – с места выкрикнул Лаптев.

С недовольным выражением лица Вершинин вышел к столу. Он в общем всегда был чем-то недоволен.

– Товарищи, в работе заводской профсоюзной конференции по проверке коллективного договора от нашего цеха должны принять участие два человека, – вел собрание Вершинин. – Какие будут предложения?

Сапегин поднял руку.

– Пожалуйста, – давал слово председатель собрания.

– Ермаков Андрей Сергеевич, Ельцов Сергей Константинович.

Других кандидатур не предложили. Проголосовали списком. Затем слово предоставили Ефимову, председателю народного контроля. Ефимов вышел к столу, встал за трибуну, поправил очки.

– Товарищи, – уверенно начал. – Наша группа народного контроля состоит из трех человек – Сапегин, Чебыкин и я, председатель.

– А я и не знал. Что такая группа есть, – пробубнил Садовский.

– Я тоже, – признался старший мастер.

– Ну это уж слишком! Кому, кому, а старшему мастеру не пристало так говорить.

Кто-то фыркнул. Послышался приглушенный смех.

– А в коридоре что висит? – подал голос Сапегин.

– Да. Висит доска «Народный контроль», – подтвердили Клавдия с Лаптевым.

– Ну значит, проглядел. Я, наверно, в отпуске был, когда выбирали народный контроль, – не считал Ермаков зазорным признаться, если не прав.

Люди успокоились. Ефимов, встретившись с сердитым взглядом Вершинина, продолжил бойчее:

– Нашей группой народного контроля было проведено два рейда. Проверяли мы, как проходит смена, каковы потери рабочего времени, а также чистоту, порядок на рабочих местах. Проверка показала, что потери рабочего времени есть, это раннее окончание работы, затяжные перекуры. Была выпущена «Молния». С нами в заводоуправлении хотели провести занятия, рассказать о правах и обязанностях членов группы народного контроля, но пока не состоялось. По работе группы народного контроля у меня все. Я хотел бы пожелать новому составу группы народного контроля плодотворной работы. Еще я хотел бы обратить внимание нового состава группы народного контроля на питьевой режим в цехе. Вода в питьевом бачке не меняется неделями. Если уборщица на больничном, надо кому-нибудь поручить менять воду. У инструментальщиков вон не так много работы.

– Я не буду! – замахал руками Гилев.

– Почему? – хотел бы знать Ефимов.

– Не буду и все!

– Ты, Антон, лучше за собой последи, сколько у тебя работы. Сам и меняй воду в бачке. Ты тоже особо работой не загружен. Сидишь всю смену, – наговаривал Гилев на Ефимова. – Начальник нашелся. Мал еще указывать!

Гилев обиделся. Мясистые губы его мелко затряслись. Он хотел еще что-то добавить, но начальник цеха его перебил:

– Игорь Сидорович, вы себя неприлично ведете. Чего злобствуете? Если с чем-то не согласны, встаньте и скажите. Зачем кричать с места? Ефимов – не лентяй.

Гилев смущенно закашлялся. Он был на пенсии по инвалидности, и обычно его было не слышно, не видно.

– У меня еще будет вопрос к нормировщику, – не закончил Ефимов свое выступление. – Галина Афанасьевна, как у нас оплачивается работа не по специальности, хозяйственная?

– Тариф плюс семь процентов сдельщины.

– Но человек не заинтересован в выполнении хозяйственных работ, – не унимался Ефимов. – Надо как-то компенсировать эту незаинтересованность. Я считаю, хозяйственные работы должны оплачиваться среднесдельно.

Лысенко развела руками:

– Ничем, к сожалению, помочь не могу. Недавно я ходила в отдел труда и заработной платы, интересовалась этим вопросом.

«Ох уж этот дотошный Ефимов, – вздохнула Галина Афанасьевна. – Все надо ему знать. Какая расценка на работу да почему»

– Сейчас довыясняется, что голый тариф платить будут, – делился Сидорчук своими опасениями с Бушмакиным.

– Валентин Петрович, надо бы разобраться в этом вопросе, а то как-то нехорошо получается. У слесарей много хозяйственных работ.

– Ладно. Я завтра схожу в отдел труда и заработной платы, – не мог начальник цеха сразу отказать Ефимову – хороший же токарь.

– Какие еще будут вопросы к докладчику? – Вершинин встал, оперся руками о стол, выждал короткую паузу. – Вопросов нет.

С чувством выполненного долга оставил Ефимов трибуну.

– Товарищи, какая будет оценка работе народного контроля? У кого какие предложения?

Сапунов поднял руку. Он не хотел выступать. Как-то само получилось.

– Пожалуйста.

– Определенная работа группой народного контроля велась, – страшно волнуясь, заговорил Дмитрий. – Моя оценка «удовлетворительно». Товарищи, я хотел бы еще сказать о наглядной агитации в цехе. Нет ее у нас. И культура у нас в цехе на низком уровне. В разговоре на каждом слове мат. За одним столом люди и играют в домино, и едят, и курят. Нет специально отведенного места для курения. Комната отдыха и приема пищи вот уж второй год оборудуется. То линолеума нет, то краски, то готовую продукцию негде складировать.

– Кто еще желает выступить. Пожалуйста.

– За год было проведено всего два рейда. Это разве работа?! – заговорил с места Гилев. – Плохо!

После Гилева взял слово Ермаков. Он вышел к столу, заложил руки за спину. Коренастый, плотный. Работал он на заводе со дня его основания, вот уж тридцать семь лет.

– Что такой народный контроль, кто мне скажет? – Ермаков не торопил с ответом. – Народный контроль – это такая организация, которой, по простонародному выражаясь, до всего есть дело. Вот Ефимов сказал, что не налажен питьевой режим в цехе. Не оборудована комната приема пищи. А ведь народный контроль мы для того и выбираем, чтобы был порядок, чтобы всем нам лучше жилось. Члены народного контроля должны быть требовательными, инициативными. И не надо бояться чинов! Надо критиковать. Начальник цеха такой же человек, как и мы с вами. Ему иной раз бывает недосуг заниматься бытовыми вопросами, и члены группы народного контроля должны ему подсказать, а то и потребовать, чтобы в цехе был налажен питьевой режим. Таким должен быть народный контроль. Боевитым! Я считаю, работа группы народного контроля велась на «удовлетворительно».

– У кого какие вопросы будут? Кто желает выступить? Итак, поступило предложение признать работу группы народного контроля удовлетворительной. Кто за это предложение, прошу поднять руку. Большинство. Кто против? Один. Гилев.

– Переходим, товарищи, к следующему вопросу – выборы нового состава группы народного контроля. Какие будут предложения?

– Я думаю, что группу народного контроля надо оставить в прежнем составе, пусть учатся работать, – предложил Ермаков.

– У кого еще какие будут предложения? Кто за предложение Ермакова Андрея Сергеевича, прошу поднять руку. Единогласно.

– В заводской столовой надо навести порядок, – уже наказывала Клавдия. – А то сварят – есть невозможно.

– Дорогая Клавдия, нет у группы народного контроля таких полномочий, – с нехорошей ехидной улыбкой принялся объяснять Вершинин, – при завкоме имеется спецкомиссия по общепиту. И только она занимается вопросами питания на заводе.

Клавдия не обиделась. Если на то пошло, она и сама, без всякого народного контроля могла сходить в завком и спросить, почему в столовой плохие обеды.

– Котлеты рассыпаются, есть невозможно, – заметила Иванова.

Чебыкин взял слово: плохо с режущим инструментом.

– Товарищи, ничем помочь не могу, – отвечал начальник цеха. – Сколько нам дают инструмента, столько мы и получаем. На большее рассчитывать не приходится. Леонид Иванович, и от нас много зависит, от нашего отношения к инструменту. Взять резец. Мы с вами, чуть отломился кусочек от напайки, сразу его выбрасываем. А ведь его можно перезаточить. Если нет времени сразу заточить, – потом. Богатые мы, скажу я вам, за счет государства.

– Кто еще желает выступить?

Желающих не нашлось. Собрание и так затянулось, всем хотелось домой.

– Следующая остановка «Школьная».

«Хорошо съездили, отдохнули, – думал Чебыкин, глядя в окно. – Посмотрели цирк. Что ни говори, а культурные мероприятия сплачивают коллектив. Чаще надо. Большая польза».

Со скрежетом раскрылись задние двери, из автобуса вышли Клавдия с Плотниковым. Они стояли на обочине, ждали, чтобы выйти на тротуар. Плотников смеха ради лез к Клавдии обниматься. Она сначала не противилась. Но когда Плотников надоел, грубо, по-мужски оттолкнула. Рано в этом году выпал снег.

В автобусе было тепло, даже жарко. Зойка Копылова дремала, устало развалившись в кресле; ей выходить у больницы, это через полчаса, конечная остановка. Странное выражение брезгливости застыло на ее бледном измятом лице. Клипсы, броши разные, цепочки, зажимы – все это болталось на Зойке в изобилии. Все украшения ее были недорогими, по зарплате в 85 рублей, но такой нарядной ее еще никто не видел. И потому, когда Зойка входила в автобус, Лысенко ахнула:

– Ну ты даешь! Тебя встретишь на улице и не узнаешь, подумаешь, артистка какая-нибудь.

– Да не узнаешь. Артистка, – Зойка была довольна.

Автобус мягко подкатил к универмагу, опять шумно раскрылись задние двери.

– Счастливо доехать. До свидания. Спасибо за компанию. Ну, давай! —Чебыкин чуть тронул Сапегина за плечо, направляясь к выходу.

Мария Павловна Хмелева, Клюев, Садовский тоже вышли из автобуса. Мария Павловна была новый человек в цехе, недавно устроилась токарем. Приехала из Ижевска. Молодая такая, миловидная.

– Мария Павловна, разрешите я вас провожу, – предложил Чебыкин. – Быстро темнеет.

– Пожалуйста, – была не против Хмелева.

– Хорошо отдохнули, правда? Целый год собирались в цирк и, наконец-то. То автобуса не было, то еще что-нибудь… В детстве я мечтал стать акробатом. Шалопаем был. Ох и доставалось мне от отца. Один раз он меня так ремнем отшлепал, что я сесть не мог. Но я не обижаюсь на отца. Как-то надо было меня учить. В школе с тройки на двойку – не было у меня тяги к учению. Если бы не Яковлев, один мой знакомый, я бы техникум и не закончил, бросил. Он меня уговорил. Хороший парень.

– Ух! Еле догнал вас, – отдувался Клюев. – Бежите как на пожар. Мария Павловна, берете меня в провожатые? Надежней будет. Двое – целая охрана.

– Опоздали. Я уже пришла.

– Ничего. Зато я теперь знаю, где живете. В гости приду. Можно?

– Пожалуйста, приходите. Чаем напою.

– Чай у меня и дома есть.

– А больше ничего не держим. Закон не позволяет. До свидания.

– До свидания, Мария Павловна. Спокойной ночи. Всего хорошего, – подал Чебыкин руку.

Мария Павловна прошла в подъезд.

– Леонид Иванович, разговор есть, – хотел Клюев выговориться, устал: дома – скандал, на работе тоже неприятности.

Чебыкин умел слушать, если с чем был не согласен, то высказывал это ненавязчиво.

– Всю жизнь я проработал слесарем. И чего добился? Богатым стал? Ничего подобного. На книжке триста рублей – вот все мое богатство. Да мне и не надо ничего. Только иной раз обидно делается: работал, работал, а добра не нажил. Все, выходит, проел. На брюхо работал.

Клюев одевался просто. Зимнее пальто это носил уже шестой год. Ворот рубашки расстегнут, шея открыта.

– Сергеевич, застегнись. Холодно.

– Я холода не боюсь.

– Ты верно заметил, – тяжело вздохнул Чебыкин. – Мы, в основном, работаем на себя, чтобы сытым быть, одетым. На большее денег не хватает. Но есть еще один момент. Через труд человек утверждает себя в жизни. Я вот позавчера был на дробилке. Сущий ад! Пыль, грязь, холод. Как там люди работают? У нас в цехе еще хорошо, работать можно. Светло, тепло.

– Рабочий человек не ценится. Так, работяга.

– Ну, Сергеевич, это ты зря. Рабочий человек – это главная фигура на производстве. В капиталистических странах как делается: прогулял человек – сразу выгоняют, а мы боремся за человека, воспитываем его. Ну выгоним мы прогульщика. Он устроится на другое место, там будет прогуливать.

– Один раз ошибешься – весь год будешь плохим. А, что там говорить.. – Не затем Клюев начинал разговор, чтобы поругаться. – Не поймем мы друг друга.

– Подожди. Почему не поймем? – хотел бы Чебыкин разобраться. – Может, действительно, я что-то не понимаю, бываю не прав. Так ты подскажи. Мы делаем одно общее дело. Нам нечего делить, как ты считаешь?

– Я никак не считаю, – отмахнулся Клюев. – Я человек маленький. Считай не считай, все равно по моему не будет.

– Ты зря обижаешься. Ты бы мог передовиком быть, если бы с дисциплиной подтянулся. В работе тебе равных нет. Мне иной раз тебя даже жалко.

– Что меня жалеть?! Я не ребенок. А виноват – наказывать. Наказание – самый действенный метод воспитания.

– А я считаю, наказание – крайняя мера.

– Ага, крайне действенная. Человеку скоро на пенсию, а вы его учить. Смех и грех!

– Учиться никогда не поздно.

– Сколько на нашей шее грамотеев сидит, – зло взяло Клюева. – Сидят в кабинете, палец о палец не ударят, а деньги получают.

– Конечно, есть у нас еще такие кабинетные деятели. Но не все же такие.

– Да так было и будет, чтоб кто-то работал, а кто-то паразитировал. «И жизнь хороша и жить хорошо…», – неожиданно пропел Клюев.

– В жизни, конечно, всякое бывает, – удивился Чебыкин вдруг свернутому разговору.

– Да. Да. Так оно. До свидания, – Клюев явно скис, подойдя к дому.

– Спокойной ночи.

– Спокойней не бывает.

«Сейчас начнется… – не шли у Клюева ноги домой. – Сучка! Еще из дома выгоняет, милицию вызывает… Я скоро сам уеду. Нужна ты мне. Знал бы, что так все получится, лучше б на старухе какой женился. Нужна мне ее красота. Была бы баба».

В связи с реконструкцией дробилки, увеличения объема токарных работ, по приказу директора в ремонтный цех были откомандированы с завода на месяц три человека, знающие токарное дело. Среди командированных оказался и бывший токарь ремонтного цеха Сергей Глушко.

– На складе лучше работать, – похвалялся он бывшим товарищам. – Не надо всю смену за станком стоять. Нет работы – сидишь.

Глушко токарное дело еще не забыл, только в позапрошлом году перевелся на склад. Токарная работа начинается с заготовки материала. Надо найти сталь, завезти прокат в цех, распилить на механической ножовке и доставить к станку. На все это у Глушко ушло два часа. Да он и не торопился. В одиннадцатом часу приступил к работе.

– Сергей, фланец надо проточить, – положил Чебыкин на станок чертеж. – Снять две десятки на диаметр. Слышишь? Сергей, надо фланец проточить!

– Началось! Сделай то, сделай другое. У меня уже есть работа. А всякие там ваши шабашки меня не интересуют.

Чебыкин опешил, никак не ожидая услышать такое от Глушко.

– Подожди. Какие шабашки? Это шаблон. Из-за этого фланца у меня Дмитрий без работы.

– Тебе надо? Вот сам и вставай за станок, – и пошел курить.

Глушко сидел у доски «Будни цеха», небрежно закинув ногу на ногу. Упрямый с ямочкой подбородок, волевые тонкие губы, широкие скулы человеком с характером. Чебыкин не то что говорить, смотреть на него не хотел, но отношения надо было выяснить, тут не до амбиций.

– Сергей, я бы не стал тебя просить проточить фланец, если бы было кому его отдать. Я ж тебя знаю, ты работал у меня в смене, неплохой ты парень. Девять минут проточить фланец, не больше. Даже не думал, что ты можешь отказаться от работы.

Глушко отмалчивался.

– Сергей, ты на работе, не дома, будь добр подчиняться! Я с тобой нервы трепать не собираюсь. Если еще такое повторится, я напишу на тебя начальнику цеха докладную. Пусть он сам с тобой разбирается. А если ты чем-нибудь недоволен, заходи в конторку, поговорим, – Чебыкин сказал все и повторять не собирался.

Лаптев делился с Клюевым новостями:

– Вчера лег в четыре часа. Жену провожал. К сестре поехала. А в полвосьмого – будильник! Соскочил с кровати, сына одел и бегом в садик, потом на работу. Еле успел.

– Ну ты же у нас спортсмен! – Клюев сидел на швеллере, курил, пуская дым кольцами.

– Да, до армии я бегал, штангой занимался… Сейчас все забросил.

– Погоди, лет через пять и лыжи забросишь, – обещал Клюев – Вот увидишь. Я тоже раньше зарядку делал, на лыжах бегал. Где-то на чердаке гантели валяются. Хорошие гантели, из нержавейки.

– На лыжах можно до пенсии бегать. Вон Петров из электроцеха. Ему за шестьдесят, а он все призовые места в соревнованиях берет.

– Ну ты ж не Петров, ты Лаптев.

– Вчера в подъезде шкаф поднимали на пятый этаж, – Лаптев находил случай этот презабавным. – Сижу на кухне, слышу: бух! Открываю дверь – двое пьяных мужиков маются со шкафом. Дверца у шкафа уже отломана, на одной петле висит, а сбоку большая царапина.

– Взял бы, да помог, спортсмен. Лоб здоровый. Ладно, хватит болтать, работать надо. Тебя не останови, будешь болтать и о работе не вспомнишь.

– Работать, так работать.

Когда начинать работу, когда заканчивать – в этом Виктор полагался на Клюева, как более опытного и старшего.

За стенкой в кузнице стучал молот. Это работали братья Тихомировы. Старший Владислав здесь уже шестой год. А Федор в прошлом году пришел из армии. Оба парня рослые, косая сажень в плечах, настоящие кузнецы. Федор штамповал болты. Владислав, заложив руки за спину, прохаживался по кузнице, внутренне готовясь к большой работе. Все было им продумано. И вот пора. Владислав осторожно разгреб лопатой кокс. В лицо пахнуло жаром. Теперь нельзя терять ни минуты: пока нагрет металл податлив, надо успевать его обрабатывать. Взял клещи, захватил квадрат, заготовку и рывком выдернул его из кокса. Заготовка легла на наковальню под угрожающе нависший боек. Удар, еще удар – снопами искр брызнула в разные стороны окалина… На сто тридцать – сто пятьдесят процентов выполнял Владислав сменное задание. Он всегда своего добивался. Он и в кузницу пошел работать, чтобы испытать себя, получив хорошую физическую закалку. И усталость свою умело скрывал от постороннего глаза, работал легко, как будто играючи. К тому же сегодня вторник, сил работать еще много. А вот к концу недели Владислав сильно уставал. Болело все тело, сильно вытягивало металлом руки.

Равномерно ложились удары. Тихомиров был предельно внимателен, ведь с металлом шутки плохи: одно неловкое движение – и калекой можно остаться. Федор стоял в стороне и жадно смотрел, учился.

Город еще не проснулся, было темно. Легкий морозец. Клюев дышал глубоко, полной грудью, слегка подкашливая. Он легко узнавал среди редких прохожих своего брата-работягу по обстоятельной неторопливой походке, непритязательности в одежде. До завода было минут двадцать ходьбы. Клюев рано выходил на смену. Привычка. До работы успевал покурить, сыграть в домино. Не представлял себе смены без домино.

– Что ты ползешь, как черепаха? – Клюев обогнал Трунова, автослесаря из гаража. – Всю работу разберут, а план кто будет давать?

– Иди. Давай, – беззлобно огрызнулся Трунов.

У заводоуправления Клюев замедлил шаг. Еще метров триста и покажутся бытовки, трехэтажное кирпичное здание. Даже в самые лютые морозы в бытовке было тепло. Клюев переодевался на первом этаже. Через пять минут должен подойти автобус с рабочими, и в бытовке станет шумно. Дроздецкий опять будет дразнить Сазонова, тот грязно ругаться. Каждый день одно и то же.

Ермаков, Сидорчук, Плотников уже были в цехе. Они всегда первыми приходили.

– Что вам не спится? Из дома что ли выгоняют? – рыкнул Клюев.

– Кто-то должен быть первым, – отшутился Ермаков.

– Поехали! – Сидорчук мешал домино.

Клюев ни разу не проиграл, везло. Плотников же двух «сопливых» получил.

– Ну опять, Леонид Иванович, ты не вовремя. Доиграть не дал, – вздохнул Плотников.

– В обед доиграете, —Чебыкин положил на стол тетрадь по технике безопасности. – Расписывайтесь давайте.

Пока они доминошничали вокруг собралась вся смена, перебрасывались шуточками, заглядывали в наряды, без особого интереса оглядывали «Будни цеха»

– Ольга, что это вы с Владиславом шепчетесь? Договариваетесь, что ли? Смотрите у меня, – пригрозил пальцем Плотников. – Не спариваться.

– Ты, Алексей, без этих свои штучек жить не можешь, – беззлобно огрызнулся Владислав.

– Его хлебом не корми, дай поговорить о сексе, – широко улыбнулась Клавдия.

– Что ж ему остается… – Лаптев намекал на преклонный возраст Плотникова. – Только слюни распускать.

– У тебя есть работа. Продолжай делать болты, – проводил Чебыкин разнарядку. – Ты, Анатолий, заканчивай муфту.

– Да нужна мне эта муфта! – Отшвырнул Бушмакин чертеж. – Кто начинал, тот пусть и заканчивает! Умники нашлись. Верхушки сшибают, а я за них ковыряйся!

– Мне тут нечего нервы свои показывать. Они у меня тоже есть! – повысил голос Чебыкин. – Не хочешь работать, я тебя не держу. А пришел, так нечего выкобениваться! Извините за выражение.

«С чего это он поднялся? – терялся Чебыкин в догадках. – За месяц хорошо ж вышло. Обижаться не на что. Я всегда его в пример ставлю. Странно».

Не из-за работы поднялся Бушмакин, а потому что не попал в «Лучшие по профессии», остался без премии и чувствовал себя обойденным. Он чуть ли не каждый месяц признавался «Лучшим». Привык, премия стала вторым заработком. Анатолий всегда знал, как угодить Чебыкину. Мастер любил порядок – Бушмакин ровно в восемь начинал работу и без пятнадцати пять заканчивал. И был уверен в очередной премии, а тут…

– Ты что, Анатолий, сегодня не выспался? – не хотел Чебыкин ругаться пор пустякам.

– Кто начинал муфту, тот пусть ее и заканчивает!

– Так срочно потребовалась муфта! Ты ж не первый год работаешь, знаешь, как это бывает. Я думаю, тут нечего обижаться. Работа есть работа. Для чего мы тогда здесь? Чтобы завод работал.

Бушмакин, тихо матерясь, побрел к станку.

Дмитрий сверлил «карандаши». Это работа точная. Вот Клюев плохо видел, был неаккуратен в разметке, «карандаши» – не его работа.

В разметке надо быть внимательным, зрячим, а то такое можно наразмечать, все в брак уйдет. Вообще, на каждом этапе были свои хитрости. При керновке на первый раз достаточно легкого удара по керну, чтобы в случае смещения можно было поправить, ударив сильней. При сверлении отверстий диаметром от 24 и больше лучше сначала засверлиться маленьким сверлом на небольшую глубину, так точней. Не следует ставить тяжелую деталь на доски, их может продавить, и деталь окажется под углом. Все это вроде бы мелочи. Да только без них нет профессионального мастерства.

Тихомиров-старший транспортировал краном пруток в слесарное отделение к комбинированным ножницам. Поставил за ножницы тачку, чтобы заготовки не рассыпались, установил упор на определенный размер, зафиксировал рычаг на механическую рубку и включил ножницы. Недовольно заурчало, набирая обороты, колесо-маховик. Владислав вставил пруток в гнездо ножей, чтобы только пруток держался, и резко толкнул его вперед, потом еще и еще. Застучали, горохом посыпались в тачку заготовки. За первым прутком последовал второй, третий. За двадцать минут Владислав изрубил всю пачку, а это прутков тридцать. Тачка наполнилась железом. Тихомиров с трудом вывез ее из-за ножниц, потом по прямой пошло легче.

А Плотников шабашил, делал запоры для дверей в ОРС. Он уж неделю по часу, по два в смену, что называется, работал на себя. К пятнице надо было сделать, получить деньги, взять водки. Летом на даче время проходило незаметно. А вот зимой Плотников изнывал от скуки, не зная куда себя деть. Смотреть телевизор надоедает, глаза устают. За спиртным же да на свежем воздухе вечера убивались легко. Завидев в проходе между станками Чебыкина, Плотников быстро накрыл «левые» запоры листом железа, принял деловой вид. При индивидуально-сдельной каждый отвечал за себя, ни от кого не зависел, сколько сделал – столько получил. Потому можно было стараться для завода, а можно только для себя.

– Сто девяносто пять в месяц! Пусть сами работают за такие деньги, —Лаптев как будто подслушал мысли Плотникова. – То резак, то сварка. Бегаешь, как заведенный, а заработка нет. Знал бы, так лучше не смотрел расчетную книжку.

– Больше все равно не заработаешь, – вступил Тихомиров. – Вот я недавно ковал пластины на железную дорогу, работа пустяковая, а дорогая. Взять «серьги», работа тяжелая, а дешевая. Парадокс!

– Во-во! – обрадовался Лаптев. – Прошлый месяц у меня совсем не было сварки, все резак. А за резак в час идет рубль. И вышло двести тридцать рублей. В этом месяце много сварки, и зарплаты нет!

– Боятся лишнюю десятку накинуть, – сплюнул Клюев. – Как будто из своего кармана. Конечно, рабочему деньги не нужны. Зачем они ему? Много будет зарабатывать – обленится.

Лаптев уже полцеха обегал, всем поплакался о своей низкой зарплате. И у всех нашел сочувствие. Денег не хватало всем. Виктор хотел бы красиво одеваться, чтобы все в квартире было, но на питание уходила сотня в месяц, за садик тридцать (у Лаптева мальчик и девочка), за квартиру семнадцать рублей. Чтобы купить что-нибудь сверх этого, надо копить или одалживать, брать кредит… И так жили все.

В ноябре у профактива много работы: принять соцобязательства индивидуальные, сменные, цеховые; подвести итоги соцсоревнования, и все это быстро. Собрание за собранием, заседание за заседанием. Вчера вот приняли индивидуальные соцобязательства. Ничего нового: бороться за звание ударника комтруда, принимать активное участие в жизни цеха, работать без брака и аварий, сдать в фонд мира три рубля, отработать безвозмездно на благоустройстве города и завода шестнадцать часов. Норма выработки только у каждого своя, остальное, как под копирку. После индивидуальных соцобязательств приняли сменные. Потом защита их на цехкоме, чтобы все пункты были выполнимы.

Сегодня на повестке дня прием цеховых соцобязательств. Председатель цехкома стояла у стола и который раз пересчитывала людей, беззвучно шевеля губами.

– Ну все, можно начинать! – С видом большого начальника встал Сапегин за трибуну.

Но никто даже не улыбнулся, уж больно затаскана была эта сценка.

– Ну что он там? – ворчал Садовский на начальника цеха. – Рабочий опаздывает, начальник задерживается. Начальству все можно.

Лаптев с Бушмакиным гоняли шары на бильярде.

– Мазила! Ты толстым концом бей по шару! – Сыпались в их адрес замечания.

– Идет, – объявил Плотников, стоящий у дверей.

Начальник цеха молча прошел к столу, сел на привычное место у окна.

– Товарищи, на профсоюзном учете у нас состоит сорок три человека. На собрании присутствует тридцать девять. Трое в отпуске, один – на больничном. Какие будут предложения по открытию собрания? – разом выпалила Николаева.

– Открыть собрание, – привычно предложение Бобров.

– Для ведения собрания надо выбрать председателя и секретаря. Какие будут предложения?

– Ефимова. Костареву.

– Я не буду!

Но Костареву никто слушать не стал.

– Кто за предложение Сиверцева прошу поднять руку? Единогласно.

– Так… – Ефимов откашлялся. – На повестке дня у нас один вопрос – принятие цеховых соцобязательств. Кто за данную повестку прошу проголосовать. Единогласно. Слово предоставляется председателю цехового комитета Николаевой Татьяне Ильиничне.

Татьяна вышла к столу, встала за трибуну, развернула свернутые в трубочку соцобязательства, разгладила их рукой и принялась без выражения читать:

– Стремясь достойно встретить предстоящий съезд партии, создать основу для устойчивой работы на втором году пятилетки, коллектив цеха принимает следующие обязательства: довести норму выработки до ста двадцати процентов, выполнять заказы качественно и в срок. Сдать в Фонд Мира сто двадцать девять рублей. Подать три рацпредложения на улучшение организации труда с экономическим эффектом три тысячи рублей. Работать без брака и аварий. Обучить профессии токаря три человека. Отработать на благоустройстве города по шестнадцать часов. Сдать нормы ГТО. Оказать помощь детскому дому, сделать ограду.

– Какую ограду? – решил уточнить Ермаков. – Когда делать? В рабочее шефская помощь не оказывается.

– Товарищи, вот что я вам скажу, – начальник цеха встал. – Ограду будем делать в рабочее время. Думаю, большой беды не будет, если мы в нарядах закроем ее другой работой. Не для себя же. Никакой корысти в этом нет. В личное время с оградой нам не справиться.

– Сдать нормы ГТО – это что за пункт? Все не смогут, сдадут нормы как всегда единицы, а отвечать мне, – выступление Боброва было шумным.

– Неправильно сформулировано. Нужно так: принять всем участие в сдаче норм ГТО, – успокоил Боброва Вершинин. – А сдадут нормы ГТО, конечно, единицы.

– Товарищи, – начальник цеха снова взял слово. – У меня будет к вам одна просьба. Подавайте рацпредложения. Техническая передовая мысль у нас в цехе молчит. За два года подано всего одно рацпредложение. Ефимовым. Товарищи, все вы хорошо знаете свою работу, грамотные, со средним образованием, в цехе не один год. Нужно всего лишь немного пошевелить мозгами. Если мы не будем работать головой, у нас все мозговые извилины выправятся. И в материальном отношении выиграете и в моральном получите удовлетворение. А то даже как-то неудобно. Как будто мы слабоумные. Когда я работал слесарем, творческая мысль у нас была на высоте. Сбросьте с себя лень.

Чебыкин хотел было сказать, что с внедрением рацпредложений туго, на внедрение уходят годы, но передумал. Все равно ничего не изменить, не в компетенции это начальника цеха.

– Товарищи, у кого какие будут предложения, замечания по цеховым соцобязательствам? Кто хочет выступить? Пожалуйста, – Ефимов охотно предоставил слово Ермакову.

Тот вышел к столу.

– Товарищи, мое выступление будет несколько отвлеченным, может, и не по теме, но я скажу. Кто помнит, о чем мы с вами говорили на прошлом собрании, что решали? Трудно вспомнить? А ведь по-хорошему как делается? Прежде всего председатель собрания или председатель цехового комитета отчитывается за предыдущее собрание. Например, решили мы наладить питьевой режим в цехе. На следующем собрании председатель должен нас проинформировать, что сделано, если не делается, то почему. Вот тогда люди будут знать, что все, о чем говорится на собрании – не пустая болтовня. Люди будут верить в собрание. А у нас поговорили, поговорили и разошлись. А ведь мы большую часть жизни проводим на работе. Цех – наш второй дом, и мы должны быть в нем хозяевами.

– Кто еще желает выступить?

Садовский только хотел сказать о плохой работе инструментальщиков: нет метчиков, сверла не заправлены, но Ефимов опередил:

– Желающих выступить нет. Переходим к голосованию. Будем голосовать за каждый пункт соцобязательств в отдельности или за все сразу?

– За все сразу! – уж тут все были единодушны.

Часть вторая

Завод с Нового года переходил на хозрасчет, самофинансирование. Освобождалась часть обслуживающего персонала: рабочих, чьи места будут признаны неэффективными. Повышались тарифные ставки. Казалось, станет больше порядка и все будет зависеть от конечного результата. Есть продукция, есть план – значит, есть и зарплата. По «Закону о госпредприятии» заводу устанавливался госзаказ не больше восьмидесяти процентов от плана, остальная же часть продукции оставалась за предприятием.

В цехе провели несколько лекций про хозрасчет, самофинансирование как новую экономическуюполитику партии. Лекции читали главный экономист завода Потапов; начальник отдела труда и зарплаты Софронов, а также Соболев, кандидат технических наук из общества «Знание». Много говорили о прогрессивности новой экономической политики, об открывающихся широких возможностях перед рабочим человеком, который должен стать хозяином на производстве. Сколько человек заработает, столько и получит. Все будет измеряться конечным результатом. Каков будет конечный результат, сколько будет произведено щебня, такой будет и зарплата. Подводя итог своему очередному выступлению, Соболев заметил:

– Плохо мы с вами, товарищи, работаем. Очень плохо. Лишь бы сделать, лишь бы с рук сошло, тяп-ляп. Конечно, с введением госприемки на предприятиях значительно повысится качество продукции. Но где же наша личная сознательность? Рабочая честь. Куда девались мастера? Россия издавна славилась мастеровыми, ремесленниками. Обленились мы, братцы! Надо побыстрей работать. Хотя бы тяп-ляп, тяп-ляп, тяп-ляп! И то будет плюс, хоть производительность труда повысится.

Николаева работала в цехе последний день, переводилась в ОКС, где требовались кладовщики. Да и отдача от нее в цехе была минимальной, вот и сократили. А предцехкомом выбрали Боброва.

– Вот вышла наша пава, – смеялся Клюев. – Насиделась, аж шатает ее от безделья. Работник сраный!

Ермаков, старший мастер, тоже попал под сокращение, перевели в отдел главного механика.

– Товарищи, надо работать лучше, – напоминал Чебыкин каждый раз на разнарядке. – Вы много стали перекуривать. По-прежнему рано заканчиваем работу. Не экономим рабочее время. От нас же самих зависит, как мы будем жить, какой будет зарплата.

– От служащих и ИТР тоже много зависит, – Бобров всегда имел свое мнение. – Чертежи выполняются безграмотно.

– Конечно, Олег, бывают ошибки. И в конструкторском бюро следует навести порядок, но это не нам решать. Есть люди повыше нас рангом, – устало объяснял Чебыкин.

– На прошлой неделе я вал точил на дробилку – оказалось размер не тот, – не удержался от замечания Бушмакин. – Пришлось наплавлять, потом опять ставить на станок. Лишняя работа.

– Новиков механик ошибся.

– Новиков. Иванов. И долго они будут ошибаться?! Наказывать за это надо. Или Новикову можно? Привыкли все на рабочий класс сваливать.

– Олег, не кричи, пожалуйста, – сделал замечание Чебыкин.

– Никто не кричит. Голос у меня такой.

– Ладно. Пойдем работать. Будет собрание, вот там и выступайте. А то вечно отмалчиваетесь.

Бобров был человек принципиальный. Как-то летом Копылова при подведении итогов соцсоревнования была выдвинута цехкомом на звание «Лучший по профессии». А в завкоме ее кандидатуру отклонил главный механик Зарипов: якобы, профессия инструментальщик не основная. Бобров тогда настоял, чтобы Зарипов объяснился. Было собрание.

– Ее коллектив выдвинул, – доказывал Олег, – а коллективу лучше знать, кто достоин, а кто не достоин быть лучшим по профессии. Вы решили, значит, по-своему, как вам удобней, на мнение коллектива вам наплевать.

Зарипову и сказать-то было нечего.

Теперь вот большинство в цехе выступало против внедрения новой системы оплаты труда по конечному результату с применением КТУ (коэффициент трудового участия). Люди боялись потерять в заработке. И решили провести собрание, пригласить начальника отдела труда и заработной платы Сафронова, чтобы разъяснил, что дает человеку новая система оплаты труда и преимущества перед сдельщиной.

Бобров открыл собрание. Это было уже пятое его собрание. Новый предцехкома набирался опыта. Председателем собрания выбрали Сапегина, секретарем – Клавдию.

– Товарищи, на повестке дня у нас переход на новую систему оплаты труда, – вел собрание Сапегин. – Кто за данную повестку дня прошу поднять руку. Единогласно. Слово предоставляется начальнику отдела труда и заработной платы товарищу Сафронову.

– Знаем такого! – живо откликнулся Пустеев.

В прошлом году у него произошел конфликт с нормировщиком из-за расценки на муфту. Пустеев сколько ни доказывал Лысенко, что расценка занижена, так ничего и не добился. Тогда он обратился в отдел труда и заработной платы. Сафронов обещал разобраться, помочь.

– Год уж разбирается, – рассказывал Пустеев. – Забыл, как сам работал слесарем. В начальники выбился – загордился.

– Товарищи, все будет зависеть от конечного результата, как мы с вами будем работать, сколько выпустим щебня, – вкрадчивым был голос у Сафронова. – Дробилка уже перешла на новую систему оплаты труда с применением коэффициента трудового участия. Чтобы вам лучше было понять, что такое хозрасчет, я на примере покажу, как будет производиться расчет предприятия с государством, и что мы будем иметь в случае стабильной работы.

Сафронов взял мел – и на черной школьной доске, специально для этого случая приготовленной, замелькали цифры, много цифр. А в воздухе закружили слова: НЧП, чистая продукция, фонд материального поощрения, фонд заработной платы, фонд социального развития, выплаты министерству…

Суть объяснения Сафронова сводилась к тому, что цеха будут работать на чистую продукцию, на конечный результат. Есть продукция, есть план, значит, будет премия, будут квартальные, иначе – приработок. Нет плана —голый тариф. Все просто.

– Но мы не выпускаем щебень, – вступил Бобров. – Мы занимаемся ремонтом оборудования. Цех у нас вспомогательный. Когда идет ремонт, у нас много заказов; ремонта нет – текущие работы. Мы не зависим от конечного результата. Если завод план не выполнит, почему у нас заработка не будет? Мы ж не виноваты, мы со своей работой справились.

Сафронов отвечал:

– Товарищи, зачем отделять? Все мы работаем на конечный результат. От вас тоже много зависит. Если кто-нибудь из вас в работе допустит брак, значит, ремонт оборудования будет некачественным, значит, предприятие будет лихорадить. И не надо говорить, что нас это не касается: есть план или нет его. Нехорошо это. На ваш цех будет выделен фонд зарплаты, скажем, пятнадцать тысяч. На эти пятнадцать тысяч вы должны будете произвести продукцию.

– Фонд у нас будет постоянный? – взял слово Ефимов.

– Через год он может быть увеличен в зависимости от того, как будете работать. Я еще раз повторяю: все будет зависеть от вашей работы. При стабильной работе предприятия заработок у вас повысится на двадцать-тридцать процентов. Это я вам гарантирую.

– Держи карман шире, – не верил Пустеев Сафронову.

Тот пропустил замечание Пустеева мимо ушей.

– Петр Николаевич, а в случае невыполнения заводом плана какая у нас будет зарплата? – допытывался Бобров.

– Тариф.

– И сколько это? – уточнял Лаптев.

– Смотря какой у вас разряд. На днях все вы будете под роспись ознакомлены с новыми тарифами. Они будут выше настоящих. Так что причин волноваться нет. Я точно не помню, но, кажется, у токаря четвертого разряда тариф повысится на двадцать пять копеек; у токаря пятого разряда – на тридцать.

– Как много! – иронизировал Пустеев.

– А если не через год, а раньше мы станем лучше работать, – Бобров хотел знать все о новой системе труда, – повысится производительность труда. Фонд зарплаты у нас увеличится?

– Я же вам говорю, товарищи, все будет зависеть от вас. Есть в цехе лишние люди – сокращайте, это ваше право. Работайте меньшим числом, если у вас есть желание заработать. Но надо работать!

– Мы работаем, – Олег давал понять Сафронову, что никто в цехе и не собирается получать деньги за просто так.

– Пора закругляться, – подал голос Садовский. – Все равно ведь будем работать по новой системе, нравится нам или нет. Все уже решено без нас.

– Товарищи, – встал начальник цеха. – Думаю, нам нечего бояться. Работать мы умеем, коллектив у нас хороший. И новая оплата труда более прогрессивна. Дорожники вон второй год работают с применением КТУ, и заработок у них меньше не стал. Завод переходит на хозрасчет, зачем нам-то отделяться? Что мы не советские люди?

– А зачем хозрасчет, если он нам не подходит? – не отступал Бобров.

– Ну почему не подходит? – начальник цеха уже сердился. – Всем подходит, а нам, значит, нет. Мы что, из другого теста слеплены?!

– У нас вспомогательный цех, у нас нет плана. Мы ремонтники. Почему мы должны отвечать за какую-то там дробилку?

– Если завод не выпустит продукции, не реализует ее, банк просто не даст нам денег, – устал уже Сафронов отвечать Боброву на одно и то же.

– Кто еще хочет выступить? – Сапегин, чувствул, что пора заканчивать. – У кого какие будут предложения?

Ельцов тянул руку.

– Пожалуйста.

– Я думаю, нам нечего бояться. Правильно говорит Валентин Петрович. Я – за хозрасчет! Поработаем – увидим.

– Еще какие предложения будут? Давайте, товарищи, активней. Больше предложений нет? Тогда голосуем. Кто за предложение Ельцова Сергея Константиновича, прошу поднять руку.

– Раз, два, три… двадцать пять, двадцать шесть… Большинство.

– Здорово, да?! Давно надо было. Надоела эта сдельщина! – Сапунов был воодушевлен, – Как ты думаешь, лучше будет?

– Не знаю. – Плотникову, похоже, было все равно.

– Хочешь – работай, хочешь – нет.

Дмитрий отлично понимал, что работать надо, иначе откуда ж взяться зарплате, если не будет произведена продукция.

Во вторник всем вывели среднее КТУ из расчета последних шести месяцев работы по нарядной системе. У всех он оказался разным. По новой системе оплаты труда выставлялись баллы, за совмещение профессий столько баллов, за добросовестное отношения к своим обязанностям, помощь товарищу – еще столько-то. За брак, нарушение трудовой дисциплины КТУ снижался. Устанавливал КТУ совет смены, в него вошли Лаптев, Бобров и новенькая, Мария Хмелева. Чебыкин предложил ее кандидатуру: хоть одна женщина у нас будет. Собирались в конторке мастеров.

– Вот, посмотрите, я предварительно выставил КТУ, – Чебыкин протянул Боброву список. – Решайте, кто с чем не согласен.

– Это что за ерунда? – Бобров глазам своим не верил. – Почему у меня КТУ меньше, чем у Бушмакина? У меня квалификация выше.

– Потому что Бушмакин лучше работает.

– Как это лучше?!

– Я выставляю КТУ за конечный результат. Ты, Олег, можешь лучше работать, если захочешь.

– У Ефимова, у Владислава, самое высокое КТУ, – внимательно изучал список Бобров. – И как же надо мне работать, чтобы иметь такое же?

– Повышать производительность, применять оснастку, использовать передовые методы труда. А если я Владиславу выставлю такое же КТУ, как тебе, он попросту не захочет у нас оставаться. Работа у него тяжелая, горячая, с металлом. Да и среднее КТУ у него выше. Вот как ты, Виктор, считаешь? – обратился Чебыкин к Лаптеву.

– У Олега разряд выше, чем у Бушмакина, значит, и заработок должен быть больше. Для чего тогда разряд?

– А ты, Мария, как считаешь?

– Видите ли, Леонид Иванович, мы еще только начинаем работать по новой системе оплаты труда. Все для нас ново. Нужно время, чтобы все осмыслить, понять.

– Конечно, нужно время, – Чебыкин был согласен. – Я смотрю, как человек работает, выставляю КТУ непосредственно за работу, а не за разряд. Я с удовольствием поставил бы Сапунову выше КТУ. Он работает грамотно, но безынициативно. Плотников работает хуже – у Плотникова и КТУ меньше.

– У Плотникова все «разное», – усмехнулся Лаптев.

При сдельной оплате труда все хозяйственные мелкие работы Плотников записывал в тетрадь как «разное». Полмесяца у него было все «разное».

– У Антона высокое КТУ, – не соглашался Бобров с оценкой труда Ефимова.

– Антон быстро работает, но с качеством у него неважно. Я его предупредил, что буду снижать КТУ, – признался Чебыкин. – Он даже к директору собирался записаться на прием.

– Надо, чтобы все работали, а не шатались по цеху без дела, – предупреждал Бобров.

– Правильно, все должны работать. Лодырей не потерпим. К тому идем. Иначе, зачем перестройка? – пожал плечами Чебыкин.

– Ну-ка быстрее все в красный уголок! Быстрее! Быстрее! – зазывала Копылова людей на собрание. Ее далеко было слышно.

Объявления о собрании не было. Что за спешка, никто не знал. Но появление в цехе предзавкома Зиновьевой говорило: неспроста… Тамара Тарасовна вместе со всеми прошла в красный уголок. Это была женщина энергичная, несмотря на предпенсионный возраст. Невысокого роста, глаза-бусинки. Она уже десять лет председательствовала в завкоме, всех кадровиков на заводе знала пофамильно, с каждым имела дело.

Для ведения собрания, как всегда, выбрали председателя, секретаря – Вершинина, Лысенко – «неразлучную пару. Зиновьева взяла слово.

– Товарищи… – выждала она, когда наговорятся Пустеев с Крутовым, – товарищи, не было у нас еще на заводе в практике, чтобы коллектив выбирал себе руководителя. В застойные времена об этом и думать было нечего. Сегодня коллективу представлены широкие права, за вами решающее слово. Перестройка набирает силу, идет революция в мышлении людей. Правда, нелегко научить людей думать самостоятельно, отвечать за свои поступки. Намного ведь легче быть просто исполнителем. Ответственности меньше. Но учиться надо! Мы не предлагаем вам кандидатуры на должность начальника цеха, не навязываем своего мнения. Вы сами должны решить, кто возглавит ваш коллектив. Цех у вас небольшой, сплоченный, работоспособный. Многие из имеют среднетехническое образование. Так что выбор есть, – говорила Зиновьева, как по писанному. – Через пять лет перевыборы. Если же начальник не оправдает доверия, коллектив вправе его переизбрать. Решайте, товарищи. Кому доверяете – того и выбирайте. Смелее!

С усталой улыбкой Тамара Тарасовна оставила трибуну.

– У кого какие будут предложения? Может, кто хочет выступить? – басил Вершинин.

– Оставить Валентина Петровича на должности начальника цеха, – выступила с предложением Клавдия.

– У меня будет вопрос к начальнику цеха, – поднял руку Бобров. – Валентин Петрович, что делается для улучшений условий труда в цехе? С вентиляцией надо что-то решать. В цехе большая загазованность.

– Пожалуйста, Валентин Петрович, – предоставлял Вершинин слово начальнику цеха.

– Ну что, товарищи, я могу сказать по поводу улучшений условий труда. Все сами видите: выложили чугунными плитами пол в слесарном отделении, оборудована комната приема пищи. Насчет вентиляции – ждем чертежи из Ульяновска. Наше конструкторское бюро отказалось нам помочь. На следующий год запланировано построить склад, сделать бункер для кокса. Думаю, мы это осилим.

– Нажал кнопку – и кокс в кузнице, – иронизировал Тихомиров.

– Придет время, и кнопки будем нажимать.

– Валентин Петрович, сауну надо построить, – предложил Лаптев.

– Для строительства сауны нужны средства. А где их взять?

– Товарищи, еще какие будут вопросы, предложения? Смелее! —взмахнула руками Зиновьева, как дирижер. – Решается ваша судьба.

– Поступило же предложение, – Сапегин тоже ничего не имел против кандидатуры начальника цеха.

– Больше предложений нет? Тогда голосуем. Кто за то, чтобы Валентин Петрович остался на должности начальника цеха, прошу поднять руку. Единогласно.

Труднее пришлось с выборами заместителя: предложили несколько кандидатур: Ельцов, Чебыкин, Ефимов, Лаптев. У всех среднее образование. Ольга Иванова, кладовщица, предложила еще Стрельцова, электрика, у него тоже было среднетехническое. Но его кандидатура сразу же отпала: человек безынициативный, на руководящую должность никак не годился.

– Товарищи, у меня самоотвод, – поднял руку Чебыкин. – Не подхожу я на эту должность.

– Нет подождите, – Тамара Тарасовна самым решительным образом была против самоотвода. – Коллектив вас выдвинул, значит, люди вам доверяют! Леонид Иванович, в цехе вы работаете давно, производство знаете, ваша смена неоднократно выходила победителем в заводском соревновании. Будем голосовать, товарищи.

И Чебыкин набрал наибольшее количество голосов.

– Товарищи, – Леонид Иванович неожиданно для себя расчувствовался. – Я вам очень благодарен за поддержку. Сделаю все, что в моих силах, чтобы оправдать ваше доверие. Спасибо.

«Кем я был раньше, – шел Чебыкин с собрания. – Да никем. Оболтус, каких много. Теперь вот заместитель начальника цеха. Это же надо… Может, я в чем-то бываю не прав, но стараюсь, чтобы по справедливости.»

Теперь, чтобы устроиться на работу по новым правилам, надо было заручиться доверием коллектива. Если никто не против, можно подавать заявление в отдел кадров.

– Зачем устраивать весь этот спектакль? – выходил из себя Бушмакин. – Все равно мы возьмем его на работу. У нас нет в смене крановщика.

– А может, он нам не понравится? – Клавдия думала иначе. – Может, он пьяница? Зачем он нам? У нас своих пьяниц хватает.

– Не понравится… Что тебе с ним, целоваться? – грубил Бушмакин. – Пьяница – тоже человек.

– Ты что ли будешь за него работать?

– Нашла дурака.

Новичок Пашков был из своих, из работяг. На отца в первый же месяц войны пришла похоронка. Семья большая, шесть человек, надо помогать – вот и пахал с шестнадцати лет.

– Закончил я восемь классов, – рассказывал Сергей Алексеевич. – Через восемь лет мне на пенсию. Работы не боюсь. Ну а насчет выпивки… не без того, чего греха таить. Но только в выходные. На работе я этим на занимаюсь. Работа есть работа.

– Время покажет, – заметил Бобров.

– Конечно, – не спорил Пашков. – Может, и не сработаюсь в вашем цехе. Всякое бывает. В таком случае уйду. Зачем я вам буду мешать.

Пашков был худощав, невысокого роста, необычайно подвижен, добрые веселые глаза. Во всем его облике, в поведении была какая-то обескураживающая готовность в лепешку разбиться, а уважить, хотелось верить каждому его слову. В общем, взяли.

Вот уж месяц после обеда все собирались у «Будней цеха» и говорили о предстоящем съезде народных депутатов СССР, о гласности, сталинизме. Каждый день из газет, радио, телевидения все узнавали что-то такое, о чем раньше умалчивалось, хранилось за семью печатями. Всякого рода интригующих сообщений приходило более чем достаточно.

– В последнем номере «Аргументы и факты» прочитал, как Брежнев получал награды, – рассказывал Пашков. – Леня, говорит, звездочку просит… Ведь ему даже операцию делали, грудь расширяли, чтобы было куда ордена вешать!

– В газете писали, как орудовала одна банда, подделывала документы, —тихо заговорил Сапегин. – В это деле был замешан начальник милиции. Триста тысяч нашли у него в квартире.

– Триста тысяч?! Вот бы глянуть, что это за деньги такие… – открыл рот Плотников.

– Если бы у тебя, Алексей, были такие деньги, что бы ты с ними стал делать? Ну! – торопил Сапегин Плотникова с ответом.

– С ума бы, наверное, сошел или запил, – прокашлявшись, ответил за Плотникова Бушмакин.

– Триста тысяч – это немного. В год по десять тысяч… – прикидывала Копылова, чему-то радуясь.

– В месяц по тысяче… Бешеные деньги, – прищелкнул языком Бушмакин.

– Не обязательно все тратить. Можно положить на сберкнижку, – Клавдия так бы и сделала.

Обеденный перерыв закончился, но никто не начинал работу.

– Товарищи, пять минут рабочего времени потеряли. В чем дело? —поднимал Чебыкин размечтавшихся о несметных богатствах людей. – Давайте на свои рабочие места.

Клюев работал последнюю неделю. Все, рассчитывался.

До обеда Сергей Сергеевич еще работал, после обеда, как находило: ничего не хотелось делать, руки опускались. Такого с ним еще не бывало.

Он уже не жил с женой, собирался все тут к одной переехать. Если бы можно начать жизнь с начала, Клюев был бы умней: закончил бы институт, не работал слесарем, не собирал грязь…

– А то работаешь, работаешь, а ничего нет. Сергей, ты вот за всю жизнь что заработал? – смеялся Клюев над Пашковым, а заодно – и над самим собой. – Ни-че-го! За годы ударного труда. Все кругом наше, а мы ничего не имеем. Хорошие мы с тобой хозяева производства.

– Так оно так, Сергей Сергеевич. Нахлебников у нас в стране еще много. Каждого одеть, накормить, да еще, чтобы машина была.

– Дураки мы с тобой, Серега. Вот ты работал на шахте. Взял бы да отправил вагончик угля на Украину, продал бы его втридорога, и не надо было бы сейчас жилы тянуть. Неужели ты за жизнь не заработал вагон угля?

– Заработал и не один.

– Вон еще один дурак, – кивнул Клюев в сторону Лаптева, собирающего резак.

– Что? – не расслышал Лаптев.

– Ничего, ничего. Работай давай! Работа дураков любит.

Помимо своей основной работы крановщик Пашков подрабатывал. Зарплата крановщика восемьдесят рублей, а с хозработами выходило почти вдвое. И Пашков успевал везде. Крутился.

– У, черт. Зараза! – страшно ругался он, когда что-нибудь не получалось. – Дмитрий, давай покурим.

– Перекур, так перекур, – снял Сапунов рукавицы.

– Пошли вон туда сядем на трубу. Надо же, как Сталин издевался над людьми. Вот изверг, – продолжил Пашков обсуждавшееся в обед. – Скотина не выдерживала в лагерях, а человек все терпел.

Сапунов слушал, кивал, а думал о своем. Никак не мог он приноровиться к новой системе оплаты труда: какой-то непонятной, ненадежной она была. В четверг после обеда лопнула тяга на дробилке. Требовалось к четырем часам ее отреставрировать. А объем работы большой. Дмитрий даже не перекурил ни разу. Но как бы он ни хотел прибавить в работе, только хуже делал. КТУ получался невысоким. Ну а как тогда работать? Костьми лечь? Ругаться? Непонятно. И как-то беспросветно. А он такие надежды возлагал на новшества. Не оправдалось.

– Олег, у тебя пазы. Так, Зоя, у тебя твоя инструменталка. Виктор, режешь клинья. У всех работы много сегодня. Еще, товарищи, нам надо провести сменное собрание. Придется задержаться ненадолго. Пустеев с Валиевым в среду пришли на работу с глубокого похмелья. Я отправил их домой. Надо с этим разобраться. Для ведения собрания надо выбрать председателя и секретаря. Пожалуйста, – Чебыкин отступил назад. – Активней давайте.

– Лаптева, Копылову, – привычно предложил Бобров.

– Садись, Зойка, за стол, – пересел Плотников на скамейку.

Чебыкин положил на стол лист чистой бумаги, ручку.

– Ведь знали, что на работу, зачем надо было так напиваться? Никакой ответственности. Позорите себя и губите здоровье, – хотел Чебыкин образумить мужиков.

– Леонид Иванович, ну выпили они… со всяким бывает. Человек – не машина, не компьютер, его не запрограммируешь, – выгораживал Пашков Пустеева с Валиевым. – Ну накажем мы их… Кому будет легче? Законы у нас какие-то негуманные. Живем, вроде, в социалистическом обществе.

– Ну и что, если живем в социалистическом обществе? Теперь надо нарушать трудовую дисциплину? – отказывался Чебыкин понимать Пашкова.

– Ну почему. Трудовая дисциплина это понятно. Но в жизни всякое бывает. Может, человеку плохо. А русский человек привык горе топить в вине. Традиция такая. Наказать больно уж легко. Как будто других мер воспитания нет.

– Ладно, хватит демагогией заниматься, – скоро Чебыкин понял, что от Пашкова одна болтовня.

– Лапшу на уши вешает, – определил Бобров.

– Заслушаем виновников сегодняшнего собрания, – председательствовал Лаптев.

– А че говорить-то, ну был с похмелья.

– С глубокого, очень глубокого похмелья, – поправил Чебыкин Валиева. – Утром, наверно, еще добавил.

– Не, утром ничего не было.

Чебыкин обратился к Боброву как свидетелю:

– Олег, ты видел, какими они пришли на работу?

Тот не стал молчать:

– Да, вид у них был безобразный. Ты, Валиев, и не мог работать, реакция у тебя была замедленная. Ты бы и себя изувечил, и мастера подвел.

– Я, Валиев, уже предупреждал, чтобы ты не появлялся на работе в нетрезвом состоянии! – не мог говорить спокойно Чебыкин. – А тебе, видно, все равно. Конечно, тебя уже не перевоспитаешь, и повторяю: на работе с похмелья нечего делать, буду отстранять. Давай, Алексей Иванович, твои предложения, а то так всю смену просидим, промолчим.

– Какое мое предложение? – испугался Плотников. За все свои почти двадцать лет в цехе он ни разу не выступил на собрании. А тут тем более молчал, потому как и сам не раз выходил на работу с похмелья.

– Если человек захочет бросить пить – значит бросит; а не захочет – насильно не заставишь, – так понимал Тихомиров.

– Объявить им выговор, – ничего лучше Лаптев придумать не мог.

– Выговор, – Чебыкин уже думал об этом, – это несерьезно. Предлагаю ходатайствовать перед цехкомом о лишении их КТУ. Вот это будет действенно, рублем, так сказать

– Но они полмесяца уже отработали. Заработали КТУ. Нет, это неправильно, – Бушмакин был против.

– Наказать их, конечно, надо. Но почему одним можно не выходить на работу, а другим нельзя?

– Кому это можно? Олег, договаривай. – Чебыкин никакой вины за собой не чувствовал. – Закон для всех один, у нас нет привилегированных классов.

– Хмелева взяла отгул. А откуда он у нее?

– Она отпросилась у меня.

– Отпросилась по телефону?

– У нее уважительная причина.

– Какая? С мужем подралась? У меня тоже в семье бывают неприятности, но я на работу выхожу.

– Знаешь, Олег, не наше это дело. К тому же она женщина.

– Если женщина, зачем набрасываться на мужика? Лезть на кулак?

– Олег, оставим этот разговор. Вот выйдет Хмелева, разберемся.

– После драки кулаками не машут.

– Виктор, веди собрание. Отвлеклись мы тут.

– Поступило предложение ходатайствовать перед цехкомом о лишении Пустеева с Валиевым КТУ. Кто за данное предложение? Большинство. Кто против?

Пашков и Бушмакин были против. Все пошли работать. «Не собрание, а черт знает что, – переживал Чебыкин. – При чем здесь Хмелева? Надо разобраться, чтобы потом не возвращаться к этому вопросу».

Чебыкин уже стоял у расточного станка.

– Олег, извини, отвлеку тебя от работы. Скажи, ты доволен, как прошло собрание?

– При чем здесь доволен не доволен?

– По-твоему этично вмешиваться в семейную жизнь? На то она и личная жизнь, чтобы в нее никто не совался. Я так считаю.

– Леонид Иванович, а если бы Валиев позвонил, ты бы дал ему отгул?

– Валиев не первый раз уже приходит на работу с похмелья. И я его уже предупреждал. Олег, уважаю тебя за прямоту, но лезть в семейную жизнь – это нехорошо, грязно, я бы даже сказал. Сегодня ты явно перестарался.

Валиев, Пашков, Бушмакин, Пустеев сидели за станком у Валиева, курили.

– Попросит он меня теперь после работы задержаться, – грозился Пустеев. – Пусть даже не подходит.

– Говорил я вам: хватит! Нет, давай еще возьмем. Ну и взяли! – сердился Пашков. – Хорошо, мы с Анатолием в десять часов ушли. Выспались. Да?

Бушмакин промолчал.

– Если бы знал, что так получится, я бы вас не отпустил.

– Да не бери в голову. Ну выпили, ну и что? – не больно-то сожалел Пустеев о случившемся. – Вчера вино только до четырех часов продавали.

– Что делается. Кто не работает, тот и пьет, – совсем расстроился Пашков. – Это же неправильно, когда за вином давка.

– Тише ты, – заметил Валиев. – Все равно по-твоему не будет.

– Все, все, молчу. Работали, работали и без заработка остались. Негуманные законы.

Пустееву с Валиевым теперь можно было в работе и не стараться, все равно тариф. Пропал месяц. Пашкова с Бушмакиным дело подгоняло.

Ефимов с Чебыкиным были в конторке одни.

– Ну как можно лишить человека заработка? – никак не укладывалось это в голове Ефимова.

Он был на больничном, когда проходило собрание.

– А ты что предлагаешь? С Пустеевым я буквально накануне разговаривал, предупреждал, чтобы не пил. Я раньше еще мог отстранить его от работы, но думал, поймет человек. К тому же КТУ его лишил коллектив, а не я.

– Как при капитализме получается?

– А что ты думаешь, нам у капиталистов есть чему поучиться.

– Учиться хозяйствовать, но не обкрадывать людей, – был уверен Ефимов.

– Выбирай, Антон, выражения. Я их деньги себе в карман не кладу.

– Это понятно. Но все же как это: человек работал, работал и выходит зря? Ты лишил человека материального стимула, ведь зарплата – главный стимул в работе.

– Не согласен. А как тогда быть с удовлетворением в работе?

– Человек приходит на работу, чтобы за-ра-бо-тать!

Чебыкин, уже не такой уверенный в своей правоте, задумчиво грыз карандаш:

– Не в деньгах счастье.

– Нехорошо. Не нравится мне все это. Подумай.

Ефимов не считал разговор законченным, думал к нему еще вернуться.

«Не нравится. Мне тоже много не нравится. Только я один, а вас много. Что я теперь, должен под каждого подстраиваться? Сапунов тоже вон твердит: рассчитаюсь. Да рассчитывайся! Я никого не держу. Надо будет все же провести собрание, поговорить по душам. Каждый пусть выскажется, что ему мешает работать».

Но ничего из этой затеи не получилось, собрание прошло неинтересно. Никто даже не выступил. Не было главного активиста, вдохновителя Боброва. Он заочно учился в техникуме и был на сессии.

Событием в жизни цеха стали квартальные, иначе – приработок. За сверхплановую продукцию на восемьдесят рублей в среднем повысилась зарплата. У Вершинина в первый месяц вышло аж пятьсот руб. За такие деньги стоило поработать. Следующие квартальные оказались скромнее. А еще через месяц приработка не стало. Предприятию был навязан стопроцентный госзаказ.

– Только рабочий человек свободно вздохнул, как его прижали. Треснули по голове и коленкой под зад, – не скупился Чебыкин на определения. – Народ обозлен. Не знаю, к чему мы придем.

– Что хотят, то и делают, – вторил Чебыкину Пашков. – Зачем нужен был закон о госпредприятии, если можно все переиначить, кому как удобно?

– Я, Сергей, так понимаю, – имел Леонид Иванович и на этот счет свое мнение. – Не все у нас за перестройку. Не всем она пришлась по душе. Много у перестройки врагов. Я лично верю Горбачеву. Правильную он ведет политику. Он за народ.

– Смешно даже. Талоны на мыло! Водки не стало и государство совсем обеднело. Повырубали виноградники. И кому лучше сделали? Кто захочет, тот напьется. «Все на борьбу с алкоголизмом!» – выворачивая губы, передразнивал Пашков кого-то.

– А все-таки пьяниц меньше стало.

– И преступность возросла.

– Преступность и раньше была большая. Только раньше все скрывали, утаивали. Народ был в неведении.

– До чего довели народ, скоты. Прожиточный минимум в стране сорок рублей. Как на эти деньги прожить?

– Очень много у нас дармоедов всяких, – вступил в разговор Бушмакин. – Я вот точно знаю, что на зарплату машину не купишь. Надо голодным сидеть.

– На спиртное у тебя, Анатолий, сколько уходит?

– Ну сколько? – легко догадался Бушмакин, к чему клонил Бобров.

– А ты посчитай. Плюс табак. За десять лет ты купил бы машину, если бы не курил и не пил.

– Не курить и не пить, да с бабой не спать – зачем тогда жить? – изрек Пашков.

– Давайте все в красный уголок на лекцию, а потом сходите в столовую, – насупился Леонид Иванович.

– Какой прок от этих лекций, – скептически был настроен Валиев. – О чем хоть?

– Кажется, о сельском хозяйстве. О деревне. Читает лекцию Горинов, учитель истории, сейчас на пенсии. Может, знаете такого?

– Нет.

Горинов начал лекцию с критики правительства. Не с кого было спросить за кризис в стране, за развал в сельском хозяйстве. Крестьянство как класс фактически уничтожено. В деревне в настоящее время остались одни старики да старухи. Заработка нет.

Больше всех возмущался Пашков:

– Сколько у нас земли, и покупаем зерно за границей! Дошли до ручки. Командировочный работает в поле, колхозник гуляет.

– Да уймись ты, балаболка! – смеялся Плотников.

Через пять минут Пашков опять брал слово:

– Как у нас делается: сверху распоряжаются, что сеять и когда. А может, на этой земле лучше сеять не рожь, а пшеницу. Но раз приказали, надо выполнять. Вот я в лесу работал. Сколько ж мы леса извели, как будто все это не наше. Скоро и лес за границей будем покупать. Это я вам гарантирую! Через шесть, семь лет вспомните мои слова.

После лекции Пашков долго еще доказывал, что землю надо отдать крестьянам на вечное пользование, они это заслужили, пусть обзаводятся хозяйством, не надо им мешать.

– Товарищи, со вторника мы с вами переходим на чековую систему, —Чебыкин делал объявление после разнарядки. – Например, механик оформляет заказ на изготовление крылатки. Мы этот заказ выполняем и получаем чек на такую-то сумму, сколько стоит крылатка. Механик расплачивается с нами чеками. В конце месяца мы подбиваем бабки. По чекам сразу видно, как мы сработали. Я думаю, чековая система вводится, чтобы научить вас хозяйствованию.

– Почему это нас? Она и для ИТР вводится, – сердито отозвался Бобров.

– Ты опять, Олег, чем-то недоволен! Все не по тебе.

– Почему не по мне?

– Ладно, хватит.

– Пусть выскажется. Зачем человеку рот затыкать, – вступился за Боброва Ефимов.

– Никто ему рот не затыкает. Шестнадцатого октября выйдет начальник цеха из отпуска, тогда соберемся, поговорим о чековой системе. Может, я действительно, что-то недопонимаю. Как мне объяснили, так я и говорю.

За два месяца – ни одного собрания. Такого еще не было. Жизнь в цехе словно остановилась. Можно было только догадываться, что заводом план выполняется, так как премия была.

– То собрание за собранием, то их совсем нет, – ворчал Пашков.

Начальник цеха вышел из отпуска двадцатого октября вместо шестнадцатого, были еще отгулы. Двадцать второго октября наконец состоялось собрание.

– План по реализации продукции выполнен заводом на сто два процента, – знакомил Валентин Петрович коллектив цеха с работой завода. – Склад загружен щебнем. Не хватает вагонов на вывозку. В ноябре на ремонт встает вторая дробилка. Работы прибавится. В целом наш цех в октябре с работой справился, нареканий на качество продукции нет. Но мы стали хуже работать. Много у нас перекуров. Почему?

– Нет заинтересованности, – легко объяснил Бобров. – Фонд заработной платы постоянный. Зачем мне, например, упираться, когда я все равно больше не получу? Я могу работать лучше, но не хочу.

– Не можешь – научим, не хочешь – заставим, – это была любимая поговорка начальника цеха.

– Не заставите. Если человек не захочет работать, он будет ее имитировать, делать вид, но не работать.

– Да и нет никакого настроения работать, – обозлен был Пашков. – В магазинах пусто. Вчера три часа простоял за стиральным порошком. Сахара нет! Водки нет! Мыла нет!

– А что я могу сделать? – развел руками Валентин Петрович. – Мне ничего отдельно с базы не привозят.

– Надо пригласить начальника ОРСа и спросить, почему в Архиповке есть сахар, а у нас нет.

– Первого секретаря райкома партии пригласить на беседу, – выступил с предложением Бобров.

– Хорошо, – лениво, как бы делая одолжение, заговорил парторг Вершинин. – Попробую устроить вам эту встречу. Но когда, сказать не могу. Может, через неделю, а может, и через месяц.

– Валентин Петрович, – взял слово Чебыкин. – Про чековую систему не все ясно.

– А что неясного? Чековая система введена с целью научить нас работать. А то мы зачастую не думаем о завтрашнем дне. Умеем только потреблять, а экономить – нас нет.

Завершался съезд народных депутатов СССР. Плохо было с продовольствием. Поговаривали, что скоро не будет соли, ниток, пуговиц. Бастовали шахтеры Кузбасса, Донбасса: требовали увеличения заработной платы, улучшений условий труда, доплату за ночные.

– Надо тоже бастовать, – не верил Бушмакин в перестройку.

– Не получится у нас забастовки, мы еще не готовы. Живуч в нас принцип: моя хата с краю – ничего не знаю. Сознание низкое, – объяснял Бобров.

– А вот интересно, за чей счет будут восполняться потери от забастовки? – хотел бы Пашков знать. – Собственно, и так все ясно: урежут материальный фонд и все шито крыто.

– Я вот никак не могу понять, как человек может заработать в месяц тысячу двести рублей, – пожимал Чебыкин плечами. – Про кооператоров вчера писали в газете. По нашим меркам это надо перекрыть сменное задание на шестьсот процентов. Поверить не могу.

– Но если он действительно что-то внедрил. Заработал – получи! – Бобров так это понимал. – Надо человеку платить, тогда он будет работать. А у нас уравниловка. И никогда мы не научимся так работать. Потому что нет заинтересованности в результатах своего труда. Сколько ни работай – больше не получишь. Потолок.

– Нет, Олег, здесь что-то не то. Не верю я, – отмахнулся Чебыкин.

– Да, интересно было бы послушать первого секретаря райкома партии, – жаждал Пашков встречи с большим начальством.

Но именно накануне встречи с первым Пашков неожиданно слег в постель с остеохондрозом.

Много накопилось вопросов к первому секретарю райкома партии товарищу Сизову. Люди хотели бы знать, куда исчезли с прилавков продукты, кто ест черную икру, на чьих УАЗиках вывозятся с базы продукты.

– Почему в столовых одни передки, а где задки? Где задки? Где задки? – Гилев словно взбесился. Таким его еще никто в цехе не видел.

Валиев хотел знать, когда будет налажена торговля спиртным. Спиртное завозится крайне редко. После работы купить бутылку водки практически невозможно из-за больших очередей. Надо открыть еще один вино-водочный магазин, меньше будет давки – предлагал Валиев.

С мебелью плохо. Нет кремов для лица. Зубной пасты не стало…

Чебыкин хотел к двадцать девятому числу закончить раму на двигатель и со спокойной душой уйти в отпуск, но ничего из этого не получилось: требовалось еще торцевать у рамы основание, растачивать отверстия. Еще было много работы. Смену принял Ефимов. Новый мастер – новые порядки, новые отношения. Много суетился, забрасывал работой. Хлопот прибавилось, а КТУ какое было, такое и осталось.

– Я тебе, Антон, не доверяю! – не мог Сапунов говорить спокойно, все внутри дрожало от волнения. – Понимаешь, не доверяю! За что ты мне снизил КТУ в понедельник? Я буду работать, а кто-то наживаться за мой счет!

– У тебя, Дмитрий, в понедельник немного было работы. Работа не тяжелая. Я тебе поставил среднее КТУ. Так что хватит валять дурака. Я контролирующее лицо.

– А я – работяга, лицо подчиненное!

– Не кричи, пожалуйста.

– Ах да, вы же контролирующее лицо, чуть не забыл, – Дмитрий раскланялся.

– Строишь из себя клоуна.

– За такую оплату я не собираюсь тянуть жилы.

– Отказываешься от работы?

– Боже упаси. Но как оплачивается мой труд, так я буду и работать.

– Такие работники нам не нужны.

– Собирай совет смены, будем разбираться.

– Я могу тебе добавить, – уступал уже Ефимов.

– Сколько?

– Там видно будет. Торговаться будем?

Разговор не получился и конфликт не уладился.

В понедельник после обеда собрался совет смены в конторке мастеров. Дмитрий неделю уже работал, не стараясь.

– Дмитрий не согласен с оценкой труда, – Ефимов ввел в курс дела, хотя в этом не было никакой необходимости, члены совета и так все знали.

Сапунов с его пацифизмом уже жалел, что все так нелепо вышло, но понимал, что выговориться надо.

– Я недоволен оценкой своего труда. Среднее КТУ теперь у меня, видимо, пожизненное. Заработок теперь всегда будет ниже, чем у Лаптева, Вершинина.. Если бы даже мы все трое – Лаптев, Вершинин и я – одинаково работали, у меня все равно вышло бы меньше всех. Потому что общее КТУ выводится из среднего. А это неправильно. Среднее КТУ надо выводить по разрядам.

– Это ничего не даст, – Ефимов был против и это понятно: у него самое высокое среднее КТУ в смене.

– Галина Афанасьевна, – обратился Бобров к Лысенко, листавшей за столом «Советские профсоюзы». – У Сапунова какой средний заработок? Может, ошибка получилась со средним КТУ?

– Я не против своего среднего КТУ, но нельзя же его устанавливать пожизненно. Человек может работать хуже, лучше. Надо хотя бы раз в год пересматривать среднее КТУ.

– Фонд зарплаты у нас постоянный, и его не пересмотришь, – объяснила Лысенко.

– У тебя, Дмитрий, самая высокая норма выработки, выше чем у Лаптева… Сейчас я тебе покажу. – Ефимов открыл ящик стола, зашелестел бумагами.

– Не трудись, я не ученик, не первый год в цехе.

– Галина Афанасьевна, а если мы опять перейдем на сдельщину?

– Мы все потеряем в зарплате. Мы потеряем премию, квартальные. Начальник цеха на это не пойдет. Это невыгодно.

– Мастеров тоже надо перевести на КТУ, – хотел Дмитрий досадить Ефимову. – В понедельник, Антон, ты не организовал работу, в результате я не собрал редуктор. Не было подшипника. Вчера ты что-то мастерил для себя, для дома. Как это называется? Нетрудовые доходы.

Ефимов покраснел.

– Ты, Дмитрий, тоже не без греха, – не остался Ефимов в долгу. – Вчера за смену собрал один шнек. За что я тебе буду хорошо платить?

– А за что работать? За среднее КТУ? Если бы я собрал шесть шнеков, ты закрыл бы мне их?

– Видишь ли, Дмитрий, сегодня у тебя денежная работа, а завтра – нет, – заговорил Бобров. – Ты скажи начальнику цеха, чтобы он перевел тебя на три месяца на сдельщину, чтобы вывести среднее КТУ. Иного выхода нет.

– Вон Васин, – приводил пример Лаптев, – из смены Ельцова. Только хуже себе сделал. Тоже перевелся на три месяца на сдельщину, а выше КТУ не стало. От мастера много зависит, какую он работу даст.

«Заколдованный круг! Влип. Зачем мне все это нужно? – ругал себя Дмитрий. – Мне, больше всех надо, что ли? А может, я действительно выпрашиваю зарплату? Ерунда какая-то!»

Дмитрий сдержал слово и на следующий день за шесть часов собрал пять шнеков. Это был показательный день. За оставшиеся два часа до конца смены Дмитрий еще мог собрать два шнека, но это уже было лишнее: все равно Ефимов шесть шнеков не закроет за смену. Да и Лысенко не пропустит. Семь шнеков за смену – это много; надо пересматривать расценки.

– Без ругани ничего не добьешься. Поспоришь – глядишь, и КТУ добавят, – выговаривался Дмитрий Плотникову. – Чем выше у тебя среднее КТУ, тем больше заработок.

– Виктор, в четыре тридцать в красный уголок. Собрание небольшое будет. – Почти всех из смены Ефимов предупредил, осталась кузница.

– Ты мне ничего не говорил – и я ничего не слышал, —Лаптев решил подразнить Ефимова.

– Я тебе дам «не говорил», – потряс Ефимов кулаком перед лицом Виктора.

– Но, но, но. У меня тоже такая штука есть. Принимать кого-то на работу будем?

– Придешь на собрание, узнаешь, – Ефимов и сам не знал, что за повестка дня.

– Товарищи, с первого октября вышло Постановление о налогооблажении фонда оплаты государственных предприятий, объединений, – зачитывал начальник цеха приказ по заводу. – Это значит, что если выплаты из фонда оплаты возрастут от трех до пяти процентов, то взимается рубль налога; от пяти до семи процентов вводится налог уже два рубля. Заработная плата замораживается. Столь суровые меры вызваны сложившимся в стране чрезвычайным положением с денежным обращением. Рост денежных средств опережает выпуск товаров.

– Валентин Петрович, заработная плата у нас будет повышаться? – хотел бы знать Сапегин.

Вопрос этот всех волновал.

– Да, но повышение будет незначительным, только на три процента.

– Хоть на три, и то ладно.

Вопросов больше не было. Людико всему привыкли: одним постановлением больше, меньше – какая разница. Бобров чувствовал, здесь что-то не то. Постановление направлено против рабочего человека. Невыгодно было предприятию увеличивать объем производства, а значит и заработка не будет.

Сапунов никогда еще так н не уставал. Тяжело работалось с Ефимовым, как с надсмотрщиком. «По конечному результату можно судить о проделанной работе. И чего всю смену торчать в слесарном отделении? – не понимал Дмитрий. – Установил слежку. Скорей бы в отпуск».

– Зоя, через неделю ухожу в отпуск, – похвалился Дмитрий. – Поеду в Сочи отдыхать.

– Так уж и в Сочи, – не верила Копылова.

– Ох и отдохну.

– Путевку что ли взял?

– Путевку, путевку…

Разговор носил легкий непринужденный характер, ни к чему не обязывал. Сапунов шутил – Копылова любила поболтать.

– Зоя, когда я тебя увижу большим начальником? Когда пойдешь учиться?

– Смеешься? Смотри у меня, – погрозила пальцем Копылова.

– Ладно, надо идти работать. А то Ефимов, наверно, ждет меня на своем посту – в слесарном отделении.

– Да не обращай внимания, – посоветовала Зойка.

Ефимов сидел в конторке. Незаметно как-то прошла смена, уже перевалило за полночь. Антон любил вторую смену. В ней спокойней: меньше беготни, меньше начальства. Через пятнадцать минут домой. И тут в конторку ворвался Бушмакин:

– За что ты мне снизил КТУ?! Если бы тебя так надули, ты бы до директора дошел. У меня семья!

– Не кричи. И дома не кричи. Сапунов успокоился, теперь тебя надо успокаивать? Как с вами Чебыкин ладит?

– А пошел ты…

– Выбирай выражения. Работа у тебя вчера была несложная.

– «Несложная»?!

– А будешь ругаться, я напишу докладную начальнику цеха.

Но этого Бушмакин уже не слышал.

Пашков тоже не досчитался в получку десяти рублей.

– Что хотят, то и делают! Что нам дает этот закон о налогооблажении заработной платы? Да ничего. Зарплата им наша не понравилась: больно много стали зарабатывать! А цены какие? Все втридорога.

– Ну завелся… – виновато улыбался Валиев.

– А что, не так что ли!? – сердился Пашков. – Сколько у нас дармоедов в стране. Ничего не делают, а зарплату получают. А мы? В месяц премия двадцать процентов от тарифа. За три месяца получается шестьдесят процентов. А ИТР за квартал получает полтора, два оклада – это сто двадцать двести процентов. За что?!

Разговоры, разговоры… казалось, им не будет конца. Они возникали стихийно на рабочих местах, в столовой, курилке. Невозможно было угадать о чем пойдет разговор, то ли о сталинизме, то ли о зарплате, то ли о народных депутатах. Но почти все разговоры сводились к зарплате.

Странным, непонятным был 1989 год. Конец года, а еще не приняты соцобязательства на 1990 год. И трудовые коллективы что-то не рапортовали о досрочном выполнение плана. Валентин Петрович на собрании призвал цех к благоразумию, не сдавать в работе, набраться терпения. Ко всему следует быть готовым. Сегодня есть план, завтра может не быть. Трудно стало с вагонами.

Часть третья

Позавчера Бобров расстался с партбилетом: хватит народ дурить. Лаптев тоже вышел из партии. Еще человек пять сложили партбилеты, и партийная организация в цехе распалась. В других цехах было не лучше. Во всем теперь были виноваты коммунисты, во всех грехах.

Разнарядка закончилась, но Чебыкин не распускал смену:

– Я вас, товарищи, немного задержу. У информация.

– Информация к размышлению, – смекнул Олег.

Чебыкин сердито посмотрел на Боброва.

– Вчера главный инженер собирал у себя мастеров, знакомил нас с планом работы завода. Что нас ждет. Где-то в конце месяца начнет строиться предприятие по производству керамзита. Это такой легкий материал, катышек. Применяется в строительстве. Керамзитовые блоки пользуются большим спросом. Если удастся наладить производство, то это будет нашей прибавкой к зарплате.

– Прибавят, жди! – сомневался Валиев.

– Москва не сразу строилась. Все наладится – таков закон жизни, – не терял Леонид Иванович присутствия духа. – Надо быть оптимистом. Все будет хорошо, вот увидите.

– Чего смотреть? Жизненный уровень по сравнению с 1913 годом снизился наполовину, – рассмеялся Бобров. – Рабочий получает гроши.

– У меня жена работает бухгалтером в СМУ, – заговорил Бушмакин. – У нее зарплата больше, чем у меня. Она целый день сидит, а я стою у станка. Есть разница?! ИТР добавили зарплату, а рабочим – шиш.

Подошел начальник цеха.

– Нет, интересно: рабочий – главная производительная сила, а зарплата у рабочего ниже, чем у ИТР, – насупился Ефимов.

– Антон Васильевич, зарплата у меня не больше, чем у тебя, – с укоризной в голосе заметил начальник цеха. – И это зарплата ИТР приравнена к зарплате квалифицированного рабочего. Никто ж не хочет работать мастером, вот мастерам и добавили.

– Да, я свое место могу освободить, – Чебыкин решительно шагнул в сторону. – Занимайте!

– Рабочим тоже подняли зарплату, – не все еще сказал начальник цеха. – Раньше средняя у токаря пятого разряда была сто девяносто рэ, сейчас – двести сорок. Так что моя зарплата нисколько не больше вашей.

– Валентин Петрович, речь идет не о вас конкретно, а вообще об ИТР, – пояснил Бобров.

Начальник цеха молча закурил и пошел к себе в кабинет.

– Да, товарищи, – спохватился Леонид Иванович, – чуть было не забыл с этими разговорами. Все не переговоришь. Мария Павловна не была на торжественном заседании, посвященном Первомаю. Она у меня отпросилась. Разрешите от лица администрации завода, цеха и от себя лично поздравить ее с высокими показателями в труде, пожелать крепкого здоровья и объявить благодарность. Мария Павловна у нас член совета смены, общественник.

– Спасибо, – Хмелева покраснела.

– Кто не работает, тот и в почете, – мрачно вполголоса заметил Бушмакин.

– Кто не работает, тот и ест, – буркнул Ефимов.

– Поздравляю, молодец! – встал Пашков, крепко по-мужски пожал руку.

– Теперь работать, – поднимал Чебыкин смену.

Хмелева, конечно, все слышала, но ничего не стала доказывать ни Бушмакину, ни Ефимову, оправдываться. Да, Бушмакин работал лучше, но не принимал участия в общественной жизни цеха, спорил с мастером. Это было его ошибкой. Ефимов тоже спорщик. Мария Павловна никогда не отказывалась от работы, какой бы невыгодной она ни оказывалась. Случалась работа и левая. Чебыкин давал ее как «разная». Мария Павловна вида не подавала, не спорила. «Какая разница, – думала она, – деньги идут и ладно, а начальству видней». Иногда Чебыкин сам вставал за станок, он же токарь. Мария стояла рядом. Было между ними что-то. Непроизносимое.

Скупым выдалось премирование на Первомай. Вершинину Почетная грамота. Сапегину, Хмелевой – благодарность. До перестройки вручали не одну Почетную грамоту и благодарностей больше. По итогам работы за апрель месяц лучшей признали смену Чебыкина. На ее премирование рабочим выделили семьдесят рублей. На всех. Но Чебыкин оставил деньги в кассе. У Валиева скоро юбилей – пятьдесят лет. Надо же подарок. Плотников выходил на пенсию. Тоже надо что-то преподнести. От завода выделят подарок, но от смены, товарищей – вдвойне приятней, считал Леонид Иванович. С Плотниковым легко было работать. Человек исполнительный, несмотря на преклонный возраст и болезни, держался молодцом.

Ефимов в перерывах между работой собирал мотоплуг и потому крутился, как белка в колесе. Когда все уходили на чай, вставал за фрезерный станок. Он же мастер на все руки. Кулибин! Торопился, хотел к весне закончить с мотоплугом, но возни было еще много. Когда пытался в рабочее время собирать аппарат, почти всегда попадался: Чебыкин неслышно подходил сзади, молча стоял и смотрел, потом выговаривал:

– Опять, Антон, будешь на меня обижаться, что я занижаю тебе КТУ. Взрослый человек, а ничего не хочешь понимать.

– Я со своей работой справляюсь, – оправдывался Ефимов. – Норму выполняю. Чего меня воспитывать, вышел уж я из этого возраста.

В цехе было два умельца-Кулибина: Ефимов и Стрельцов, электрик. Последний мастерил планер, все хотел летать, и делал так: два часа работал на себя, шесть на государство. И когда удавалось поработать на себя больше двух часов, довольный подслеповато щурился:

– Смена прошла не зря.

– Смотри, Иван, на совсем не улети, а то останемся без электрика, – шутили в цехе.

На что Стрельцов отвечал:

– Электрика найти можно, планериста потрудней.

Ему было за сорок. Крупный такой мужчина, мелонхоличный. Начальник цеха знал о пристрастии Стрельцова к работе на себя, но не делал замечаний. Как электрик Иван справлялся со своими обязанностями, все в цехе крутилось, вертелось. Вот с Садовским были проблемы: хороший токарь, но выпить шанса не упустит. Позавчера опять напился. Валентин Петрович говорил уже с ним, ругался. Не понимает, а ведь уже не молодой. Мастер следил, чтобы к Садовскому никто не ходил, никаких левых заказов. Но тот умудрялся встретиться с нужными людьми за цехом. И левых заказов было много: кому втулку выточить, кому шпильку. Виктор никому не отказывал, а за работу брал бутылку.

На последнем собрании Бобров во всеуслышание заявил, что человеком движут личные интересы, человек работает на себя. Валентин Петрович никак не мог с этим согласиться. А общество? Между людьми должна быть взаимовыручка. А если каждый будет за себя, что получится?

«Ну и совесть у людей… Я бы так не мог. У нас работа, план. И сварщик в смене один», – Чебыкин сидел за столом в конторке, выбивал ногами чечетку, нервничал. За окном темно. Пять минут одиннадцатого. До конца смены еще два часа. И вот уже час Лаптев варил Гончарову, механику с горгаза, «Жигули». Леонид Иванович был его должник: вчера Наталья, жена Гончарова, принесла две банки тушенки и джем, которых давно не было в свободной продаже. Услуга за услугу. Гудел расточной станок. Скрипел резец. А Чебыкин давал себе слово больше никому ничего не делать по знакомству. И каждый раз…

На прошлой неделе пришла медсестра из медпункта и попросила свальцевать трубу в баню, старая проржавела. Муж – инвалид. Ну как откажешь? Пришлось отдавать в работу.

Где-то пол-одиннадцатого Гончаров ушел, сунув Лаптеву за работу пятерку. Больших ремонтов на заводе сейчас не было. Плотников сидел за вальцами, курил, а в общем-то хитрил, оставляя работу на завтра, чтобы не слоняться по цеху без дела, не привлекать внимания, не заниматься по хозяйству. Через три месяца на пенсию. Лучшие годы отданы работе. По вечерам сильно болели руки, не было сна. Старость. Все естественно. Ничего вечного нет. Одно состояние переходит в другое. Где-то Алексей читал, что после смерти человек перевоплощается в животное или вырастают крылья как у птицы.

– Перекур! – закончив сверлить «штанги», объявил Пашков. – Дмитрий, давай покурим.

Уже стало правилом компанией собираться на перекур. И мастер не так придирался, когда все вместе. Пашков сел на трубу рядом с Плотниковым. Сапунов устроился на швеллере чуть в стороне. Не хватало Лаптева. Он был в токарном отделении.

– Ченго это ты, Алексей, куришь, а нас не зовешь. Нехорошо, – делал замечание Пашков. – Не по-товарищески.

– Вот интересно, так летишь… паришь…. видно далекооооо.

Плотников широко раскинул руки, точно крылья, его большой рот с железными фиксами расплылся в довольной улыбке.

– Рожденный ползать летать не может! – сказал, как отрезал, Пашков.

– Да, кто-то ползает, а кто-то ходит, – философски заметил Алексей.

– Все же если бы мы опять перешли на сдельщину, думаю, хуже бы не стало, – возвращался к вчерашнему разговору Пашков.

Вчера в конце смены стихийно возник разговор, что лучше сдельщина или бригадный подряд. Бобров с Ефимовым были за сдельщину, но за такую, чтобы сразу были расценки на работу. Чтобы человек знал, за что работал, и мог сориентироваться. Тогда будет толк.

– Как ты, Алексей, считаешь?

Пашков и не работал сдельно, не знал, о чем так много разговоров.

– Лучше не будет, – не сразу ответил Плотников. – Все равно заработок будет выводиться в конце смены. Токарям еще можно работать сдельно. У них определенная работа. А у слесарей работа разная. Как тут расценишь?

– Ну да, – пропал у Пашкова всякий интерес к сдельщине.

Если бы пришлось выбирать между сдельщиной и КТУ, Сапунов предпочел бы второе. Проще. Не надо упираться, как при сдельщине. Фонд заработной платы постоянный. Заработок в двести пятьдесят рублей обеспечен. Дмитрий работал ровно из смены в смену, не утруждаясь.

– Чего расселись?!Не скажешь, так всю смену просидят, – картинно вскочил Плотников, заметив Чебыкина.

Это была шутка и нехорошая. Леонид Иванович прошел мимо, ничего не сказал.

– Ну ты и еврей, – кинулся было Пашков на Плотникова, но быстро остыл. – Как сядешь – так он и появляется. Чутье у него, что ли, на перекур?

Пятнадцать минут пятого Пашков принялся за уборку, готовый нарваться на неприятности. Вчера только Чебыкин на разнарядке предупредил, чтобы рано не заканчивать работу.

Чебыкин с Ефимовым опять выясняли отношения. Сошлись у доски «Будни цеха».

– Леонид Иванович, объясни, как ты выводишь КТУ?

– Как?

– Как?! – зло усмехнулся Антон.

– Я тебе уже говорил и добавить мне нечего. У тебя была черновая обработка. И КТУ у тебя не меньше, чем у Боброва, Бушмакина…

– Давай, заливай! – бледнел Антон.

– Я тебе прямо скажу, ты рвач. Давно это понял.

– И что?

– Я вывожу КТУ из того, как человек работает. Если старается и качество хорошее, значит и КТУ у него высокое.

– Да знаю я, как ты считаешь! Что ты дураком прикидываешься? – кажется, Антон готов был пустить в ход кулаки.

– Сам ты дурак! – угрожающе дергал плечами Чебыкин.

Неизвестно, до чего доспорились бы, если бы не вмешался Бобров:

– Антон, странный ты человек. Ты что лучше других? Качество работы у тебя низкое. Помнишь, на прошлой неделе я из-за твоего вала потерял полтора часа? Тебе надо было срочно зацентровать заготовку, хотя была другая работа. И вал остался на завтра, а мне пришлось перестраиваться. Лишняя работа, потерянное время. Ты попридержи амбиции.

– Зачем? Почему лучше других?! – запутался Ефимов. – Но как мы работаем, так нельзя! Нет заинтересованности, нет роста производительности. Мы топчемся, как бараны. Надо менять систему!

– Так меняй! Кто тебе не дает? – всегда спокойная, Мария Павловна вдруг разволновалась, на щеках заиграл легкий румянец. – Но если тебе добавить КТУ, значит у кого-то надо взять. Фонд оплаты же у нас постоянный.

– Автомат нужен, – нисколько не шутил Антон. – В магазинах пусто, жрать нечего, на работе бардак!

Ефимов много хотел сказать, но не хватало слов, аргументов. Разговор не получился. Но Антон намеревался разобраться с КТУ и открыть людям глаза на собрании, чтобы все официально, как полагается. Совету смены Антон не доверял, считал, что все решает мастер.

Чтобы опять не попасть впросак, Антон записал, что надо сказать. Не забыл, как Чебыкин не оставил ему мёд, когда он был в отпуске. Записал Антон и про то, как Яковлев рассчитался, был «съеден» мастером. Все это и многое такое же Ефимов выложил на собрании. В красном уголке воцарилась тишина, как бывает только перед грозой. Начальник цеха встал, сердито откашлялся:

– Ты, Ефимов – склочник! Собираешь всю грязь, как последняя баба, – Валентин Петрович был лучшего мнения об Антоне.

– Я, Валентин Петрович, не склочник. Это я все записал, чтобы прояснить обстановку.

Бледный, с воспаленными от бессонницы глазами взял слово Чебыкин.

– Товарищи, – судорожно проглотив слюну, начал он, – я от своих слов не отказываюсь и могу при всех повторить, что Ефимов – рвач. Для него главное в работе – количество. Сколько раз ему делал замечания насчет качества.

– Неправда! – вскочил Антон. – Там, где нужно качество, оно у меня есть. Я хорошо знаю, куда идет деталь. Зачем же я буду стараться, тратить время на качество, где этого совсем не надо? Это не рационально.

– Антон Васильевич, – с места заговорил начальник цеха. – Я уже тридцать с лишним лет работаю на заводе и то не знаю, куда идет та или иная деталь.

– Но работа все время повторяется. Валентин Петрович, трудно нам с Чебыкиным работать.

– Это точно, – согласился Леонид Иванович и сел.

– Перевести Ефимова в смену Ельцова, – поднял руку Бобров.

Еще вчера в комнате приема пищи большинством было решено перевести Ефимова в смену Ельцова. Антона там не было, собирал свой мотоблок.

Чебыкин сидел, низко опустив голову. Взяла слово Хмелева:

– Товарищи, Антон первым начал оскорблять… На месте Леонида Ивановича я бы не сдержалась…

– Но так нельзя работать, – взмолился Антон, крепко вцепившись в спинку впереди стоящего стула. – Нет никакого движения, стимула!

Антон уже не надеялся ничего доказать, по инерции продолжал еще отстаивать свою точку зрения:

– Все в работе должно оплачиваться, каждая мелочь, элемент рационализации. Все, что способствует повышению производительности труда. Надо переходить на сдельщину. Она более прогрессивна в этом отношении.

– Нас никто не сдельщину не переведет, – отвечал начальник цеха. – Мы на самофинансировании. Не мы одни в таком положении.

На этом собрание закончилось. На днях должен был выйти приказ о переводе Ефимова в смену Ельцова.

Совсем плохо стало с вагонами. Сегодня они есть, завтра нет. Упала и дисциплина в цехе. Продолжительней стали перекуры, чаи. Где-то в полдесятого, разморенные горячим чаем, раздобревшие от плюшек, женщины одна за другой важно выкатывались из инструменталки. Мужчины пили чай в комнате приема пищи.

– Эй! – кричал Бушмакин, собирая мужскую половину на чай.

Комната приема пищи была небольшая. Справа от двери стояли два вместе сдвинутых стола: так было удобней сидеть. Четыре скамейки на три человека каждая. Холодильник, двухведерный кипятильник, как на вокзалах.

Зойка каждое утро доливала воду. Заваривал чай чаще всего Пашков. Слева от двери на стене висел большой щит, картина-лубок: деревенские краснощекие бабы во дворе пили чай, на столе самовар, пряники, баранки, кренделя – ешь не хочу.

Почти вся мужская половина смены собралась в комнате приема пищи. Бобров, Бушмакин, Лаптев пришли со своими кружками. У остальных стаканы, вынесенные из столовой. Пили чай с карамелью. Бушмакин выпросил у Зойки шесть конфет, зажав ее в инструменталке.

– Заработок копейки, жрать нечего – построили социализм. Рабочий – хозяин производства! – опять возмущался Пашков.

– До хозяев производства нам еще далеко, – поучительно заметил Бобров. – Например, в США и других капстранах акционерная форма хозяйствования. Рабочий является совладельцем предприятия. У него есть акции. По этим акциям он получает дивиденды. Чем лучше предприятие работает, тем больше у него дивидендов. Рабочий заинтересован лучше работать, чтобы у предприятия была прибыль. У нас же уравниловка. Надо сказать начальнику цеха, чтобы не принимал больше людей. Зачем нам лишние рты?

– Так-то оно так, – Лаптев тоже думал об этом. – Но у нас есть свободные станки. Штат неполный. Еще пять токарей надо.

– Виктор, нам положено платить за недостающий штат? Нам платят? – спросил Олег.

– Пятьдесят процентов.

– А почему пятьдесят, а не сто? Почему?

Никто не знал, и тогда Олег объяснил:

– Потому что начальству невыгодно, чтобы мы хорошо зарабатывали: им меньше останется.

– Это точно, – с горечью заметил Лаптев. – Я на днях разговаривал с одним человеком из конструкторского бюро из Ростова. Если верить, они там совсем не работают, а деньги получают. И деньги неплохие, шестьсот-семьсот рублей в месяц. Например, дают им заказ что-нибудь сконструировать. Они ничего не делают, а когда подходит срок – работа готова. У них в архиве любой чертеж можно найти.

Производственная тема перетекла в разговор о сталинизме, ГУЛАГе. Пашков опять возмущался. Сталинизм – его любимая тема. Валиев, Сидорчук участия в разговоре не принимали. Пили чай с удовольствием и молча.

На чай ушло пятнадцать минут. Во вторую смены, случалось, и по полчаса сидели.

Лаптев последний день работал сварщиком, переводился на плазменную резку. В пристрое рядом с кузницей установили аппарат плазменной резки. Виктор прошел уже двухнедельный курс обучения. Вместо Лаптева сварщиком в смену приняли Дорофеева. Ровесник Бушмакина, худощавый, невысокого роста, лицо открытое, простое. Женат, дочь. Для установления среднего заработка Вадима на три месяца перевели на нарядную систему оплаты труда. Он работал почти без перекуров, рвался. Эти три месяца для него были решающими. Потом можно и расслабиться. Но сейчас требовалось делать деньги.

Вчера на цех дали холодильник и два мужских полушубка сорок восьмого размера. В свободной продаже ничего не было. Все по записи. А по записи своей очереди надо было ждать года два-три, не меньше. И холодильники появились на заводе по бартеру: завод отгрузил Челябинскому предприятию бытовой техники щебень – тот расплатился своей продукцией. На холодильник в цехе записалось шестнадцать человек. Без пяти минут пять собрались у «Будней цеха» на розыгрыш. Хмелева скатала шестнадцать бумажек и еще раз зачитала список остронуждающихся в бытовой технике.

– Сергей, – вдруг выступил вперед Ельцов, испытующе глядя на Пашкова. – Ты хвалился, что у тебя холодильник бесшумно работает.

– Ну и что!? Может, он потому у меня бесшумно работает, что уже на ладан дышит, – не растерялся тот. – Странные вы люди. Это мое дело, записаться мне на холодильник или нет! – кричал уже Пашков.

– Так нехорошо, – качал головой Ельцов. – У Садовского вот совсем нет холодильника. Он масло в воде держит.

– Если мне нужен холодильник, я имею право его взять. Что у меня деньги лишние?

– Ладно, хватит! – одернул Бушмакин.

Позавчера Пашков говорил, что холодильник дочери нужен. Она выходила замуж. Пашков готовил приданое.

– У Чекалина тоже есть холодильник. Дурью маетесь. Совсем совесть потеряли, – взывала к справедливости кладовщица.

Рудаков из смены Ельцова отказался от холодильника: у него был, только старый. В результате отсева из шестнадцати нуждающихся осталось девять. Неожиданно возник вопрос, не лучше ли на цехкоме решить вопрос.

– Лучшему работнику отдать холодильник – по труду и честь, – высказался начальник цеха.

– При чем здесь цехком? – упрямо тряхнула кудрями Клавдия. Вчера сделала завивку, пришла на работу накрашенной. – Надо разыгрывать. Кому достанется – тому достанется. Без обиды.

– Правильно! А то привыкли все в тесном кругу решать, – выступил Ефимов.

– Конечно, лучше разыграть. Так демократичней.

– Давай сюда, сыпь, – снял Плотников с головы кепку, оголив плешь.

– Одень, а то простынешь! – сострил Сапегин.

Мария Павловна скатала девять новых бумажек, бросила в кепку, перемешала. Первым запустил руку в кепку Спицын – фортуна его обошла.

Пустеев вытащил бумажку, развернул, прочитал: «Холодильник».

– Везет дуракам, – не сдержался Бушмакин.

– Сам ты… – Пустеев сматерился.

Никто не обратил внимания. Нецензурная брань в цехе – явление не редкое. Немногие обходились без нее.

На мужские полушубки никто не записался. Плотников взял со стола полушубок, долго его рассматривал, потом высоко поднял над головой, широко улыбнулся:

– Полушубок сорок восьмого размера – раз? Полушубок сорок восьмого размера – да! – выкрикивал он, устроив торг.

Желающих не нашлось.

Клавдия всегда ложилась спать ровно в десять и сразу засыпала. Вчера же долго ворочалась… Думала о Вадиме, новом сварщике.

Проснулась в пятом часу, опять уснула, видела Вадима во сне, ходила с ним в кино. После фильма начал приставать, ударила его по лицу. У него потекла из носа кровь….

Утром Клавдия без аппетита выпила чай с печеньем и без пяти минут семь вышла из дома. Пять минут восьмого была на автобусной остановке. Скопилось много народу. Ехала стоя – все места были заняты – и все никак не могла забыть сон, чувствовала вину перед Вадимом. Хотя наяву она поступила бы так же, не дала себя в обиду.

Женские бытовки располагались рядом с мужскими. Тридцать пять минут восьмого Клавдия уже в рабочем вышла из бытовки. Подходила к цеху, и тут дружное: «А-а-а!» Это мужики играли в домино. Был «сопливый».

– Кричите, как сумасшедшие. С дороги вас слышно. Здравствуйте.

– Здравствуй, милая, – был любезен Пашков.

– Здорово, – сдержанно ответил Владислав.

Больше никто Клавдии не ответил и не потому, что не хотел или не слышал, просто шел еще один «сопливый». Хлесткими были удары костяшек домино о стол. Игра достигла своего апогея. Клавдия сидела на скамейке справа от Вадима.

– И не надоело вам стучать? – ничего хорошего она не находила в домино. – Ерунда какая-то. Лучше дома лишние полчаса поспать. Вадим, тебя выгоняют что ли из дома?

– Конечно, выгоняют, – резко повернулся тот. – А ты что зеваешь? По ночам меньше бегать надо.

– Я не бегаю, – с достоинством ответила Клавдия, крепко прижимая к груди сумку.

– Знаем мы вас, – Вадим закурил. – Ну зачем ты крутишь по пять?! У него же есть пятерки.

– Фу, дымишь, как паровоз, – замахала Клавдия руками. – Много куришь.

– Чего? – Вадим специально глубоко затянулся, выпустил дым как из трубы.

– Сейчас как дам! – показала Клавдия кулак.

– А ты что, не куришь?

Клавдия с шестнадцати лет курила. В их смене курила даже тихоня Хмелева. Они дымили на пару, закрывшись в туалете.

– Здравствуйте, товарищи, – подошел Бобров.

Он всегда приходил в одно и то же время, минута в минуту. Появился и Плотников, подняв руку, что означало: привет. Опаздывал опять, наверно, плохо спал. Кладовщица пришла в новой шубе, нарядная. На фоне серой массы однообразно одетых людей Иванова была неотразима.

– Привет всем, – небрежно кивнула она.

С Бобровым она здоровалась персонально за руку. Взаимная симпатия. Иванова была женщина привлекательная да еще и хозяйственная, в квартире у нее все блестело, одевалась всегда со вкусом. Вот и теперь шубка всем понравилась. Иванова, довольная, пошла на склад. Без пяти восемь, должна быть разнарядка. Дорофеев три раза садился за домино и ни разу не выиграл.

– Эх ты, игруля, – ласково заметила Клавдия.

– Ни одной тройки! Как тут выиграешь? – психовал Вадим.

– Рассказывай… Не умеешь играть, так не садись.

До самой разнарядки, а она началась с опозданием, Клавдия с Вадимом препирались, присматриваясь, изучали друг друга. Никто им не мешал. Даже Плотников сидел, как воды в рот набрав. Ни с кем из мужчин в цехе Клавдия не была так любезна как с Вадимом.

На прошлой неделе еще Чебыкин хотел провести сменное собрание, требовалось выбрать профгруппу, но работы было много, все некогда. Сегодня посвободней. Пять минут ушло на разнарядку, потом приступили.

– Товарищи, для ведения собрания надо выбрать председателя и секретаря. Предлагайте.

Минуты две прошло – ни одного предложения. Леонид Иванович ждать не мог:

– Предлагаю председателем Боброва, секретарем – Хмелеву.

– Пусть Хмелева за председателя и секретаря. Ей там ближе, – Олег имел в виду, что Мария Павловна уже сидела за президиумным столом, не надо пересаживаться. А сам Олег сидел далеко в углу.

– Ладно, – не стал Леонид Иванович спорить, затягивая собрание, хотя Олег мог бы и пересесть, не велика птица. – Инспектор по технике безопасности у нас в смене Сапунов. Что я могу сказать: определенная работа, конечно, велась, заполнялся журнал. Но слабо. Впрочем, грубых случаев нарушения техники безопасности в смене не было. Вот, пожалуй, и все про это. – Чебыкин достал из тетради-инструктажа по технике безопасности чистый лист и положил перед Хмелевой, положил и ручку. – Бушмакин – страхделегат, больные им навещались. Профгруппорг у нас Васенина.

– Я скажу, – встала Клавдия. – Работой не загружена. Почти все сводилось к составлению списка нуждающихся в бытовой технике. Думаю, такое каждому по силам. Вполне можно обойтись и без профгруппорга.

– Нет, – возразил Леонид Иванович. – Кто-то должен и списки составлять. Время нестабильное. Какая будет дана оценка работе профгруппы? Не отмалчивайтесь, задерживаете сами себя. Ну?

– Я считаю, что работа профгруппой велась на «удовлетворительно», – выручил Бобров.

– А я считаю, что неудовлетворительно, – другого мнения придерживался Ефимов. – Когда я лежал в больнице с желудком, ко мне никто не пришел.

– Так и ты ни к кому не ходишь. Вот к тебе никто и не пришел, – устало, явно не в первый раз, объясняла Клавдия.

– Анатолий как страхделегат должен был меня проведать. Может, я пьяный, а не больной.

– Никто никому ничего не должен! Много хочешь, – обрушился Олег на Ефимова. – То тебя КТУ не устраивает, то еще что…

то еще что-то…

– Да, КТУ меня не устраивает, я лучше тебя работаю.

– Почему это?

– Потому что ты топчешься на одном месте, работаешь по старинке, не внедряешь передовые методы. У тебя нет роста производительности труда.

– Зато у тебя высокая производительность! В рабочее время собираешь мотоплуг.

– А мотоплуг здесь ни при чем, – уже спокойней заговорил Ефимов. – Надо менять систему оплаты труда. При сдельной оплате у меня был стимул. Я знал, сколько стоит работа, и думал, как быстрее ее выполнить. По новой системе заработок выводится на глазок.

Антон ничего не боялся, говорил, что думал. Он последний день работал в цехе: переводился мастером в карьер. Мало кто об этом в цехе знал.

– Слушай, Антон, мы уже все решили на собрании, а ты опять начинаешь спорить. Зачем? —Чебыкин уже мысленно простился с Ефимовым.

– Но так нельзя работать! Вот вы попомните мои слова, – горячился Антон. – Надо пригласить начальника отдела труда и заработной платы, разобраться, что к чему. Надо сделать оплату труда по конечному результату.

– Конечно, Сафронова пригласить бы не мешало, – согласился Олег. – А то, действительно, вывели всем на заводе средний заработок и успокоились.

– Товарищи, это потом! – замахал руками Леонид Иванович. – Сейчас у нас отчетно-выборное собрание. Какие будут предложения по новому составу профгруппы?

Плотников с безучастным ко всему видом сидел и курил. Бушмакин строил пирамиду из домино. Валиев также далек был от собрания, думал о чем-то своем.

– Товарищи, почему молчим? Как будто мне одному надо. Предлагайте, – сердился Леонид Иванович.

И опять выручил Бобров:

– Оставить в прежнем составе.

– Какие еще будут предложения? – Мария Павловна взяла ручку, быстро записала число, повестку дня, кто выступил. – Предложений больше нет? Тогда голосуем. Кто за предложение Боброва, чтобы оставить профгруппу в прежнем составе, прошу поднять руку. Единогласно.

Собрание закончилось. Плотников, как будто обрадовавшись, устроил возню с Копыловой: все норовил ущипнуть Зойку за тощий зад, а та не давалась, визжала, била ногами об пол, точно необъезженная кобылица.

– Вали ее, Плотников, на скамейку, – учил Бобров.

– Ты ему, Зойка, ногами в морду! – советовал Пашков.

Плотников начал сдавать, сдулось как-то желание шкодить.

– Сейчас как стукну ногой по больному месту, – наседала Зойка.

– Говори прямо – по сучку, – тяжело дыша, отошел Плотников в сторону.

– У тебя все сучки давно отпали, – Зойка поправила на голове берет, одернула костюм.

– Один остался. Хочешь, покажу?

– Тьфу! – плюнула Зойка и пошла в инструменталку, вынесла ведро с веником, стала подметать пол.

Мести начинала с кузницы.

Сидорчук уходил в отпуск. По традиции полагалось отметить это дело. Намечалась пирушка. Валиев, к примеру, с отпускных поставил три бутылки водки, две бутылки вина. Теперь настала очередь Сидорчука угощать. Собралась своя компания. Раньше, до перестройки, чтобы не угостить с отпуска, считалось в высшей степени кощунством, неуважением к коллективу. Сегодня уже немногие в цехе, в основном кадровики, придерживались традиции. И было это непросто. Вот уж второй день «Вино-водочный» не работал по причине отсутствия товара. Конечно, при желании можно было достать спиртное у спекулянтов за двойную цену. Но это накладно.

– Где же взять водки? – ходил Пашков расстроенный. – Говорят, вагон пришел, но тянут с разгрузкой. Я уж и забыл, как водка пахнет. Когда денег нет, водка есть, когда водка есть – денег нет. Вот жизнь… Но должны сегодня завезти. Должны! Я чувствую.

Пашков не обманулся, после обеда водку завезли в магазин. Первым об этом узнал Сапегин от одного знакомого. Скоро весь цех гудел. Но как купить? Очередь, по словам знакомого Сапегина, растянулась аж до дороги, это метров на сто. К пяти часам очередь удвоится, если не утроится, и в худшем случае – спиртное кончится. Надо было торопиться, искать транспорт.

У электрика был грузовой мотоцикл, вместо коляски ящик, мало ли что увезти, привезти. На нем Иван иногда ездил и за спиртным, выручал.

О был у себя в мастерской, что-то сверлил для планера.

– Скоро полетим, значит? – как бы между прочим заметил Пашков.

– …как только, так сразу, – заученно ответил Иван.

– Иван, голубчик, съезди за водкой, – за всю компанию просил Пашков. – Сидорчук уходит в отпуск. Надо по этому случаю… сам понимаешь.

– Успокойся, не плачь. Одно дело сделал, переходим ко второму. Давай! – протянул Иван как лопату-ладонь.

– Дай тебе бог здоровья! Вот молодец! – затанцевал Сергей.

Через полчаса Иван уже был в цехе с товаром. Пашков на радостях пел. Пили после работы у Сидорчука дома.

Часть четвертая

Не за что стало работать. В магазине пусто. А если что и появлялось, то по договорным, а значит высоким ценам. Зарплаты только-только и хватало на питание. На тридцать процентов упала производительность труда, по сравнению с прошлым годом. Не стало соцсоревнования. Осталась одна работа, как она есть, в самом неприглядном виде, то есть как средство к существованию.

– Эй ты, старый хрен! Хватит шуметь! – ругался Дорофеев на Плотникова. – Как перекур, так он включается.

– Что, без меня и покурить не можете? – Алексей обратил в шутку неприятный разговор, наждак все же выключил.

Плотников прошел за вальцы, закурил. С ним Вадим много не разговаривал, в случае чего, мог послать и подальше. Алексей не обижался: был не лучше, тоже хамил. Два сапога пара. Если бы Алексей захотел стать другим, то у него ничего бы и не получилось: коллектив знал его как балагура и не хотел видеть другим. Одна вечная возня Плотникова с Зойкой чего стоила. Комедия. С его уходом на пенсию шутки с Зойкой канут в прошлое. Но обязательно найдется другой такой же бесстыдник.

Зойка с ведром, веником под мышкой прошла к станку Бушмакина подметать проход.

– Зойка, иди сюда! – вытянув тонкую длинную шею, замахал руками Плотников.

– А ну тебя

– Ишь, не в настроении, – Плотников был доволен поводом для трёпа. – Вчера мужик пьяный с работы пришел и спать завалился. Не удовлетворил. Хмелевой жаловалась. Хотя Зойку, мне кажется, трудно удовлетворить. Худая – жадная.

– Это от организма зависит, от темперамента, а не – худая, толстая, – запальчиво принялся объяснять Вадим. – Думаешь, худая, так много надо? Не всегда. Есть женщины, которым совсем не надо.

– Клавдия вот уж лет десять живет одна с дочерью, – стал Алексей серьезным. – И не слышал, чтобы она гуляла, кто-то у нее был.

Вадим жадно затянулся сигаретой, сплюнул:

– Не слышал… В тихом омуте черти водятся. На днях у нее был день рождения. Подхожу я к ней, говорю: в гости приду? «Ой, я не готова к гостям» – и заплакала. Ну и буду я за ней еще бегать. Строит из себя…

«Станет она каждого принимать. Поди не дура!», – Плотников погордиля даже Клавдией.

Пашков, не сводивший глаз с Плотникова, не выдержал:

– Неисправимый ты, Алексей, человек. Через неделю на пенсию, а ты все о бабах. Ты давай брагу ставь. Угощать нас будешь. Не угостишь, лучше в цех не приходи. Понял?!

– Мне ящик водки обещали оставить по справке, – признался Алексей.

– Ну смотри, – Пашков успокоился.

Плотников за глаза называл его балаболкой.

Пенсия для кого-то трагедия: работал, работал человек и вдруг оказался не у дел, не надо рано вставать, куда-то – тебя нигде не ждут. Для других пенсия – долгожданный отдых. Сам Алексей и ждал, и не ждал этого момента: придет – и ладно. И вот уже через неделю. Сильно болели руки. За кувалду Плотников уже и не брался, если надо было хорошо ударить, просил Пашкова или Сапегина. В помощи никто не отказывал.

– Был у нас в СМУ бригадир один, Андреев, – рассказывал Вадим. – Баран бараном. Интересно он закрывал наряды. Я значит, режу, варю, а он, козел, пишет мне в нарядах: уборка снега. И говорит, мол, я тебе в наряде закрываю девять тонн, а разве ты перекидал бы столько снега? Так та перекидка снега копейки стоит. Ты мне, балбес, заплати за работу, и у меня выйдет пятнадцать-шестнадцать рублей в смену. Но, видишь, не хотят платить. Экономят. А сколько у нас денег уходит на никому ненужные объекты? Канал построили, а оказалось, что не надо было, для экологии вредно. Деньги же затрачены.

– Так оно, да, – кивнул Плотников. – Как-то откомандировали нас, человек двести, на уборку картофеля. Приехали в колхоз, а там убирать-то нечего. Ведро картошки на человека. Целый день просидели, дурака проваляли, а ведь платить всем надо. В среднем девять рублей на человека. Капиталист бы так не сделал.

– Если бы мне платили, – закурил Вадим уже вторую. – я бы эту стойку за четыре часа заварил. А так я ее буду варить смену, потому что все равно больше не заплатят, что я буду варить четыре часа, что смену – все едино.

– Конечно, если бы платили, можно было бы работать, – охотно поддержал Вадима Пашков.

Сергей все хотел бросить курить, полгода продержался, потом по пьянке снова закурил. Около трубы, где сидел Вадим, все было оплевано, тот страшно плевался, даже когда слюны не было. Он уже работал с КТУ, и было самое высокое в смене среднее, потому больше и не стремился сделать сегодня больше, чем вчера; есть работа – делал; нет – не искал. Дмитрий так же не старался, лишь бы смена поскорей прошла, а средний заработок всегда обеспечен. Чебыкин следил, чтобы не сидели без дела, а стараются – не стараются не важно.

Дмитрий размечал фланцы. Нерабочей какой-то была атмосфера в цехе. Плотников опять курил. Пашков слонялся без дела, потому как не было слесарной работы. Хмелева с кладовщицей пошли в инструменталку делить ситец. Вчера на заводе давали дешевую колбасу по два килограмма на человека, сегодня – ситец по пять метров в руки.

– И накормят и оденут. Чего еще надо!? – невесело шутила Хмелева.

Вчера прошло собрание. Плотникову в красном уголке в торжественной обстановке вручили красную пенсионную книжку.

Вершинин подготовил речь. Был и подарок – стиральная машина-малютка «Фея».

– Человек всю жизнь проработал на заводе, а выделили на подарок тридцать рублей. Как подачку кинули! – выступил Чебыкин после собрания.

Плотников тоже думал, что подарок будет лучше. Когда Кичигин, кузнец, уходил на пенсию, ему подарили большой ковер, одеяло ватное, транзистор, – рублей на пятьсот, наверно, а тут – стиральная машина да еще малютка. Алексей спешно взял отпуск без содержания на три дня, чтобы не устраивать пьянки: тремя бутылками водки на цех не ообойдешься, а поить всех любителей выпить на дармовщинку, Плотников не хотел. А чтобы не приставали, придумал историю с пропажей водки с веранды: был ящик водки, и нет. Украли и все!

С выходом Плотникова на пенсию, Дмитрий как будто осиротел: Алексей был единственный человек в цехе, кому Сапегин доверял, с кем был в хороших, приятельских, несмотря на разницу в возрасте, отношениях. Дмитрий сразу же после школы устроился на завод, и был приставлен к Плотникову учеником. Наставник из того получился неважный, теорию слесарного дела он почти не знал да и практик был не большой. Ученичество затянулось. И это было не лучшее время: много попадалось не слесарной, грязной работы. Вместо положенных шести месяцев Дмитрий проходил в учениках год. Случалось, бегал наставнику за водкой. Тогда это было просто, магазин рядом. В армию Дмитрий ушел с четвертым разрядом. Демобилизовавшись, вернулся в цех, через год сдал на пятый разряд и обошел своего наставника в квалификации.

Начало смены выдалось неплохим, работа была простая: отрихтовать, иначе, выправить пруток диаметром двенадцать из бухты на шпильки. Труд сродни кузнечному, с молотком. Прошел уже час за работой. Чуть побаливала с непривычки правая рука. Тепло приятно разливалось по всему телу. Перекур. Чем изнурительней, напряженней работа, тем приятней, желанней перекур. Пашков с Дорофеевым собирали редуктор. Вадим был за главного. Сергей помогал. Появился Чебыкин с уголком длиною где-то с метр, разрубил его пополам на комбинированных ножницах и ушел; потом опять вернулся, включил ножницы… Сосредоточенное выражение лица, движения резкие… Леонид Иванович явно был не в настроении. Да и следовало поостеречься, не попадаться лишний раз на глаза. Дмитрий как сидел, так и остался сидеть, хотя и мог принять рабочий вид, а потом опять курить.

– Дмитрий, ты уже пятнадцать минут сидишь.

Дмитрий чувствовал, Чебыкин сейчас подойдет, чтобы такое сказать…

– Ты что, Леонид Иванович? Кажется тебе. Пять минут прошло, не больше, как я сел.

– Я еще не дошел до того, чтобы мне казалось, – обиделся Чебыкин. – Как будет казаться, меня здесь не будет. А пока я в своем уме. Понял? Как специалиста, я тебя уважаю, но ты, Дмитрий, разучился работать.

– Я только что сел! Спроси у Пашкова.

– Я и так знаю.

– Ты, Леонид Иванович, посмотрел: человек сидит, значит, не работает. Надо ему снизить КТУ. Может же быть такое: ты заходишь – у меня в это время перекур. Стечение обстоятельств. Получается, как мастер посмотрит, таков и заработок будет.

– Я, Дмитрий, смотрю, как человек работает. И впредь буду так делать. Бывает, конечно, что человеку не здоровится, не работается. Но это – раз в месяц, два… Я ставлю ему за смену средний КТУ. Стараюсь не обидеть.

– «Не обидеть…»

– А ты много себе позволяешь. Наговорил! Конечно, может, ты умней меня, начитанней. А Копыловой грубишь. Я слышал, как ты с ней разговаривал. Она баба с придурью, но она же человек.

– Хватит нотаций, – Дмитрий приступил к работе. – У тебя своя правда, у меня своя. Мы никогда не договоримся.

Чебыкин ушел. Сапегин оставил работу.

– Слышали!? – не мог молчать. – Я, говорит, уже пятнадцать минут сижу. Время было пять минут десятого, я посмотрел на часы, когда сел. Сейчас урежет КТУ. Вот как после этого работать?

– Ну им же надо, чтобы ты хорошо работал, – принялся объяснять Вадим. – Они же ничего не производят. Дармоеды! Мы их обрабатываем.

Пашков вторил:

– Было бы за что работать, а то получаем гроши. Давай, садись. Покурим.

Расселись тут же у редуктора.

– В Америке человек получает шестьдесят пять процентов от того, что сделал, а у нас – пятнадцати не выходит. Куда это годится! – возмущался Вадим.

«Все, хватит! – Дмитрию совсем не хотелось работать в цехе. —Рассчитаюсь. К черту все! Завтра же подам заявление на расчет».

– А где Шубин? Болотова? – допытывался Бобров.

– Шубин отпросился. К нему мать приехала, – объяснял Андрей Синельников, председатель цехового комитета и токарь из смены Ельцова.

– А Болотова тоже отпросилась?

– Ей плохо стало, – сердито бросил на ходу, не оборачиваясь, начальник цеха.

– Так отчетно-выборное собрание… – в недоумении пожал плечами Олег. – У меня тоже гости бывают, но я же не ухожу раньше с работы.

– Четыре человека в отпуске, два на больничном. Итого присутствует на собрании тридцать четыре человека, – объявил Синельников.

Появилась Болотова, бледная, с ввалившимися глазами. Ну не каждый же день отчетно-выборное собрание, интересно послушать.

– Какие будут предложения по открытию собрания? – устал стоять Синельников.

– Открыть, чтоб по десять раз не собираться, – шутил Валиев.

– Поступило предложение открыть собрание. Кто за данное предложение, прошу голосовать. Единогласно. Для ведения собрания надо выбрать председателя и секретаря. Какие будут предложения?

– Вершинина. Лысенко.

Галина Афанасьевна, не дожидаясь дальнейших процедур, заняла место секретаря. Вершинин хотел было возразить: сколько можно председательствовать, есть молодые… – но не стал и тоже пошел к столу. Лысенко приготовилась уже писать, но Андрей Павлович смотрел в окно, словно собираясь с мыслями.

– Товарищи, – наконец повел он собрание. – На повестке дня у нас три вопроса: отчет председателя цехкома о проделанной работе, выборы нового состава цехового комитета и «Разное». Кто за данную повестку, прошу голосовать. Единогласно. На собрании у нас присутствует член заводского комитета Кузнецова Вера Максимовна и начальник отдела труда и заработной платы Сафронов Петр Николаевич. По первому вопросу слово предоставляется председателю цехового комитета Синельникову Андрею Андреевичу, – нудно тянул Вершинин.

Синельников встал за трибуну.

– Товарищи, моя работа – это получить бытовые и другие товары для цеха, – глядя вверх, лениво заговорил Синельников. – Снабженец я. Вы сами хорошо знаете, что в магазинах ничего не купить. Вот, пожалуй, о моей работе всё. Остановлюсь вкратце на жилищном секторе, спортивно-массовой работе, технике безопасности и работе страхделегата. Жилищный сектор вел Олег Бобров. Все заявки на жилплощадь своевременно передавались им в завком. За спортивно-массовый сектор отвечал Лаптев. Спортивная работа в цехе велась слабо, – разговорился Синельников. – Да и как-то не до спорта было. Страхделегат Сапегин, больные им навещались. Инспектором по технике безопасности была Сидорова – работа велась. Был сделан транспортер для подачи заготовки на механическую ножовку. А то Клавдия чуть без ног не осталась: заготовка с механической ножовки упала, еще немного б – и по ногам.

– Всё? – спросил Вершинин.

– Вроде всё, – неуверенно ответил Андрей Андреевич.

– Какие вопросы будут к докладчику? Может, кто из членов цехкома хочет выступить? Добавить? Нет желающих. Какая будет дана оценка работе цехового комитета?

– Можно я? – поднял руку Чебыкин и, не дождавшись, когда Вершинин ответит, встал. – Моя оценка будет «удовлетворительно». Не все получалось, как хотелось бы, но время неспокойное, а работа все-таки велась.

– Я тоже за «удовлетворительно», – поднял и тут же опустил руку Бушмакин.

– Итак, поступила оценка «удовлетворительно». Прошу голосовать. Виктор, ты «за» или «против»?

– За, – прохрипел Лаптев.

– Выше тяни руку, чтобы видно было. Кто против? Воздержался? Тоже нет. Переходим к следующему вопросу – выборы нового состава цехового комитета. У кого какие будут предложения?

– Оставить цеховой комитет в прежнем составе, – встал Ельцов.

– Предложений больше нет? – шарил Андрей Павлович взглядом по рядам. —Тогда голосуем.

– У меня самоотвод, – заявление Сапегина было, как гром среди ясного неба.

– Как? – даже растерялся Вершинин.

За тридцать шесть лет в цехе он и не помнил случая, чтобы кто-нибудь отказался цехкомовского членства. Не велик престиж, но все же.

– Андрей Павлович, если человек не хочет, зачем его принуждать?

– Ну ладно, – согласился Вершинин. – Тогда кто будет вместо Сапегина?

– Бушмакин!

– Ну и дурак же ты, Олег! Тянут тебя за язык, – Бушмакин и не против был, но уж как-то неожиданно.

– Еще будут предложения?

– Тихомирова, – откликнулась Лысенко.

Владислав был человек самостоятельный, мужчина симпатичный, положительный, даже некурящий. Галина Афанасьевна была к нему неравнодушна.

Вершинин посчитал, что двух кандидатур вполне достаточно:

– Голосуем.

Бушмакин набрал наибольшее количество голосов. Тридцать пять минут на отчетно-выборное собрание – это был своеобразный рекорд. Обычно было по несколько кандидатур на каждую должность, выбирали счетную комиссию, голосовали тайно – часа по полтора – два на все это уходило. Потом еще новый состав цехкома собирался для выборы председателя. А народ нервничал, на автобус опоздать боялся… Сегодня ж вон как лихо.

– Переходим к разделу «Разное». Слово предоставляется начальнику отдела труда и заработной платы Сафронову Петру Николаевичу. Пожалуйста.

Вот и дошло до серьезного. Народ был настроен решительно. Петр Николаевич стоял слева от трибуны, заложив руки за спину. Черный костюм, белая рубашка.

– Товарищи, я знаю ваши проблемы, но ничем вам помочь не могу. Все мы зависим от конечного результата. Будет щебень – будет и заработок. Если мы не реализуем продукцию, нам никто ничего не даст. Так? – Сафронов по-дружески улыбался, но словно чего-то не договаривал.

– Это все понятно, – взял Бобров слово. – Но вот КТУ – сколько конфликтов из-за него!

– Значит, КТУ действует, – нашелся Сафронов.

– Да уравниловка ваше КТУ! Мастер не может точно определить объем выполненной работы. КТУ выводится на глазок. Взять Садовского или Бушмакина. У них большой опыт, что для них перекур?! Они нагонят. А другой кто – всю смену простоит за станком, а ничего не сделает. Фонд зарплаты при этом постоянный. Сколько ни старайся, все равно больше не заработаешь.

– Что ты, Олег, с ним разговариваешь. Он же баран! – ляпнул Дорофеев.

– Попрошу выбирать выражения, – Сафронов держался с достоинством.

– Извините, – покраснел Вадим. – Вырвалось.

Вадим был выпивши. После обеда варил бачок знакомому, шабашил.

– Постоянный фонд зарплаты связывает нас по рукам. Нет у нас стимула в работе, – повторялся Олег.

– Но у нас на заводе коллективный подряд и оплата труда производится с применением КТУ, – стоял на своем Сафронов. – В будущем мы, может, перейдем на аренду – и оплата труда будет другой. А если вам хочется быть хозяевами, выкупайте цех.

– Ну про это чего зря говорить, директор нам цех не отдаст, – усмехнулся Олег. – Была же у нас чековая система, только надо до ума ее довести. Заработали мы, скажем, по чекам двадцать тысяч – отдай нам эти двадцать тысяч. Тогда человек будет заинтересован работать больше и лучше.

– Над твоим предложением, Олег, стоит подумать, – сдался Сафронов. – В нем есть здравый смысл.

– Так думайте! Вам за это деньги платят, – хамил Пустеев, который Сафроновым раньше был соседом по лестничной площадке.

– Еще какие будут вопросы к товарищу Сафронову? – Вершинин так все собрание и просидел.

Пропал всякий интерес к начальнику отдела труда и заработной платы, который ничего конкретного, обнадеживающего так и не сказал.

– Когда в столовой будет наведен порядок? – перевел тему на более существенное Лаптев. – Обеды во вторую смену плохие.

– Да, качество низкое, – поддержал Лаптева Бобров. – А очередь большая. Весь обед на ногах.

– И много чужих в столовой.

Замечания по столовой адресовались Вере Максимовне Кузнецовой как представителю завкома.

Это была еще молодая женщина, высокая, статная, открытый взгляд. Одевалась простенько: кофта да юбка.

– Товарищи, – Кузнецова чуть картавила. – Со столовой разберемся. Я вам это обещаю.

Без пятнадцати пять закончилось собрание, если в душевой сильно не размываться, можно еще и на автобус успеть.

Через две недели после собрания на дверях столовой появилось объявление, что с одиннадцати до тринадцати обслуживаются только рабочие завода и во вторую смену разнообразней стало меню: рагу, салат. Рагу появлялось неожиданно, именно когда начинался обед у ремонтного цеха. И блюда хватало точно на смену – восемь-десять человек.

Чебыкин временно исполнял обязанности начальника цеха. За мастера был Лаптев.

В пятницу утром Валентин Петрович еще заходил в кузнецу, в слесарное отделение. Где-то в одиннадцать пришел механик с дробилки, срочно потребовался шибер. Но на расточном станке стоял вкладыш. И тоже – срочно. Чебыкин не знал, как быть – пошел к начальнику. Валентин Петрович лежал справа от стола, на спине, раскинув руки, бледный, рот открыт…

Клавдия потом долго не могла успокоиться, всё ревела. Иванова тоже вся в слезах. Собрались в комнате приема пищи. Все вместе решали, что делать. Для многих Валентин Петрович был свой, рабочий. Вместе с Клюевым, Плотниковым работал. Для Плотникова так он и по сей день – слесарь, не хотел признавать Валентина-начальника.

Никто и не слышал, чтобы Валентин Петрович когда-нибудь жаловался на здоровье. Вчера Ельцов в больнице его проведывал, позавчера – Клавдия. Валентин Петрович спрашивал о работе, интересовался керамзитом, как идет наладка оборудования.

У Дорофеева опять мало было работы, вчера до обеда сидел. Лаптев же выводил КТУ из среднего, не брал во внимание конечный результат. У Вадима был самый высокий КТУ в смене, а работы – мало. Дмитрий заставил Лаптева пересмотреть КТУ Вадима. Справедливость восторжествовала. Чего еще надо? Но Дмитрий на этом не успокоился. «Зарплата зарплатой, а работа работой, – думал Дмитрий. – Кто я, слесарь или разнорабочий? Почему я должен заниматься такелажными работами?» Опять назревал конфликт.

Дмитрий словно специально делал на зло, шел на обострение отношений. Вчера не разметил фланцы. А работа было срочная. Лаптев спрашивал:

– Почему не разметил фланцы?

– Не успел. Струбциной лист было не взять, три тонны.

– Надо было отверстие вырезать.

– Вадим был занят.

– Я ведь предупредил тебя, что работа срочная.

– Срочная… Но я даже не знаю, за что работаю.

– И не узнаешь!

Как два петуха стояли Дмитрий с Лаптевым за комбинированными ножницами, выясняли отношения, спорили.

Дмитрий до того дошел в своих подозрениях в отношении зарплаты, что не мог спокойно работать: во всем виделся подвох. Был еще один нелицеприятный разговор с Лаптевым. Откуда этот негатив в работе, подозрения? Ведь мог он разметить эти фланцы. Почему не разметил? Не каждый день срочная работа. Пошел на принцип? А может, не было настроения? Все гораздо сложнее. Труд терял свою привлекательность. Были минуты, когда Дмитрий ненавидел свою работу; шел на нее как на эшафот. Скоро в отпуск! …не будет ни Лаптева, ни КТУ, ни сидящего без дела Вадима. Дмитрий хотел побыть один, сменить обстановку, наконец, решить, что делать дальше. Но до отпуска еще целых два месяца

После Дня Конституции по цеху поползли слухи о создании малого предприятия «Ремонтник» на базе ремонтного цеха и цеха отгрузки. И, действительно, случилось. Как объяснил директор малого предприятия Жигалев Борис Иванович, это делалось для увеличения заработной платы, так как малое предприятие самостоятельное, со своим счетом в банке, фондом заработной платы. При заводе уже имелось два малых предприятия – «Прогресс», «Механизатор». Жигалев неплохо знал коллектив ремонтного цеха, некоторое время работал там мастером; потом перешел в отдел сбыта. Борис Иванович был небольшого роста, представительный седовласый мужчина. Широкое скуластое лицо с угасающим румянцем. Взгляд умный, понимающий. Держался независимо, знал себе цену.

В среду прошло собрание, на котором Борис Иванович рассказал о малом предприятии, что оно собой представляет. Оратор он был никудышный, к тому же заикался. У «Ремонтника» будет своя бухгалтерия, снабжение – все, как на большом предприятии. За электричество, воду – за все надо будет платить. Можно работать и в выходные.

– Надо нам быть сплоченнее. Думаю, мы не ударим в грязь лицом. Будем хорошо работать – жить будем лучше. Нам не на кого надеяться, как на самих себя. Главное, не надо отчаиваться. Верно?! – на оптимистической ноте закончил выступление директор «Ремонтника».

Время было неспокойное, голодное. На заводе каждую неделю что-нибудь да давали: то колбасу, то сыр, то яйца. Даже завозили импортные куртки и трусы. А тут еще малое предприятие, да с повышением зарплаты. Вышел из отпуска Плотников., думал с годик еще поработать. А теперь и можно было: по новому трудовому законодательству и пенсия была, и заработок шел. Раньше они вместе не должны были превышать триста рублей, потому приходилось работать неполный день, уходить в вынужденный отпуск. Плотников подсчитал, все вместе – зарплата и пенсия, рублей четыреста должно выходить.

Бушмакин с Пашковым все приставали, чтобы Плотников проставился с пенсии, но Алексей был тверд: украли водку и все, целый ящик. Нет водки!

Дорофеев размечал фланцы, страшно ругал Пашкова пока тот был на кране:

– Черт возьми этого дурака, мать его! Фланцы не может разметить! Спешит, как голый на… Осел!

Плотников разметил фланцы без припуска на обработку, и восемь из них пошли в брак, в металлолом. Хорошо Вадим еще проверил, а то бы – все в брак. Позавчера Зуев, сварщик из смены Ельцова, ушел в отпуск. Смена осталась без сварщика. Резки было много. Вадим злился. Лист местами был в масле. Слезились глаза от гари, першило в горле. Вадим поминутно отхаркивался.

Дмитрий сидел за вальцами, курил. Не было болтов на м16 для сборки формы на керамзит. Потом вдруг выяснилось, что надо торцевать раму. Механик не тот размер дал. Опять простой.

Тихо как-то было в цехе. Бобров в ученическом готовился к диплому. Хмелева – на больничном с ребенком. Месяц в году, а может, и больше, выходил у нее нерабочим. Валиев уже навеселе.

Вчера смена прошла лучше, Дмитрий много сделал. Слегка побаливало плечо, старая травма: вытаскивал из стеллажа краном лист, до армии это еще было. Торопился. Лист был зажат, а когда наполовину освободился, выскочил. Дмитрий хотел его остановить, хотя в этом надобности никакой не было, и что-то тогда в плече щелкнуло. Неделю Дмитрий не мог поднять руку. Потом, вроде, ничего, прошло. В слесарном отделении стояла большая загазованность. Слабым было освещение. Послышались шаги. Это был Лаптев. Он прошел в слесарное отделение, закрутил головой.

– Меня, что ли потерял? – вышел Дмитрий из-за своего укрытия.

– Раму Вершинин сейчас торцанет. Можно будет собирать. Надо сегодня собрать форму, – наказывал Виктор.

– Успею – успею, не успею – не успею.

Будь на месте Дмитрия кто-нибудь другой, Лаптев показал, что значит «не успею». С Дмитрием же Виктор терялся, робел. Дмитрий человек был немногословный, в годах. Специалист. И Виктор не хотел бы портить с ним отношения.

В четыре тридцать Плотников закончил с формой.

В цехе заметно прибавилось работы. Поступало много заказов на памятники, оградки, погребные ямы.

Но на первом месте, конечно, оставались ремонтные работы.

Лаптев выступал: у людей должно быть сознание! За последнее время резко ухудшилась дисциплина в смене. Ранними стали уходы на обед, с работы. Во вторую смену обед по расписанию в шесть тридцать, а в шесть пятнадцать никого уже в цехе нет, все в столовой. Клавдия всегда была в ладу с дисциплиной, а тут вдруг оказалась нарушителем. Два дня она не разговаривала с Виктором, дулась. На третий день заулыбалась.

В слесарном отделении перекур. Вадим рассказывал, как начальство било лосей, ночью вывозило туши животных на УАЗике из леса. Вадим сам видел эти туши.

Вдруг где-то рядом дико закричала кошка. Их было в цехе две.

– Ух ты! – вскочил Вадим, затопал ногами. – Замолчи, проклятая!

– Что, на нервы действует? – с усмешкой спросил Лаптев. – Плохо мы стали, товарищи, работать. Конец месяца – надо бы поднажать, а мы сидим, курим. Откуда зарплате взяться? Сегодня вполне можно было собрать крылатку. Вы ее не собрали, – С Сапунова Лаптев перевел взгляд на Дорофеева, потом – опять на Дмитрия.

– Не успели. Что мы лошади? – обозлился Вадим. – Если бы мы сегодня собрали крылатку, – больше бы не заработали. На прошлой неделе я за двоих работал, резал фланцы. Зуев ушел в отпуск. А мне заплатили за двоих? Ничего подобного! У нас не принято платить за проделанную работу.

– Но зарплата повышается, – робко заметил Лаптев.

– Цены тоже. Если бы я знал, что сколько заработаю, столько и получу, тогда можно было работать.

Вадим хотел бы работать сдельно, но чтобы были расценки на работу на каждый день.

– Ну все, надо и совесть иметь, – обиделся Лаптев.

– Кому нужна эта совесть! – вспылил Вадим. – А довел страну до такого состояния кто, и у того совесть есть? Или, главное, чтобы у народа была совесть?

– А сам ты, Виктор, как работал? Забыл? – Бушмакин мог и напомнить. – Мастером стал и заговорил сразу по-другому.

– Почему «по-другому»?.. – растерялся Лаптев.

– А вот потому…

Дмитрий не принимал участия в разговоре, отмалчивался, хотя было что сказать. К примеру, слабое было освещение в цехе, вопрос с вентиляцией не решен… а что касается крылатки, при желании, можно было ее закончить к концу смены. Но Дмитрий, как и Вадим, этого не хотел, не стремился.

Без пятнадцати час Клавдия с Зойкой вышли из инструменталки и направились к выходу. Для них рабочий день закончился: во вторую смену Чебыкин отпускал женщин на полчаса раньше, чтобы успеть на автобус.

– Эй! Куда пошли? Сбегаете с работы! – пытался Бушмакин остановить женщин, но куда там: Клавдия с Зойкой даже не оглянулись.

В пятницу прошло собрание. Борис Иванович положительно отозвался о работе «Ремонтника». На счету предприятия было двадцать пять тыс. руб. Средняя зарплата за прошедший месяц составила двести восемьдесят руб. Это на двадцать рублей больше, чем за позапрошлый месяц. Работали все на один наряд, в общий котел. Зарплата начислялась из расчета: средний заработок плюс двадцать процентов тарифа, плюс премия.

– Не поймешь: одни говорят, плохо работали; другие – хорошо, – ворчал Вадим. – Кому верить?

Еще две недели, и – отпуск. Дмитрий весь истомился, измучился. Работал неровно, с оглядкой на Вадима: тот прибавлял в работе – Дмитрий не отставал. Вадим ленился – и Дмитрий не старался.

За двадцать семь дней праздной жизни Дмитрий отдалился от коллектива, словно и не работал в цехе. Так всегда было после отпуска. А за четыре часа работы опять стал своим.

В цех пришло много молодежи. Похоже было на смену поколений. Свободных станков уже не осталось. Директор сам набирал людей. В газете дали объявление. В смене Ельцова оказалось два новых токаря, слесарь, сварщик. У Лаптева – три токаря: Бакланов, Кучерин, Леонов. Валерий Бакланов недавно демобилизовался из армии, а до службы уже работал в цехе, был учеником у Бушмакина, сдал на третий разряд. Серьезный парень, не курит и к спиртному равнодушен. Сергей Кучерин и Олег Леонов на прошлой неделе устроились. Кучерин почти ровесник Бакланову, широкоплечий коротышка, весельчак. Леонову уже за сорок, крепкий, что называется – в расцвете сил, женатик с двумя детьми и четвертым разрядом.

Бакланов с Кучериным держались вместе. Вся мелкая, неинтересная работа – гайки, болты – доставалась молодежи. Бакланов обижался, но кадровым рабочим надо было еще стать.

Плотников больше не слесарил, занимался благоустройством территории, работал все время с утра. В помощь ему на месяц дали Хомутова, слесаря из смены Ельцова, тоже пенсионера. Они на пару сортировали металл, укладывали в стеллажи, а вообще больше курили, чем работали. Оба с характером, оба на пенсии и разряд у обоих четвертый. Каждый сам сам себе начальник. Но кто-то должен быть лидером, ведь два человека – это уже коллектив, где неизбежно соревнование в деловитости, сообразительности. Хомутов был человек аналитического склада ума, жесткий. И в деловитости Плотников своему напарнику уступал. Лидер определился, хоть и негласно. Плотников не мог дождаться, когда Хомутов вернется в смену. Одному все ж вольготней.

Двадцать минут десятого Плотников с Хомутовым вышли из цеха, без десяти десять – уже перекур.

– О, работнички наши идут! – подняв руку, приветствовал Пашков в слесарном отделении пенсионеров.

Те прошли курить за вальцы. Место удобное, скрытное. Пашков изнывал от безделья: слесарной работы совсем не было, да и на кране мало. Вадим наплавлял клапаны. Дмитрий сверлил.

– Закуривай, – достал Пашков из кармана жестяную банку из-под леденцов с табаком.

Сигарет уже месяц в магазине не было.

– Ну давай, если не жалко, – приторно улыбаясь, взял Хомутов из банки щепотку табака.

Плотников достал из ящика газету.

Негнущимися пальцами, но очень ловко Хомутов свернул цигарку.

– Чего смотришь? Бери! – сунул Пашков Плотникову под нос табак.

– Может, я не хочу, – кокетничал Алексей.

– Бери, пока предлагаю!

Плотников тоже свернул цигарку. Закурил за компанию и Пашков.

– Как погода? – спросил Сергей, садясь рядом с Хомутовым на швеллер на доски

– Погода непостоянная! – махнул Плотников рукой. – В прошлом году снег был уже в октябре. А в этом в декабре только выпал. Не поймешь.

Завязался разговор. Пашкову это и надо было. Дмитрий выключил станок, сел тут же рядом закурил. Он уже не суетился, как перед отпуском, приноравливался к новой системе оплаты труда. Медлительной стала походка, работал с запасом, берег себя. Рвать в работе не было необходимости. Заработок стабильный. И когда предоставлялась возможность, Дмитрий даже тянул время, имитировал работу. Конечно, это было нехорошо, даже больше —гадко. Дмитрий терял авторитет. В коллективе не один десяток глаз. И если ты хороший работник – останешься им, честь тебе и хвала. Если плохой – таким будет и отношение к тебе. Коллектив невозможно обмануть. Он сложный, большой организм, и Дмитрий был его частью.

Дмитрий сверлил. Работа было не срочная и простая. Маленькая подача, обороты небольшие. Отдыхал за такой работой. Вчера вот смена прошла, как один час, даже не присел, курил на ходу. Просверлить восемнадцать броней – это много. Сталь легированная. Сверла все мягкие р6. Быстро изнашивалась режущая кромка. А оставаться на вторую смену Дмитрий не хотел, но, видимо, надо. Работа ж срочная. Дмитрий был на виду у цеха, поднимал свой авторитет. К часу стало казаться, что можно уложиться в смену. Главное – расчет, ни одного лишнего движения. Но впереди было еще четыре часа напряженной работы. Давно он так не работал…

Подняться наверх