Читать книгу Беллетрист - Чихнов - Страница 3
ПОВЕСТИ
Оглавление25 съезду партии – 25 ударных декад
1
Земля – маленькая светящаяся точка – пропала. И вот опять появилась, уже большего размера. Обозначился рельеф. Завис над землей…
Что-то упало в саду за деревом. Сидевшие на скамейке женщины обернулись – никого. Он был невидим.
– Желуди, наверно, падают, – предположила та, что в сером платье. – А может, мыши бегают, запасаются на зиму, тоже ведь есть хотят. Сейчас самое время запасы делать. Вотн моя соседка, здоровая лошадь, спит до двенадцати. Ничего у нее нет, никаких запасов. Как живет?
– Да, – соглашалась подруга.
Он легко поднялся с земли, принял образ мужчины в клетчатом плаще. Тот, чей облик он скопировал, деловито, глубоко засунув руки в карманы плаща, свернул за угол. Хотел последовать за своим оригиналом, но на пути встало что-то лохматое на четырех ногах. И тогда он пошел за мужчиной с портфелем из натуральной кожи и в очках. Этот с портфелем остановился у почты. Он тоже. «Что надо?» – вопросительно посмотрел очкарик на «хвост» и заскочил в автобус. Он остался, затем пошел за женщиной, которая прошла в зал, он – за ней. Это была парикмахерская.
– Что вам, мужчина? – спросила женщина с проседью в волосах.
Он вздрогнул, наморщил лоб, пытаясь вспомнить… все было знакомо и не знакомо.
– Что скажете? – не отставала женщина. – Забыли за чем пришли? Напьются до потери разума. Метил в вытрезвитель, а попал к нам.
Мужчина был трезвый, приличный. А кричала она оттого, что муж вчера напился.
– Вы кого-то ищите? – вдруг устыдившись своей злобы и виновато отводя глаза в сторону, спросила женщина. – Это «Салон красоты», – она принялась накручивать на палец волосы, изображая завивку.
Он, широко раздувая ноздри, жадно вдыхал терпкий запах духов и не мог надышаться.
– Давайте выйдем.
Женщина взяла его под руку и вывела на улицу. «Бедный, – думала она. – Вроде, как не в себе. Вот горе родным». Ее горе – пьяница муж, – стало полугорем.
Он пошел в парк. И это был уже другой парк, не тот, где состоялась мягкая посадка. Желтый редкий лист дрожал на ветру, ковром стлался по земле. Было прохладно, даже холодно.
– Ба, Федор!
Вдруг услышал он за спиной.
– Не узнаешь?!Митин я!
Мужчина полез обниматься. Он хотел отстраниться, но Митин крепко держал.
– Ты как здесь? Проездом? Пошли, зайдем в кафе. Согреемся. Я угощаю! Пошли!
Кафе было рядом.
– Сейчас закажем что-нибудь покрепче, – хлопотал Митин. – Мое любимое кафе. Правда, здесь великолепно и официантки молодые? Особенно одна… Красавица.
– Что мы с тобой закажем? – и Митин судорожно принялся листать меню в два листа, словно искал третий. – Ты мой гость! Я угощаю!
Официантка приняла заказ. Митин бросил на стол пачку «Шипки», закурил.
– Не куришь? Хорошо. А я вот не могу бросить, – и как бы в доказательство Митин глубоко затянулся.
– Пожалуйста, – принесла официантка водку, колбасу с гречкой, икру кабачковую.
Митин наполнил стопки:
– За встречу! – выпил.
Он тоже выпил – ударило в голову, и стало хорошо.
– Я, Федор, может, что-то делаю не так, так ты говори, не стесняйся. Я могу извиниться. Хочешь? Хочешь! – не унимался Митин.
Появилась официантка-красавица, и Митин отстал:
– Вот она! Смотри!
Черные локоны, ниспадающие с плеч, томный взгляд, чувственные полные губы – она была сама страсть.
– Видел, как посмотрела в нашу сторону? – оживился Федор. – Ей бы в кино сниматься, а не с разносами бегать. Сколько хожу сюда, никогда не сажусь за столик, который она обслуживает. Боюсь! Ты понимаешь меня? – схватил Митин колбасу, поднял стопку. – А ты что не рассказываешь о себе? Знаю, что живешь неплохо. Сейчас это модно: гармоническая личность. А кто она такая, гармоническая личность? Гармония души и тела?
Музыканты вышли на сцену, задвигали стульями, рассаживаясь. И Митин, подперев голову руками, тихо запел:
– Гармоны, гармоны… лимоны, лимоны. Гармония человека, лимония человека. Официант! Еще грамм по сто!
– Слышу, слышу, – недовольно отозвалась официантка.
– Ты меня, Федор, извини, у меня сейчас достаток. Жена хорошая, дети – все есть! Но чего-то не хватает! Неудовлетворенность какая-то. Стал выпивать – помогает. Я хочу парить, летать над землей, как птица! Каждый из нас хочет жить красиво, но не у каждого получается…
Митин еще что-то хотел сказать, но вскрикнул саксофон; глухо взревела труба; ухнул барабан – музыканты настраивали инструменты. Оркестр заиграл. Митин закурил.
Музыка была главной в зале, хозяйкой. Развлекала, занимала, веселила. Не обошлось без танцев.
– Давай закончим, – предложил Митин, наливая водку, проливая на стол.
Федор не хотел больше пить, в глазах рябило от танцующих. Белозубо смеялась красавица официантка. Федор хотел встать – не получилось. Словно кто держал. Голова сделалась тяжелой. Что было потом, он уже не помнил.
2
Было холодно и жестко лежать, тошнило, болела правая нога, колено. Федор открыл глаза – темный грязный потолок, исписанные стены. И в комнате он не один.
– Ты пройдись, согреешься, – участливо предложил полнолицый мужчина с черными усами, сидевший на кровати напротив. – Будем знакомы: Александр Чесноков. Просто Саша, – протянул мужчина крепкую в наколках руку.
– Федор…
– Тебе плохо? Может, мента вызвать?
– Так тебя и послушает мент, – откликнулся с усмешкой еще один обитатель.
– Молчи, салага! – цыкнул Александр.
Парень ничего не ответил, царапал что-то на стене.
– Первый раз в вытрезвителе? – выспрашивал Александр.
– …сразу видно, – буркнул мужчина справа.
– Ты, Федор, не переживай. Вон Мишка, – кивнул Александр на парня. – Третий раз уже здесь. Мишка, расскажи, как тебя обливали холодной водой.
– Радуйся, что тебя не обливали.
– Ты, Мишка, не злись. Все мы здесь свои. Только Федор новичок.
– Стоит раз попасть, а там понравится, – злорадствовал мужчина справа.
– А знаете, как я сюда попал… – не знал Александр: рассказывать, не рассказывать.
– Как все – нажрался, как свинья.
– Нет, Мишка, ошибаешься. Был я, конечно, выпивши. На автобусной остановке смотрю, мужик, вроде как пристает к женщине, ну я и вступился… Оказывается, это были муж с женой, выясняли отношения. А я третий лишний, да еще пьяный.
– …эмансипация, равноправие… – брюзжал мужчина справа. – Моя говорит: давай купим картины, давай жить как люди. «А как мы живем?» – спрашиваю я. Зачем мне эти картины? Что они мне дают? Кормят, поят?
– Это, Сергей, искусство.
– Искусство… Часами вертеться перед зеркалой, краситься.
– Это уже мода, – с улыбкой ответил Александр.
– К черту!
– Мишка, скажи: приятно, когда женщина накрашена и в коротком?
– Конечно! – обрадовался Мишка.
– Вот оно, молодое поколение…
– Это он-то молодое поколение? Алкаш!
– Помолчи, папаша, – прошипел Мишка.
– Не нравится? Не пей. Не можешь?
– Заткнись!
– Что-о-о?! – Сергей угрожающе встал с кровати.
– Ладно, ладно вам. Не хватает еще драки здесь. Выпустят – поговорите по душам.
Александр говорил дело, и конфликт уладился. Кто-то где-то стучал, словно забивал гвозди, и гвоздей этих было много. Сергей сидел, опустив голову. Александр тоже сидел на кровати, прислушивался. Федор встретился взглядом с Мишкой…
– Что, дядька, все молчишь? – спросил Мишка. – Думаешь… Раньше надо было думать. Индюк думал, думал – и в суп попал.
Послышались шаги, звякнул ключ в замочной скважине, выстрелил замок.
– Что, униженные и оскорбленные? – спросил младший сержант. – Кто из вас Голубцов?
– Иди, иди, Федор. Тебя, наверно.
Федор встал.
– На выход!
Ярким было солнце из единственного окна в коридоре, нежным прикосновение его луча. Младший сержант остановился перед дверью, обитой черным дерматином.
– Проходи.
Федор открыл дверь, прошел. За длинным столом у окна сидел невысокого роста капитан, справа незнакомый мужчина, склонный к полноте, в штатском. На стене Маркс. Капитан кончил писать, отложил бумаги в сторону, удостоил вниманием.
– Садитесь! – указал капитан на стул напротив. – Голубцов Федор Семенович. Паспорт. Разведен. Трудовая книжка. Вы, наверно, у нас проездом? Мастер, технолог. У вас много благодарностей… и на тебе… Встретили знакомого?
Федор кивнул.
– Ну и отметили это на радостях, – посмотрел капитан на мужчину в штатском. – Вы хоть помните, что с вами было? Вы уснули за столом. Ваш товарищ ушел, бросив вас. Мы… подобрали. Первый раз в вытрезвителе?
И опять кивок.
– Семья, наверно, есть. Нехорошо.
– Федор Семенович! – вдруг взмахнул руками мужчина в штатском. – Зачем вам куда-то ехать? Оставайтесь у нас. У нас цементный завод. Нам нужны мастера. Я вижу, вы человек самостоятельный. Ну, а что попали… так со всяким бывает. Я начальник ремонтного цеха, Власов Юрий Владимирович. Дадим мы вам комнату, – кончил Юрий Владимирович дирижировать. – А пока дня два-три поживете у меня. Сын у меня в деревне, приедет не скоро. Вы мне как-то сразу приглянулись.
– Соглашайтесь, – советовал капитан. – Квартиру вам сразу нигде не дадут. Вот ваши документы. Больше не попадайтесь.
– Федор Семенович, вы меня подождите на улице. У меня тут рабочий, Чесноков… Золотые руки, мастер своего дела, но пьет, стервец!
– Ведь, – перебил Власова капитан, – и «бьют» за это дело: лишают тринадцатой зарплаты, отпуск в зимнее время, принудительное лечение, но нет, неймется людям!
– Алексей Алексеевич, тут важно самосознание. Внутренний стержень у человека должен быть. Характер.
– Федор Семенович, вы свободны, – подытожил капитан.
Федор вышел, и почти следом – начальник цеха. Юрий Владимирович стал рассказывать про завод. Федор никак не мог вспомнить, куда ехал. Что работал мастером, тоже не помнил, но это было и не удивительно: взрослым он вступил в эту жизнь, если бы принял образ ребенка, тогда были бы и детство, и юность, а так – будто амнезия.
– Ну вот мы и дома, второй этаж… – Юрий Владимирович открыл ключом дверь. – Мария!
В прихожую вышла женщина лет тридцати-тридцати пяти, брюнетка. Запахло духами. И Федор вспомнил кафе, официантку… все как наяву.
– Мария – жена моя. Это Голубцов Федор Семенович. Он поживет у нас дня два, три, пока не дадут комнату. Ты не возражаешь?
– Почему должна я возражать? – сказала Мария низким грудным голосом. – Проходите, Федор Семенович. Устали с дороги? Женаты?
– Был, – вспомнил Федор про паспорт.
– Вы издалека? Откуда все-таки?
– Ох уж эти женщины, все хотят знать, – ответил за Федора Юрий Владимирович. – Где газеты?
– Как всегда, на тумбочке.
– Бангладеш. Положение на Ближнем Востоке обостряется. Повышение эффективности производства.
– Мужчины, за стол. Юра… – с кухни звала Мария.
– Идем.
– Федор Семенович, но стопочку-то можно, – разрешал Юрий Владимирович.
– Конечно, – Мария была на стороне мужа.
И Федор выпил, от второй отказался, но больше двух рюмок никто и не пил. Мария ела мало. Федор стеснялся. Юрий Владимирович ужинал плотно.
– Юра, пойдем в завтра театр? – испытующе глядя на мужа, вдруг спросила Мария.
Юрий Владимирович перестал жевать.
– Извини, но завтра я, наверно, не смогу.
Мария насупилась.
– А ты сходи с подругой. У тебя много подруг. Людмила, к примеру…
– «Людмила, Людмила…» Она не пойдет. Беременная.
– Ну честное слово, завтра я не могу, – приложив руку к груди, оправдывался Власов, – работы много. Ремонты. Федор Семенович, я на днях читал в журнале… Вы интересуетесь НТР? Сейчас столько шума у нас и за рубежом вокруг научно-технической революции. Буржуазные идеологи развивают теорию «Постиндустриального общества». Мол, рабочий класс себя изживает, будут «белые воротнички».
Мария вышла из-за стола. Юрий Владимирович замолчал.
– Мария, не обижайся, в отпуск я с тобой хоть на край света.
– Все вы обещаете…
Это как бы касалось и Федора.
– Вот так и живем, не ждем тишины, – тяжело вздохнул Юрий Владимирович. – Работаем, живем для будущего… Каким оно будет? Что нас ждет в двухтысячном году?
Юрий Владимирович принес из кухни пепельницу, сигареты.
– Курите? Правильно делаете. Вредная привычка. Хочу бросить, а никак не могу. Иной раз две пачки выкуриваю за день. Вы что все молчите?
За окном накрапывал дождь, капля за каплей.
– О чем задумались, Федор Семенович? – спросила Мария, выйдя из спальни, но ответа не дождалась. – Идите, отдыхайте. Ваша комната готова.
– Да, отдыхайте, – Юрий Владимирович зачем-то протянул руку.
Федор пожал руку и пошел в комнату.
– Завтра на завод!
3
– А ты что здесь делаешь?
Это был Чесноков – в замасленной спецовке, кепка на глаза.
– К нам работать? Больше не хочешь в КПЗ попадать? Не куришь, не пьешь, а для чего живешь? Я шучу. Витька, иди сюда! – окликнул Александр парня. – Не курить, не пить, баб не щупать – для чего тогда жить?
Витька испытующе посмотрел на Федора, потом на Александра, промолчал.
– Ты же, Витька, сам говорил, что жизнь одна, и надо успевать брать от жизни все, что можно взять. Ладно, пойду, станок надо отремонтировать. Ты куда сейчас?
– На производство. Знакомиться. С Соболевым.
Соболев Анатолий Геннадиевич, старший мастер, стоял у двери, ждал.
– Производство начинается с карьера, – заговорил Соболев, как вышли. – Известняк идет на дробилку. Вон туда, – показал старший мастер на груженый БелАЗ за дорогой у серого здания. – Гипс у нас привозной. Это – мельницы. В них шары, ими дробится камень.
В помоле стоял страшный грохот. Мельницы были в диаметре около трех метров, длиной около двадцати метров. Пять мельниц… крутились, дробили камень. На стене на проволоке висели забытые кем-то шлемы-антифоны. Женщины в марлевых повязка мели пыль, что-то показывая на пальцах друг другу. Луч солнца с трудом пробивался сквозь толщу пыли.
– …один из капризных цехов завода! – кричал Соболев. – Сами видите, какие здесь условия. Люди рано выходят на пенсию. Второй список. Чувствуете, как трудно дышать.
Потом был темный длинный коридор и – еще один цех, не такой шумный.
– Сырьевой. Здесь делается шлам. Потом он обжигается в печи.
Большой круглый бассейн, по периметру которого по рельсам ходила мешалка, мешала шлам. Стояла большая влажность.
– Был у нас случай… Рабочий стоял у рельс в фуфайке и не заметил, как мешалка подъехала, и рукав фуфайки попал под колесо. Рабочий лишился руки. Надо быть внимательным. Производство. Кругом механизмы. И последний цех – обжиг.
Пощелкивая, медленно на роликах крутилась печь. Под ней было тепло, даже жарко. Как в помоле, в сырьевом – везде уголки, швеллера-перекрытия. Без них нельзя. То тут, то там мелькали каски рабочих. Слабым было освещение.
– Смотрите, – Соболев поднял железный прут и легонько ударил им по швеллеру – пошел цементный дождь. Прошел.
На улице глаза долго не могли привыкнуть к свету. Прошла поливочная машина. «Все, что намечено партией – выполним!» – висел большой плакат на помоле.
– Как впечатление? – спросил Соболев. – Скоро заводу десять лет. Вы домой или в цех? На работу завтра.
Федор зачем-то пошел в цех.
Сверкала сварка, словно кто играл, баловался. Шумела вентиляция. По сравнению с помолом и обжигом, условия работы в цехе были завидными. Трошин, сварщик спрашивал:
– Семья потом приедет?
Федор не знал, что и отвечать.
– Да, одному, конечно, нелегко. Если есть друзья, то – ничего. Я тоже, можно сказать, один живу: сам себе стираю, готовлю. Жена меня выгоняет из дома. Нет, дорогая, квартира на меня записана. Я одно знаю, может, ты мне не поверишь, но это чистая правда, баба обокрала мужа, уехала. А ведь двадцать лет прожили. Вот такие бабы бывают. Надо иметь свой угол. Раз начальник обещал комнату, значит, дадут. Первое время у тебя будет выходить сто тридцать-сто сорок рублей. Тебе одному хватит. Мастером будешь – и зарплата будет больше. Будешь меня ругать. Ругай, я не обижусь. Только за дело ругай.
Был конец смены. Токаря чистили станки, почти никто уже не работал.
Накрапывал дождь. Небо то очищалось, то набегали тучи. В окнах домов загорался свет. В общежитии играла музыка. Федор далеко уже был от общежития, напрягал слух, слов не слышно, только мелодия, и та скоро пропала. Федор хотел зайти в столовую, но Мария наказала, чтоб сразу домой.
– Как поработали? – спрашивала Мария.
– Я не работал, смотрел завод.
– Вино будете? Нет так нет. У меня Юра всегда после работы выпивает. Говорит, снимает стресс. Вовремя никогда не приходит. Начальник! Ответственность большая.
Мария была в желтом тонком свитере, красиво обтягивающем грудь, в джинсах. На ужин была рыба. Федор любил рыбу. Собрав на стол, Мария ушла в комнату, чтобы не мешать, включила телевизор.
– Федор, идите сюда!
Мария стояла у окна.
– Смотрите, снег. Вон Сомова опять пьяная идет.
Сомова была еще не старой, в осеннем пальто, походка нетвердая.
– Пьет она сильно. Сколько раз муж ее подбирал пьяную. Говорят, во время войны она медсестрой была, вынесла раненого мужа, тогда они еще не были женаты, с поля боя, выходила. Выходить-то выходила, а сейчас мучает его. Детей у них нет. Может, из-за этого и пьет. Захаров поет, мой любимый, – повернулась Мария к телевизору. – Идите, ешьте, а то остынет.
Мария сидела в кресле, смотрела телевизор, ждала, когда Федор выйдет из кухни, хотела поговорить. Гость о себе почти ничего не рассказывал, странный какой-то. Федор, словно догадавшись, все не выходил. Мария хотела встать посмотреть. А тут звонок. Помешал супруг.
– Телевизор смотришь? – спросил Юрий. – Я сегодня прочитал в газете, что многочасовой просмотр телепередач отрицательно сказывается на здоровье. Человек не в состоянии переработать предлагаемую информацию. Оттого неврозы, чрезмерная возбудимость.
– Вот это новость! – нарочно удивилась Мария, потакая супругу. – Пошли, психолог, накормлю тебя.
– Мы с Алексей Алексеевичем, механиком, зашли в буфет.
– Я же тебя предупредила, никуда не ходить. Чай будешь?
– Нет.
Мария обиделась. Она долго смотрела телевизор назло супругу, легла, Юрий что-то писал.
– Федор сколько будет у нас жить? – спросила Мария. – Боюсь я его что-то. Чужой человек он и есть чужой.
4
Было холодно. Федор мерз. Кто-то сзади долго кашлял. Кажется, все дороги вели на завод. Тот, ощетинившись трубами, похоже, совсем этому не радовался. Стучала дробилка, скрипели краны, транспортер – билось стальное сердце.
Одноэтажное бытовое помещение. Тепло. Шкафы, шкафы, шкафы.
Ругалась с утра пораньше работница бытовой.
– Борис, ты еще не женился? – подтрунивал над плешивым рыжим мужиком парень.
– Это ты под бабью дудку пляшешь, – нараспев отвечал Борис.
Кто-то смеялся.
– Борис, у меня есть тут одна на примете. Хочешь, познакомлю? – встрял в разговор еще кто-то за шкафами. – Здесь она работает. Близко.
– Дурак! – огрызался Борис. – Твоя жена с другим валяется.
Вмешался третий:
– Правильно, Борис! Так его! Ты его за углом повстречай.
– У меня есть резиновая плетка, в середине железный прут. Всыплю – вот будет помнить!
– Борис, он боксер.
– Видал я таких боксеров. Будет прятаться под юбку, – Борис злорадно и отвратительно рассмеялся.
– Борис, за тобой бабы бегают?
– Пусть они за тобой бегают. Молчи сопляк!
– Борис, у тебя не хватает?
– Иди сюда, – угрожающе протянул Борис. – Я покажу тебе, у кого не хватает. Сопляк!
– Вот дурачок, – рассказывал рабочий, уже на пенсии, седой. – Сломанные часы все покупает, якобы, ремонтирует. Как-то у одного сломались часы, обратился к Борису. Он взял часы, обещал отремонтировать. Через неделю мужик пришел, а он приносит ему в платочке запчасти.
Что было дальше, Федор не слышал, вышел.
В цехе Юрий Владимирович опять говорил, что некоторое время придется поработать слесарем, пока Забелин не рассчитался, что вопрос о комнате уже решен.
– Ля-ля-ля… – пел Трошин.
Загудели станки, второй, третий… Уборщица с метлой вышла в цех. Федор работал с Рашидом Кулиевым, собирали термобак в обжиг. Рашид был опытный сварщик и в чертежах разбирался. Работа была не сложная.
Полдесятого, крякнув, Рашид поднял руки, что означало: перекур. Федор – единственный из слесарей – не курил.
– Кто не курит, тот работает, – как бы между прочим заметил Лаптев, слесарь.
– Еще немного поработаю и рассчитаюсь, – говорил Трошин. – Уеду к родителям в Рязанскую область. Там рабочие нужны. Там пивзавод, птицефабрика. А что здесь? Цемент. Там воздух чистый, речка.
– Ты уж который год рассчитываешься, – отвернулся Рашид.
Десять-пятнадцать минут – перекур, и опять работа. И так до обеда. Кулиев, Трошин, как большинство в цехе, брали с собой, в столовую не ходили.
В столовой выстроилась очередь, кто-то сидел, держа свободные места за столами. Рабочий в синей каске щелчком стряхивал с ушей впереди стоящего товарища цемент:
– Сразу видно, с помола.
– Не говори, везде сыплет.
Очередь двигалась медленно, вбирая в себя все новых и новых знакомых, стоящих в очереди. Выстоять в очереди – полдела, надо еще добыть поднос, их катастрофически не хватало. Передавали из рук в руки.
Весь обед Федор простоял. В цехе уже никто не играл в домино, все работали. Симонов, токарь, говорил, что не всегда такая очередь, как получится, повезет. Трошин все никак не мог дождаться конца смены, а с утра ждал обед.
В четыре часа почти никто не работал; убирали, мели. Федор без пяти пять вышел из цеха.
Бытовая. Кричали в душевой мужики, делили лейки, всем не хватало. Мылся Федор вдвоем под лейкой. У бытовой ждал Чесноков.
– Ты, Федор, не переживай, – успокаивал Александр, – раз Юрий Владимирович обещал, значит, будет тебе комната. Можно, конечно, и в общежитии жить. Но свой угол лучше. Знаешь, какая у тебя кликуха? Ты только не обижайся. У нас у каждого почти прозвище. Один пришел к нам устраиваться на работу. Его спросили: пьешь? Пью, конечно, что я, белая ворона, что ли. Так и прозвали его Белая Ворона. А тебя назвали Молчун. Ты какой-то некомпанейский, сам по себе. Коллектив у нас дружный. Конечно, бывает ЧП, но кто в наше время не пьет? Блоха и та пьет. Кулиев здорово пьет да бабник. С ним лучше не связываться, в какую-нибудь историю влипнешь. Месяца через два освоишься, появятся друзья. Все нормально будет. Заходи ко мне на досуге. Вон кирпичный дом, пятьдесят пятая квартира. Посидим, поговорим. Познакомлю я тебя со своей «старухой». Зверь-баба!
Федор не обещал.
У «Мебельного» пьяная баба, как могла, отбивалась от наседавших ребят. Мальчишки кричали, корчили рожи; кто бросал снегом. И тогда женщина, это была Сомова, подняла подол, оголила зад. Ребятня притихла. Проходивший мимо мужик прогнал их.
5
Федор рано приходил на работу. Станочники уже забивали в домино козла. По одному, по двое собиралась смена.
– Привет, – небрежно взмахнул рукой Тимофеев.
– А, человек – березай, приехали – вылезай, – ответил длинноволосый токарь.
– Рашид, ты опять, наверно, к соседке ходил?
На правой щеке Кулиева красовалась царапина, слезились глаза.
– А тебе что, завидно?
– Да уж не молодой, по бабам-то ходить.
– Может, это кошка его царапнула.
– Молчал бы, Дикарь, – огрызнулся Кулиев. – Сам в субботу еле на ногах стоял.
– Вот так! Дуплись, чего ждешь!? – ругался Борька, токарь.
– Успею!
– …успеешь, когда я тебе его отрублю!
– Следи за партнером. Куда ставишь?! Спишь!
– Вылазь!
– Списано.
– Я тебе покажу «списано»!
– Несчастливое это место, – говорил токарь. – Я тоже проиграл.
Пришла худая Татьяна, встала в стороне, сложив на груди руки. Подошли еще две женщины.
– Двигайтесь! – потребовала старшая, – расселись.
– Женщинам надо место уступать, – поддержала ее подруга.
– Вам дай слабинку, так быстро на шею сядете.
– Да. – упрямо тряхнула головой Марина.
Марина была разведена, жила с сыном…
– А-а! – завизжала пышнотелая Галина.
– Так ее, Витька, жми! – учил Тимофеев, пуская слюни.
Пришла Тамара, инструментальщица. Интеллигентная, симпатичная женщина. Забелин Аркадий Петрович проводил разнарядку, давал работу. Она почти у всех была.
Федор сверлил трубы на фильтра, после обеда ожидала уже другая работа, – срочная, заменить ролик на мельнице в сортировочном цехе и приварить два листа двести на триста. Пантелеев, крановщик, там уже ждал.
– Вот черт! Нашли работу в конце смены, – сматывая кабель, ворчал Рашид.
Было холодно да с ветром. Он забирался под фуфайку, в рукава; дул то в лицо, то заходил в спину. Где-то рявкнул тепловоз.
– Холодно, – сказал Рашид, втянул голову в плечи, согнулся, беспрестанно фыркая, шумно вбирал в себя богатое содержимое носоглотки. – Не люблю я эти срочные работы.
Сортировочный цех располагался за обжигом, как склад. В цехе – никого. В бетонных ямах лежали разного калибра шары для мельниц. Чуть в стороне стоял сортировочный барабан.
Федор с Рашидом поднялись на площадку, что была у сортировочного барабана.
Откуда-то снизу появился мужичок в фуфайке с ободранными рукавами. Вероятно, это и был Пантелеев. Он рассказал, что надо делать, как работает барабан; жаловался на шум, показывая на притивошумники, висевшие у барабана на проволоке.
Меняли ролик втроем. Час с небольшим ушло на его замену, потом варили пластины, курили, прощались. Пантелеев долго махал рукой. Он опять оставался один. Рашид закурил, пряча сигарету от ветра в ладонь.
– Значит, не куришь, не пьешь… – говорил Рашид. – Не теряйся, у нас много в цехе незамужних женщин. Например, инструментальщица… ничего баба. Такие как ты, самостоятельные, нравятся женщинам. Через неделю Забелин рассчитывается, ты – на его место. А я бы не хотел быть мастером: отработал свое – и свободен. Конечно, учиться надо.
– Рашид так затянулся сигаретой, что она затрещала и вспыхнула.
– Пошли, Федор, зайдем в одно место, тут недалеко.
Это была бойлерная – царство больших и маленьких вентилей, труб. Жарко. За столом сидела дежурная. Кулиев полез обниматься.
– Уймись, уймись, дурак! – отстраняясь, смеялась женщина.
– Ладно, потом к тебе зайду.
– Бутылку не забудь! – то ли в шутку, то ли всерьез крикнула дежурная.
– Раньше она в помоле работала, – стал рассказывать Рашид. – Сейчас ее перевели на легкий труд. Силикоз легких у нее.
6
Скрипнула в комнате дверь, и вошла Тамара, инструментальщица.
– Вот, пожалуйста, инструмент. – Разложила Тамара на столе метчики, ключи. – Выбирайте.
Федор долго искал инструмент.
– А сверел у меня здесь нет, в инструменталке. – Тамара вышла.
Федор пошел в инструментальную за сверлом, попал в бойлерную, испугался, что Рашид скажет, скорее вышел.
– Федор Семенович! Федор Семенович! – прозвучал женский голос.
В дверях стояла Мария в халате.
– Разоспались, вставайте.
Мария ушла.
– Ездил бы на автобусе, не надо было рано вставать, – выговаривал в соседней комнате Юрий Владимирович. – Что за человек. Не понимаю я его. Приходит с работы, сразу в комнату, что он там делает?
– Сидит, я заходила.
– Вот именно, что сидит. На работе про него говорят, что он… какой-то странный.
– Бандит.
– Не похоже. А ты, Мария, рано не вставай.
– Неудобно.
– Это ему должно быть неудобно.
Юрий, похоже, ревновал.
Федор все никак не мог забыть сон, с ним пришел на работу. Закончилась уже разнарядка, а Тамары все не было. В инструментальной сидел токарь, выдавал инструмент.
– Как жизнь? – спрашивал Трошин.
– Ничего, – заученно отвечал Федор.
– Как к тебе Власов относится?
– Я знаю, он мужик справедливый. – И Трошин зачем-то подмигнул проходившему мимо Рябову, фрезеровщику.
Федор рубил на ножницах пластины на печь на футеровку. Пластин было много, несколько тысяч. Шли они на крепление кирпича в печи. Работа простая, каких-то навыков, знаний не требовалось. За ножами стоял упор, все пластины одного размера.
За два дня работы на ножницах Федор настолько освоился, что выполнял работу механически, все движения отточил.
– Обед уже. Пошли, – стоял за спиной Чесноков, торопил.
Ножницы долго не могли успокоиться, недовольно урчали. Мужики уже забивали «козла».
У столовой Борис опять ругался:
– Ты молодой. Они за тобой бегают. У тебя кровь с молоком.
– Я видел тебя тут с одной…
– Молчи, сопляк!
– Да, – глубокомысленно протянул Чесноков. – Если его не дразнить, послушаешь, – нормальный человек. А если его приодеть, он даст фору обидчикам. С другой стороны приятно, что такой вот есть… который хуже тебя. Ты уже не последний человек. Бытие определяет сознание. Заходи, Федор, как-нибудь, потолкуем. Придешь? Приходи.
Александр не отстал, пока Федор не пообещал зайти. В столовой опять была очередь.
– Спешить, Федор, некуда. Не война.
Федор с Александром обедали, – появилось уже заводоуправление, их настало время. Красивые кофточки, капрон контрастировали с грязной спецодеждой рабочих в зале.
После обеда Федор опять рубил футеровочные пластины, думал про сон
– О чем задумался? – спросил Трошин. – Думай не думай, сто рублей – не деньги!
Тимофеев с Новиковым собирали защитный кожух на двигатель. Тимофеев все никак не мог приставить лист к уголку, – лист соскальзывал. Новиков с откинутым щитком стоял рядом ждал, когда слесарь установит лист, чтобы его приварить. Но у Тимофеева ничего не получалось. Тогда Новиков смачно сплюнув, легко поставил лист на уголок, приварил. Довольный Тимофеев отошел в сторону:
– Готова собачья будка. Теперь собаку надо.
Кожух, действительно, походил на собачий дом.
– Надо Генку туда посадить, чтобы не лаял.
Генка, токарь, всегда с кем-нибудь ругался на разнарядке, был недоволен.
7
На столе на кухне лежала записка: «Мы ушли к Симоновым, ешь, что найдешь». От записки сильно пахло духами. На плите еще все было горячее. Федор быстро поел и пошел к Чеснокову, только бы Александр оказался дома.
Мелодично, ванькой-встанькой прозвенел звонок. Александр открыл. Из дальней комнаты вышла девочка лет семи и брат, не намного младше сестры.
– Проходи, проходи. Хорошо, что зашел. А то Катя, жена, замучила меня, – перешел Александр на шепот, – сделай ей то, сделай другое. – Тише вы! – уже кричал Александр на детей.
– Саша, кто там?
Из кухни вышла розовощекая женщина и сразу обратно ушла.
– Давай, давай, – махал Александр рукой, мол проходи.
Дети притихли. Вдруг девочка, вскрикнув, погналась за братом в комнату, писк, визг, не без этого.
– Зоя, будешь баловаться, поставлю в угол! – раздалось с кухни.
И стало тихо.
– Зоя старшая у нас, как взрослая. Как-то спрашивает, зачем люди живут. Я опешил. Сейчас, подожди… – интригующе повел себя Александр, ушел на кухню.
– Ты же хотел оставить на праздник! – сердилась Катя. – Ты и так уже выпивши.
– Ладно, ладно… Тихо.
Александр вернулся в комнату с бутылкой водки.
– Подход нужен. Катенька, капусточки нам положь. Хорошая закуска.
Федор не хотел пить. Но выпил уже три стопки.
– Капусточку, капусточку бери, – подсказывал Александр. – По делам воздается. Коллектив не обманешь. К примеру, взять Борисова. Фрезеровщика. Знаешь. Пожилой такой, с брюшком мужчина. Работает так себе – такое к нему и отношение. Гусев, тоже фрезеровщик, молодой, а уже Владимир Николаевич. Предцехкома.
В комнату вошла Катерина. Она долго стояла, вглядывалась в мужа.
– Есть же счастливые жены, у которых мужья не пьют, – наконец заговорила она. – Опять болтаешь? Вы его не слушайте. Он пьяный может часами болтать, не остановить. С дочерью некогда позаниматься, а для пьянки время есть.
– Обязательно позанимаюсь, не говори больше так! – стал Александр серьезным. – Не мешай. У нас мужской разговор.
– Знаю я твои мужские разговоры. Один мат. Детей бы постеснялся. Отец называется. Твой друг не ругается.
– Катя, я тебя как человека прошу: уйди. Не играй на моих нервах. Отлично знаешь, что они не восстанавливаются.
– Меньше пить надо, и нервы будут в порядке.
Катерина ушла.
– Вот ты, Молчун, – Александр поддел ложкой капусту и, роняя ее по столу, все же донес до рта, – К чему стремишься? Есть у тебя цель в жизни? Я тут подсчитал на досуге: по статистике каждые три секунды у нас в стране с конвейера сходит автомобиль, можно было давно всех обеспечить машинами. Зоя, – обратился Александр к дочери, тихо сидевшей на стуле.
Зоя словно не слышала.
– Сколько времени! – закричал Александр. – Что-то меня ко сну потянуло, – прибавил Александр тихо, словно и не повышал только что голоса. – Хочешь, сыграем в шашки, в шахматы?
– Нет, – отказался Федор.
Все уже было выпито. Из кухни опять вышла Катерина, словно ждала, когда супруг угомонится:
– Спит. Наговорился. Вставай, – затормошила. – Приехали. Иди спать.
– Извини меня, Федор. Я сам, Катенька. Иду.
Александр ушел в комнату. Катерина села за стол.
– Федор, вы вот меру знаете. А мой… А ведь раньше совсем не пил.
Федор слушал, соглашался, молчал.
8
Федор работал в обжиге: на второй печи лопнула шестерня, в диаметре около четырех метров, весом около пяти тонн, главного привода. Работа срочная.
Почти все начальство собралось. Главный механик завода, начальник обжига, мастера.
Чуть в стороне от печи развели костер и заложили новую шестерню, для нагрева, запрессовки в нее вала.
Рядом с костром, задрав стрелу, наготове стоял кран на гусеничном ходу. Рабочий в фуфайке с воротником все подбрасывал в костер доски, подливал масло. Механик обжига который раз уже замерял вал, лежащий рядом; щупал шестерню, проверял нагрев. И вот последовала команда: приготовиться! На шестерню накинули трос. Кто-то взялся за кувалду. Кто плевал, кто тянул руки к пышущей жаром шестерне, пытаясь определить степень ее нагрева, потому как лучше перегреть, чем недогреть. Были случаи, когда из-за недостаточного нагрева вал намертво застревал в отверстии; и вытащить его нельзя. На рабочем жаргоне это называлось «козел». Ничего хуже придумать нельзя.
Вал легко зашел в отверстие шестерни. Повезло. Просветлели лица у рабочих, облегченно вздохнул главный механик. Ветер пронизывал насквозь, не помогала фуфайка.
– Пошли погреемся, – предложил высокий рабочий в зеленой каске.
По одному, по двое рабочие несмело потянулись в обжиг.
– Ладно, перекур, и за дело, – разрешил главный механик.
Собрались в комнате приема пищи, курили, говорили о работе. Потом как-то сразу все встали, пошли на печь: работа не ждала. Наверху, у привода, в беспорядке валялись гаечные ключи, трубы. Коварно блестело масло, припорошенное цементом. Шестерня неумолимо поползла вверх. Вот она уже оказалась над печью. Кто-то в последний момент подобрал ключи, отбросил в сторону. Добровольцы взялись за веревку, пытаясь оттянуть шестерню, завести ее за фундамент редуктора. Шестерня легла на опору печи, но не так, как надо. И опять подъем. Шестерня соскочила с выступа и —на рабочего. Все… Кто-то из бригады бессознательно потянулся к шестерне, чтобы изменить ее ход, но куда там… По счастливой случайности шестерня чуть коснулась плеча рабочего. Опять повезло.
Требовалось шестерню завести, попасть в зуб с главной венценосной шестерней, опоясывающей печь. Задача не из легких. Задействовали козловой кран с не совсем исправными тормозами. Мешал кожух, – трос соскальзывал, и завести шестерню под венценосную никак не удавалось. Третья, четвертая попытка. Пошла в ход сила, ломы, трубы, доски. Рабочие ругались. То главный механик принимался командовать, то отходил в сторону, полагаясь на сноровку рабочих. Сломался домкрат. Рабочие докуривали последние сигареты, работали без обеда, до победного конца.
– Спирту бы сейчас, – кто-то предложил.
И механик распорядился, чтобы накормили рабочих, чтобы привезли продукты, дал денег.
Рабочие собрались в комнате приема пищи, появилось молоко, колбаса, котлеты, булки. Никто уже больше не ругался. Высказывалось много предложений, как завести шестерню, попасть на зуб венценосной.
Но ничего не получалось, шестерня была точно заговоренная. Федор стоял в стороне, мелко дрожа всем телом. Очередная попытка – и шестерня легко вошла в зуб венценосной шестерне. Наконец-то! Последовал длинный почти праздничный перекур.
– Где здесь мой Валера? – подошла к рабочим женщина.
– Испугалась, что мужа долго нет?
– Конечно, скоро сутки будут, как его дома нет.
– Скоро приду, – обещал супруг. – Кожух поставим.
Негнущимися от холода пальцами закручивал Федор гайки на болтах на кожухе. Дежурный электрик принес еще две переноски. Осталось работы часа на два.
В конце недели кто работал на печи, получили премию.
9
– Проходи, Федор, садись, – показал Юрий Владимирович на стул у стены. – У нас в инструменталке некому дежурить. Тамара ушла от нас.
– Можно? – вошел Кадочников, токарь.
– Я занят.
– Но…
– Я разговариваю. Освобожусь – тогда… И на чем мы с тобой, Федор, остановились? Ах да, Тамара рассчиталась. Я хотел бы попросить тебя поработать некоторое время в инструменталке. Работа не тяжелая. В зарплате ты не потеряешь. Тебе будет идти средне-сдельно. Думай, решай.
Вошел начальник гаража.
– Все, Федор, если надумаешь, Забелину скажешь.
В четыре часа давали аванс.
– Пересчитай, – говорила каждому табельщица Лужина, полная женщина в годах с добрым лицом.
Кто-то пересчитывал, кто-то, махнув рукой, доверял.
– Тимофеев опять без очереди, – схватил Трошин слесаря за куртку.
– Ишь, примазался, – возмущалась крановщица. – Лезет без очереди.
– Гони его!
– Тише, тише… У меня долги. Вот этому я должен, вот этому, – тыкал Тимофеев пальцем чуть ли не каждому в грудь в очереди.
– Не лезь к чужим бабам! – сердито заметил Трошин, только Тимофеев потянулся к крановщице.
Тимофеев все же не стал стоять, без очереди получил аванс, разделил деньги на два кармана:
– Это домой, это на пропой.
– Тише, не толкайтесь! – призывала к порядку табельщица.
Тут же за столом сидел комсорг, с профсоюзом собирали членские взносы.
– Пересчитай, – сказала табельщица.
Федор считал деньги.
– Хорошо пересчитывай, чтобы не надули. На свет посмотри. Может, фальшивка.
– Хватит вам смеяться над человеком. – подняла табельщица голову, окинула взглядом очередь. – Правильно он делает. Ничего в этом зазорного нет. Я – не счетная машина, могу и ошибиться. Вот не стану выдавать деньги, если не будете пересчитывать!
– Будем, будем… – один ответил за всех.
Федор отошел в сторону.
Токари рядом курили:
– Я могу выпить хоть сколько. Пьяный буду говорить, говорить. У меня у пьяного все можно узнать. Прошлый раз, помнишь, собирались у меня. Я что-то рассказывал, рассказывал, потом, бух, и отключился. И все!
– Мы тебя потом на диван положили. А я когда выпью, меня тянет на улицу, на разные там подвиги.
– А мне еще пьяному на деньги везет. Раз я был на дне рождения, иду домой, смотрю – три рубля валяется. И не раз уже так.
До конца смены оставалось сорок пять минут.
Было много праздношатающихся, собирались все больше компаниями. Аванс как праздник!
Федор после работы пошел в город, на площадь; до сберкассы, вниз. Попадались уже частные дома, не так многолюдно, как в центре. Залаяла собака. Хлопнула калитка, вышел парень с лопатой. В окно смотрела старая женщина. В соседнем доме рванулась на цепи собака.
Федор сошел с тропы на дорогу, прошел парикмахерскую, вышел к кафе, где с другом напился; хотел зайти, но почему-то прошел мимо, а соблазн выпить был. Федор пошел в кино. Перед сеансом в полной тишине диктор местного радио обнародовал фамилии местных дебоширов. Потом показали журнал о новостройках. Фильм был военный, о разведчиках.
Вышел Федор из клуба уже затемно, зашел в столовую. Очередь была небольшая.
– Товарищи! – взорвался женский голос. – Я здесь стояла, спросите вот этого товарища. Я стояла впереди вас, потом вышла на минуту, мне надо было.
– Вставай, – не спорил мужчина.
– Что значит «вставай»! – не унималась женщина. – Я законно стояла здесь, это мое место.
– Вставай!
– Вы не кричите на меня, пожалуйста. Я вам не жена!
После столовой Федор зачем-то пошел в «Культтовары». В магазине играла музыка, сильно пахло духами. Продавец, блондинка, задумчиво смотрела куда-то поверх голов посетителей. Глаза ее были широко раскрыты. Вот она перевела взгляд на двери, словно кого-то ждала. Рядом с грампластинками располагался трикотажный отдел – нижнее белье, носовые платки, носки…
Было уже девять часов. Совсем стало темно. Дверь открыла Мария. Не спросила, почему так поздно. Федор прошел в свою комнату, лег.
– Я говорю тебе, что он не пьяный.
– А где же он тогда был?
– Не знаю, – шептались супруги в соседней комнате.
10
– Вот, пиши, Федор, – положил Забелин на стол бланк соцобязательства. – Можешь посмотреть, как у других написано. Бери только те пункты, которые можешь выполнить. Например, работать без травм и аварий, участвовать в общественной жизни цеха, повышать свой общеобразовательный уровень, отработать на благоустройстве завода, города столько-то часов, сдать в Фонд мира столько-то, подтвердить звание «Ударника комтруда». Тебе надо бороться за звание, так как ты – человек новый. Можно, конечно, и не брать соцобязательства, только у нас таких нет.
Забелин встал из-за стола, подошел к окну. Вошел Покушев Николай Спиридонович, нормировщик, с блуждающей улыбкой на лице.
– Что, Аркадий Петрович, обозреваем вселенную?
– Да, – безрадостно ответил Забелин.
– Смотрел вчера по телевизору американских астронавтов. Их жены тоже хотели бы летать. Я спросил свою жену, полетела бы она. «Нет», – ответила она. Я ей стал говорить, что ее будут показывать по телевизору, от поклонников отбоя не будет. «Почему ты не хочешь полететь?» А она говорит: «Меня все равно не возьмут». Практичными стали женщины.
Федор написал соцобязательства, вышел из конторки, столкнулся с Чесноковым.
