Читать книгу Национальный характер тувинцев - Чимиза Ламажаа - Страница 3

Для того чтобы увидеть тувинский национальный характер «извне», обратимся в первую очередь к описаниям тувинцев, которые давали первые внешние наблюдатели с конца XIX в.

Отметим, что тувинцы до XIX в. были практически неизвестным для остального внешнего мира народом. Лишь со второй половины XIX в., когда Тува стала пограничной территорией между Россией и Китаем, она стала более доступна для путешественников, дипломатов, ученых не только России, но и других стран. Причем надо отметить, что каждый автор преследовал свои интересы и порой дневники, полевые заметки, впечатления полны субъективизма, эмоций, художественности. Как пишет А. К. Кужугет, «наблюдения <…> далеко не однозначны, одни искренне хотели понять тувинцев, <…> другие откровенно не принимали и осуждали их быт и нравы, часто были необъективны»69.

Часть наблюдений, имен исследователей, путешественников уже была приведена ранее. Для исследователей темы известны имена и доступны некоторые работы: путешественника и ученого Г. Н. Потанина (1835–1920) и сопровождавшей его в поездках супруги А. В. Потаниной (1843–1893), чиновника П. Осташкина, краеведа В. А. Ошуркова, крупного тюрколога Н. Ф. Катанова (1862–1922), краеведа М. И. Райкова, этнографов П. Островских, В. П. Ладыгина и Е. К. Яковлева, ученого и революционера Ф. Я. Кона (1864–1941), географа Г. Е. Грумм-Гржимайло (1860-1936), инженера В. Родевича, географа Б. К. Шишкина, англичанина Д. Каррутерса, чиновника С. Р. Минцлова и его супруги К. Минцловой, краеведа А. П. Ермолаева, агронома А. А. Турчанинова, этнографа А. В. Адрианова (1854–1921), немецкого путешественника О. Менхен-Хелфена и др.

Работы данных авторов публиковались в разные годы отдельными изданиями. С 2000-х гг. интерес к этому виду источников резко увеличился, и появились новые сборники. Например, в Кызыле в 2003 г. вышла книга «Традиционная культура тувинцев глазами иностранцев (конец XIX – начало ХХ века)»70. Самым же крупным издательским проектом в этом направлении стала семитомная антология «Урянхай. Тыва дептер» (2007–2009), которая вышла в свет благодаря инициативе и при поддержке С. К. Шойгу, тогда – министра по чрезвычайным ситуациям РФ, ныне – министра обороны РФ. Этот семитомник содержит собрание всех самых важных для тувиноведения исторических источников, в том числе работ вышеназванных авторов, многие из которых за многие годы стали чрезвычайно редкими изданиями.

Важные особенности подобных источников охарактеризованы А. К. Кужугет: «…значительная часть работ была издана за короткое время с 1908 по 1914 год – год вхождения Тувы под протекторат России. Царское правительство убеждало своих граждан в том, что присоединение Тувы, в то время – Сойотии, или Урянхайского края, в дальнейшем будет на пользу России, поэтому многие авторы оценивали увиденное в крае с этой точки зрения. Важным для них был также вопрос, как лучше вести себя в чужой стране поселенцам, чтобы ненароком не обидеть местных жителей, для этого надо было знать их обычаи. Именно поэтому практически все иностранцы (а приезжие из России также были в краю иностранцами. — Ч. Л.) уделяли всё же внимание культуре тувинцев»71. При этом из приведенных путешественниками сведений для нас важны не все, касающиеся традиционной культуры, а лишь относящиеся к нашей теме национального характера – а таковые замечания делали далеко не все авторы.

Имеющиеся мнения путешественников относительно «тувинских нравов», как это обычно называлось в те времена, порой сильно расходятся. В самом общем смысле основа таких разногласий хорошо выражена Д. Каррутерсом, который дал такие характеристики континенту: «Азия является континентом крайностей: “Никакой контраст не может показаться в ней странным, никакой антитезис – слишком глубоким”»72; «Азия вся сотворена в преувеличенном масштабе: в ней в пределах некоторых пространств можно встретить самое плотное, считая на одну кв. милю, в свете население, и в то же время в других ее местностях нередки безграничные пространства бедных земель, совершенно еще необитаемых»73; «В Азии, где все необычайно, где леса покрывают целые государства, где реки прокладывают себе дорогу зачастую на протяжении целых стран, человек чувствует всё свое ничтожество, подавляемый постоянным сознанием, что местная природа чересчур мощна и что он лишь ничтожная песчинка по сравнение с ней»74.

Он же дал следующую характеристику тувинцам: «Живя уединенно и завися исключительно от своего охотничьего искусства и умения воспитывать оленей, урянхайцы (автор наблюдал прежде всего быт и нравы тувинцев-тоджинцев – оленеводов. — Ч. Л.) в конце концов в своем внутреннем быту сохранили самостоятельность. Жизнь их не представляется особенно тягостной, так как располагаемые ими пастбища обширны, пища добывается с легкостью, а врагов у них нет. На примере урянхайцев мы знакомимся, – продолжает он, – с одной из скотоводческих рас, которой не приходится затрачивать больших усилий, более или менее придерживающейся определенного круга идей, а равным образом отличающейся прочно сложившимся житейским обиходом, – расой, которой никогда не приходилось ни сражаться, ни вторгаться куда-либо, не предпринимать странствований вне пределов своей территории»75.

По мнению Д. Каррутерса, «урянхайцы проявляют самостоятельность, только вращаясь в узком кругу своих личных дел, и всегда ощущают некоторую растерянность и сильный страх, когда им приходится сталкиваться с предметами, которых они сами отчетливо себе не уясняют. Выражение некоторой грусти и меланхолии всегда запечатлено на их лицах, что, впрочем, и весьма понятно у народа, постоянно ощущающего страх перед богами гор, рек и лесов, трепещущего при мысли о злых духах, которые посещают землю, народа, который всё время занимается тем, что старается умилостивить этих духов, чтобы они причиняли как можно меньше зла»76. Всё это, по мнению наблюдателя, является основательной причиной для того, что «над таким народом с легкостью может господствовать всякий, отличающийся сильной рукой или обладающий хотя бы только внешне высшим познанием, и мы действительно видим, что вожди здесь угнетают бедняков, шаманские колдуны и знахари также всегда себе на уме, а буддийские ламы полностью живут за счет своих светских братьев»77. Меланхоличность тувинцев выражается, считал наблюдатель, в распространенной их музыкальности – причем музыкальности лирического характера, когда человек любит петь в пути, на отдыхе, в работе, но прежде всего один78.

Определению тувинцев как меланхоликов противостоит мнение Г. Е. Грумм-Гржимайло, который прямо полемизирует с Каррутерсом: «При двукратных своих посещениях Засаянского края я имел мало случаев сталкиваться с народной массой вне официальной обстановки, посему и не решаюсь противопоставить этой характеристике свою, более благоприятную сойотам, но, казалось бы, что, так как между телесными движениями и игрой чувствований существует прямое соотношение, то к темпераменту урянхайца, отличающегося живостью своего характера, не может подойти вышеприведенное определение Каррутерса»79. Тем не менее, подчеркивает географ, «считать урянхайцев сангвиниками, не говорю уже холериками, было бы также ошибкой». Грумм-Гржимайло развивает свою мысль следующим образом: «Урянхайцы представляют в настоящее время одну из наиболее политически пассивных и раболепствующих народностей Азии, и, если характер народа выражается в способе реакции на различные запросы как внутреннего, так и внешнего мира, то, пожалуй, к ним было бы правильнее применить определение, которое включало бы слабую эмоциональную возбудимость, малую наклонность к действиям и пассивность в случаях, требующих последовательных поступков; такому же отсутствию активности в характере более всего отвечал бы флегматический темперамент. Но и это определение кажется мне неподходящим к урянхайцу, который обладает большой долей жизнерадостности и в своей частности жизни проявляет обычно немало энергии и инициативы»80.

Ту же жизнерадостность тувинцев отмечал и Д. А. Клеменц: «У сойотов веселый характер, они нервны, энергичны, насмешливы и отличаются плутовством. Они сильно отличаются от своих соседей, уроженцев Минусинска. Последние – это флегматичные мечтатели, без склонности к шуткам, добрые отцы семейства, придающие большое значение целомудрию женщин и никогда не позволяющие себе неприличного слова в их присутствии. Сойот, наоборот, отличается легким нравом»81. Е. К. Яковлев также считал, что «сойот гораздо подвижнее, любознательнее и развитее качинца»82.

Также, по мнению Каррутерса, «урянхаец ленив и незапаслив; он работает только тогда, когда он хочет работать и предпочитает скорее рыскать по лесам, охотясь за косулей или маралом и прозябая в сравнительной бедности, чем работать у русских колонистов и зарабатывать хорошее жалование. Он – дитя леса и не обнаруживает желания улучшить сколько-нибудь свое положение. Эта черта служила всегда препятствием к развитию урянхайца»83. «Пределом всех желаний урянхайцев служит желание, чтобы их не трогали, не нарушали их уединения», – заключал он и добавлял, что «урянхайцы сами по себе отличаются весьма скромными потребностями и нечасто беспокоят вне их района расположенный мир»84.

Грумм-Гржимайло и здесь несогласен с определением Каррутерса. Он напоминает об огромном трудолюбии женщин, на плечах которых лежат все заботы о хозяйстве. При этом и мужчин нельзя обвинять в пассивности, не понимая особенностей хозяйствования в суровых условиях тайги. Если суетливая ежедневная хозяйственная деятельность женщин наблюдается легче всего и выдвигается на первый план, то не стоит забывать о тяжелой работе звероловов, которая проходит в лишениях вдали от семьи, куда мужчины возвращаются, естественно, отдохнуть и набраться сил85.

Важно подчеркнуть, что характеристики тувинцев как жизнерадостных, энергичных, трудолюбивых людей отмечаются прежде всего в быту. В общественной жизни же путешественники наблюдали целый ряд моментов, которые называют общим упадком нравственности народа, нравственным падением. И Грумм-Гржимайло, и Клеменц, и другие наблюдатели сообщали о «сильно распространенном между Урянхайцами пороке – конокрадстве»86, воровстве. В. В. Радлов писал: «У всех своих соседей сойоны пользуются дурной славой: их считают вероломными, мстительными и ворами», правда, справедливости ради добавляя: «Я не могу вынести о них в этом отношении никакого компетентного суждения, так как мое пребывание здесь было слишком кратковременным, для того чтобы узнать что-то более достоверно»87. А. В. Адрианов об этом пишет уже с большей убежденностью: «…воровство есть порок, общий всем сойотам, начиная с самих чиновников и кончая последним бедняком. Ради воровства сойот решится и на убийство…»88 «Воровство и грабеж, – продолжает он, – совершаются днем и ночью, иногда прямо на глазах хозяев, с необыкновенной наглостью, и со стороны народа это не вызывает почти порицания и не преследуется. Можно сказать, что воровство стало делом обычным. Об этом свидетельствует, между прочим, обычай отбирания имущества за долги, известный под именем туткуша; если должник не в состоянии удовлетворить кредитора, то последний вправе вознаградить себя из имущества его родственников, без всяких о том договоров»89.

«В некоторых родах – сумо – урянхов, – писал А. М. Африканов, – страсть к краже вошла, так сказать, в плоть и кровь, и ловкая, дерзкая кража является молодечеством, а не позорным делом, как это водится и у киргизов. Некоторые урянхи, уличенные в кражах, но не сознавшиеся в них и перенесшие всю систему наказаний при следствии, почитаются героями, и их садят в юртах даже на почетное место…»90

Среди наблюдений иностранных путешественников в Туве достаточно много описаний внутренних различий тувинского этноса, в том числе по распространенности воровства как такового. Например, П. Е. Островских характеризует как «прославленных воров» только западных урянхайцев, а тоджинцев считает чрезвычайно честным и прямодушным народом91. Д. Каррутерс, также бывавший среди тоджинцев, объясняет это тем, что «они из всех урянхайцев меньше всего подверглись еще всяким внешним влияниям и более других своих сородичей сохранили своеобразие и чистоту типа, языка, религии и образа жизни»92. Эта сохранность, однако, не означала процветания, так как вся жизнь оленеводов зависит от наличия оленей, в остальном же быту, писал путешественник, удручали пустота и однообразие93. Весь быт тоджинцев, писал Грумм-Гржимайло, обрекал их на бродячую жизнь, полную всевозможных лишений и заставляющую мириться с обстановкой, лишенной хотя бы элементарного комфорта94.

Вероятной причиной «нравственного падения» в виде распространенного воровства Адрианов назвал исчезновение родового самоуправления, замену его административным управлением95, очевидно, имея в виду китайские административные реформы в крае. Грумм-Гржимайло также упоминает такие факторы вырождения у тувинцев центральной части края, как распространенное пьянство, болезни, недостаточное питание. Всё это, писал он, «быстро ведет их по пути к наследственной порче человеческого типа, выражающейся в большей восприимчивости к конституциональным болезням и в задержке психического развития, т. е. в притуплении умственных способностей и нравственных чувств, как последствие этого к повышенной смертности и постепенному угасанию племени»96. Разница между материальным положением и внешними условиями тувинских племен, по мнению Каррутерса, приводит к тому, что «чрезвычайно трудно разобраться в социальных и экономических условиях жизни урянхайского народа, взятого в целом»97.

Справедливости ради подчеркнем, что описания случаев воровства тувинцев у наблюдателей связываются прежде всего с лишениями, которые претерпевают в общении с тувинцами русские купцы, колонисты. То есть часто потерпевшими от «самоуправства» тувинцев становились чужаки, например русские. Однако в целом, если говорить об отношении тувинцев к другим народам, а это в первую очередь – русские и китайцы, с которыми приходилось тесно общаться на территории Тувы с XIX в., то можно увидеть очевидную разницу.

Я. П. Шимарев писал в своем отчете, что самовольный захват русскими земель, дерзкое обращение купцов и приказчиков, неправильные расчеты – всё это не способствовало дружелюбным отношениям. Тувинцы в ответ грабили русских купцов. «В 1878 году сойеты еще раз выказали враждебность к русским, – отчитывался он, – некоторым самоуправством: они отобрали у купцов много скота, как несправедливо приобретенного неправильными расчетами и покупкой краденого, но притом по требованию русских выдали им расписки. Значит, по-своему считали правыми. Результатом, однако, было: разбирательство в течение нескольких лет, с съездом на границе китайских чиновников из Улятсутая и русских из Иркутска, и сойетское общество заплатило 29 тыс. баранов. Не уплачены лишь неустойки.

Дело окончено с большой натяжкой»98. Не без сочувствия чиновник пишет: «Несчастные сойеты становятся между двумя огнями: с одной стороны, требованиями и настойчивостью русских, с другой – безбожным обирательством китайцев. Они все-таки предпочитают произвести уплату и отделаться от китайского чиновничества»99.

А. В. Адрианов свидетельствовал, что «сойоты стесняются русских, побаиваются их больше, чем своей власти, идут к ним за советом и часто ищут их дружбы. <…> Помимо торговли, которая познакомила сойотов с такими необходимыми в хозяйстве предметами, которых они не знали до появления русских, эти последние указали им на лежащие тут богатства и научили пользоваться ими, извлекать выгоду»100. Это же подчеркивал и Д. Каррутерс: «Туземцы-урянхайцы предпочли отказаться от покровительства китайских купцов и охотно начали торговать с русскими новопришельцами, так как по достоинству оценили легкость и умелость обращения с ними русских купцов и сразу же поняли значение проистекающих от близости к ним сибирских рынков выгод»101. Таким образом, Каррутерс после экспедиции в Туву в 1910–1911 гг. считал логичным, принимая во внимание и благожелательное отношение туземцев к русским, и общее предпочтение русского правопорядка китайскому, установление протектората России над Тувой.

Более объективно вопрос о распространении воровства среди тувинцев поставил этнограф Е. К. Яковлев. Собрав целый перечень нелестных определений урянхайцев, которые авторы квалифицировали как их нравственное свойство, он резонно написал: «Но наука не знает такой классификации, как народы “воровской, наглый, нахальный”, народ воров и т. д. – и должна подыскать поражающему наше воображение и труднообъяснимому явлению свои достаточные основания. Вопрос о нравственности племени, стоящего на низшей ступени культуры102, никоим образом не должен решаться с точки зрения нравственных идеалов европейских культурных народов, по крайней мере, такое решение не может повести ни к каким результатам, кроме создания ряда трудно впоследствии уничтожимых предрассудков»103. Совершенно справедливо он отметил, что замечания о воровстве тувинцев путешественниками делались на основании слухов.

Такая же поверхностность суждений была присуща наблюдателям, которые заявили о полном вырождении народа. Самодостаточность, скромность, непритязательность местного населения, его нежелание активно использовать природные ресурсы, превалирование смертности над рождаемостью, нищета основной массы населения, отсутствие явной враждебности к пришельцам – всё это приводило наблюдателей к мнению, что перед ними уже исчезающий этнос. Г. Е. Грумм-Гржимайло, делая исторический обзор населения края и увязывая этнические, демографические процессы с общим географическим положением, полагал, что народности, проживающие здесь, уже практически исчезли и наблюдаемое население – лишь остатки прежнего культурного ядра104. Д. Каррутерс сокрушался, что «сам факт богатой, довольно обширной страны и в то же время так редко населенной, заслуживает надлежащего исследования, и, вероятно, является показателем постепенного угасания и вырождения населяющих ее жителей»105. Тува была им названа страной великих возможностей, не представляющей в сущности серьезных недостатков, а урянхайцы – маленьким народом, которые уже не обладают чудодейственной силой возрождения106. Ему вторит и Г. Е. Грумм-Гржимайло: «…вся жизнь его (урянхайского народа. — Ч. Л.) – в его прошлом, что когда-то урянхайцы достигли зенита своих жизненных сил и с тех пор, примерно с сере- дины семнадцатого столетия, движутся уже неуклонно к закату»107. Тем не менее географ подчеркнул, что можно замедлить этот процесс угасания, приняв решительные меры в области административных реформ. Как покажет дальнейшая история, меры действительно были приняты, процессы модернизации и мобилизации, которые Тува восприняла в первую очередь от России, помогли выйти из положения вырождающегося края.

Подытожим описания тувинского национального характера глазами путешественников – подданных российской империи, а также граждан стран Запада, которые они оставили нам после посещения Тувы – Урянхайского края в конце XIX – начале XX в. В первую очередь отметим субъективизм, которым изобилуют путевые заметки и обобщения. Этот субъективизм позволял авторам говорить о нравственном упадке народа, считать воровство целым качеством его и ставить в целом культуру людей, проживавших в экономически неблагополучном регионе, культурой низшего порядка. Очевидно, что впечатления были полны в лучшем случае чувством удрученности от увиденного, желанием помочь вырождающемуся народу тем, чтобы научить его «правильно» жить в соответствии с собственным пониманием, сколько, чего и как можно выжать из плодородных мест. Однако мы должны понимать, что многие из записей авторы делали после кратких посещений мест и мимолетных наблюдений быта и нравов людей, которые к тому же подпитывались определенными ожиданиями и предрассудками, полученными еще до поездки.

Совсем иной взгляд на тувинцев дает человек, который не просто судит поверхностно, а пытается проникнуться идеей уникальности и богатства культуры, восстановления социальной справедливости для ее носителей, созидателей как хозяев своего края, своей судьбы. Таковым для Тувы оказался И. Г. Сафьянов, русский революционер из купеческой семьи Сафьяновых, имевших в Туве свою факторию, которого ныне считают одним из основателей тувинской государственности. Собственно путешественником, которым посвящен данный раздел книги, его сложно считать. Сафьянов – настоящий житель Тувы, часть ее истории, культуры. Он не опирался на предрассудки, на стереотипы, а полагался на свой собственный опыт, свои суждения. И, конечно, активная, деятельная позиция Сафьянова могла быть сформирована лишь в определенных исторических условиях – при бурных революционных переменах в самой России, которые не могли не повлиять на его взгляды.

Однако несколько слов о нем мы здесь скажем в противовес тем достаточно поверхностным впечатлениям и суждениям, которые складывались у путешественников о тувинцах. Совсем недавно в свет вышло несколько интереснейших изданий о Сафьянове и его воззрениях, подготовленных тувинскими учеными108. Будучи с юности приверженцем идей справедливости, несмотря на купеческое происхождение, во время гимназических каникул в 1889 г. в Урянхайском крае, проводя их в одной из факторий отца, Иннокентий сразу очаровался краем, культурой, людьми, стал учить тувинский язык и загорелся идеями не просто освобождения урянхайского народа от гнета китайцев, но введения народного управления в крае109. В некоторой степени Сафьянова даже рассматривают как русофоба за предвзятое отношение к русским110. А. К. Кужугет это объясняет его желанием изобличать недобросовестных русских колонистов, при которых он не стеснялся в выражениях111. Как пишет историк Н. М. Моллеров, Сафьянов дружил с тувинцами, пропагандировал тувинскую культуру и право народа на свободную жизнь, собирал образцы тувинского фольклора, писал статьи в газеты112. Революционные события в России помогли ему и его единомышленникам принять участие в политических событиях Тувы, которые привели к провозглашению в крае государственности – Тувинской Народной Республики.

Сафьянов последовательно отстаивал идею самоопределения тувинцев, что нашло отражение и в его идеалистической трактовке их истории: «Много лет тому назад сайоты113 делились только на роды, которые, соединившись вместе, образовывали отдельные общины; такими общинами управляли старшины, они же обыкновенно и были жрецами их свободной религии (хамами, или шаманами). Другой власти над собой сайоты не знали. <…> О податях и налогах сайоты ничего не знали, жили дружно и свободно. Молодежь избыток своих сил тратила на удалые набеги в соседнюю Монголию, старики пили кумыс и сосредоточенно слушали вдохновенные пения своих шаманов, а женщины рожали здоровых детей и вели несложное хозяйство. Это был лучший период жизни сойотского народа. Но всему бывает конец, пришел он и сайотскому благополучию»114.

Конец наступил в связи с маньчжурским завоеванием края: «Так пало народное самоуправление, но этим еще не был нанесен смертельный удар сайотской самобытности, и до последних лет она ярко светилась во многих проявлениях их общественной жизни. Не заглушили ее и русские колонизаторы, несмотря на их горячее желание скорее покончить с поганой ордой, но за недалекое будущее делается страшно, ибо разлагающее влияние двух заботливых соседей сильнее сжимает кольцом ослабевший в непосильной борьбе сайотский народ»115.

Обозначив особенности истории края, перечисляя все умения, навыки тувинцев, Сафьянов подводит итог: «…у сайот есть, несомненно, своя история, своя, хоть и своеобразная, культура, что жили они прежде свободно и богато; есть среди них люди очень интересные, уровень их духовного развития не так уже низок и, как видите, их сказки не лишены даже поэзии, а язык довольно разнообразен, я скажу, даже красив своими образными выражениями. И что если бы этот симпатичный народ не был раньше порабощен китайцами, а мы, русские, вместо самой бессовестной эксплуатации его, помогли бы ему, как добрые соседи, он бы теперь, вероятно, ушел далеко по пути прогресса»116.

Как настоящий гуманист, Сафьянов заключает: «Не берусь судить, насколько этот край нам нужен и имеет ли то или иное его будущее какое-нибудь значение для нашего государства, но скажу только, что в переживаемое нами время, когда в борьбе за право и справедливость гибнут миллионы людей и тратятся миллиарды денег, не мешало бы обратить внимание и на маленький Урянхайский край и отнестись к нему более гуманно и справедливо»117.

Неудивительно, что даже после одних этих слов почитается в Туве этот деятель, крайне важным считается его вклад в историю республики.

В дальнейшем мы попытаемся обобщить те впечатления и представления о тувинцах, которые стали складываться в рамках постреволюционного этнографического изучения народа у представителей российской, советской науки из столичных научных центров, а также местных кадров ученой интеллигенции.