Читать книгу Национальный характер тувинцев - Чимиза Ламажаа - Страница 4

В начале ХХ в. геополитическая ситуация в регионе изменилась: в результате Синхайской революции 1911 г. пала Маньчжурская империя Китая и независимость получили не только Монголия – крупнейший вассал империи, но и Урянхайский край – Тува. Также изменилась ситуация в самой России в 1917 г., где, как мы знаем, произошла Великая Октябрьская революция.

Между этими двумя судьбоносными революциями тувинцы после длительной череды бурных событий, метаний местных князей в итоге в 1913 г. выбрали вариант покровительства «Белого царя» – российского императора Николая II. И это было неудивительно, учитывая и разросшиеся экономические и политические связи тувинцев с русскими, очевидно большее неприятие китайцев и монголов, руками которых первые жестко управляли территорией и обирали жителей. В 1914 г. был объявлен протекторат России над Урянхайским краем, и с этого момента вся дальнейшая история Тувы шла в сторону дальнейшей интеграции с российским государством118, вплоть до добровольного вхождения уже в состав Союза Советских Социалистических республик в 1944 г.

Сейчас с учетом падения СССР и ухода в прошлое советских коммунистических идеалов интеграция Тувы с Россией оценивается по-разному. После нескольких десятилетий однозначно положительной оценки, в 1990-х гг. появились резко негативные мнения. Их сторонники обычно апеллируют к тому, что Тува была больше монгольской территорией и у тувинцев больше общего с монголами, чем с русскими, что в имперские времена Тува оставалась политически независимой, а от царских губернских чиновников Енисейской губернии осуществлялось лишь «военное и административное управление», что «тувинцы не желали не только советской власти, но и независимости; они хотели, как и во все предшествовавшие века, быть в составе Монголии», что «Тока тайно от собственного народа лишил Туву независимости, причем присоединил ее совсем не к тому государству, к которому сами тувинцы желали присоединиться», – таковы суждения некоего Е. Трифонова, опубликованные на портале интернет-журнала «Историк»119. Подобные же слова звучат от всех, кто негативно оценивает и «оккупацию» советским государством других территорий, в том числе Прибалтики. К сожалению, они явно высказываются безо всякого серьезного исследования, изучения общественного мнения в самой Туве, практически основываясь только на исторических фактах, свидетельствующих о перегибах, репрессиях, сопротивлении, жестком авторитарном правлении и пр. Вне всякого сомнения, отрицать их нельзя. Но и не стоит столь огульно, без учета мнения жителей республики считать, что тувинцы тогда считали лучшим для себя.

Мнения серьезных исследователей более взвешенные и не стремятся к крайностям. Да, советский период было сложным и противоречивым как для Тувы, так и для всей России, для всех постсоветских ныне независимых государств – республик Союза. Но если всё же попытаться оценивать ситуацию с общих позиций, то нельзя не признать, что Тува получила импульс для развития, сохранила целостность этноса (по демографическим показателям количество тувинцев – представителей титульного этноса республики выросло), многое из национальной культуры тоже сохранилось, в том числе основа менталитета, хозяйственной культуры. Потери тоже были и достаточно большие, о них тоже необходимо говорить. Но что необходимо признать сейчас, с «высоты» XXI в. – это что тувинцы и Тува сохранили себя и продолжают, пусть со всеми проблемами нового века, развиваться. И это уже в противовес тому, что видели наблюдатели рубежа XIX–XX вв., когда говорили об угасающем, практически вымирающем народе.

Попытаемся суммировать те взгляды, которые распространились в период развития научных знаний о Туве, когда в ХХ в. тувинцев и тувинскую культуру стали изучать не просто как изживающих себя «инородцев», но как народ, который начал строить свою жизнь.

Здесь мы также выделим некие условные этапы, когда были распространены определенные представления о тувинцах и соответственно тувинском национальном характере. Во-первых, достаточно много литературы о том, как представляли тувинцев «внешние» исследователи – ученые советские, которые специально приезжали в Туву с целью изучения прежде всего традиционной культуры, а также анализа хода прогрессивных социалистических изменений в образе жизни населения. Этот пласт представлений имеет свои особенности, прежде всего в плане идеологизации, который следует учитывать. Во-вторых, с середины ХХ в. у тувинцев появились и начали активно работать свои национальные кадры – ученые, которые также следовали в русле идей своих наставников из столичных научных центров, где они получали образование и теоретическую подготовку. В-третьих, мы можем говорить об усилившейся школе местных тувиноведов, образовавших в итоге в конце советского периода уже центр тувиноведения, поскольку представителей столичной науки, постоянно занимавшихся исследованиями Тувы, становится всё меньше и меньше. Постсоветское же тувиноведение в основном сконцентрировалось в самой республике.

Тувинцы в трудах советских ученых

Итак, какими видели тувинцев приезжающие советские ученые – этнографы, экономисты, историки, археологи? Откроем и перелистаем не только академические труды Л. П. Потапова, С. И. Вайнштейна, Е. Д. Прокофьевой, Н. А. Сердобова и др., но и посмотрим на имеющиеся записи с путевыми впечатлениями других авторов.

Одной из настольных книг для этнографов, историков тувинской культуры является книга советского ученого Л. П. Потапова «Очерки народного быта тувинцев» (М., 1969). Исследователь, родом из Алтая, получил подготовку в одном из главных в те времена центров обучения отечественных востоковедов и сибиреведов – Ленинградском университете. Он считается специалистом по шорцам, алтайцам, хакасам, тувинцам, работал также с экспедициями в Узбекистане. Непосредственно тувинцами занимался в 1940–1960-х гг., руководил комплексной Саяно-Алтайской экспедицией, работа которой охватила Горный Алтай, Шорию, Хакасию и Туву, в 1957 г. преобразованную в Тувинскую археолого- этнографическую экспедицию, перед которой была поставлена задача изучения этногенеза и истории тувинцев. Экспедиция вела работу с 1957 по 1966 г. Сам Л. П. Потапов вспоминал, что его поездки в Туву заняли у него 11 лет жизни120.

Большой размах в Тувинской археолого-этнографической экспедиции приобрели археологические исследования, осуществленные начальниками археологических отрядов А. Д. Грачом, С. И. Вайнштейном и В. П. Дьяконовой. В результате работ экспедиции были опубликованы три тома «Трудов Тувинской комплексной археолого-этнографической экспедиции», изданные под руководством и под редакцией Л. П. Потапова, ряд монографий Л. П. Потапова, А. Д. Грача, С. И. Вайнштейна, В. П. Дьяконовой. Сотрудники экспедиции приняли непосредственное участие в создании коллективной монографии «История Тувы» (1964).

Богатое академическое наследие Л. П. Потапова практически не содержит дневников, путевых заметок, и нам сложно судить о тех личных впечатлениях, которые у него складывались от изучаемых им народов, в том числе тувинцев. В первую очередь, конечно, очевидно, что это сложилось из-за особенностей стиля его работы, из-за больших нагрузок исследователя, который совмещал свою творческую деятельность с организационной (он долгие годы руководил наукой в Ленинградской части Института этнографии РАН, был директором Музея антропологии и этнографии). По воспоминаниям его ученицы В. П. Дьяконовой, он бдительно охранял чистоту марксистского учения, оставался всегда социально активным советским человеком121. Не стоит также забывать и об обязательном для всех ученых того времени социалистическом пафосе, без которого труд просто-напросто мог и не увидеть свет.

Поэтому общие представления этнографа о тувинцах, полагаю, могут быть выяснены из нескольких цитат из его основного академического труда: «Молодое тувинское государство столкнулось с огромными трудностями, связанными с глубокой экономической, политической, а также культурной отсталостью. У тувинцев в то время не было культурных центров, отсутствовала письменность, грамотность, бытовые условия трудящихся были весьма тяжелыми…»122 «Экономика Тувы развивалась в то время еще на основе старого, экстенсивного и технически отсталого сельского хозяйства при господстве кочевого быта. Развитие народного хозяйства тормозилось отсутствием своей сколь-либо развитой промышленности, современного транспорта и развитых путей сообщения. Преодоление такого рода трудностей собственными силами требовало большого вложения времени и вложения колоссальных средств. Нельзя забывать и того, что в тот период Тува остро испытывала недостаток квалифицированных и просто грамотных кадров как в области хозяйства, так и в области культуры, ибо письменность и образование в ТНР находились лишь в начальной стадии развития»123.

Здесь мы также находим обоснование Потаповым необходимости изучения этнографии тувинцев: «Тяжелое прошлое тувинского народа нельзя предавать забвению, оно должно быть хорошо изучено, обобщено и обнародовано. Это нужно не только для исторической науки, но и для нашей современности, для коммунистического воспитания новых поколений. Не зная прошлого, нельзя оценить и полюбить настоящее – современную социалистическую действительность»124.

Отдельные представления о специфике тувинского мировоззрения и менталитета присутствуют в этнографических описаниях автором религиозных верований: «В народном мировоззрении тувинцев очень большое место занимали различные религиозные представления, суеверия, запреты, приметы и т. д. Такое положение следует признать вполне естественным, принимая во внимание многовековой гнет и эксплуатацию трудящихся тувинцев в прошлом. Отсутствие письменности и грамотности, школ и образования, науки и просвещения весьма облегчало распространение и укоренение первобытных религиозных верований, хотя это и не значило, что народное мировоззрение тувинцев было целиком религиозным»125.

Несколько слов о сущности шаманизма у тувинцев: «Его мировоззренческой основой является идея о расчленении всего мира на три сферы – земную, подземную и небесную, о населенности и насыщенности всех трех сфер (особенно земной) духами, ведущими образ жизни, не чуждый человеку, но с некоторыми отличиями. Шаманизм предполагает существование у человека нескольких душ, несущих различные функции, и наличие загробной жизни, представляемой по образу земной. Главная концепция шаманизма заключается в том, что жизнь, здоровье, всякое благополучие и вообще судьба человека (во всех проявлениях) зависят от воли тех или иных духов, от взаимоотношений их с человеком. На этой широкой анимистической основе, породившей различные древние культы, отражающие разнообразные формы взаимоотношения человека с окружающим его миром духов, зародилась и сформировалась идея профессионального общения с духами через определенных лиц, избранников самих духов»126.

В своей работе Л. П. Потапов также отмечает другие важные элементы религиозных верований тувинцев: древние дошаманские культы гор, ритуалы, строгие предписания относительно поведения женщин, посвящения животных, отличия шаманистских и ламаистских ритуалов при погребениях и др.

Коллегой Л. П. Потапова и его научным конкурентом по исследованиям этногенеза тувинцев (вследствие чего работа автора долгое время – при жизни Л. П. Потапова – не могла быть издана) была Е. Д. Прокофьева, специалист по селькупам, научный сотрудник Кунсткамеры. В середине 1950-х гг. она возглавляла Тувинский отряд Саяно-Алтайской экспедиции и, проведя в Туве три полевых сезона (1952, 1953, 1955 гг.), привезла в Ленинград ценнейший материал, который и лег в основу ее монографии, увидевшей свет только в 2011 г.127 Как отмечает В. А. Кисель, составитель современного издания, монография Прокофьевой представляла собой первое научное произведение советского периода, в котором подробно рассматривалась традиционная культура тувинцев (сходные по широте охвата фундаментальные работы С. И. Вайнштейна и Л. П. Потапова были написаны позднее128).

Книга Е. Д. Прокофьевой также отмечена печатью убежденности в прогрессивности преобразований в Туве: «…тувинский народ встал прочно на путь социалистического развития, социалистический строй одержал победу в Туве»129. При этом в ее сочинении есть ряд интереснейших наблюдений, связанных со специфичностью мировоззрения тувинцев, их самосознания. Любопытны общие выводы, которые сделала исследователь относительно социокультурных процессов, обусловленных географическим фактором, приводивших к определенным культурным результатам. Так, например, она пишет: «…центральная Тувинская котловина, степи Турана, Уюка, Каа-хема, Улуг-хема, Кемчика, Теси и даже незначительные по площади степи Тоджи являлись теми территориями, где отдельные группы тувинского народа наиболее интенсивно общались между собой. Здесь, как мы уже сообщали, создавались и крепли центры административного управления, религиозные, торговые. На этих территориях вследствие интенсивного общения разных групп населения между собой и с многочисленными пришельцами усиленно проходил процесс взаимного обмена культурными ценностями, складывался общий язык, развивались промыслы и ремесла, торговый обмен. Всё это приводило к развитию общей культуры населения. Несмотря на то что население указанных выше степей Тувы находилось в одинаковом экономическом и политическом положении, как и остальные группы населения, феодально-байское и чиновничье угнетение было здесь, возможно, и глубже [сильнее], всё же культура населения этих степей была значительно выше культуры групп, живших на окраинах, на замкнутых территориях. В центральных степях значительно продвинулось разложение первобытнообщинных институтов и традиций. Здесь действительно быстрее исчезали родовые связи, оставив ряд пережиточных, не игравших существенной роли в жизни населения явлений. Здесь сумон действительно представлял собой административную единицу, хотя часто носил название какого- либо “сööка” или более крупного этнического образования. На территории центральных сумонов проживали представители разных групп тувинцев. Язык населения именно этих территорий лег в основу современного литературного языка. То же происходило в меньших масштабах в окраинных территориях Тувы»130.

Если центральная Тува, как отмечала Прокофьева, была более однородной, то, например, в Тодже она наблюдала смешение, причем осознаваемое самими жителями: «В Тодже население степи было смешанным в значительно большей степени (в него входили представители многих групп), чем оленеводческое, и вместе с тем значительно более общетувинским, так как имело многие общности в культуре, экономике с основным населением Тувы, то есть меньше отличалось oт основного населения Тувы. Это нашло отражение в высказывании [словах] старика в Тодже, принадлежащего к группе Кол: “Оленеводы, они очень смешанные; с кем они не мешались. А Колы – настоящие тувинцы”. Для него разница культуры между оленеводами и степняками тувинцами и сходство оленеводов-тувинцев и карагасов, а может быть, и остатков самодийских пленен, которых он, возможно, знал, и дархатов, в прошлом тувинцев, являлась основой для сравнения. Старики Кыргыс и Иргит в Эрзине говорили обратное: “Настоящие тувинцы (Тыва-кижи) – это Тоджа, оленеводы”. Для них сравнение шло по линии отличия оленеводческой культуры от скотоводческой. Для них оленеводческая культура является подлинно тувинской, древнетувинской»131.

Приведя доводы своих информантов, автор заключает: «Нам представляется, что оба высказывания правильны, так как несомненно, что в сложении тувинского народа приняли участие группы как охотников-оленеводов, так и скотоводов, и этноним Тыва-кижи не всегда распространялся на весь народ современной Тувы, а относился в прошлом, по-видимому, к группам восточных тувинцев. Вопрос о времени появления названия “Тыва-кижи” в применении ко всему народу этой территории сложный»132.

Помимо всего прочего, Е. Д. Прокофьева отмечает факт недавней разрозненности племен, несмотря на общность этноса, о котором писали более ранние наблюдатели. Жители Тувы до революционных перемен в крае были мало осведомлены не только об особенностях жизни других родоплеменных групп тувинцев, но и даже их названия им были малознакомы или практически неизвестны: «Количество отдельных названий тувинских родоплеменных групп, проживавших в Туве, очень велико. Еще в наше время133 их насчитывается свыше 50. Среди них древние названия – Соян, Иргит, Салчак, Кыргыс, К˙ж˙гет, Т˙л˙ш, Монгуш и т. д. Все эти группы были включены как отдельные сумоны в определенные хошуны, жили обособленной жизнью и часто имели весьма слабую связь между собой. Так, Иргиты эрзинские смутно знали, что Ир- гиты живут и в Бай-тайге, вовсе не знали о тункинских Иргитах. Сояны эрзинские далеко не все знали о тоджинских Соянах и вовсе не знали о Соянах-кокчулутунах. Чооду эрзинские слабо знали Чооду в Тодже и вовсе не знали кутских Чооду. В целом восточные группы тувинцев почти не знали ни центральных, ни западных [родственных племен], для последних такие группы, как Чооду и Маады [прим. 2], были чем-то чужим и далеким, а чаще они и вовсе не слышали эти имена. Лишь с установлением революционной власти, определенных границ республики, а особенно с развитием коллективизации, устройством административно-культурных хозяйственных центров, развитием промышленности, средств связи, образования, [созданием] письменности разрушилась вековая разобщенность отдельных групп, быстрыми темпами развивалось сознание общности»134.

Исследовательница также подмечает такую особенность, как сложные исторические условия, в которых было мало возможностей для сохранения сведений о сложных временах: «Особенность феодализма при колониальном режиме состояла в том, что сами феодалы были подчинены колонизаторам и сменялись, несмотря на то что их власть была наследственной. Поэтому не слагались, не сохранились родословные феодалов. Жестокость феодальных войн приносила неисчислимый вред населению, и если народ испытывал в течение ряда веков экономический упадок, то ясно, что культура народа была угнетена, в том числе и народное творчество. Народ зачастую, по-видимому, не мог разобраться в чрезвычайно сложных политических событиях, участником которых он был»135.

Отмечается в работе Прокофьевой и тот факт, который обусловит в дальнейшем относительную сохранность представлений тувинцев о территориальном делении: «В дальнейшем при появлении коллективных форм хозяйства более и более стягиваются представители разных групп в растущие оседлые поселки. Население, разбросанное ранее по лесогорным и степным просторам, сосредоточивается в этих поселках. Однако до сего времени остаются возможности определить коренное население отдельных частей территории области. Дело в том, что современное административное деление районов на сельсоветы в большинстве случаев повторяет прежнее разделение хошунов на сумоны. Недаром часто сельсовет называют сумонным советом, сумоном. Население сумона в далеком прошлом почти повсеместно в Туве было определенным. Поэтому сумоны назывались по имени группы тувинцев, составляющей основное большинство на данной территории»136.

Автор подчеркивает наличие именно территориального деления, распад родоплеменных структур и соответствующего сознания «не значит, что в сумонах было исключительно население одного рода или нескольких близких родов, не значит, что монгольское слово “сумон” равнозначно тувинскому “сеоку”. В сумонах жили люди разных групп тувинцев. В одних сумонах население было более, в других – менее смешанное. Мы говорим лишь о том, что всегда при самом поверхностном наблюдении до последнего времени можно было определить основное население этой территории, обычно давшее название сумону. Монгольские колонизаторы не могли разрушать целостность групп населения, привязанных издавна к родным местам, создавшим определенные связи, хозяйственные и идеологические, не только между членами своей группы, но и с соседними группами»137.

Прокофьева констатирует, что «ныне все без исключения группы тувинцев, проживающих на территории ТАО138, именуют себя Тува – Тыва, Тыва-кижи, считают себя единым народом – Тыва-улус, землю свою именуют Тува ~ Тыва джер или чаще просто Тыва. Бытование в настоящее время общенародного имени для территории этого народа есть результат длительного процесса национальной консолидации многочисленных племен, населявших эту территорию, процесса, завершающегося в наши дни»139.

Еще один известный тувиновед, начинавший работу в составе экспедиций Л. П. Потапова, будучи тем не менее представителем «московской школы», много лет проработавший в Москве и представлявший головной этнографический институт страны – Институт этнографии СССР, ныне Институт этнологии и антропологии РАН, – С. И. Вайнштейн считается прежде всего исследователем этнографии тувинцев. Он известен большим количеством работ по Туве, не только академических, но и имеющих научно-популярный характер, с путевыми заметками, рассказами о людях, с впечатлениями, поскольку он не только руководил коллективными экспедициями по Туве, но и совершал самостоятельные поездки, жил и работал в республике. Даже вернувшись на постоянную работу в Москву, он регулярно возвращался в республику и совершал поездки по разным районам вплоть до 1980-х гг. Проживая в последние годы жизни в столице, не терял связи с тувинскими коллегами.

Полевые записи этнографа вышли в книге «Загадочная Тува» (М., 2009). Автор провел многие годы в экспедиционных поездках по Туве, общался с большим числом представителей местного населения. Ученый проявлял огромный интерес к исследуемым народам, уважение к людям, которое выражалось и в том, как он тщательно готовился к особенно важным встречам, и в том, что он считал своим долгом упомянуть о своих проводниках, помощниках. Севьян Израилевич даже на некоторое время выучил тувинский язык (который впоследствии, правда, подзабыл). Поэтому особенно интересны его заметки об особенностях тувинского менталитета, тувинских обычаев, причем традиционных, сложившихся веками.

Этнограф подчеркивал, например, у тувинцев большую любовь и приверженность лошадям. Он писал, что тувинцы – прекрасные наездники, способные многие часы находиться в седле, не чувствуя усталости140. Юрту он называл не просто жилищем кочевников, но микромиром, своеобразной моделью мира, где всё было ориентировано, регламентировано. Исследователь подробно описал представления о времени тувинцев, которые не знали механических часов, а использовали для исчисления юрту. Жилище играло роль удивительных солнечных часов. «Принцип действия таких часов, – писал он, – прост. Тувинцы почти всегда ставят юрту входом на восток, а вся утварь расположена в строго определенных местах. Поэтому солнечные лучи, проникающие в жилище через дымовое отверстие и располагающиеся в тех или иных частях юрты и на тех или иных предметах, позволяют судить о времени. Обычно информаторы называли 9 или 10 таких временных периодов, охватывающих весенне-летнее время суток от 5–6 часов утра до 8–9 часов вечера, причем каждый из них имеет свои названия, например: “солнце на дымовом круге”, “солнце на изголовье постели” и т. п.»141.

Автор также описывает достаточно подробно законы степного этикета, которые наблюдал, правда, только в первые свои экспедиционные поездки142. Например, что должен делать гость, а что – хозяин, когда первый приезжает на коне к юрте? Гость не пересекает на коне определенную черту минимального расстояния до юрты, хозяин старается выйти, услышав лай своей собаки, что означало появление нового человека. Как должен вести себя гость, что должен предложить ему хозяин? Все эти правила аккуратно прописаны исследователем в той последовательности, которую он наблюдал и о которой ему поведали тувинцы.

Гостеприимство тувинцев в целом было нормой, с которой встречались все путешественники, в том числе и сам автор. Он писал: «Каждый вошедший в юрту, будь то почетный гость или случайный путник, мог не сомневаться, что он получит какую-то пищу, по крайней мере чай. Даже в самой бедной семье считалось необходимым как-то накормить человека, вошедшего в юрту. А если приезжал почетный гость, то стремились обязательно угостить его и мясом, если была к тому малейшая возможность»143.

В то же время Севьян Израилевич публиковал свои книги до последних лет жизни, сопровождая свои старые полевые записи комментариями уже «с высоты прожитых лет». Он отмечал, что со временем эти правила перестали быть жесткими, тувинцы их уже не выполняли досконально.

Слушая и записывая образцы народного фольклора из уст рассказчиков, каковыми были чаще всего люди старшего поколения, он не может не удержаться от комплиментов, называя их «тувинскими гомерами», «тувинскими рапсодами»: «Характерно, что эти старики – не только знатоки многих сказаний, сказок и песен своего народа, но и общительные, остроумные люди с прекрасной памятью. Они и поныне, как правило, хорошо знают ушедший кочевой быт своего народа и поэтому неоценимы для этнографа как прекрасные информаторы – знатоки традиционной культуры»144.

Особо подчеркивал автор музыкальность тувинцев: «Все тувинцы очень любят песни. Песня одноголосна, мелодии лирических песен – протяжные. Песни нередко сопровождались игрой на музыкальных инструментах. Существовали мелодии, рассчитанные на самостоятельное исполнение на музыкальных инструментах, например ходушпай, узун хоюг и др.; многие из них были широко распространены по всей Туве. Хорового пения и ансамблевой инструментальной игры не было. Одновременная игра на нескольких музыкальных инструментах была исполнением мелодии в унисон»145.

Этнограф в одной из поездок от своего проводника впервые в своей жизни услышал исполнение тувинского горлового пения, ставшего ныне очень известным. Воспоминание о том удивительном моменте, когда он услышал от человека «дуэт необычных музыкальных инструментов, но исполненный <…> без инструментов», как пишет Севьян Израилевич, осталось с ним на всю жизнь146