Читать книгу Семилетняя ночь - Чон Ючжон - Страница 4

Чёрный фургон остановился перед моей аптекой. Мужчина в солнцезащитных очках марки «Рэй Бэн» вышел из машины со стороны водителя и направился в аптеку. Его попутчики остались в автомобиле. Было около трёх часов дня, поздний обед. И я как раз собирался поесть рамён[1]. Я только закончил уборку и сильно проголодался. Но пришлось встать и принять посетителя.

«Эй, мальчишка, я хочу кое-что спросить», – сказал Рэй Бэн, сняв очки. Его взгляд был направлен на мои коротко стриженные, как у школьника, волосы. Я положил палочки рядом со стаканчиком рамёна. Ну, давай поскорее, спрашивай.

«Какая дорога ведёт к Деревне с маяком? На дорожных указателях я не нашёл это название».

Рэй Бэн очками в руке указал на перекрёсток перед аптекой. Я посмотрел на его фургон. Он был большим и мощным. Вроде бы «шевроле».

«Так ты не знаешь, где Деревня с маяком?»

Я не был школьником, я был простым продавцом в аптеке. Хозяин аптеки был со мной на «ты» и обращался ко мне «эй, Чхве». Пусть я и не богач, но и на какой-то там «шевроле» засматриваться бы не стал. На фамильярное обращение незнакомца я тоже не обиделся. Хозяина аптеки не было, и я просто из любопытства также задал вопрос:

«А что, навигатора нет?»

«Непонятно, что ли? Спрашиваю, так как навигатор её не находит…» – По выражению его лица было видно, что он еле сдержался, чтобы не назвать меня «тупицей», заканчивая предложение.

Я тоже не стал называть его «тупицей» и сказал: «Раз навигатор не справился, что же вы в аптеке спрашиваете?»

«Шевроле» поехал прямо и исчез из виду. Я начал есть рамён. Пообедав, я вспомнил, что в навигаторе Деревня с маяком обозначена как Синсонни. Чтобы проехать туда, надо свернуть налево. Кстати, я тоже житель этой деревни.

Название нашей деревни и на карте-то не найти. Наверное, картографы посчитали нашу богом забытую деревушку недостойной быть нанесённой на карту. Мой сосед говорил, что это «клочок земли на полуострове Хвавон». Хозяин аптеки называл её «глухой деревней, где даже автобус не останавливается». А председатель молодёжной организации моей деревни обзывал это место «концом света», откуда даже за тапочками надо идти за тридевять земель. Наверно, все они правы. Деревня стоит на обрыве, добраться туда можно, только проехав больше пятнадцати километров вдоль безлюдного морского побережья. Маяк возвышается на самом краю обрыва, похожего на клюв птицы. В море перед деревней повсюду из воды выглядывают скалы, а с другой стороны деревню окружают высокие, далеко протянувшиеся каменистые горы.

Однажды я с соседом поднялся на вершину: оттуда можно было увидеть землю за морем напротив полуострова. Земля эта была очень обширная, как море, но пустынная, без единого дерева. Её приобрело правительство для создания туристического комплекса, но пока она пустовала. Я слышал, что когда-то там росло сорго, а на краю поля была маленькая деревушка. Сейчас её уже нет. Дети из той деревушки и стали называть Синсонни Деревней с маяком.

Деревня с маяком тоже пришла в упадок, и в скором времени ей суждено исчезнуть с лица земли. В ней проживает всего двенадцать человек, включая «детей» (соседа и меня). Средний возраст её обитателей составляет 69 лет. Они живут, выращивая батат. Конечно, есть море, но рыбачить некому. Когда не хватает продуктов для супа или закусок к водке, жители отправляют на ловлю рыбы «детей». И тогда мы с соседом выходим в море. Согласно метрическим записям, последний ребёнок родился в этой деревне 61 год назад. Именно этот младенец был теперь председателем молодёжной организации, владельцем единственной в деревне лодки, а также хозяином небольшой частной гостиницы, где мы с соседом арендуем комнату. Постояльцами гостиницы в основном являются дайверы, которые как-то находят путь к этому безлюдному месту. Их особенно привлекают подводные рифы. Мы с соседом, как и они, приехали сюда когда-то понырять, но остались надолго. Думаю, команда того «шевроле» тоже приехала, повинуясь зову здешних рифов. Хотел бы я ошибаться, но думаю, что так оно и есть.

Около семи часов вечера пришёл хозяин аптеки и открыл сейф, намекая тем самым, что я могу уйти с работы. Втайне от хозяина я взял упаковку тонизирующего средства и пластыри. Если кто-то скажет, что накануне святого Рождества такое поведение непростительно, то у меня есть что возразить. У моего 40-летнего соседа почти не осталось волос на макушке и начали седеть брови. С каждым днём он теряет сноровку, когда мы соревнуемся у скал. Наши соревнования состоят из трёх раундов, а правила очень простые. Сначала на лодке председателя молодёжной организации мы плывём к западной скале. Там мы бросаем якорь и брассом огибаем скалу. Второй раунд: мы ныряем с западной стороны и собираем моллюсков, асцидий и трепангов, наполняя ими металлические садки. Наконец, третий раунд: мы бросаем баскетбольный мяч в корзину, закреплённую на стволе сосны, что венчает утёс. Кто первым попадёт пять раз, тот выигрывает.

Сосед за последнее время проиграл девять раз из десяти. На прошлой неделе, во время попытки подпрыгнуть и повиснуть на корзине, у него свело шею. В этом он обвиняет меня, говоря, что какой-то «трусливый тип» зажал ему голову.

«Я пошёл», – сказал я, покидая аптеку, и сел на велосипед. Как только я проехал перекрёсток, я прибавил скорость, привстав и усиленно нажимая на педали. Я мчался очень быстро вдоль кромки обрыва, нависающего над морем. Ночь была безлунная, но было не так темно. Небо усеяли звёзды. Море отражало их свет, и казалось, оно сладко спит. Бьющиеся о стену обрыва волны, молчаливо летающие в темноте серебристые птицы, морской туман, поднимающийся от валунов на берегу, тёмные тени утесов. Очень хотелось бы добавить «лёгкий морской ветерок»… Но, к сожалению, в лицо мне бил страшный, пронизывающий ветер. Когда я приехал домой, было ощущение, что от меня остался один скелет.

У забора стояли фиолетовый грузовичок соседа и чёрный фургон «шевроле». Я припарковал между ними свой велосипед. Из-за забора был слышен голос соседа. Он говорил так, что было сразу понятно, что пускаться в разговор ему совсем не хочется. Голос звучал монотонно, будто он читал какой-то занудный текст.

«У скал очень сильное переменчивое течение. Иногда там неожиданно образуется вертикальный поток, падающий вниз. Под водой очень сложный рельеф, как лабиринт. Тем более сейчас, во время прилива и ночью, а вы ещё и выпивши…»

«Слушайте, вы, – прервал кто-то соседа. – Кто вы такой, вышли к нам полураздетым и ещё учите нас, что делать».

Но сосед все-таки закончил фразу.

«Пьяные должны не в море идти, а в постель».

Я вошёл через ворота. Посреди двора друг напротив друга стояли две команды. Команда «шевроле» в водолазных костюмах против команды, состоявшей из соседа в одной футболке и тапочках и председателя молодёжной организации. Соотношение сил четыре к двум. У соседа глаза и так были припухлыми, а сейчас ещё и полуприкрытыми. Я подумал, что он спал, пока не явились незваные гости. Председатель, который наверняка разбудил моего соседа, сгорбившись, стоял у него за спиной.

«Мне кажется, в постель должны идти не мы, а тот, кто в одной футболке и весь дрожит», – парировал на замечание моего соседа Рэй Бэн.

«Вы когда-нибудь совершали дрифт-дайв[2] ночью со скалы?»

Рэй Бэн рассмеялся. Наверно, так расхохотался бы Рональдо, если бы его спросили, умеет ли он отбивать мяч головой. Три его напарника тоже рассмеялись. Сосед, скрестив руки, опустил взгляд на землю и сказал: «Когда лидер безрассудный, обязательно быть беде».

«А когда не в своё дело суёшь нос, из него непременно пойдёт кровь», – Рэй Бэн провёл большим пальцем по носу. Его команда опять засмеялась. Один даже на ногах не удержался и сел на землю. Я подумал, что он не просто выпил, а принял какие-то наркотики. Мой сосед кусал губы и смотрел на Рэй Бэна. Я понимал, что он прикидывает в голове, каковы у них шансы в драке. По моим расчётам, арифметика здесь была простая: соотношение четыре к двум говорило за то, что команде соседа крышка.

«Молодой человек, зачем вы грубите?» – председатель молодёжной организации, уважающий моего соседа и называющий его писателем, встал на его защиту.

«Это же уважаемый писатель. Он вышел сюда не от нечего делать. Он хочет предотвратить большую беду. Он самый лучший ныряльщик в нашей деревне. Когда он говорит «невозможно», значит, невозможно. С наступлением утра я вас отвезу туда сколько угодно раз. Десять-двадцать. Но сегодня давайте не будем…»

Рэй Бэн плюнул на землю и добавил «сука» – казалось, он сейчас начнёт стрелять.

«Никак вы не поймёте. По контракту мы заказчики, мы и музыку заказываем». – При этом Рэй Бэн указательным пальцем ткнул председателю в лицо.

«Вы, старик, подчинённая сторона. Мы заплатили. Значит, вы посадите нас в лодку. Окей?»

Я вошёл, громко закрыв ворота пяткой. Чтобы отвести соседа обратно в комнату, надо как-то разрулить это противостояние. Хотя председателя, наверно, не спасёшь.

«Ой, когда ты пришел, малыш? – оглянулся председатель, а за ним сосед и команда «шевроле».

«Посмотрите-ка, кто пришёл. Это же тот самый уважаемый продавец из аптеки».

Рэй Бэн сразу узнал меня. Я сказал соседу: «Давайте отойдём, поговорим».

Рэй Бэн преградил ему путь.

«И как же наш уважаемый продавец нашёл этот дом? А сказал ведь, что не знает Деревню с маяком».

Зато я знаю, где находится наша комната. Первая дверь в этом доме, построенном в форме буквы «Г». В комнате большое окно, выходящее на дорогу, и оттуда хорошо видны маяк и море. Я повернул туда.

«Твой хозяин, наверно, ещё не знает, какой тупица, даже не знающий, где его дом, работает у него продавцом. И кстати, какие отношения между господином писателем, лучшим ныряльщиком в футболке, и тупым продавцом из аптеки? На отца и сына вы не похожи. Может быть, познакомились случайно и стали сожителями?»

Рэй Бэн издевался над нами, а его команда хихикала. Я продолжал идти, игнорируя его слова. Да, я разбил его планы относительно драки, но разбивать морду Рэй Бэну не собирался.

«Вы сами решайте, мне больше нечего сказать», – сказал сосед хозяину гостиницы.

Так он завершил стычку. Мы вместе вошли в комнату. Закрывая дверь, мы услышали улюлюканье и свист. Затем послышался крик председателя, и раздался звук заведённой машины. Я подумал, что всё-таки они решили уехать. Однако я ошибся. По крайней мере, сразу они не уехали.

Крики команды «шевроле» походили не то на смех, не то на вопли Тарзана. Зажглись фары, из машины раздались дурацкие рождественские песенки Ёнгу[3].

Я занавесил окно. Это был гол в свои ворота. Теперь-то они не сомневаются, что мы сожители. Получилось, что соперники выиграли, я подарил им одно очко. После этого они стали стучать по окну так, что дрожали стёкла. На фоне по-прежнему звучали песенки Ёнгу.

Сосед сел за стол, я снял носки, спустя пять минут команда «шевроле» отошла от нашего окна.

«Кто они такие?» – спросил я низким голосом, словно только что пробудившись ото сна. У соседа был похожий голос.

«Кто-кто? Похоже, больные на голову».

«Зачем хозяин их поселил?»

«Да у него такое положение. Выбирать особенно не приходится. За месяц первые постояльцы».

«А тебя-то он зачем позвал?»

«Чтобы я их остановил. Они же пьяные и требуют лодку».

Сосед ненадолго задумался и спросил:

«Они же наверняка не послушали бы меня? Так?»

Он был как богомол, который поднимает одну лапку, пытаясь остановить бульдозер. Я достал из сумки тонизирующее средство и протянул соседу. Он принялся громко ругать меня.

«Зачем ты крадёшь? А если у меня будут какие-нибудь побочки, ты будешь отвечать?»

«Да, конечно, побочный эффект налицо – волосы растут как грибы. Ну, если уж ты хочешь быть рассудительным святошей, я сам его выпью».

Сосед быстро выхватил пакетик. Я пошёл мыться.

Говорят, что перед грозой кошки испытывают беспокойство. Человеческий мозг ощущает нечто подобное. В предчувствии беды места себе не находишь. Я лёг спать, но никак не мог уснуть. Под звук стучащей секундной стрелки часов я начал возвращаться в прошлое. Именно в этот день семь лет назад. В те самые мгновения, когда я расстался с соседом в полицейском участке.

Маму кремировали, не устраивая похорон. Меня отдали младшему брату отца. В школу я не ходил, потому что в первый же день в новой школе я сразу понял, что больше ходить туда не смогу. Дети в классе лучше меня самого знали, кто я такой. Я был для них сыном маньяка, который свернул шею девочке и убил дубинкой её отца. Маньяка, который убил собственную жену, бросив её труп в реку. Маньяка, открывшего створы дамбы и утопившего половину жителей деревни и четырёх полицейских. А я в ту безумную ночь выжил.

Двоюродные сёстры плакали, говоря, что одноклассники к ним относятся так же. Дядя, который работал физиотерапевтом в частной клинике, был вынужден уволиться с работы. Тётя сказала, что хозяин дома потребовал, чтобы они съехали. И семья дяди, скрываясь, переехала в квартиру в городе Санбон. Мне выделили заднюю комнату с верандой. Тётя очень боялась, что соседи узнают, что я у неё живу. Двоюродные сёстры даже не хотели пользоваться со мной одним туалетом. Если мы случайно встречались в квартире, они начинали орать. В тот момент я каждый раз замирал на месте. Я бы никак не мог изменить их отношение к себе: будь даже у меня гены Казановы или привлекательная внешность. Всё, что мне оставалось, – это сидеть, закрывшись в своей комнате.

Я выходил из комнаты только тогда, когда никого не было дома или когда все спали. Если оставалось что-нибудь съестное, я ел. Если еды в доме не было, то голодал. Тогда же я ходил в туалет и мылся. Помыться было для меня своеобразным ритуалом. Во время мытья я убеждался, что я не монстр, вызывающий страх или отвращение. Две руки, две ноги, два глаза, как у всех, – и я успокаивался.

Возвращаясь в комнату, я проводил время, сидя у окна, съёжившись. При этом я либо спал, либо смотрел в окно, либо мечтал. Я скучал по соседу, и хотелось бы знать, звонил ли он мне. Хотя даже если и так, я не смог бы ответить на его звонок и потому чувствовал безысходность. Сотовый соседа дядя выбросил – разбил о стену, сказав, что, если я не хочу оказаться на улице, лучше не связываться с людьми, близкими к отцу.

Спустя три месяца дядя отправил меня к своей старшей сестре. А она через три месяца отвезла меня ко второй тёте… Куда бы меня ни отправляли, везде моё положение было одинаковым. Лишь с небольшим отличием – периодически я мог ходить в школу. Со временем происшествие на озере Серёнхо потихоньку начало забываться. Всё меньше становилось людей, которые меня узнавали. Я переставал ходить в школу либо по прошествии трёх месяцев (столько я жил в каждой семье), либо когда про меня узнавали в школе. Единственный человек, который жалел меня, была сестра моей мамы. В её доме я даже прожил на месяц дольше, чем у других. Но спустя четыре месяца тётя отправила меня к своему брату со словами: «Совон, прости меня». Я до сих пор иногда вспоминаю слёзы в её глазах и думаю: если бы не её муж, она бы и сейчас заботилась обо мне.

Её муж меня страшно ненавидел. Каждый раз, когда он возвращался домой подвыпивши, он вытаскивал меня из комнаты и бил кулаками, словно сумасшедший. Он отталкивал тетю, пытавшуюся защитить меня, и кричал, чтобы она убиралась прочь вместе со мной. До сих пор не могу забыть слова дяди, доносившиеся из комнаты за день до моего отъезда.

«Ты когда-нибудь смотрела ему прямо в глаза? Ты когда-нибудь видела, чтобы он плакал? У него глаза не меняются, даже когда его ругают или бьют. Он безучастно смотрит на тебя, и это пугает. Это не глаза ребёнка. Он ещё такое натворит! Я больше не могу с ним жить, мне страшно. Завтра же отправь его к своему брату».

Был первый день января, мела метель, прошло ровно три месяца в доме дяди. Когда я уже стоял на пороге, он протянул мне несколько купюр в тысячу вон.

«Ты ведь сам сможешь добраться до дома дяди в Санбоне?»

Я подумал, что, раз я помню адрес, то как-нибудь справлюсь. Я кивнул в ответ. Дядя извинился, что не может отвезти меня туда. В тот день он должен был переезжать, но куда, он мне не сказал. Я закинул на плечи школьный портфель, взял в руку сумку с одеждой, надел шапку и вышел. На улице дул пронизывающий ветер. Из-за снега, который прошёл ночью, дорога была скользкой. Руки мёрзли, а кончик носа ныл, будто по нему кто-то ударил. Я не хотел никого умолять, чтобы мне дали возможность жить в одном с ними доме. Да и семьи, где я захотел бы остаться навсегда, попросту не было. Я снова вспомнил соседа.

Потом я узнал, что родственники поровну разделили моё наследство и забрали его себе в качестве платы за моё содержание. Это были сбережения мамы и деньги, полученные по страховке. И за нашу новую квартиру в городе Ильсан, где наша семья и дня не прожила. Наверное, во столько обошлось их терпение, то, что они сносили меня целых три месяца. Было бы денег больше, относились бы лучше.

Я заблудился, поэтому путь до Санбона занял почти пять часов. Когда я нажал кнопку звонка, в домофоне раздался незнакомый женский голос.

«Кто там?»

Я назвал имя дяди. Женщина ответила, что таких в этом доме нет. Я подумал, может, я ошибся адресом, и проверил номер квартиры. Я даже вышел из подъезда и сверил номер корпуса дома. Адрес был верным. Просто сменился владелец квартиры. Я быстро побежал к телефонной будке у входа в микрорайон. Набрал номер и услышал сообщение, что такой номер отсутствует. То же самое было с братом мамы. Его домашний телефон и сотовый не существовали. В этот момент я осознал страшную реальность. Дядя втайне переехал, пока вновь не подошла его очередь принимать меня у себя. А мамин брат, зная обо всём этом, всё равно отправил меня к нему. У меня не было сомнений, что и маминого брата уже след простыл. Я позвонил остальным дядям и тётям, но дозвониться никому не смог.

Я не знал, что делать. Мне было страшно. Метель задувала даже в телефонную будку, а, кроме осенней куртки, на мне ничего. Джинсы были короткими, из-под брючин выглядывали голые щиколотки. Кроссовки были мне малы, поэтому я носил их с заломанным задником. Я весь день ничего не ел и был страшно голоден. У меня осталась одна монетка в сто вон. И телефонный номер, по которому я ещё не звонил, остался только один. Номер мобильника соседа, который разбил мой дядя. Видимо, звонить туда было бессмысленно. Нет телефона – некому ответить. Однако я всё-таки снял трубку: оставалась слабая надежда, что сосед купил новый мобильник, сохранив старый номер…

Раздались гудки. Через некоторое время в трубке послышалось «Алло». Говорили медленно и чётко. Это был сосед. Я сразу его узнал. Как можно было не узнать? Я ни на секунду не забывал его голос. Я не мог ничего сказать в ответ, в горле стоял ком, будто могила внутри выросла. Сосед не бросил трубку и настойчиво спрашивал: «Алло! Кто это?»

«Это я», – еле выговорил я. На этот раз по ту сторону провода затихли. Я набрался смелости и добавил: «Твой сосед по комнате!»

Час, пока я ждал грузовичка, приехавшего за мной посреди метели, показался мне целой вечностью.

Сосед жил в городе Ансан. Когда я вошёл в его студию, у меня возникло ощущение, что я вернулся в прошлое. У него было всё так же, как во времена, когда мы жили вместе в одной комнате. На столике лежали ноутбук, книга, ключи, кошелёк и зелёная пачка сигарет, стояла банка пива. Повсюду были приклеены жёлтые стикеры. Сам сосед тоже не изменился. Короткая стрижка с проседью, чуть улыбающийся рот. Всё та же привычка бросать где попало носки. Но кое-что изменилось: раньше он был писателем, а теперь писал на заказ для других.

Сосед не спросил, как я жил до сих пор. Наверно, мой вид говорил сам за себя. Он даже не спросил, что случилось с его сотовым. Сказал только, что он ждал моего звонка, надеясь, что я хотя бы разок ему позвоню. Я поспешил в туалет, мне не хотелось, чтобы он увидел моё лицо. Я не хотел, чтобы он знал, как я рад, что он до сих пор живёт один, что он не женат. И насколько я боюсь, что он через несколько дней найдёт кого-нибудь из родственников и меня к ним отправит.

К концу зимы сосед завершил все необходимые процедуры и стал моим опекуном. По бумагам меня якобы усыновил его старший брат. Я не знаю, как он этого добился. Я никогда не видел своего приёмного отца. Ни разу о нём не спрашивал, да и знать не хотел. Я только хотел быть уверенным, что сосед меня не бросит.

Я стал учиться в школе. Я старался изо всех сил. Это было единственное, что я мог делать сам. Про себя я пообещал соседу быть хорошим. Он с удовольствием помогал мне в учёбе. Конечно, была и другая сторона медали: я боялся, что он меня бросит.

Экзамены во втором семестре я сдал на отлично, заняв первое место в классе и пятое место среди всех учащихся в параллели. В день объявления результатов сосед пригласил меня в мясной ресторан. Мы чокнулись, радуясь моему успеху: я стаканом колы, он пивом. В этот момент по телевизору произнесли имя моего отца. Сказали, что его приговорили к смертной казни. Я уронил стакан.

Именно тогда я понял, что где-то в глубине души теплилась надежда, что, возможно, отец не преступник, что, возможно, он арестован по ошибке и что, если найдут настоящего преступника, я смогу встретиться с отцом. Я вспомнил, что делал, чтобы не потерять эту надежду. Не смотрел по телевизору новости, не читал газет, не заходил в Интернет. Не спрашивал ни у кого про отца. Я до сих пор толком не знал, что там произошло на самом деле. Конечно, до меня доходили кое-какие слухи. Каким образом он кого-то убил. Сколько человек погибло, какое наказание его ждёт. Это всё, что мне было известно.

Вынесение окончательного смертного приговора отняло у меня эту надежду, похожую на мираж. Посылка, которая пришла на следующий день после обеда, полностью убила во мне возможность жить, не презирая себя. В качестве адреса отправителя значился некий абонентский ящик, а внутри коричневого конверта лежал бульварный журнал «Sunday Magazine». Журнал вышел утром того же дня: одна фотография занимала целую полосу. На ней было изображение мальчика, который повернулся в сторону камеры, плотно сжав губы. Лицо не было заретушировано, поэтому нетрудно было понять, кто там изображён. Это был я, двенадцатилетний мальчик, который стоял под вспышками камер перед полицейским участком города С. На следующей странице была статья под названием «Происшествие на озере Серёнхо». Статья занимала десять страниц. В ней полностью напечатали текст приговора и историю происшествия на озере. Рассказывалось даже о детстве отца, о его двадцатилетней карьере бейсболиста и о его работе после того, как он ушёл из спорта. Эту статью можно было назвать биографией отца или докладом по психологии, так как в ней приводился подробный анализ личности, проведённый одним психиатром. Ещё там было несколько фотографий, сделанных во время следственного эксперимента: на них отец показывал, как совершил убийство. На последней странице была фотография отца после вынесения приговора. Он не закрывал своё лицо и даже голову не опустил. Его глаза не выражали никаких эмоций и смотрели прямо в камеры репортёров. Они как две капли воды были похожи на мои глаза с фотографии на первой полосе.

Я подумал, кто же прислал этот журнал? Подняв голову, я увидел, что передо мной сидит сосед.

«Это же неправда, да?»

Я пришёл в отчаяние, увидев его потухшие глаза.

«Ну, хотя бы не всё, что здесь написано, правда?»

После долгой паузы я услышал ответ соседа: «Факты – это ещё не всё».

«Ты имеешь в виду, что факты могут быть неправдой?»

Иногда молчание – это самый точный ответ. Именно то молчание, которое воцарилось между нами, было таким ответом. Я услышал голос истины в глубине сердца. Сомнений не было, всё было правдой. Я почувствовал, как слёзы навернулись у меня на глаза. И увидел слёзы в глазах соседа.

Журнал ворвался в мою жизнь, как стая саранчи. В понедельник утром, войдя в класс, я увидел, что на каждом столе лежит этот журнал. При моём появлении шумевшие до этого дети все разом затихли. Пока я шёл на своё место, не было слышно ни единого вздоха. Я положил сумку на стол, взял журнал и выбросил его в мусорную корзину в самом конце класса, затем вернулся на место, открыл сумку, достал книгу и сел. Я затылком чувствовал, что все взгляды направлены на меня. Кто-то прямо за мной начал вслух читать статью.

«Казните меня».

Все буквы в книге смешались.

«Маньяк Чхве Хёнсу отказался от адвоката. Даже когда зачитывали смертный приговор, его лицо оставалось безучастным».

Обернувшись, я увидел, кто читал статью. Это был Чунсок. Он всё время заставлял меня покупать ему булочки и обзывал меня Булочником. Когда наши взгляды встретились, он встал с журналом в руках.

«В ноябре 2004 года, когда полиция проводила следственный эксперимент, Чхве Хёнсу снова и снова хладнокровно рассказывал, как убил девочку, как бросил труп своей жены в воду. Все были просто шокированы…»

Я закрыл учебник, взял сумку и встал, направляясь к двери класса. В животе у меня летали бабочки, машущие чёрными крылышками. Мне казалось, что мои ноги совсем не касаются пола. Вихрем проносились лица детей. Чунсок продолжал читать. Было непохоже, что он прекратит чтение. Тогда я решил уйти оттуда, но только после того, как заткну ему рот.

«В то время сын Чхве Хёнсу, которому было 12 лет, прятался в загоне на ферме…»

Поравнявшись с ним, я остановился, Чунсок искоса смотрел на меня. В его глазах были перемешаны отвращение, презрение и насмешка. Я отвёл взгляд и смотрел на кончики своих ног. Чунсок был известным драчуном. И ростом выше и крупнее меня. Броситься на него было равносильно самоубийству. Тем более что никто бы меня не защитил. Единственное, что могло меня спасти, – это быстрая реакция. Ни у кого не могло быть сомнений, кто победит. Чунсока переполняла самоуверенность, а остальные не ожидали, что я нападу. Я сделал шаг и прошёл мимо. Чунсок снова вернулся к статье.

«Мальчик, который еле избежал беды…»

В этот момент я повернулся и сумкой изо всех сил ударил его. Тяжёлая сумка с книгами угодила ему прямо в лицо. С криком Чунсок упал, сшиб стул и ударился затылком о стоявший позади стол. Я не мог упустить этот шанс, молниеносно бросился на него и коленом ударил в грудь. Но это было всё, что я смог сделать. Сзади кто-то ударил меня стулом по голове. Согнувшись и теряя сознание, я видел, как Чунсок катается по полу. И всё погрузилось во тьму. Когда я очнулся, я лежал на полу, а дети были на мне.

Чунсока отвезли в больницу, а меня – в полицейский участок. Конечно, меня могли бы просто отпустить, ведь драка между детьми – дело обычное. Но всё испортили сложившиеся обстоятельства. Имя Чхве Хёнсу, которого люди стали забывать, снова всплыло в связи с приговором. А я, сын маньяка, сломал нос и ребро сыну добропорядочного гражданина. Супруга этого гражданина отказалась уладить дело миром. Полицейские не препятствовали журналистам, ломившимся в полицейский участок. Соседу не удалось ничего сделать, и меня направили в комиссию для малолетних преступников. Через четыре недели разбирательств суд приговорил меня к двум годам условно. Если учесть общественное мнение и настрой людей, можно считать, что я легко отделался. Думаю, я не попал в тюрьму для малолетних благодаря соседу, который приложил все усилия, чтобы уговорить пострадавшую сторону всё же пойти на мировую. Из-за этого он потерял своё жилье, и мы переехали в комнату в полуподвале. Сосед угостил меня тофу[4] и сказал: «Всё в порядке. Всё уже позади».

Если бы… Это было только начало. В день моего освобождения владельцу комнаты доставили журнал. На этот раз в нём была статья и про меня: рассказывалось, как я четыре недели назад совершил нападение. Владелец потребовал от нас, чтобы мы съехали. А в школе мне велели перевестись. Сосед должен был выбрать: перевести меня в другую школу или вообще позволить мне её бросить.

Так я не смог закончить среднюю школу. Я двенадцать раз переводился и в итоге перестал туда ходить. Среднюю школу я закончил заочно и поступил в старшую. За четыре семестра учёбы в ней я переводился девять раз. Вся правда обо мне открывалась всегда одинаковым способом. Журнал «Sunday Magazine» и копии статей обо мне доставлялись в школу и родительскому комитету, одноклассникам, хозяину комнаты и моим соседям.

Мы превратились в отщепенцев. В основном скитались по портовым городам. Сосед стал всерьёз обучать меня дайвингу. Море подарило мне свободу. Когда я тихо плыл в темноте под водой, в одно мгновение исчезал весь мир. Ничья рука, ничей взгляд, ничей голос не могли добраться туда и не добирались. Надёжная стена отделяла меня от остального мира.

Последняя школа, где я учился, находилась в городе Сокчо. Утром я пришёл на занятия, а на моём столе опять лежал этот журнал, и одноклассники молча смотрели на меня. В мире существует несколько вещей, к которым невозможно привыкнуть. Быть безучастным к тому, что все от тебя отворачиваются и нарочно тебя провоцируют. Не давать сдачи, когда тебя избивают. И идти в полном молчании.

Пока я выходил из аудитории, моё тело будто горело синим пламенем. Огонь был холодным и сильным. Пока я миновал двор, а потом, выйдя из ворот, добирался до магазина, где я подрабатывал, этот огонь непрерывно сжигал меня.

В магазине был только владелец, посетители приходили и уходили. На кассе лежала копия статьи из журнала «Sunday Magazine». Я попросил хозяина выдать мне зарплату за месяц. Владелец, отсчитывая деньги, попросил меня подождать. Я ждал и ждал, прошло полчаса, час… Почему-то в этот день было особенно много посетителей. Хозяин ворчал, что я не там стою и мешаю людям. Я отошёл от кассы к задней двери, оттуда к двери склада, а потом ещё дальше. Я не обижался и не краснел.

С тех пор как я оказался в свете вспышек фотоаппаратов, я больше не терялся. С тех пор как я побывал под арестом, перестал сердиться. Я не надеюсь на хорошее отношение, даже если кто-то по-доброму ко мне отнёсся. Поэтому нет ситуации, способной привести меня в замешательство. Конечно, я понимаю, что, когда ты удивлён или испуган или когда тебя оскорбляют, ты должен быть растерянным – это нормальное для человека состояние и здоровая реакция, если ты сердишься. А когда к тебе относятся по-доброму, ты должен также отвечать взаимностью – в этом суть человеческих отношений. Дети моего возраста в основном так и живут. Сосед говорит мне, что я тоже должен так жить. Обычно я отвечаю его же словами, только без слова «так».

Я тоже должен жить. И чтобы жить, я не должен сердиться, или стыдиться, или позволять кому-то заводить со мной дружбу. Всё, что я был должен, – это получить зарплату, пусть даже стоя у двери как попрошайка и прождав ради этого несколько часов. В этом моя сила, позволяющая мне выжить. Это мой секрет, чтобы не покончить с собой.

Спустя два часа хозяин рассчитал меня. Как только я получил деньги, я внезапно почувствовал, что ужасно проголодался. Я оглядел магазин и на все заработанные деньги накупил еды. Гамбургер, кимпап, хот-дог, бутерброд и упаковки с готовой едой… Я положил покупки у кассы и понял, что этого хватит на толпу бездомных, сидящих на Сеульском вокзале. Я бросил хозяину деньги.

На причале почти не было людей. Я сел в уголке и всё съел. В меня не лезло, но я запихивал еду пальцами в рот и глотал. Глазами считал, сколько чаек летает на закате, сколько лодок причаливает и отплывает, сколько кошек, которым нечего делать, как и мне. Наступила ночь. Пора было возвращаться домой. В комнату мотеля, находившегося в конце переулка.

В тот день я впервые поговорил с соседом об учёбе. Я сказал, что хочу бросить школу. Я подумал, что тогда мы переедем куда-нибудь и мир забудет обо мне. Сосед качал головой.

«Я больше так не могу. Я сдаюсь».

Сосед велел мне не сдаваться, не удаляться от мира, от жизни, от школы, от всего остального.

«Когда поступишь в университет, станет легче».

Я чуть не засмеялся. Университет? Что за иллюзии? Какой в этом смысл? Моя жизнь закончилась уже тогда, когда я вышел из загона на ферме. У меня на лбу метка под названием «первородный грех». Сосед стал из-за меня скитальцем. Более того, журнал никогда не отпустит меня. Ничто не изменится, как ни старайся. И моя жизнь не изменится. В чем смысл борьбы? У меня было только одно желание.

«Я хотел бы жить, спрятавшись ото всех, на безлюдном берегу моря».

Сосед опять покачал головой. Его глаза говорили: «Я ни за что, даже за миллион лет не смирюсь». Я упрямо смотрел на него.

«Ладно, возьми на один год академический отпуск. Потом решим, что делать со школой. Думаю, что ещё не будет поздно».

Сосед пошёл на уступку. И мне тоже пришлось уступить и согласиться на его предложение.

Мы передвигались вслед за морем. С востока на юг, с юга на запад. Сосед вёл грузовичок, а я изучал карту. Если по дороге были частные гостиницы, мы останавливались в них, если их не было, мы спали прямо в машине. Проголодавшись – ели, заскучав – уходили в море. Когда появлялись люди, мы сразу покидали это место.

Мы приехали в Деревню с маяком в начале января этого года и прожили здесь уже четыре сезона. За это время журнал не пришёл ни разу. Жаль, что мы раньше не додумались так жить. Надо было сразу бросить школу. Тогда нас бы не носило туда-сюда в фиолетовом грузовичке, словно пыль.

Теперь, мне кажется, можно и помечтать. Обыкновенные желания, которые бывают у обычных людей с самого сотворения мира. Теперь и мы могли об этом мечтать. Можно мечтать о том, чтобы жить здесь, на этом месте. Сосед будет писать, а я буду работать в аптеке. Причём долго-долго. Но мир не должен обращать на нас внимания. Поэтому я беспокоюсь из-за команды «шевроле».

Сосед перевернулся на бок. В темноте были слышны звуки волн. Настенные часы пробили десять. Команда «шевроле» не вернулась. Я закрыл глаза. В середине лба пульсировал кровеносный сосуд. Часы в моей голове стучали всё громче, их шестерёнки вращались.

Тот, кто толком не знает моря, относится к нему легкомысленно. Пренебрегающий морем может легко обжечься.