Читать книгу Безутешная плоть - Цици Дангарембга - Страница 3

Мужчина отворачивается от окна, чтобы заговорить с тобой.

– Ой, отец, я не хотела вам мешать.

Все расстояние от вдовы Райли ты прошагала в туфлях леди Дианы. Ты шла быстро, не очень понимая, почему так важна скорость. Асфальт был горячий. Ноги твои опухли и покрылись волдырями. В автобусе, который везет тебя обратно к хостелу, ты стаскиваешь туфли леди Дианы и ищешь тапочки, несколько раз задев соседа, один раз оскорбительно близко к паху.

– Вы бы подождали, – советует он. – Лучше просто посидеть, что бы там ни было. Как все остальные.

– Туфли, – уклончиво говоришь ты. – Из Европы. Не те, что здесь. Они не так быстро разнашиваются. Перед выходом из дома мне нужно было надеть что-нибудь местное.

Это тот ответ, которого он заслуживает. Пассажир уныло привалился головой и плечами к окну. Это не мужчина, думаешь ты, с ним покончено.

– Так, значит, откуда вы едете, ваш дом? – спрашивает он. Его голос дрожит от пробудившегося интереса, который он пытается скрыть.

– Да, – врешь ты.

– Участки там!.. – вздыхает он. – Стоишь на одном конце и не видишь границ другого. Абы кому такое не достанется.

Ты улыбаешься в знак согласия.

– Вы что-то выращиваете на продажу?

– Да, – отвечаешь ты, уверенно кивнув.

– Здорово, – опять вздыхает мужчина. – Значит, правительство начало выделять людям земли, которые, мы думали, только для европейцев.

– Это участок моей тетки. Ей выделил работодатель. Сам он уехал в Австралию.

Мужчина кладет руки на колени и смотрит на них.

– И что же вы выращиваете?

– Я по георгинам, – с гордостью заявляешь ты. – Только я и умею. Она так не могла, моя тетка. Тут нужны мозги и умение говорить людям, что нужно делать. Так что мои сказали: Тамбудзай, ты училась, возьми участок, пока с ней не случился удар или еще что, пока она не ушла туда, куда другим путь заказан.

– Ах, садоводство! – Голос мужчины дрожит от восторга, который он теперь не скрывает. – Когда-нибудь я тоже этим займусь, – обещает он, приободряясь. – Только у меня будут фрукты. Людям всегда нужно наполнять желудок, а наполняя свой желудок, они будут наполнять твой.

– Желтые. И розы. Они называются чайные розы.

– Ага! – кивает он. – Я когда-то работал в оранжерее. Там были чайные розы. Я их опрыскивал.

– Голубые. Мои розы голубые.

– Голубые, – повторяет мужчина. Энергия опять будто вытекла из него, и он снова привалился к окну. – Надо же! Я таких никогда не видел.

– Швеция, – уточняешь ты, испытывая облегчение от того, что вставила конкретную деталь в весь тот вздор, который городишь. Ты словила момент славы в рекламном агентстве, где разрабатывала рекламную кампанию для шведской фирмы, выпускающей сельскохозяйственное оборудование. – У меня в Швеции куча клиентов. Они покупают желтые и голубые. Цвета той страны. Я посылаю их по воздуху, – закругляешься ты, воображая, что в один прекрасный день это станет правдой.

– Я мог бы быть садовником. У вас еще есть вакансии?

– А, я вас запомню. Сейчас их правда очень много.

– Если бы не Эль-Ниньо, – вздыхает мужчина. – Вода и ветер ничего не оставили на жизнь, большинству из нас.

Твой спутник просит ручку и царапает номер телефона своего соседа в углу старого рецепта, который вытащил из кармана. Ты берешь клочок бумаги.

– Пано! Армадейл! – кричит он.

– Здесь! Армадейл! – передает кондуктор водителю.

Сойдя, человек опускает плечи и неторопливо уходит. Ты бросаешь записку под сиденье. Залезают люди. Ты переползаешь на место кандидата в садовники и прислоняешься к окну. Автобус останавливается на углу хостела. Ты позволяешь ему везти тебя дальше.

* * *

Рыночная площадь – конечная остановка автобуса. Между лотками валяется банановая кожура, сальные упаковки из-под картошки. Полиэтиленовые пакеты надуваются, как брюхо у пьяницы. На разбитой мостовой спиралью завивается апельсиновая кожура. Какой-то мальчишка сосет пакетик, будто это материнская грудь. Второй выхватывает пакетик. Первый падает и остается сидеть на крошащемся тротуаре. Рукав его куртки – рваная махристая ветошь. Он трепыхается в желобе. Под тканью маленькие дамбы из использованных презервативов и сигаретных окурков собирают густые лужи угольно-черной воды.

Вереница автобусов. Твой наконец-то сворачивает на остановку. Из окон летит бататовая кожура и конфетные фантики. Мужчины и женщины сердито бурчат и разбегаются. Пассажиры ползут к выходу, и одна женщина замечает:

– Они разве не видят, что идет наш автобус? Чего тут стали? Почему не убрались с дороги?

Те, кто ждет очереди сойти, пригибаются. Люди в очереди на вход начинают ругаться.

Кондуктор спрашивает, куда тебе ехать. Ты вздрагиваешь, и он напоминает:

– Хеленсвиль.

Ты тихонько хихикаешь. С твоим образованием ты знаешь, что предместье называется Хеленсвейл. Долина Елены.

– Хеленсвиль, – повторяет кондуктор, не выказывая нетерпения, которое должен испытывать. – Автобус возвращается туда.

Он выпрыгивает и начинает орать на пассажиров:

– Родители! Кто хочет ехать, просто садитесь. Едет только тот, кто едет.

Ты проскальзываешь к открытой двери автобуса. Потом, передумав, ползешь обратно к окну. Потом опять передумываешь и застреваешь посередине сиденья; ни там ни сям, в месте, где нет необходимости ни решать, ни действовать.

Залезают несколько пассажиров.

– Мы едем к магазинам и полицейскому участку! – кричит кондуктор.

Одна женщина оборачивается и шипит на мужчину, чтобы он перестал к ней прижиматься. Мужчина хохочет.

Выплевывая газ, подходит другой автобус. Все откашливаются и, когда воздух опять становится чистым, таращатся на молодую женщину, которая прокладывает себе путь к автобусу мимо лотков с фруктами и овощами.

Девушка разряжена, на высоченных каблуках, несмотря на булыжники и трещины мостовой. Она выпячивает каждый кусочек своего тела, который может выставить на всеобщее обозрение: губы, бедра, груди, ягодицы; очень эффектно. Ее пальцы заканчиваются заостренными черно-золотыми ногтями. В руках у нее несколько пакетов с кричащими названиями – «НЕОН» и других бутиков, выведенными огромными зазубренными буквами. Она неторопливо покачивает пакетами, как и телом.

Ты смотришь на нее, как и все остальные, смутно узнавая. Молодая женщина направляется к автобусу. Она идет фаша-фаша[6], все части ее тела двигаются с уверенностью женщины, которая знает, что она красива. Толпа сдвигается и перестраивается. Мужчины в автобусе и на улице резко выдыхают. Женщины тускнеют. Ты тоже мнешься. Когда ты наконец узнаешь подошедшую девушку, дыхание останавливается у тебя в горле. Это твоя соседка по хостелу, Гертруда.

Она хватается за железный каркас автобусного сиденья, чтобы протолкнуться в салон. Имея за плечами немалый опыт, она во избежание нежелательных взглядов заводит пакеты за спину. У нее соскальзывает рука, и она хватается за дешевый материал, обтягивающий сиденье автобуса. Обивка лопается, выплюнув фонтан губчатой резины. Гертруду отбрасывает назад.

– Колени! – ревет ей хриплый голос. – Сведи колени!

Толпа взрывается хохотом.

– Вот ведь рыбка. Показывает свой ротик, будто вынырнула из воды! – кричит мужчина.

Гертруда пытается незаметно одернуть платье и вдруг оказывается на земле. Из-за пакетов она шлепается со всей силы. В другой ее руке, словно петля поручня, зажат клочок набивки сиденья.

Толпа зыбится, колышется, гудит, жужжит от удовольствия. Веселье клубится энергией. Оно сметает тебя с сиденья на землю, в самую давку. Толпа гогочет. Ты тоже. Гогоча, ты становишься все больше, больше и думаешь, что ты уже больше себя самой и это здорово.

Какая-то женщина потирает руки и для удобства переносит вес с одной ноги на другую.

– Эй, водитель! – кричит один мужчина. – Разуй глаза, посмотри, что она делает с твоим автобусом.

Он стучит по стеклу водительской кабины и в преувеличенном негодовании хватается руками за голову. Ты вместе со всеми смеешься, наблюдая этот спектакль.

– Просто езжай, мхани[7], езжай. С такими вечно проблемы! – визжит молодая женщина, замотанная в красно-зеленое одеяние Апостольской пасхальной секты. – Вечно проблемы, – повторяет она, проталкиваясь мимо всех к автобусу.

– Проблемы! Проблемы!

Толпа подхватывает мысль и изблевывает ее из своей утробы. Как облегчение от рвоты, когда наружу извергается то, что было заперто. Обретя нежданную свободу, толпа напирает вперед.

– Кто-нибудь, раздвиньте ей ноги, – говорит другой мужчина. – Сделайте это за нее, раз уж она сама не хочет.

Толпа подхватывает новую придумку. Ты швыряешь слова Гертруде и по всему рынку:

– Раздвиньте! Раздвиньте!

Из мусора в желобе мальчишка выхватывает початок кукурузы. Он летит по воздуху серпом и, когда чуть не попадает в голову Гертруды, прихватив несколько прядей ее стопроцентно бразильских кудряшек, у всех в животе распускается удовольствие.

Гертруда подается вперед и, опираясь ногами на ступеньки автобуса, не думая о длине юбки, карабкается вверх.

Все смеются, водитель автобуса усмехается.

– Что с тобой такое? С каких пор голым разрешается ездить в автобусе?

Рабочие неподалеку прохлаждаются у строительных лесов и, прилаживая на голове защитные каски, наблюдают. Их смех не несет ни угрозы, ни радости, ни ненависти, ни желания. Они фыркают так, что нутро их может выдать что угодно.

Одна глотка, состоящая из множества, издает вой предвкушения.

Гул разжигает желание водителя увидеть еще что-нибудь.

– Давай, давай! Моя машина хочет ехать! – кричит он Гертруде. – С приличными пассажирами! А как это возможно, если она набита голыми женщинами?

В тебе и в толпе клокочет напряжение. Над тобой висит твой смех. Наверху, там, где уже ничей, он трещит и сверкает зигзагами молний.

– Вот ведь! – не унимается водитель, рассматривая Гертруду. – Кто тебе сказал, что мой автобус спальня?

Теперь все громко обсуждают отверстия в женском теле твоей соседки. Перечисляют предметы, которые в них уже вставляли или следовало бы вставить, а также размеры аналогичных полостей, принадлежащих родственницам заложницы. Кто-то заявляет резким голосом, что она только переводит кровь, позоря борьбу за освобождение, которую ведут и в ходе которой погибают сыны человеческие.

Мальчишка опять наклоняется к желобу. В бутылке, которую он швыряет, отражается солнце.

– Да кто она такая? Пусть получает! – вопит недокормленный ребенок.

Дуга, по которой летит бутылка, оказывает магнетическое воздействие. Ее энергия дает тебе силы. Ты на пике торжества. Ты добираешься до верхней точки траектории бутылки, как будто поднимаешься на горную вершину. Толпа на Рыночной площади со стоном поднимается в выси вместе с тобой. Чудо, которое соединило всех.

Соседка мотает головой из стороны в сторону. Ей отчаянно хочется убежать.

Рабочие медленно идут к Гертруде, и, когда проходят мимо толпы, кое-кто за спинами женщин суеверно потирает себе ширинку. По верху плывет, стелется туманом томное желание. Ты вцепляешься в сумку, желая убедиться, что туфли леди Дианы на месте.

Тебя вместе с толпой несет к соседке. Она сучит красивыми ногами и изо всех сил пытается сесть в автобус. Кондуктор, не пуская ее, расставляет руки и ноги по четырем углам дверного проема. Водитель нервно водит челюстями. Он не хочет, чтобы все это безобразие творилось у него в автобусе.

– Помогите! – вопит Гертруда. – Пожалуйста, кто-нибудь, помогите, пожалуйста!

– А мы и помогаем, уж поверь, – язвит в ответ женщина.

Строитель подходит к Гертруде и, протянув руку, срывает юбку с бедер. Девушка в отчаянии извивается и на нескончаемое мгновение зависает в зеве автобуса. Когда она обвивает руками кондуктора, все шумно и раздраженно дышат.

При прикосновении молодой человек корчится. Он хочет сбросить ее, но боится оставить двери, вдруг попрет толпа.

Чьи-то руки снимают Гертруду с подножки автобуса и бросают на землю, она, потрясенная, падает мешком. Толпа делает подготовительный вдох. Вид красивой соседки наполняет тебя пустотой, от которой становится больно. Ты не подаешь назад, как хочет одна часть рассудка, а, подчиняясь остальным, проталкиваешься вперед. Ты хочешь увидеть рисунок боли, проследить ее артерии и вены, отодрать сеть ее капилляров от тела. Людская масса напирает вперед. Ты тянешься к камню. Он в твоей руке. Рука медленно поднимается.

Толпа опять рычит. Теперь от разочарования. Возле Гертруды стоит мужчина и набрасывает ей на ягодицы потрепанную брезентовую куртку. Это водитель другого автобуса. Солнце отражается от его зубов и темных очков. Он оборачивается к толпе с видом сочувствия. Гертруда изумленно поднимает на него вытаращенные, ужасно белые глаза и, словно осознав это, отворачивается.

– Тамбу, – шепчет она, найдя тебя глазами.

Ее рот сплошная яма. Она затягивает тебя туда. Ты не хочешь, чтобы она тебя там похоронила. Ты опускаешь взгляд, но не двигаешься, потому что, с одной стороны, ты зажата толпой. С другой, если ты вернешься в одиночество, то упадешь внутрь себя, туда, где нет места, чтобы спрятаться.

– Помоги мне, – просит Гертруда.

Продолжая мягко улыбаться, молодой водитель что-то шепчет Гертруде и снимает футболку, чтобы та сыграла роль ширмы. Гертруда поднимает клочки своей юбки из грязи и обвязывает вокруг бедер. Надевает и застегивает куртку, прикрыв грудь.

Толпа опять приходит в бешенство, на сей раз при виде благородства. Мальчишка швыряет банку из-под колы. Она попадает в зад молодому человеку и откатывается, но тот делает вид, что не замечает, и протягивает Гертруде руку.

– Молодой человек, вы не могли найти поприличнее? Судя по вашему виду, вам это вполне по силам! – будто злобный дух, кричит какая-то женщина.

– Или держи своих шлюх дома, – говорит один из строителей.

– И позаботьтесь, чтобы она не задерживала людей, которые не хотят ничего видеть, которые просто хотят ехать туда, куда едут, – ворчит какой-то мужчина.

– Хорошо, я ей скажу. Я позабочусь о том, чтобы она все услышала. – Молодой человек улыбается, держа руку твоей соседки в своей. – Сиси, ты ведь их слышала? – спрашивает он у нее.

Гертруда встает. Голова ее опущена, она дрожит и не отвечает. Строитель громко кричит голосом, в котором слышится отвращение:

– Теперь, когда ты в приличном виде, почему не садишься в автобус?

Горе затопляет лицо Гертруды. Другой мальчишка, когда она забирается в автобус, равнодушно швыряет в него пластиковую бутылку.

– Эй, иве, ты что, не знаешь, чей это автобус? Ты знаешь, что я с тобой сделаю, если поймаю? – рычит водитель на парнишку.

Тот улепетывает, сверкая зубами и поддерживая трепыхающиеся на коленках драные шорты. Камень скатывается у тебя с руки.