Читать книгу Скифия–Россия. Узловые события и сквозные проблемы. Том 2 - Д. А. Мачинский - Страница 6

Материал раздела отобран по формальному признаку – употреблению в текстах того или другого фольклорного сюжета лексемы дунай – и отнюдь не исчерпывает всего того многообразия жанров, сюжетов и мотивов, в которых встречается эта лексема, часто заменяемая вообще водой, рекой, морем. В предлагаемую сводку включены те песенные и эпические сюжеты и мотивы, в которых тема Дуная является достаточно устойчивой и которые хорошо представлены в фольклоре Европейской России и Белоруссии. Учтены и некоторые редкие сюжеты, сходные с основными. Собранный материал весьма разнороден и плохо поддается классификации. Иногда к одной классификационной единице отнесен разработанный и цельный сюжет, а иногда – несколько близких сюжетов, содержащих один общий «дунайский» мотив. Весь собранный материал разделен на три основные группы: А. «Дунай» в восточнославянских песнях[3]; Б. «Дунай» в русских обрядовых и игрищных песнях, отличающихся чертами, роднящими их с русским эпосом; В. «Дунай» в русском эпосе. Отдельные примеры употребления слова дунай в иных жанрах русского фольклора и фольклора других славянских народов привлекаются в соответству-ющих местах для более рельефного выявления того или иного сюжета, мотива, соотношения. Источник указывается в случае прямого цитирования фольклорного текста.

IV. 1. Классификация собранного фольклорного материала

Группа А.

«Дунай» в восточнославянских песнях

1. Дунай – образ девичьего, свободного состояния. 1а. Девица свободно гуляет у Дуная или «как рыбка по Дунаю», что выражено в формуле типа «щука-рыба по Дунаю, а я девка погуляю» (есть подобные и о женщинах). 1б. Просватанная девица в причитании просит разрешения последний раз погулять по Дунаю или умыться его водой. 1 в. Дунай с девицей – против свадьбы. В севернорусских причитаниях девица просит плеснуть воды с «Дуная», чтобы выросла чаща или ледяные горы, защищающие ее от жениха, или чтобы Дунай унес «баенку», где она совершает предсвадебное омовение.

2. Девица собирается замуж. 2а. Дунай упоминается в связи с просватанной девицей, которая «на думах сидит» (часто вместо «Дуная» – «море»). 2б. Девица задала «думу» подружкам – они приравнивают жениха к Дунаю («отдадим тебя за Дунай)» (Архив ГМЭ, 1632, л. 9). 2 в. Слезы девицы «Дунай-речку делают».

3–5. Молодец собирается жениться и производит некое действие «на Дунае». 3а. Теснейшая связь девицы с Дунаем выявляется в белорусских колядках и веснянках на темы сватовства: молодец на челне или за речкой «стружит стрелки» («калиновые» или «крашеные») и пускает их на Дунай, чтобы плыли «к девке», которая должна готовить дары его родителям, а ему – веночек. 3б. Близкий прионежский вариант: молодец плывет на корабле по Дунай-речке, вытекающей из подворотни, и бросает на Дунай вычесанные «кудерышки», чтобы плыли к «богосуженой».

4. Дунай в связи с оленем, помогающим в свадьбе (рогами двор осветит или гостей взвеселит, если молодец не будет его бить-убивать). Зачин типа: «Не разливайся, мой тихий Дунай» (Поволжье, Ока, Кама, свадебное величание новобрачному). Есть белорусские песни, где помощником выступает конь, у которого изо рта течет золото. Связь образов златорогого оленя и свадьбы встречается в эпосе, а связь Дунай – златорогий олень близка к связи образов золоторогого Индрик-зверя и Дарьи-реки; известна песня об олене с золотыми рогами с припевом: «Ты Дунай ли, мой Дунай, Дон Иванович Дунай, молодой олень» (Шаповалова 1973: 222).

5. Сокол или орел обещает перенести свадьбу на другой берег Дуная, если молодец не будет в него стрелять (Белоруссия, Галиция, Словения). Эта же песня без упоминания Дуная известна как виноградье на Курщине и Сумщине (Бернштам, Лапин 1981).

6–9. Дунай в связи с темой свадьбы.

6. Переправа через Дунай – символ брака (любви). 6а. Девица просит перевозчика перевезти через Дунай, он предлагает замужество, она отвечает, что «воля – не ее» (русск. свадебн., беседн.). 6б. Перевозчиков кличет полонянка, они ее перевозят и «полонят». 6 в. Девушка держит перевоз, не перевозит отца и мать, а перевозит милого. 6 г. Переплывание Дуная к любимой/любимому (укр. свадебн., болг., чешск.). 6д. «Дунаюшко мутен течет», его спрашивают о причине, он отвечает, что «белая рыбица воду мутит» и что через него перешло «три партии силы» («три рати» и пр.): русского царя, прусского царя и парень с похищенной девушкой, которую он везет «с Дону на Кавказ», за ними гонятся донские казаки. 6е. Отдавание «за Дунай» или нахождение за ним – символ брака. 6ж. Переправа по мосту, кладке, дереву (обычно явор или калина) через Дунай (или море) – иносказание брака (русск., белор., укр., чешск., свадебн., хороводн., виноградье). 6з. Переправа к милой с трагическим концом: милый утонул, шапка поплыла, девица пеняет Дунаю.

7. Вылавливание из Дуная – символ брака (любви). 7а. Вылавливание (спасение) девушки. Девушка тонет в Дунае (рядом с ним иногда упоминается море, вместо него – река, море), родители не хотят спасти, спасает милый (укр., белор. свадебн.); 76. Девушка роняет перстень в Дунай (в «Дунай-море»), трое ловят, за одного – замуж (белор. волочебн. с припевом «вино зеленое»). Подобные же песни на Любельщине в Польше, называемые «дунайскими», так как словосочетание «на Дунай» превращается в припев. 7 в. Бросание венка в реку в связи с гаданием о любви милого (Поволжье, троицко-русальск.), вылавливание венка милым (белор. свадебн.); вылавливание пера павы, из него – девичий венок (укр. свадебн.). Песни, где пускается венок (три венка) милому по Дунаю, есть и у южных славян, одна из Далмации в записи XVI в. (Jagič 1876: 305, 306, 323). 7 г. Вылавливание венка с трагическим исходом (смерть – свадьба). Наиболее полный вариант – в Белоруссии: девица пускает в Дунай один из трех венков (другой – на голову, третий – на березу) или один венок из перьев павы, молодец вылавливает и тонет; просит коня передать домой, что он женился на речке (коляд., весн.). То же – в русских троицко-русальских песнях Смоленщины. 7д. В Приуралье, на Северной Двине и в Белоруссии пели песню о девице, которая ткала полотно (холст) и бросала его в Дунай. О связи этого мотива с предшествующими говорит болгарский вариант о девице, которая «рано ранила» и белила на Дунае полотно; его уносит река и вылавливает милый.

8. Дунай – свадебный каравай. На Дунае думают о приготовлении каравая, берут с Дуная воду для теста, каравай плывет по Дунаю, Дунай прибивает к берегу все необходимое для каравая (белор., укр. свадебн.).

9. Русская свадебная песня о свахе, которая пускает плыть «чары» по Дунаю или полощет в Дунае (море) невестины дары.

10. Тоска замужней женщины над Дунаем. Чешет волосы над Дунаем, чтобы они плыли к батюшке-матушке (свекрови) как знак ее несчастливой жизни; пускает по Дунаю птицу – весть о себе; просто горюет.

11. Вслед за перечисленными сюжетами и мотивами, последовательность которых иллюстрирует нормальное развитие любовно-брачных отношений, следует другой мотив: утрата невинности, символизируемая событиями, происходящими на Дунае. 11а. Утрата «красоты», венка: лебеди «возмутили воду свежую», девица «замочила аленьку фатицу» (русск., укр., хорв.); 11б. Менее прозрачный по смыслу сюжет: девица расчесывает косу и бросает волосы на Дунай, здесь же – сравнение с засохшей березой, которую порубили татары, и в конце – намек на соблазнение или самоубийство. 11 в. Видимо, близкая по смыслу: «Посеяли девки лен», а молодец рвет с него цветы и бросает «на Дунай», который их не принимает и прибивает к берегу.

12. Любовные мотивы завершаются группой сюжетов, построенных по схеме: молодец – конь → поение коня (приглашение за Дунай) = любовная связь девица – Дунай → (брак). 12а. «Да рынула вада з Дуная», где три конюха поили коней, три девицы воду брали, при этом каждый конюх берет за себя одну девицу; есть варианты с одним молодцом, конем, девицей (белор. троицко-русальск.?). Этот архаичный белорусский вариант выглядит как прямая иллюстрация к тексту ПВЛ об «умыкании у воды» у славян-язычников. 12б. Девица поит (прогуливает) коня молодца (казака) – символ добровольного любовного союза, сочетающийся с мотивом утраты невинности (ветер «с головы цветочки рвет», кони врываются «во зеленый сад – зелен виноград, сладко вишенье – бабье кушанье»). Зачин основного варианта «За Доном, за Доном, за тихим Дунаем». В украинских песнях часто упоминается зозуля (белор., укр., русск. свадебные, утушные). 12 в. Казак (парень) приглашает девицу «за Дунай» или «воевать за Дунай», обычно упоминая и коня, или играет с конем «за Дунаем» и просит девицу на подмогу» (русск.) 12е. Поение молодецкого коня опасно для девицы, грозит утратой невинности (белор., укр., польск.). 12д. Девица отдана за другого, молодец не велит коню пить «со Дунай воды», так как там «девка мылася, красотой любовалася» и досталась другому (русск.; на севере известна с XVIII в.); близкий вариант с Колымы: нельзя поить коня из Дуная, так как на мосту девица, доставшаяся татарину. Среди приведенных сюжетов на «любовные мотивы» изредка появляется тема смерти молодца в Дунае (Абз, А7 г). Ниже даются сюжеты, где доминирует мотив смерти (опасности) в связи с Дунаем.

13. Смерть («смерть-свадьба», опасность для молодца) в связи с Дунаем. Близкие к сюжетам А12 варианты. 13а. Казак тонет в Дунае, куда он заехал поить коня, и просит девицу помочь – она не может, казак тонет, девица пеняет Дунаю (белор.). 13б. Молодец на коне тонет в Дунае и говорит, что «взял за себя невесту Дунай быстру речку» (белор.). 13 в. Казак, умирая за Дунаем, посылает коня к батюшке-матушке рассказать о смерти, интерпретируемой как свадьба с речкой, гробовой доской, острой саблей (русск., укр., лужицко-серб.). 13 г. Молодец (казак) едет за Дунай или возвращается из-за него; изредка о нем тужит девица (русск., укр.). Об архаичных корнях сюжета, возможно, говорит вариант: три молодца идут за Дунай-речку «ко широкому двору, к самому царю». 13д. Казак на войне гибнет от раны, его кровь речкою стекает в Дунай, где стоит милая и сыплет песок на камнях: когда песок дойдет до моря (или когда песок взойдет как посев), казак вернется. 13е. К песням этого же круга по сюжету примыкают песни и думы, в которых рассказывается о казаке, уезжающем воевать на чужбину, старшая сестра (или мать) подводит ему коня, а младшая заклинает вернуться, на что он отвечает, что вернется, когда прорастет песок (иногда – взятый из Дуная), посеянный на камне.

14. Дальнейшее нарастание темы смерти. Муж (иногда – постылый) занемог и просит принести «ключевой воды со Дунай-реки; жена ходит три часа, и муж к ее приходу умирает; иногда в конце оживает (от «единой слезы» или без видимых причин), иногда появляется мотив «наживу дружка лучше старого». Об архаичности сюжета, возможно, говорит болгарская аналогия: больной Стоян просит свою сестру Яну принести «с белого Дуная студеной воды», сестра метит дорогу к Дунаю кровью из пальца, но роса смывает метки – она не может найти брата и просит бога превратить ее в кукушку (Миллер 1877: 113–115).

15. Самоубийство молодца в Дунае. Дунай иногда должен разлиться из-за смерти молодца, т. е. обнаруживает способность к некоему сочувствию и реакции (укр.) (Потебня 1914: 67–68). В белорусской песне сын из-за упрека матери, что он женат на недостойной женщине, бросается в Дунай: «разженюся, дунайчиком обернуся»; затем следует разговор жены с потоком – Дунаем, т. е. происходит антропоморфизация Дуная (Jagič 1876: 316).

16. Смерть девушки в Дунае. 16а. Самоубийство соблазненной девушки в Дунае – сюжет, уже рассмотренный под пунктами 11б; мысли о возможном самоубийстве (чаще – у восточных славян); 16б. Случайная смерть девицы в Дунае, в ответ на это либо «Дунай-река» «возмутилась», либо в песне вода и рыба в Дунае, его берега отождествляются с частями тела и качествами погибшей (укр.). 16 в. Архаичный белорусский вариант: тонущая в Дунае как бы выходит за него замуж, а Дунай просит ее мать называть его зятем, так как он «взял <…> дочку, как голубок го-лубочку» (купальские песни; интересно в связи с обычаем на Купалу «топить Морену»). 16 г. Песни о насильственном потоплении девицы в Дунае или сбрасывании туда ее тела (западнослав. и южнослав., редко – восточнослав.).

17. Смерть детей в Дунае. 17а. Наиболее разработанный сюжет: вдова (реже – девушка) бросает в Дунай (море, реку) двух (реже одного-трех) детей; иногда просит Дунай заботиться о детях; через 12 (16, 20, 25, 50 и т. д.) лет женщина со своей дочерью встречает на реке корабль, на котором находятся 2 молодца («дунцы», белор.), видимо взращенные Дунаем, и хотят жениться на матери и сестре. Этот «дунайский вариант» известной баллады хорошо представлен в Белоруссии. 17б. Девушка (женщина) хочет утопить незаконнорожденного ребенка в Дунае, но возлюбленный отговаривает ее. 17 в. Сюжет об утоплении девушкой ребенка в Дунае встречается в обрядовых песнях и балладах. 17 г. Достойна внимания украинская песня, разрабатывающая, по мнению Ягича, сказоч-ный мотив: девушка обещает королю родить сына с луной и звездами; свекровь крадет сына и бросает его в Дунай, король бросает туда же невинную жену. В сказке Дунай не упоминается, он введен только в песне (Jagič 1876: 317; Народные песни… 1878: 90).

18. Магические действия и гадание на Дунае. Кроме уже отмеченных в теме «любовь – брак», назовем следующие сюжеты. 18а. Три сына по приказу матери бросают в Дунай жребий, чтобы решить, кому идти в солдаты (русск.). 18б. Девушка моет в «Дунай-реке злое коренье», чтобы отравить милого (брата) (русск., укр., есть вариант в записи XVIII в.). 18 в. Парень (девушка) моет «в Дунае» кости умершей милой (милого) – белор., укр. 18 г. Девушка разгневала милого, у него «замкнуто сердце»; девушка просит рыболовов выловить из Дуная «белорыбицу – красну девицу», разрезать ей грудь, достать ключи и отомкнуть сердце милого (русск.).

19. Мотив святости Дуная наиболее отчетливо выступает в севернорусских заговорах, где представлены обе основные ипостаси Дуная-реки в русском фольклоре. В первом случае Дунай является обозначением некоего отдаленного священного места, заменяя обычно встречающееся «Окиян-море»: «На восточной стороне есть Дунай река. Через ту Дунай реку есть калинный мост, на том мосту стоит стол. На том столе сидит мать пресвета богородица…» (Астахова 1928: 73). Во втором случае Дунаем в обрядовой, сакрализованной ситуации называется любая, обычно малая река: если ребенок нездоров, приходят к речке, бросают в нее копеечку, берут воду, кланяются верховью и говорят: «Святая истечина водица, матушка Дунай-речка Тёлза (приток р. Онеги), течешь, омываешь пенья-коренья, крутые бережочки… Также смой и сполощи с раба божия с младенца…» (Калинин: л. 27–27 об.). Отметим, что употребление лексемы дунай во втором значении свойственно преимущественно женской обрядности и фольклору (напр., «возле речки Москва-речки, возле тихого Дунаю добрый молодец гуляет» и т. п.). Также в лирических песнях Севера встречаются говорящие об определенном уровне сакрализации эпитеты «мать», «матушка» применительно к Дунаю-реке (ср. «мать сыра земля», «мать Волга», «матушка Москва»). Редкий мотив святой воды с Дуная имеет прямую аналогию с записанной от женщины-сказительни-цы (П. С. Пахолова) былиной «Про Дюка». В какой-то степени мотив святости Дуная присутствует и в текстах свадебных причитаний о переправе через Дунай «к церкви пресвященной». Яркая сакрализация Дуная как реки, отделяющей этот мир от иного, имеет место в украинских песнях следующего содержания: на калиновых мосточках через Дунай «господаренько», идущий по дороге в рай, повстречал ангелов, после чего «понесли ж его в рай дороженьки» (Народные песни… 1879: 27).

Группа Б.

«Дунай» в русских обрядовых и игрищных песнях, отличающихся чертами, роднящими их с русским эпосом

В эту группу включены обрядовые и игрищные песни, отличающиеся тенденцией к монументализации формы, развертыванию, усложнению и драматизации сюжета. Некоторые сюжеты группы Б содержат по нескольку образов и мотивов, которые в группе А встречаются разрозненно в песнях на разные сюжеты. Наряду с этим, отдельные сюжеты и мотивы, а также формальные признаки роднят песни этой группы с произведениями русского эпоса. Таким образом, выделение группы Б позволяет заполнить брешь, существовавшую, например, в сводке В. Ягича между Дунаем славянских «лирических» песен и Дунаем – богатырем русского эпоса.

1. С припевом «да и за Дунай», «а ты здунай мой, здунай» обычно сочетается сюжет, входящий в число сюжетов святочных виноградий – величаний дому/двору – хозяину/семье или свадебных величаний новобрачному на Русском Севере. В Поморье величальные песни на этот сюжет именуются виноградьями (хотя и не сопровождаются припевом «виноградье красно-зеленое»), а в окрестностях Великого Устюга, как это показано Т. А. Бернштам и В. А. Лапиным (Бернштам, Лапин 1981), этот же сюжет в начале XIX в. исполнялся с припевом, обычным для классических виноградий. При этом неотъемлемой частью наиболее хорошо сохранившихся текстов является приведенный припев с упоминанием Дуная. Ограниченность связи сюжета и припева доказывается тем, что на Летнем берегу Беломорья в двух населенных пунктах исполнение святочных виноградий называется «ходить со здунаем», а в с. Зимняя Золотица на Зимнем берегу само виноградье, которым славили на Рождество, называется «Здунай».

Сюжет «Здуная» состоит из мотивов и образов, которые совпадают или соприкасаются с характерными мотивами и образами, встречающимися по отдельности в песнях группы А. Вот некоторые из них (перечислены по ходу развития сюжета).

а. «Еще по морю, морю синему» (или «морю Хвалынскому»).

б. «Да и за Дунай». Само словосочетание «по морю да и за Дунай» невольно вызывает в памяти описанные в первом разделе походы и торговые поездки русских в Царьград, которые направлялись буквально «по морю и за Дунай». Отметим теснейшую связь в этом тексте моря и Дуная, напоминающую подобную связь в ряде сюжетов группы А, а также мотив движения «за Дунай», перекликающийся с мотивами переправы через Дунай и Дуная-границы в песнях этой же группы (А6, А12).

в. Выбегало 30 (33) кораблей («черлен кораб»), на одном из которых молодец; мотив корабля (челна) в связи с Дунаем встречается в весьма архаичных по набору образов и мотивов песнях (А3а, б) и балладе (А18а).

г. Один корабль «как сокол, вылетал», «нос, корма его да по-звериному» («по-туриному»), «бока сведены по-лошадиному». Образ корабля-зверя, корабля-коня-тура, корабля-птицы также вызывает ассоциации с теми устойчивыми соотношениями образов моря, корабля, змея, коня, быка, птицы, которые выявлены для Руси и Скандинавии IX–XI вв. в разделе I. Возможно, этот образ имеет некоторое касательство к той тесной связи, которая выявляется между образами оленя (коня), сокола (орла) и Дуная в песнях А4, А5.

д. Молодец на корабле «стружечки стружил», «строгал стружки – кипарисно деревце» – занятие для молодца несколько странное на первый взгляд, но становящееся понятным, если вспомним, что в белорусских песнях А3 молодец «стружа стрэланькi, стружа, малюе, на Дунай пускае», чтобы они плыли (летели) к девице.

е. Молодец роняет в море «злачан перстень» и приказывает слугам выловить его (ср. 17б – девушка роняет перстень в Дунай).

ж. Слуги вылавливают «три окуня да златоперые» (ср. А19 г), третьему из которых нет цены, кроме как в великих городах (Новгород, Москва, Вологда) и в доме величаемого хозяина или новобрачной. Последний мотив – выявляющаяся в конце песни ориентированность всех действий молодца на девицу или на тему свадьбы-любви – имеет также многочисленные соответствия (А3: 5, 12). Выявленная картина, вероятно, объясняется соединением на Севере разных «дунайских» свадебных образов и мотивов (стрелки, перстень, ловля рыбы) в один развернутый сюжет, возникший в русле развившейся на Севере тяги к произведениям «крупной формы», в которых иногда достигается известная реконструкция утраченных древних форм и соотношений. Однако в основе сюжета «Здунай» лежит древняя песня корабельщиков, в составе которой были некоторые образы и мотивы (и среди них образ реки Дуная), сгруппированные в начальной части сюжета и не имеющие прямых аналогий в сюжетах группы А. Реконструкция стабильных элементов этой древней «корабельной» песенной традиции возможна лишь после обращения к следующему сюжету.

2. «Сокол-корабль» как корабельная и обрядовая песня. Этот сюжет обычно рассматривается в кругу поздних былин. Однако в интересах дела его полезно рассмотреть в связи со «Здунаем», для чего имеются и формальные основания. Как показал В. Миллер, эта старина исполнялась как виноградье в Великом Устюге, на Вятке и на верхнем Енисее (Миллер 1921: 344–348), причем в Великом Устюге припев «виноградье красно-зеленое» зафиксирован уже в самой ранней записи (Бернштам, Лапин 1981). На Тереке песня о Чермене-корабле (вариант «Сокола-корабля») пелась при троицких гаданиях на венках (или корабликах), пускаемых по реке.

Текст одной из древнейших записей этого сюжета начинается так:

Зачин практически идентичен зачину «Здуная». Особо следует обратить внимание на чрезвычайное сходство припевов, явно восходящих к единой формуле. Не вызывает сомнения, что «дунайский» припев при исполнении «Сокол-корабля» употреблялся после каждой строки, как и в «Здунае». О том, что это действительно так, равно как и о древности «дунайского» припева, свидетельствует запись этого же сюжета на Колыме, занесенного в Сибирь, вероятно, не позднее XVII в. В этом тексте после каждой строки припев «Сдудина ты, сдудина! Сдудина ты, сдудина!», в котором нетрудно усмотреть следующий этап искажения первоначальной формулы. Видимо, признаком архаизма колымского текста является и упоминание в конце Киева и Чернигова (отсутствующих в других записях) (Миллер 1908: 33–34). Приведем также слова казацкой песни, восходящей к началу XVIII в., «Что пониже было города Саратова», в которой говорится о том, что плывущие в «стружках» казаки величают царя Петра и бранят Меншикова, который «заедает <…> жалованье» и «не пущает нас по Волге погулять, вниз по Волге погулять, сдунинаю воспевать» (Львов, Прач 1955: 65–66). Судя по приведенному тексту, пение песен во время воинских походов «вниз по Волге» (т. е. на Каспий, Хвалынское море) обозначалось у казаков словосочетанием «сдунинаю воспевать», что говорит о широком распространении в казацкой среде «военно-морских» песен с припевами, восходящими к варианту «да и за Дунай».

Наконец, отметим, что в позднем, неполном и испорченном, варианте («Гусар-корабль» вместо «Сокола») турецкий султан превратился в «Салтан-богатыря на корабле» (этот же текст с «дунайским» припевом в позднем переосмыслении записан и под Нижним Новгородом: «ой с Дону на Дунай»).

Перечислим идентичные или сходные мотивы и образы «Здуная» и «Сокола»: а) море синее, море Хвалынское (в «Соколе» встречаются варианты «Верейское»); б) «да и за Дунай», «ты Здунай мой, Здунай» – «здунинай Дунай», «сдунинай», «сдудина ты сдудина»; в) 30 (иногда иное число) кораблей; г) корабль «как сокол», «сокол-корабль»; д) «черлен кораб» – «червен (чермен) корабль» – изредка; е) украшение корабля «по-змеиному», «по-туриному», «по-лошадиному»; ж) на корабле «молодец» – на корабле богатыри, среди которых один (обычно Илья Муромец) – главный; з) молодец «стружит стружки», делает стрелку: Илья иногда пускает стрелу из лука «по поднебесью белой лебедью» во врага и попадает «под турецкий град, в зеленый сад» (енисейские и северноевропейские варианты). В остальном сюжеты расходятся: в «Здунае» преобладают величально-свадебные мотивы, в «Сокол-корабле» – героически-богатырские. Однако отметим, что и в последних чувствуется некоторое родство со свадебной тематикой восточнославянского фольклора: белая лебедь, зеленый сад – свадебные образы, мало согласующиеся с сюжетом сражения с иноземным врагом.

Выявление целого пласта сложных по сюжету песен, объединяемых «корабельно-морской» тематикой и наличием «дунайского» припева, распространенных в XVII–XIX вв. в Беломорье, на Пинеге, Печоре, верхней Двине, Вятке и Колыме, а также в Поволжье, на Тереке, Урале и Енисее у поморов и казаков, позволяет предположить, что происхождение этих песен, складывание их образной системы относится к весьма отдаленным временам. К генезису этих песен мы вернемся в разделе V, а теперь обратимся к сюжету, где определяющим является как раз мотив стрельбы из лука по лебедям на Дунае (распространен западнее Северной Двины).

3. Песня, распространенная на Русском Севере (Прионежье – колядка, Поважье – свадебная), о молодом муже, стреляющем лебедей, чтобы накормить жену (Поэзия… 1970: 65–70, № 18). Наиболее полный вариант песни исполнялся колядовщиками перед домом молодых супругов, живущих первый год: «Против широка двора» супругов «разливался Дунай да речка быстрая», где «плавали две белые <…> лебеди». Жена просит накормить ее, муж выбирает (по былинной формуле) коня и лук и едет на Дунай «белых лебедей стрелять». Муж стреляет троекратно (описание – по формуле, близкой к описанию стрельбы из лука Дуная-богатыря) и все три раза неудачно. Жена соглашается обедать «без белыя без лебеди». Учитывая широко известную параллель охота – свадьба (в том числе охота на лебедь, известная, в частности, по былине «Михайло Потык»), а также принимая во внимание обстоятельства исполнения песни, заключаем, что песня содержала в себе завуалированный и подзадоривающий намек на то, что молодой хозяин еще не достиг основной цели брака – не обзавелся детьми. Черты, роднящие рассматриваемый сюжет с былинным эпосом, достаточно отчетливо выявлены при изложении содержания олонецкой колядки.

4. Следующий сюжет примечателен тем, что в нем лексема дунай употреблена как имя молодца. Песня эта известна в Поволжье (хороводы), в центральных областях России и в Сибири (песня на святочных игрищах). Сюжет песни таков. Молодец идет «на игрище гулять (играть)», иногда с добавлением «на святые вечера» или «на ярылу посмотреть». На игрище молодец бросает свою шапку перед девкой (вдовой) и требует, чтобы она подняла ее. Ответ партнерши бывает различен: «Не слуга, сударь, твоя, я не слушаю тебя»; «Я когда буду твоя, так послушаю тебя», – иногда вдова отказывается с ним «гулять», а девушка отвечает: «Я раба, сударь, твоя, я послушаю тебя». Обычно имя Дунай включено в припев «ты Дунай, мой Дунай, сын Иванович Дунай» (испорченный вариант «Вздунай» говорит о воздействии сюжетов Б1 и Б2), из чего явствует, что «Дунай» воспринимается здесь как имя, хотя и неясно, носит ли это имя герой песни; в других случаях (Смоленщина) сам молодец безусловно именуется Дунаем. Эту песню роднит с известными былинами о Дунае-богатыре не только имя героя, но и ярко выраженная в ней любовная и свадебная тема, и скрытый мотив некоторой оппозиционности женского и мужского начала. Отметим также, что партнершей Дуная в этом сюжете является либо девка, либо вдова, либо та и другая. Напомним, что девка и вдова являются героинями баллады (А18а), где женщина, родившая (обычно неизвестно от кого) двойню, отдает детей на воспитание Дунаю. Известно, что в некоторых специфически женских и чрезвычайно архаичных обрядах типа опахивания особую роль играли именно вдовы и девки, обладающие нерастраченной женской половой силой и одновременно являющиеся максимально независимой от мужчин («сакрально чистые» с точки зрения женской магии) категорией женщин.

В связи с отмеченным приведем смоленскую песню, явно перекликающуюся с сюжетом Б4, бытовавшим на Смоленщине как святочная песня: «До суботки Анютка / Собрала девок полный двор / Посадила всех девок за стол / А сама села выше всех / И задала думу больше всех / Не думай, не гадай, Анютка / Отдадим тебя за Дунай / Не знала Дунай – знать будешь / Не знала Ивана – знать будешь» (Архив ГМЭ, 1632, л. 9). Чрезвычайно интересно непосредственное сопоставление Дуная и Ивана в этом тексте; однако о какой «суботке» идет речь в песне? Это проясняется, если обратиться к материалам начала XIX в. из соседнего со Смоленщиной Торопца: «в Торопце <…> святки слывут субботками». В это время в домах «честных вдов» по старинному обычаю происходили узаконенные встречи неженатой молодежи. В комнате, украшенной фонарем из цветной бумаги, на поставленных амфитеатром скамьях рассаживались девицы, а по сторонам ставились скамьи для парней, которых впускали, когда девицы рассядутся. «При входе каждого гостя девушки величают его песнями, как исстари поются на субботках, с припевом к каждому стиху:

Думается, что о подобных «субботках» и упоминается в приведенной девичьей песне и что среди величальных песен на святках-субботках был и святочный сюжет Б4, многие образы и мотивы которого (молодец по имени Дунай, святые вечера, поиски подруги, выбор между вдовой и девкой) хорошо вписываются в контекст этих праздников.

В заключение отметим, что в Поволжье сюжет Б4 исполнялся как хороводная семицкая песня. Роль Дуная в хороводе исполняла девица, переодетая мужчиной, песня оканчивалась неудачей Дуная в выборе подруги.

Группа В.

«Дунай» в русском эпосе

Единственным известным В. Ягичу случаем употребления лексемы дунай в самобытном русском фольклоре было имя былинного Дуная-богатыря, которого, по мнению В. Ягича, с «Дунаем» фольклора остальных славян роднит лишь эпитет «тихий». Уже приведенный выше материал показал значительно более широкое, чем это представлялось В. Ягичу, распространение лексемы дунай в русском фольклоре и позволил наметить ряд мотивов и черт, роднящих песенный «Дунай» с образом Дуная-богатыря. Однако прежде чем рассматривать эту яркую и трудную для понимания фигуру русского эпоса, остановимся на привлекших меньшее внимание многочисленных случаях употребления лексемы дунай в русском эпосе в иных значениях.

1. «Дунай» в припеве-концовке русских былин, известной преимущественно в Прионежье в вариантах: «Дунай, Дунай, более век не знай», «а Дунай, Дунай, Дунай, да боле петь вперед не знай». Этот припев-концовка как бы ставит некую окончательную границу знаниям и возможностям исполнителя, и поэтому можно говорить в известной мере о пограничной роли этого припева, роднящего его с иными проявлениями пограничных, рубежных функций «Дуная» в русском фольклоре. Весьма вероятно, что прионежская концовка былин по своему происхождению родственна зафиксированным на другой территории припевам виноградий, величаний и «военно-морских» старин (см. выше, сюжеты Б1, Б2, Б4), упоминающим о Дунае, и, как и они, представляет своего рода славление. В пользу этого говорит записанный П. В. Киреевским вариант «Аники-воина» с такой концовкой:

Это сопоставление «пения славы» и «пения Дуная», безусловно, заслуживает внимания.

2. «Дунай-река» в русских былинах встречается сравнительно не часто.

а. Богатырь против Дуная-реки, соотнесенной с женщиной или чудищем (змей, соловей, рогатый сокол). Этот сюжет лучше всего разработан в белорусской эпической сказке о богатыре Илье.

Илья, пролежавший 33 года на боку, пьет воду и квас, которые он приносит по просьбе некоего деда, после чего, обретя силу, получает от него приказание «очищать свет». Мать и отец посылают Илью «ляда сечь» – заниматься подсекой. Илья загатил лесом реку Дунай на семь верст. Река разлилась и пошла на все стороны, хотела весь свет затопить. Мать и отец уговорили Илью очистить Дунай-реку, после чего он, на коне и с булавой, отправляется убивать рогатого Сокола, который сидит на 12 дубах и поставляет людей для царя Пражоры. Илья убивает и Сокола, и царя. В конце сказки сообщается полное имя героя – Илья Иванов (Беларускi фальклор 1977: 480).

Известный по этой и другим аналогичным белорусским эпическим сказкам сюжет о сражении Ильи с Соколом достаточно подробно проанализирован В. Н. Топоровым и В. В. Ивановым, показавшими глубокую архаичность белорусского варианта этого восточнославянского сюжета. Неслучайность предшествующего этому сюжету эпизода («первого, неудачного подвига») с рекой Дунаем обнаруживается при сопоставлении его с другими (многочисленными и многообразными) случаями взаимодействия человека и Дуная в белорусском фольклоре; особенно интересно сопоставление с белорусскими волочебными песнями А4, где молодец хочет стрелять сокола, а тот обещает перенести его через Дунай. В других вариантах белорусских и среднерусских сказаний об Илье (Илье Муромце) рассказывается, как он запрудил Десну или Оку, а в некоторых вариантах былины («исцеление Ильи Муромца») он запруживает Непру (Днепр). Мотив борьбы богатыря с чудовищем, как-то связанным с рекой, присущ и другим былинам (ср. соотношение Добрыни, Почай-реки и змея).

В редком печорском варианте былины о Михаиле Потыке герой после брака с Маринкой Лебедью белой спасает по просьбе змеи (являющейся, по другим вариантам, союзницей, повелительницей или ипостасью Марьи Лебеди) ее деток, горящих в ракитовом кусте, для чего приносит (по указанию змеи) в правом сапоге воды с Дунай-реки (Ончуков 1904: № 57).

Эта же устойчивая в русском «мужском» фольклоре связь водного – женского – зооморфного прослеживается в одном из вариантов былины «Илья и Соловей-разбойник», где дочь Соловья держит переправу через Дунай и отказывается перевезти Илью, который убивает ее и делает мост через Дунай (Песни, собранные П. В. Киреевским 1859: 77).

б. Мотив «святости» Дуная. В этом же варианте Илья перед поездкой отправляется «за Дунай», «тому Миколе Заруцевскому» молиться. Правда, в обоих случаях можно предположить, что в этом варианте, носящем следы деградации былинной традиции, не обошлось без влияния «женского фольклора» (ср. А2в – девушка держит переправу и А2е – переправа в церковь). Именно от исполнительницы-женщины (П. С. Пахоловой), вообще необычайно часто упоминающей в своих старинах Дунай, записана былина о Дюке с упоминанием «святой воды» с Дуная. Также от женщины (Субботиной) записана былина, где Добрыня отправляется на Дунай «стрелять <…> да белых утицей» (явная реминисценция свадебного мотива типа БЗ), так что мотивами безусловно положительного отношения к Дунаю-реке и тенденцией к его сакрализации мы обязаны в основном влиянию женской фольклорной традиции на мужскую, былинную.

в. Дунай протекает к Киеву или под Киевом – не частый, но интересный мотив, обычно сочетавшийся в сознании исполнителя с отчетливым представлением о том, что под Киевом протекает Непра (Днепр). Известны случаи, когда Дунай заменяет Волхов или дублирует название Москвы-реки.

г. Изредка Дунай в былинах играет роль пограничной реки, реки-рубежа с опасной переправой. Так, в былине «Изгнание Батыги» (Песни, собранные П. В. Киреевским 1862: 38–48) обиженные Владимиром богатыри находятся за Дунай-рекой (т. е. как бы за границей Русской земли), а когда по уговору Ильи возвращаются в Киев, то перескакивают через Дунай, причем чуть не тонет один из сильнейших богатырей – Самсон.

Следует отметить, что в былинной традиции Дунай, как правило, мыслится как очень крупная река, в отличие от топонимики, где Дунаем именуется ручей или речушка, и фольклорной песенной традиции (группа А), где Дунаем называется любая река.

д. В ряде былин о Дунае-богатыре говорится, что река, образовавшаяся из его крови (или в которую он бросился), «устьем впала в сине море» (Древние… 1958: 79). В подобном «географическом» приурочении соблазнительно видеть сохранение древнерусской традиции, хорошо знавшей о впадении реального Дуная в море. Однако вероятнее, что мы имеем здесь дело с уже фольклорно опосредствованной связью «дунай – море», обязанной своим возникновением как частичному совпадению значений этих слов в славянских диалектах, так и реальной историко-географической связи Дуная и Черного моря.

3. Дунай-река в исторических песнях часто выступает в подобной же взаимосвязанности с морем и с личностью героя. Даже в поздней исторической песне (нач. XVIII в.) о победе князя Шереметева над шведами под Мызой (в Прибалтике) зачин звучит следующим образом: «При край было синего моря, при усть было тихого Дунаю», т. е. «край моря» и «усть Дуная» мыслятся как обычное и естественное место эпического («отмеченного» в народном сознании) действа. Иногда образ этой реки в исторических песнях отличается большей конкретностью и реальностью, нежели в былинах. Так, в украинских думах речь явно идет о реальном Дунае и его «гiрлах», впадающих в Черное море. Определенное, хотя и не вполне отчетливое соотнесение Дуная с Доном (выразившееся, в частности, в определении «тихий») наблюдается в некоторых песнях донских казаков. Что же касается исторических песен, сложившихся в более отдаленных от Черноморья областях, то и здесь зачастую контекст песни создает впечатление, что речь идет о какой-то конкретной большой реке под названием Дунай, правда протекающей где-то в Сибири или Прибалти-ке. В одной из песен о Ермаке Тимофеевиче (Песни, собранные П. Н. Рыбниковым 1862: 230–232) рассказывается, что сами казаки поехали по Иртыш-реке, а лодки с соломенными людьми, дабы создать преувеличенное впечатление о своей численности, пустили по Дунай-реке. В песне о Стеньке Разине, записанной в Петрозаводске от выходцев из Екатеринбурга, повествуется, как перед смертью он пошел «ко синю морю, ко Дунай-реке», попросил перевезти его «на ту сторону», где он «на белом камешке стал скончаться». Далее следует: «Погрузили во Дунай-реку сотоварищи Стеньку Разина. Со Дунай-реки сотоварищи на Амур пошли думу думати» (Песни, собранные П. Н. Рыбниковым 1862: 239–240). Только в одной этой песне сконцентрирован целый комплекс «мужских фольклорных ассоциаций», обычно порознь сопутствующих образу Дуная в лирических песнях: Дунай – море, Дунай – переправа, за Дунаем – смерть, посмертное соединение молодца с Дунаем; и при всем этом сопоставление с Амуром, хорошо известным русским с середины XVII в., создавало у слушателей впечатление, что речь идет о реальной Дунай-реке. Любопытно, что в варианте этой же песни, записанной на Дону, ближе к месту ее возникновения, говорится о нахождении Степана «за Дунаем» и о переправе через него, что осмысливается, скорее всего, как возвращение на «свою» землю, где его хоронят между трех дорог: «питерской, черниговской, киевской» (Листопадов 1945: 38). Мотивы Дуная-моря и погружения тела Степана в Дунай отсутствуют. На Севере и в Сибири историко-географическая реальность Дуная сведена до минимума и заменена эпической реальностью. Сине море и Дунай-река – это места, где герою уровня Степана пристало умереть. Посмертное погребение Степана в Дунае, скорее всего, вызвано ассоциациями с обстоятельствами смерти Дуная-богатыря.