Читать книгу Диалоги о медитации. Русский йогин о практике, психологии и будущем человечества - Дада Садананда - Страница 6

В тот момент Даде было тридцать, за спиной – десять лет сознательной практики. Что значит «сознательной»? Так или иначе он стал медитировать в восемнадцать лет, а первый раз попробовал вообще в двенадцать. Рассказывает, что было что-то вроде наития, может быть, судьбы. Но это уже позднеперестроечное время, могло что-то попасть в руки – книга или статья. И вот сидит пацан, скрестив ноги, в комнате, и заходит бабушка, ей в то время было уже под восемьдесят.

«Кому молишься? Дьяволу молишься!»

И я вздрагивал так сильно и напрягался. Потом в конце концов я уступил вот этому давлению, потому что не было никакого ориентира в духовном пути. Я не понимал: то, что я делаю, – правильно это или нет? Это был какой-то интуитивный порыв. Почему-то понял: мне надо это делать. Но в итоге я бабушке уступил. Не медитировал до восемнадцати лет.

Дада в своих уроках и лекциях часто говорит о своей бабушке. Она была крепко верующим и сильным в вере человеком. 1913 года рождения, из старообрядческой семьи, она не то что детей-атеистов, но и даже канонических православных считала недостаточно твердыми в вере. Старообрядчество, да еще в советское время, когда любая вера преследовалась, тем более неофициальная, неорганизованная, было настоящей духовной практикой. Тут нельзя было наполовину – «живу обычной жизнью, но иногда могу свечку поставить и перекреститься». Это практика, охватывающая всю жизнь. Бабушка Дады, каждый раз выходя из дома, говорила благословение.

Она и меня этому научила: когда выходишь из дома – говори «Благослови, Господи». И для меня это стало сначала привычкой, потом частью практики: все, что делаешь, делай с Богом. В бабушкиной семье родители, все четырнадцать детей утром и вечером практиковали свои молитвы. Они читали «Отче наш», Иисусову молитву, молитву Богородице. Это у них каждодневная духовная практика.

Помню, в детстве я лежу на кровати, а бабушка произносит молитвы: «Отче наш, сущий на небесах!» И я впадаю в медитативное состояние, приятное ощущение какого-то соприкосновения. Я размышлял об этом – что же она говорит. И на меня сходило чувство благодати.

Сейчас я делаю медитацию и понимаю, что на самом деле от бабушки перенял и упорство, и постоянство, и ценность духовной практики. Она молилась утром и вечером. Всегда. Я не видел, чтобы она когда-нибудь пропустила молитву. Что бы ни происходило – войны, революции, кризисы, домашние проблемы, – каждый день молилась. Никогда вообще не пропускала – больная, здоровая. Это пример строжайшей религиозной дисциплины. Она мне это передала – с детства, на каком-то еще досознательном уровне. Бесценный подарок.

«Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешнаго!» – знаменитая Иисусова молитва, главная, можно сказать, «мантра» афонской православной практики. Практикующие исполняют «неустанную молитву», которая звучит все время вместе с дыханием и ритмом сердца («Когда молитва укореняется в уме, в ответ на мысленный труд начинает постепенно согреваться сердце», – писал священник Антоний Голынский-Михайловский). Исихазм, мистическая практика восточного христианства, конечно, веками был делом монашеским, простому народу непонятным. Но в Новое время уже с века XIX практики всех религий перестали быть тайными и сословными, тем более в старообрядчестве, где не было своих попов и монахов, а практиковали все: «Восходит человек в следующую степень и обретает молитву умно-сердечную деятельную. Именуется она умно-сердечной потому, что в ней вместе с умом молится и сердце, то есть весь внутренний человек. Деятельной она названа потому, что воля человека еще продолжает действовать в нем, проявляясь в побуждениях и делах».

Я говорил:

– Бабушка, я хочу креститься, я хочу молиться, я хочу как ты.

И вот однажды бабушка отвела меня на реку. Она говорила:

– Наших священников истребили, поэтому мы без священников.

Она крестила меня сама. Это было вообще эпично. Она окунала меня в реку, поднимала меня, поворачивала в воде, читала молитвы и в итоге сказала:

– Все, теперь ты крещеный.

Она дала мне четки, и с этими четками-лествицами я молился.

Было здорово. Очень хорошее ощущение, когда я в детстве молился с бабушкой, настоящие духовные переживания были. Прошло время, разные кризисы, взросление. И когда я начал медитировать, я почувствовал ту же самую энергетику, только в очищенном, более рафинированном виде. Я могу все отбросить – ритуалы и условности, – сохранить мысли только о Всевышнем, и только это чувствовать в медитации. И тогда я увидел, что религиозные различия лежат на поверхности. А в глубине, в этой энергетике, в духовном переживании никаких различий нет. Это одно и то же состояние.

Но культурная форма в социальном смысле и формирует человека. Дада, если отвлечься от его оранжевой монашеской одежды, – обычный русский человек с русой бородой, высокий и стройный, будто устремленный вверх, может быть, немного похожий на священника. И это очень важный для многих вопрос, каким образом можно всерьез из русской, в общем-то, европейской культуры перейти на путь, происходящий из экзотической и часто непонятной Индии.

– Дада, вот вы вдохновенно рассказываете про бабушку и ее практику. Но ведь русскому человеку и вправду легче сказать: «Помилуй мя, Господи», чем: «Баба нам кевалам», понятнее и роднее, что ли. Нет? Как вы прошли через культурные оболочки и сопротивление культуры? Как бабушка ваша говорила: «Кому молишься?»

У меня в душе не было сопротивления. Во мне это было с самого детства. У меня очень рано возникла мечта быть монахом. Я почему-то всегда знал, что буду медитировать.

Я в детстве садился и медитировал. Никто меня не учил. Увидел где-то в книжке, что надо так сидеть со скрещенными ногами, и почувствовал – мое. Я садился и как-то по-своему медитировал. Поэтому, познакомившись с философией йоги, я пришел домой и понял: «Вау! Так вот оно как!» Немедленно разрешились сомнения и противоречия, которые меня мучили. В других религиях было много вещей, вызывающих внутреннее сопротивление: например, идея рая и ада – я не могу ее всерьез принять, я знал, что тут что-то не то. А в йоговской философии для меня все сошлось – моя душа опознала ее как очень логичную и правильную, недогматичную. И вся моя интеллектуальная незавершенность разрешилась. Я определился, как двигаться в жизни. Это было и логично, и практично. Мне стало хорошо и легко.

Бабушка ушла, когда ей было почти девяносто.

– Она прожила счастливую жизнь?

Ой, не знаю. Эпоха… Дети доставляли проблемы. Но я думаю, что она была счастлива в своем «ядре», в том смысле, что она была духовным человеком, у нее была очень сильная связь с Богом, у нее была религиозная дисциплина, у нее было чувство служения, то есть она всегда жила ради других людей. Но иной раз она и терпела от них. Мои родители не понимали ее. «Вот ты богомолка», – говорили. Понятно: коммунистическая эпоха, ценности старших поколений обесценивались, считалось, что старики ничего не понимают, невежественные.

Родители мне объясняли, что Бог – это выдумка. Я приходил к бабушке и говорил:

– Бабушка, что ты молишься, Бога твоего нет.

– Кто тебе сказал?

– Папа сказал… А где Бог?

– На небе.

– Неправда. Космонавты летали и там никого не нашли.

– Они его не увидят.

– Почему?

– А он им не покажется.

Мы с ней спорили, но каждый оставался при своем мнении.