Читать книгу Во власти бури - Данелла Хармон, Данелла Хармон - Страница 3

«Предлагается вознаграждение в полторы тысячи фунтов за любые сведения о местонахождении леди Ариадны Сент-Обин, дочери графа Уэйбурна. Упомянутая леди исчезла в ночь пожара на конюшне Уэйбурн-Хауса, стоившего жизни ее отцу.

Возраст: 19 лет.

Приметы: невысокого роста, прекрасно сложена, волосы медно-рыжие.

При ней должен быть гнедой жеребец с белой полосой на морде и белыми “гетрами” на задних ногах.

Заинтересованным лицом выступает новый граф Уэйбурн, брат леди Ариадны. Поскольку означенная лошадь по смерти старого графа является его законной собственностью, он намерен приложить все усилия к розыску.

Со сведениями обращаться в Уэйбурн-Хаус по адресу:

Бромптон-роуд, Лондон».

– Думаю, этого достаточно.

«Новый граф Уэйбурн» склонился над роскошным письменным столом в кабинете, унаследованном вместе с титулом, чтобы в последний раз пробежать взглядом строчки составленного документа. Потом поставил размашистую подпись и протянул бумагу дворецкому, застывшему в ожидании.

– Прошу лично удостовериться, чтобы это размножили и отправили в каждую гостиницу, на каждый постоялый двор – словом, в любое мало-мальски приличное заведение отсюда до Кинге-Линн. И пусть «Таймс» напечатает это как можно скорее.

Дворецкий молча вложил в протянутую руку хозяина перчатки, потом головной убор для верховой езды. Тот небрежным жестом нахлобучил шляпу на рыже-каштановые волосы и пошел к двери, бросив уже через плечо:

– Надеюсь, это сработает! Сестра наверняка уже на полпути к Норфолку.

Прежде чем дворецкий успел ответить, дверь открылась.

– Лошадь оседлана, милорд.

– Надеюсь, она достаточно резва, – проворчал Тристан и намеренно громко хлопнул дверью, выходя.

Слуги уже выстроились в шеренгу на ступенях особняка, чтобы проводить молодого хозяина. Вид его был так мрачен, а губы поджаты с такой угрозой, что тому, на кого падал его взгляд, хотелось отшатнуться, как бы хорошо он ни был вышколен.

– Господь не оставит нашу дорогую леди Ариадну, – чуть слышно проговорила одна из горничных и сделала движение, как если бы собиралась заломить руки, но удержалась. – Я буду молиться за нее, Уильям! Пусть она доберется до Норфолка раньше его…

– У нее несколько часов форы, – откликнулся лакей, почти не шевеля губами, чтобы не привлечь ненароком внимание хозяина (лицо его при этом не утратило выражения подобострастия). – И потом с ней Шареб-эр-рех. Ее не догнать.

Безмолвно, с хорошо скрытым неодобрением, слуги наблюдали за господином. Тот сердито подергал подпругу, проверяя, на совесть ли она затянута, косясь при этом на ни в чем не повинную лошадь с таким видом, словно не мог простить ей, что она всего лишь одна из верховых кобыл Уэйбурн-Хауса, а не самый быстрый чистокровный жеребец во всей Англии. Воздух, казалось, был пропитан этим неодобрением, словно электричеством перед грозой. Слуги украдкой обменивались угрюмыми взглядами.

Несчастья просто преследовали леди Ариадну. Сначала от странной, необъяснимой болезни погибли все лошади на племенной ферме, потом произошел пожар на конюшне, столь же загадочный и еще более ужасный, так как стоил жизни старому графу и едва не погубил и самую ценную лошадь. Последним ударом явилось чтение завещания. Без сомнения, намерения графа были самые благородные… однако трудно, почти невозможно было поверить, что он завешал бесценное животное – чистокровного племенного жеребца по кличке Шареб-эр-рех – такому пустоголовому и безответственному моту, как Тристан, пусть даже тот и был ему сыном.

Разве можно винить леди Ариадну за то, что она украла жеребца и сбежала под покровом ночи?

Молодой граф ничего не знал как о ходе мыслей своих слуг, так и об их симпатиях и антипатиях – и ничуть этим не интересовался. На его привлекательном лице не отражалось и тени сожаления, когда он проходил мимо обугленных руин конюшни. Единственным чувством, оживлявшим его надменную физиономию, был гнев. От него веяло мрачной решимостью, не предвещавшей ничего доброго. Чувствуя это, лошадь опасливо выкатила белки и начала пританцовывать, стоило Тристану приблизиться к ней. Теперь, уже взявшись за луку седла, он обернулся к дворецкому, чтобы дать последние указания.

– Если появится кто-нибудь со сведениями, пусть ждет моего возвращения. О деньгах ни слова! Пока расплачиваться нечем, но деньги появятся, как только этот жеребец появится у меня в руках. Помоги мне бог, чтобы это случилось как можно скорее!

С этими словами молодой хозяин Уэйбурн-Хауса вскочил в седло, поднял лошадь на дыбы и вскоре уже скакал к воротам поместья.

* * *

– Скорее, сэр! Это рядом, на улице!

Колину Николасу Лорду достаточно было взглянуть на собаку, чтобы понять, что она умирает. Вокруг собралась небольшая толпа зевак, преисполненных сочувствия, но бессильных помочь. Увидев Колина, женщина с раскрасневшимся, встревоженным лицом бросилась навстречу.

– Вы ведь ветеринар, сэр, правда? Так мне сказали! Умоляю, сделайте что-нибудь, спасите беднягу Гомера! Я не знаю, что будет с сыном, если собака погибнет! Доктор, прошу вас, прошу!

Требовательный жест ветеринара заставил зевак отступить. Крупный черный мастиф лежал на боку. Тело его было сведено судорогой, зубы оскалены в гримасе агонии, глаза остекленели. Мальчик лет шести-семи почти лежал рядом, обнимая худенькими руками массивную шею собаки и спрятав лицо в густой мех. Услышав энергичные шаги, он поднял голову. Голубые глаза уставились на Колина с безмолвной мольбой, слезы продолжали катиться по совершенно мокрым щекам.

– Моя собачка… мой песик… – проговорил он, с трудом сдерживая рыдания.

– Позволь мне осмотреть его, ладно? – мягко попросил Колин.

Слезы закапали чаще, но ребенок кивнул и поднялся, укрывшись в объятиях матери. Ветеринар опустился на колени на крупный булыжник мостовой и раскрыл чемоданчик, приговаривая: «Спокойно, дружище, сейчас мы тебе поможем». Рука привычным жестом нашла бедренную артерию собаки. Пульс был, но слишком частый и слабый.

Отодвинув губу, он осмотрел десны и убедился, что они почти так же белы, как и зубы. Но не это, а тугое, вспученное брюхо собаки помогло поставить окончательный диагноз.

– Когда он последний раз ел, мадам?

– Несколько часов назад, – ответила женщина, тесно прижимая к себе сына. – Сэр, неужели он…

– Рвота была?

– Только попытки. Я накормила его тушеным мясом с картофелем, он выпил целую миску воды, играл с Томми, а потом мы взяли его с собой в город. Это, знаете ли, очень добрый пес, дети его любят и наперебой ласкают… Боже мой, неужели он умрет!

Ее невольный возглас заставил мальчика вывернуться и броситься к собаке. Вскоре он уже снова полулежал на мостовой, обвивая шею мастифа так отчаянно, словно это могло вернуть того к жизни.

– Гомер, не умирай! Только не умирай, ладно? Прошу тебя, прошу! – Внезапно, не в силах больше сдерживаться, мальчик разрыдался, невнятно умоляя спасти его песика.

Колин водрузил на нос очки, которыми пользовался только во время работы.

– Сделаю, что в моих силах, Томми, а ты пока побудь, пожалуйста, с мамой.

Ребенок подчинился, хотя ему стоило немалых усилий оторваться от собаки. Теперь можно было отдать все свое внимание мохнатому пациенту.

Поскольку животное упало прямо посреди мостовой, это застопорило движение. Останавливаемые на скаку лошади протестующе ржали, скрипели и взвизгивали колеса экипажей, слышались выкрики, полные недовольства, удивления и любопытства. Колин не обращал внимания на суматоху, полностью отдавшись своему занятию. Жадная до зрелищ толпа подступала ближе. Социальные различия ненадолго были забыты, надушенные дамы толкались локтями наравне с давно не мытыми, разящими перегаром бродягами. Ветеринар вдруг ощутил, что задыхается, что ему необходимо пространство и свет.

– Назад, все назад! – крикнул он.

– Дайте же доктору выполнить свой долг! – поддержал кто-то в толпе, скорой на сочувствие и жалость (равно как и на расправу), и все подались назад.

Пес жалобно скулил.

– Вы уже можете сказать, что с ним? – настороженно спросила мать Томми.

– Вздутие кишечника.

– Вздутие… – повторила женщина испуганно.

Колин смотрел на огромное раздутое брюхо красавца мастифа и прикидывал риск того, что собирался сделать.

Если у него заворот кишок, это его убьет, думал он. Однако придется попробовать.

– Видите ли, у него в кишечнике скопилось много газов, по какой-то причине они не выходят. Это случается, и если газы не выпустить, собака непременно погибнет.

Он обвел взглядом лица вокруг, полные сочувствия и любопытства, и остановил взгляд на приличного вида мужчине, поддержавшем его пару минут назад.

– Сэр, не могли бы вы мне помочь? Кто-то должен держать собаку, пока я буду с ней заниматься. Да, именно так. Вы все правильно делаете.

Малыш Томми, до того не сводивший с него полных ужаса глаз, спрятал лицо в материнских юбках, снова залившись слезами. Колин подавил вздох, не желая выдавать свою растерянность. Как и все остальные, мать мальчика неотрывно следила за ним; на ее бледном теперь лице застыло выражение безмолвной мольбы. Ветеринару нередко приходилось видеть такие лица. В нем видели спасителя, чудотворца. Не каждый, далеко не каждый человек становится объектом такой слепой, безоглядной любви, как домашнее животное.

– Делайте, что считаете нужным, доктор, – чуть слышно произнесла женщина.

Настало время действовать. Колин достал из недр своего чемоданчика чистую тряпку, бутылку крепчайшего рома и короткую полую иглу, в которой был единственный шанс на спасение бедняги Гомера. Лицо ветеринара оставалось совершенно бесстрастным, хотя в душе продолжали гнездиться сомнения. Он испробовал это простое средство на овцах, объевшихся свежей травы, но никогда не применял на собаке. Однако выбора не было.

Осторожно ощупав брюхо, Колин нашел нужное место.

Собака почувствовала, что надвигается нечто опасное, и из последних сил попыталась подняться. Ветеринар мягко принудил ее лежать. Он вдруг осознал, что кругом стало очень тихо. Должно быть, кучера экипажей тоже привстали на козлах, чтобы видеть происходящее. Намочив тряпицу ромом, Колин хорошенько протер брюхо, поросшее мягкой темной шерсткой, и придвинулся поближе, прикрыв собаку своим телом от мальчика на случай, если тот найдет в себе храбрость повернуться, потом резким точным движением проткнул вздутие.

У какой-то леди в толпе вырвался испуганный возглас.

Там, где игла пробила стенку брюшины, вырвался целый фонтан красной, густой и невероятно вонючей жидкости, забрызгав Колину все лицо. Он заставил себя не реагировать ни на вонь, ни на тревожный ропот толпы, сосредоточив все свое внимание на крови, интенсивно изливавшейся через дренажную иглу. Вместе с ней, свистя, выходили скопившиеся газы.

Его помощник крепко держал собаку, но явно не потому, что имел способности к ветеринарии. Скорее, он был так потрясен, что потерял способность двигаться. Челюсть у него отвисла, глаза вылезли из орбит, взгляд был прикован к брюху собаки.

Теперь только оставалось положиться на удачу. При завороте кишок животное ожидал перитонит и мучительная смерть.

Секунды ползли одна за другой с ужасной медлительностью.

После пережитого шока толпа снова притихла в ожидании. Немного погодя Колин нащупал бедренную артерию собаки и сосчитал пульс. Помощник вопросительно воззрился на него, но ветеринар промолчал, не желая делать скоропостижных выводов.

«Ты уж постарайся, здоровяк, – мысленно обратился он к мастифу. – Не подведи меня в последний момент, идет? Сейчас ты можешь сделать своего маленького хозяина очень счастливым».

Газы продолжали с шипением вырываться через узкую дренажную иглу, и казалось, что это никогда не кончится. В решающий момент, забывшись, мать мальчика опустила руку на плечо ветеринара, и теперь, сама того не сознавая, впивалась в него пальцами до боли. Без труда можно было предположить, что и она не сводит полных ужаса глаз с иглы и залитого красной жижей брюха. Собака дышала, но так слабо, словно могла в любой момент прекратить дышать вовсе.

Тишина продолжала царствовать на улице, только лошади переступали с ноги на ногу и встревоженно пофыркивали.

Перед глазами у Колина все подернулось туманом. Он перевел взгляд на мостовую, на ноги в такой разной обуви – от туфелек на каблучке до грубых разбитых башмаков – и вдруг отчетливо увидел муравья, деловито пробиравшегося между двумя булыжниками. Вот он преодолел соломинку, вот перевалил через кучку песка, вот обогнул камешек. Все это казалось ему, должно быть, гигантским…

Ветеринар с трудом подавил желание потрясти головой.

Колени начали болеть от долгой неподвижности, и солнце припекало не на шутку.

И вдруг свистящий звук ослабел! Он все стихал и стихал, пока не смолк совсем. Колин сделал глубокий, жадный вдох и осторожно вынул иглу. Сердце его, оказывается, билось в бешеном ритме, пот заливал глаза.

Только теперь, когда все могло кончиться благополучно, Колин поднял взгляд и обвел им толпу. Он уже приготовился высказать свое мнение, как вдруг одно лицо привлекло его внимание. Оно принадлежало женщине – вернее, девушке, – сидевшей верхом на жеребце темно-гнедой масти. Животное стояло совершенно неподвижно – должно быть, потому, что морду его прикрывали парусиновый колпак и самые массивные шоры, какие только доводилось видеть Колину. Девушка сидела в седле по-мужски и смотрела на него. Ее даже можно было принять за невысокого хрупкого паренька благодаря жокейской шапочке и бриджам, если бы не оттопыривавшийся на груди жакет.

Хотя девушка приложила немало усилий, чтобы как можно тщательнее спрятать волосы под шапочку, их цвет угадывался без труда. Только у обладательниц медно-рыжих волос кожа бывает такой безукоризненно чистой и белой, как сливки. Изящные дуги темно-рыжих бровей были слегка приподняты, голова высоко вскинута, темные глаза торжествующе смотрели на Колина, как если бы на ее глазах он спас от неминуемой смерти какую-нибудь важную персону.

Когда взгляды их встретились, девушка слегка склонила голову. Это было не то чтобы приветствие, скорее дань уважения. На ее лице не было и тени сомнения, что все кончится благополучно.

Ощутив неловкость, Колин быстро отвел взгляд и вернулся к «пациенту». Очередное прослушивание пульса обнадеживало. Собака задышала ровнее, и хотя была еще очень слаба, жизнь понемногу возвращалась к ней. Ветеринар сразу же забыл о девушке на лошади.

– Вот так-то лучше! – вырвалось у него, и толпа, словно только и ждала поощрения, придвинулась ближе. – Так как, ты говоришь, твое имя? Гомер? Хорошее имя, славное. А теперь давай понемногу приходить в себя, старина! – Он потрепал по мощной шее и выжидательно уставился на полузакрытые глаза животного.

Мастиф заскулил и поскреб лапами по мостовой. Жалобное поскуливание сменялось глухим завыванием, по мере того как возвращалось сознание и с ним боль. Широкая лапа снова заскребла по булыжнику, и собака перекатилась на живот. Невнятный ропот толпы постепенно распадался для нее на отдельные выкрики, возгласы, восклицания, пока детский плач не выделился из общей какофонии и не завладел вниманием. Карие глаза открылись и замигали, массивная голова мастифа приподнялась, и с минуту он смотрел прямо в синие глаза своего спасителя. Колин мог бы поклясться, что собака понимает, что именно произошло, и что взгляд ее преисполнен благодарности. Ему не единожды приходилось наблюдать такое в своей практике, и каждый раз это было как впервые.

Он улыбнулся. Хвост мастифа застучал по мостовой.

Толпа, уже радостно возбужденная, пришла в полное неистовство.

– Гомер, собака моя хорошая! – восторженно взвизгнул Томми и вырвался из рук матери, чтобы обнять своего любимца.

У Колина заложило уши от его вопля, да и от приветственных криков заодно. К тому же ноги отказались держать его, и, приподнявшись, он едва не упал. Его хлопали по спине и награждали одобрительными тычками, какой-то бродяга совал ему в лицо бутылку с подозрительного вида жидкостью, но он только развел руками, улыбаясь всем и никому в отдельности. Мать мальчика застыла, не спуская глаз с сына, рыдавшего – теперь от радости – возле мастифа.

– Гомер, мой маленький песик! – повторял Томми, обнимая громадную собаку, шею которой не мог целиком обхватить.

Колин удовлетворенно вздохнул, сунул очки в карман и старательно вытер лицо носовым платком. Мать мальчика смотрела на него взглядом, полным обожания.

– Сэр!

– Этот «маленький песик», – сказал ей Колин с усмешкой, – сможет съесть еще немало тушеного мяса с картофелем, но, если вас интересует мое мнение, лучше от этого воздержаться.

– Сэр, как я могу вас отблагодарить?

Женщина была бедно одета, и Колин отмахнулся. Непроизвольно взгляд его вернулся к тому месту, где недавно красовалась девушка на гнедом жеребце – такая ухоженная, хорошо воспитанная и, несомненно, богатая леди, почему-то заинтересовавшаяся уличным происшествием.

Разумеется, ее уже не было.

– Я хочу заполучить этого человека!

Грумы Дэниел и Саймон, со всеми предосторожностями выводившие Шареба из возбужденной толпы, замерли на месте с такой поразительной синхронностью, словно их разом выключили.

– В каком смысле? – спросили они разом, таращась на хозяйку.

Леди Ариадна Сент-Обин только поглубже надвинула жокейскую шапочку на лоб и слегка ударила пятками в бока жеребца, понукая его двигаться вперед. Перед ее мысленным взором снова возникла картина, представшая на дороге через город: громадный черный мастиф с оскаленной в агонии пастью и ветеринар на коленях перед ним – русая голова низко склоняется к темной шерсти животного. Леди Ариадна нарочно объехала толпу, чтобы видеть лицо этого человека. Ее поразило выражение решимости, не покинувшее его и тогда, когда больная, смешанная с гноем кровь ударила прямо в стекла очков. Он и не подумал отшатнуться, этот незнакомец, в то время как сама она ощутила дурноту и сильнейшее отвращение. Закатанные по локоть рукава открывали сильные руки, и пальцы его не дрожали…

– Миледи!

Каким чудом казалось воскрешение собаки из мертвых!

Как она смотрела в глаза своему спасителю, сколько благодарности и понимания – да-да, понимания! – читалось в ее взгляде! Леди Ариадна чувствовала, что впрямь оказалась свидетелем чуда, которое останется в памяти на всю жизнь.

– Повторяю, я хочу заполучить этого человека, – тоном, не терпящим возражения, произнесла она, намеренно глядя вдаль между ушами жеребца, а не на лица грумов.

– Однако что вы этим хотите сказать?

Теперь леди Ариадна снизошла до того, чтобы повернуться к своим спутникам.

– Я имею в виду, что мне нужен надежный эскорт в путешествии в Норфолк. Такой, которому я могла бы доверить жизнь и здоровье бесценной лошади. Шареб-эр-рех нуждается в постоянном присмотре, поэтому вы последуете за этим человеком до его кабинета и дождетесь наступления темноты.

– Зачем?

– Затем, что в темноте легче похитить человека.

Грумы смотрели на хозяйку с тревогой, явно подозревая, что рассудок ее помутился.

– Однако, миледи! – наконец воскликнул один из них. – С тем же успехом мы с Саймоном можем сопровождать вас до самого Норфолка! Мы будем заботиться о лошади и защищать вас от опасностей. Ей-богу, мы постараемся, чтобы брат не догнал вас…

– Да, но ни один из вас не смыслит в ветеринарии, в то время как этот человек – мастер своего дела. Итак, он мне нужен, и покончим с этим.

Леди Ариадна еще больше выпрямилась в седле, хотя это казалось невозможным, и еще выше вскинула подбородок, всем своим видом демонстрируя, что больше не намерена слушать возражения слуг.

– Дэниел, пойди и узнай его имя! Саймон, зайди в лавку на другой стороне улицы, купи там по полдюжины каждого сорта пирожков, которые так аппетитно выглядят на витрине, и две… нет, три бутылки эля. Я буду ждать вас обоих в Гайд-парке после наступления сумерек – с ветеринаром.

Шареб-эр-рех спокойно стоял под деревьями, там, где его оставила леди Ариадна. Ночь выдалась свежая, почти холодная, и это ему не нравилось. Противно запищал комар, и пришлось несколько раз энергично пошевелить ушами, чтобы его отогнать. По тропе для верховой езды, проходившей неподалеку, спускались две кобылы, слышался низкий мужской голос и женский смех. Укрытый сумерками, жеребец насторожил уши, прислушиваясь. Белки его глаз блеснули, когда он проследил за движением лошадей.

При свете дня было бы заметно, что зрачки его отливают синевой.

Тело у Шареба было удлиненное, с крутыми боками и широкой грудью, с изящными, но крепкими ногами. Он был не особенно высок в холке, но оказался удивительно хорош и пропорционально сложен. В его взгляде было что-то удивительно лукавое, как если бы в душе он так и оставался жеребенком, а в жилах текла кровь настолько благородная, насколько это возможно для лошади, и само существование его было результатом многолетних опытов старого лорда Уэйбурна. Он был единственным оставшимся в живых производителем, потомком двух чистокровных генеалогических линий, и это делало его бесценным.

Однако в данный момент этот бриллиант чистой воды мало сознавал свое исключительное положение. Он был занят парой кобыл, чье присутствие вызывало его живой интерес. Они уже успели уловить его запах и поощрительно пританцовывали на месте. Негромкое приветственное ржание помимо воли вырвалось у жеребца. Шареб-эр-рех двинулся на открытое место… и замер, услышав шаги хозяйки.

– Назад, Шареб!

В следующее мгновение одна ладонь легла ему на морду, другая на грудь, и его начали подталкивать назад, в густой сумрак, в заросли.

– Ты что, хочешь, чтобы тебя заметили?

Даже упрек в голосе леди Ариадны не заставил его отвести взгляда от кобыл, пока те, понукаемые седоками, не скрылись из виду. Наконец и стук копыт затих в ночи, только запах остался – упоительный запах четвероногих леди голубых кровей. Обманутый в лучших ожиданиях, жеребец глубоко вздохнул, отчего подпруга жалобно заскрипела на могучих боках.

Оглаживая его крутую шею, леди Ариадна в виде компенсации протянула ему на ладони сладкий пирожок, но жеребец не прикоснулся к лакомству. Тогда она вынула пробку из бутылки с элем и поднесла к широко раздутым ноздрям. Шареб-эр-рех демонстративно отвернулся. Некоторое время девушка в нерешительности смотрела на его недовольную морду, потом со вздохом заткнула бутылку пробкой.

Сначала отец был вынужден в спешке вывезти его из Норфолка в Лондон, чтобы уберечь от страшной эпидемии, погубившей всех остальных лошадей, а теперь Ариадна, наоборот, перегоняет его из Лондона в Норфолк, чтобы уберечь от загребущих рук транжиры-брата. Подумать только, после такого потрясения, как пожар, броситься сломя голову прочь, а теперь еще дожидаться в каких-то зарослях, пока доставят похищенного ветеринара! Бедняга Шареб достоин лучшего, чем вся эта суматоха.

Ариадна спрятала так и не съеденный пирожок и прижалась щекой к морде жеребца, чувствуя, как теплое дыхание бархатных ноздрей шевелит прядку волос, выбившихся из-под шапочки.

– Я знаю, о чем ты думаешь, – заговорила она негромко, понизив голос и сделав его мягким, ласковым и отчасти почтительным (как, по ее мнению, и полагалось разговаривать с лошадью таких благородных кровей). – Ты думаешь: «Ветеринар, этого только не хватало! Зачем мне, Быстрому-Как-Ветер, какой-то там ветеринар? Я в добром здравии, разве не так?»

Шареб-эр-рех снизошел до того, чтобы слегка повернуться в ее сторону. Потом он поднял одну из забинтованных передних ног, как бы предлагая снять повязку, затруднявшую движения.

– Ну что? Я угадала?

Жеребец положил голову ей на плечо, пытаясь снять колпак, которым для маскировки была прикрыта большая часть его морды. Он делал это так целеустремленно, что в конце концов поцарапал Ариадне руку и ей пришлось ухватить его за уздечку. Но девушка не переставала напряженно всматриваться в темноту. Ночью каждый звук разносится дальше и кажется значительным. Шорох листвы там и тут в кронах деревьев, где блуждал ветерок, стрекот цикад в траве и более отдаленный звук, очень похожий на стук колес по мостовой, вероятно, где-то на Парк-лейн.

Ариадна нервно сглотнула, внезапно осознав, что находится в полном одиночестве, без защиты. Она очень надеялась, что Дэниэл и Саймон – грумы, которых она в спешке прихватила, – будут на месте с минуты на минуту, и, конечно, не с пустыми руками. Мысли сами собой вернулись к симпатичному ветеринару с его русыми волосами и сильными руками, склонившемуся над умирающей собакой. Вспомнились и испытанные в тот момент чувства: ужас, отвращение, изумление и, наконец, едва ли не благоговение. Она почти лишилась чувств тогда, словно трепетная барышня! А потом были восторг и триумф, которые она разделила с ветеринаром, когда взгляды их встретились. Сейчас самым важным было заполучить его и убраться из Лондона как можно скорее.

С сильно бьющимся сердцем миниатюрная леди Сент-Обин увлекла своего четвероногого подопечного глубже под сень деревьев. Меньше всего ей хотелось думать о том, сколько народу уже идет по их следу, но не думать не получалось.

Ночь окутала окрестности, и за окном совсем стемнело.

Усталый, но довольный прошедшим днем, Колин взял лампу и отправился на конюшню, вплотную примыкавшую к его кабинету. Собственно, с большой натяжкой можно было назвать кабинетом комнату привратника. Это помещение и два стойла ему предоставил владелец конюшни в обмен на уход за лошадьми, а потому ежевечерний обход вошел у ветеринара в привычку.

В данный момент оба его «личных» стойла были пусты, но он все же заглянул в каждое, помедлив у второго. Сожаление вновь сжало сердце. Бедный старина Нед, верой и правдой служивший ему два года! Он был так стар, что больше походил на мешок с болезнями, чем на лошадь. И все же Колин отчаянно сожалел, что вопреки всем стараниям мерин не протянул хотя бы годом больше.

– Мне недостает тебя, старина… – тихо произнес он, глядя на пустую кормушку.

Лошади неожиданно разом перестали хрустеть сеном, и отсутствие привычного звука вывело Колина из задумчивости.

Оглядевшись, он увидел, что животные водят ушами, прислушиваясь. Впрочем, скоро они вернулись к привычному занятию. Покидая стойло, ветеринар провел ладонью по краю дверцы, где застряло в зазубрине несколько светлых волосков из гривы.

– Дьявольски тебя недостает… – пробормотал он, старательно прикрыл дверцу и пошел между стойлами. Ноющая боль в правой ноге немного отвлекла его от переживаний. Судя по всему, следовало ждать дождя.

Лошади поднимали головы от кормушек, чтобы проводить его преданным, любящим взглядом. Хозяин давно уже ушел домой, оба конюха тоже не задержались, поскольку все вечера просиживали в «Синем петушке», упиваясь в стельку. Каждый раз они звали Колина с собой, и каждый раз он вежливо, но твердо отклонял приглашение. Не то чтобы он любил одиночество – просто был не из тех, кто жить не мог без компании, все равно какой. Он предпочитал интересную беседу, а не бессмысленный обмен расхожими фразами, и потому во время морской службы чаще отсиживался у себя за чтением, чем заходил в офицерскую кают-компанию. Его не тяготило пребывание вдали от берега, хотя кое-кто из команды досадовал на это.

Крепкий серый мерин положил морду на дверцу, и Колин рассеянно погладил его по морде. Мысленно он прикрикнул на себя: что толку вспоминать славные времена морской службы? Они закончились – он навлек на себя позор и бесчестье, и это низвергло его с сияющих вершин во тьму безвестности и довольно унылой, однообразной жизни. С тем же успехом он мог бы попросту исчезнуть с лица земли.

Однако Колин продолжал если не жить, то существовать и потому вспоминал и сравнивал. Некогда блестящий военный, герой, теперь он был просто ветеринаром и лишь иногда, как сегодня, когда собака вернулась к жизни, когда ребенок и его мать смотрели на него с обожанием, чувствовал нечто отдаленно похожее на то, что навсегда осталось в прошлом.

Колин двинулся дальше, заметно прихрамывая. Размышления привели его к девушке на гнедом жеребце. Настоящая леди, никаких сомнений. Элегантная, красивая, самоуверенная. Как она оказалась в толпе? Зачем смотрела на происходящее? О чем при этом думала?

Ветеринар усмехнулся. Вот уж чего ему никогда не узнать, так стоит ли забивать этим голову? Для него навсегда останется тайной, кто она и откуда и что означало ее неожиданное внимание. Разумеется, девушка не раз вспоминалась ему в течение дня, и ничего удивительного в этом не было. Ему приходилось иметь дело с животными гораздо чаще, чем с людьми, которые оставались, в сущности, безликой толпой, просто хозяевами своих любимцев. Неудивительно, что лицо, на которое он обратил особое внимание, запало в память. Похоже, так и дичают, подумал Колин и снова усмехнулся. Пожалуй, когда его снова позовут в «Синий петушок», стоит согласиться, хотя бы ради смены обстановки.

Завершив «врачебный обход», он повернул назад. Пол конюшни был земляной, забросанный соломой и приглушал шаги, и тем явственнее было слышно, как лошади в стойлах сосредоточенно хрустят свежим сеном. Порой они тяжело переступали с ноги на ногу, отфыркивались или шумно пили воду. Все это были привычные звуки, все было, как всегда, в полном порядке. Удовлетворенный осмотром, Колин вернулся в кабинет, чтобы захватить чемоданчик и книгу, которую читал в перерывах между посетителями.

К его удивлению, в помещении был посетитель. Там переминался с ноги на ногу мужчина средних лет, по виду фермер. Он явно был не в своей тарелке и отчаянно комкал видавшую виды шляпу.

– Чем могу служить? – вежливо осведомился Колин.

– Маккарти! – прогудел гость, сунув ему широкую мозолистую руку. – Такое будет мое имя. Зашел я с тем, чтобы, значит, пожать вам руку. Насчет той собачки… она ведь парнишки моего, Томми. Они с женой в городе покупки делали и все такое…

Колин водрузил лампу на стол и пожал протянутую руку, сделав при этом ничего не значащее замечание о том, каким хорошим пациентом оказался Гомер. Изъявления благодарности смущали его.

– Вы меня не знаете, – продолжал фермер своим гудящим, как в пустом бочонке, голосом, с уважением и страхом глядя на ряды склянок с лекарствами, – а я-то вас хорошо помню. Я как прослышал, что будет лекция насчет, значит, лошадиной хромоты, так прямиком в город. Скажу вам, мистер Лорд, толковый вы человек, не то что некоторые. Накрутят всякого, ученых слов напихают – простому человеку и не понять.

Колин кивнул, принимая комплимент, и подавил улыбку. Фермер никак не мог оторваться от созерцания флакона ярко-синего стекла, все время возвращаясь к нему взглядом.

– Неловко мне, ох как неловко беспокоить хорошего человека, когда ему самое время держать путь домой… ужин и все такое… но вы уж простите, мистер Лорд, я ведь еще вот зачем… кобылка у меня захворала! – Выпалив это, фермер наконец перевел дух и продолжал: – Этот плут работник растер ее плохо, вот ветром и прохватило. Теперь с носа у нее течет, как у нашего брата при простуде, и кашляет, бедолага. Коновал ей сделал кровопускание, а толку нету. Вот и пришло мне в голову: а не съездить ли к вет… ветеринару?

– Кобыла с вами?

– Нету, – окончательно сконфузившись, прошептал Маккарти громовым шепотом. – Побоялся я брать ее, совсем, значит, ей худо.

Внимание Колина привлек звук мерного постукивания по кровле – начался дождь. Ноющая боль в ноге, казалось, сразу усилилась, и пришлось усесться прямо на край стола.

Чтобы отвлечься, Колин потер переносицу, расчесал пальцами, как гребнем, густые светлые волосы.

– Мистер Лорд, вид-то у вас больно усталый. Я уж завтра поутру…

– Все в порядке, – заверил Колин, думая о том, что утром вряд ли будет чувствовать себя лучше при такой-то сырости, да и ночью скорее всего не сомкнет глаз. – Вернемся к больной кобыле.

– По-вашему, нужно опять делать кровопускание?

– Ни в коем случае!

– А коновал говорил…

– Можете не повторять, что он говорил. Наверняка то же самое, что говорит каждый, у кого в руках ланцет или банка с пиявками. Послушать их, так другого и средства нет, будь у животного колики или воспаление легких! На мой взгляд, чаще всего это просто ненужная жестокость. Вот что, для начала возьмите пару попон и укройте лошади спину. Вместо сена запарьте зерно, растолките с водой и дайте ей горячим. Пусть пару дней побудет в стойле, да подальше от остальных лошадей, чтобы ненароком не перезаразились.

С полминуты фермер молча смотрел на него, по обыкновению не спеша и основательно обдумывая полученный совет, потом медленно кивнул:

– Угу. Значит, пара попон, пареное зерно, два дня без работы, – повторил он, загибая пальцы, – кровопускание не делать.

– Не делать, – подтвердил ветеринар.

– Благодарствую, мистер Лорд! – В порыве признательности Маккарти схватил его руку и энергично потряс, едва не вывихнув. – Что с меня возьмете за это?

– Разве что обещание не пускать своей лошади кровь без нужды. Ну а если совет не поможет, пошлите за мной и я приеду взглянуть, в чем дело.

– Пошлю, конечно, пошлю! Простите, что обеспокоил!

Фермер так энергично нахлобучил шляпу, что почти оторвал ветхие поля, потом зашагал к двери.

– Вы меня нисколько не…

Колин умолк, заметив, что остался в одиночестве. Жизнерадостно насвистывая, фермер стремительно удалился во тьму, и завеса дождя поглотила его. Дверь медленно качнулась назад и закрылась с мягким стуком. Какое-то время ветеринар оставался в той же позе, прислушиваясь к тому, как шумит мелкий дождь, падая на дранку кровли. В приоткрытое окно веяло прохладой и особенным запахом, свойственным сырой погоде. И другие запахи были там, снаружи, – притягательные, волнующие. Пахло мокрой землей и молодой травой, какими-то цветами из тех, что раскрываются ночью. Пахло промытым, свежим воздухом.

Колин с удовольствием представил себе дорогу домой.

Ему была совершенно чужда хандра по причине плохой погоды. Он любил жизнь во всех ее проявлениях, а значит, и любую погоду.

Ветеринар вложил закладку и закрыл книгу Делабера Блейна «Основы ветеринарии», потом, постояв в раздумье перед этажеркой, выбрал «Некоторые любопытные эксперименты с ногами лошадей» Брейси Кларка. Оба автора были широко известны: первый – своими диагнозами при хромоте, второй – открытиями в области аномалии лошадей. Колин особенно надеялся на книгу Кларка с ее красочными иллюстрациями и подробными объяснениями. Чтение такого рода в отличие от легкого требовало внимания и сосредоточенности. Возможно, удастся отвлечься от болей в ноге.

Сунув книги под мышку, ветеринар запер дверь на конюшню и подхватил чемоданчик. Выпрямляясь, он заметил тень, скользнувшую мимо окна. Будь оно полностью закрытым, вряд ли удалось бы заметить ее за стеклом, на фоне общего мрака, а так взгляд успел поймать движение.

Какое-то время Колин озадаченно вглядывался в ночь.

Стука в дверь не последовало – значит, это был не запоздалый посетитель. Стук дождя показался громче, а ночь темнее, и рука сама собой рванулась к бедру. Потом пришло отрезвление. Кортик, как и форма морского офицера, остался в прошлом.

Хмурясь, Колин бесшумно опустил книги на стол, взял лампу и осторожно приблизился к двери, не спуская при этом взгляда с окна. Несмотря на мирный образ жизни, он по-прежнему не любил тени, крадущиеся во тьме.

С минуту он прислушивался. За дверью было тихо. Резким движением распахнув ее, он всмотрелся в ночь.

Никого. Ничего.

«Ты смешон, приятель, – обратился он к самому себе. – Все еще бредишь былыми подвигами и опасностями? Брось это! Ты уже не командир восьми сотен матросов, а простой лондонский ветеринар. Пора бы привыкнуть».

Криво усмехаясь, он задул лампу и снова подхватил книги. Как только наступила темнота, подозрения вернулись.

Чувствуя себя немного нелепо, Колин все же постоял, прислушиваясь, прежде чем направиться к двери. Помещение было безмолвным, но не чуждым. Два года прошло в его стенах. Два года, когда день за днем он лечил, спасал жизни, выхаживал – короче, делал все для созданий, которые даже не могли высказать, что их мучает. Очень возможно, что и остаток его жизни, как бы он ни был долог, пройдет здесь.

Наконец он вышел в сырую прохладу. Его лицо тотчас покрылось капельками, словно орошенное из лейки с мелкой сеточкой. Ветерок налетел и умчался снова.

Улыбаясь, Колин запер дверь и положил ключ в карман.

В следующее мгновение что-то обрушилось ему на голову.

Книги со стуком свалились на единственную ступеньку, перед глазами замелькали искры. Колин еще успел услышать собственный возглас удивления и боли, и сознание его померкло.