Читать книгу Все против попаданки - Даниэль Брэйн - Страница 6

– Сестра?.. – начала я, изо всех сил стараясь не морщить задумчиво лоб. Ведь всех этих людей я должна знать по именам. И молитвы должна знать, а с этим намного хуже. Имена я имею право запамятовать, молитвы – нет.

Монашка поняла меня по-своему.

– Кашляю, сестра, – она действительно кашлянула в сторону. – Еще мой дедушка говорил, что нет лучше средства, чем глотнуть на ночь чего покрепче.

«Глотнуть» в ее понятии было явно не чайную ложку и не исключительно на ночь. Не то чтобы она нетвердо стояла на ногах, но взгляд был блажен и расфокусирован.

– Молитесь, сестра, – сказала я с упреком. Что одно, что второе – самовнушение, но с учетом того, как сложно здесь с медициной – пусть лучше молится.

Как зовут эту сестру, я так и не узнала – пока. Я вышла, обойдя ее по широкой дуге, потому что запах алкоголя не выносила, и сделала шаг в сторону своего кабинетика.

– Охотник ждет вас в кабинете матери-настоятельницы, – буркнула мне в спину сестра и, как мне показалось, у нее за пазухой что-то булькнуло. – Я пойду пока в святой сад, мало ли, что там ночью случилось. А вы скажите этому богохульнику, – добавила она, – чтобы он туда вышел. Не работают глифы-то, сестра.

Я открыла рот, сразу закрыла, потому что спрашивать у сестры, где кабинет матери-настоятельницы, было некстати. Я понадеялась, что найду его сама, положившись на память тела сестры Шанталь.

Монастырь жил своей незатейливой жизнью. Откуда-то, вероятно, из церкви, доносился негромкий мелодичный перезвон, мимо меня в направлении детского приюта торопливо прошла сухая высокая женщина с огромной кастрюлей в руках – и я не удержалась.

– Постойте.

Женщина покорно встала и не менее покорно заглянула мне в глаза. Я подошла ближе, указала пальцем на кастрюлю. Впрочем, кастрюлей это сложно было назвать – скорее лохань, к тому же не очень чистая. Не очень – я покривила душой.

– Откройте.

Женщина заозиралась – лохань надо было куда-то пристроить, она была здоровенной и тяжелой, и еще мешало полотенце как прихватка – темно-серая засаленная ткань, и цвет ее был однозначно не изначальный. Женщина досеменила до широкого подоконника и поставила лохань туда, перехватила тряпку и открыла крышку.

– Что это?

– Завтрак, сестра. На чистом молоке.

Может быть, жуткое варево и вправду было на молоке. Запах молочный – тут мне возразить было нечего.

– Это же очистки, – деревянным голосом заметила я. – И какие-то ошметки. – В крупе, которая была насыпана в отвратительную тюрю довольно щедро, я разглядела даже крупные личинки. – Вы кормите этим детей?

За скупостью моих реплик скрывалось нечто большее. Елена Липницкая в теле сестры Шанталь бушевала интересными выражениями, и к великому сожалению, сестра Шанталь знать такие слова не могла, да и язык – хотя для меня он продолжал оставаться «русским» – не позволял высказать все претензии. Меня бы попросту никто не понял.

– Так а что, им хватает, – удивилась женщина. – Много ли им надо?

– Чтобы я это видела в последний раз, – все так же сдержанно ответила я, но требовалось пояснение. Да, сейчас дети голодны и быстро приготовить что-то новое не получится. – На обед в приюте должно быть свежее мясо, свежий гарнир и компот. Свежее, – повторила я. Лицо женщины выражало недоумение. – Я лично проверю, что вы туда намешали. И если я увижу вот эти помои с личинками, есть это дерьмо будете вы.

Я бы еще понимала, если бы в лучших традициях книг и фильмов сирот обделял монастырь. Но нет, пусть еда была не высокосортная и не самой первой свежести, она была неиспорченная и съедобная. И уж точно, даже с учетом того, сколько я приказала вчера выкинуть, не было необходимости варить детям обед из того, что не пошло в котел насельниц.

– Вчера, – обиженно заметила женщина, – святая сестра приказала выбросить много еды. Не пропадать же ей? Грех это.

– Ты мне еще будешь говорить о грехе? – зашипела я. Допустим, окоротила я себя, эта женщина искренне полагает, что продукты выбрасывать – решение не лучшее. Но другого выхода не было и не будет. – Вернулась на кухню, живо, взяла чистую кастрюлю и положила туда свежую еду! Сваренную для вас! Я жду!

Женщина постояла, закрыла лохань, подхватила ее, потом наконец разродилась:

– Где я, святая сестра, возьму вам чистый котел?

– Вымоешь! – рявкнула я. Женщина под моим тяжелым взглядом направилась обратно на кухню, я, постояв, пошла следом за ней. Хоть меня и ждали, и дело, видимо, у этого охотника было крайне срочным – пускать все на самотек здесь было категорически нельзя.

Еще вчера я полагала, что первое время, если я хочу добиться чистоты и порядка, достаточно следить за женщинами и строго наказывать за ослушание. Сейчас мне стало понятно, что слово «следить» не точно отражает суть. Стоять над ними с утра до ночи и постоянно тыкать в недочеты. И пока я шла, несколько раз чуть не расхохоталась – что было, конечно, от нервов. «У женщины в крови – а то еще и “генетически заложено” – содержать дом в порядке!» – хотелось бы мне этих умников, да и умниц, что скрывать, в рядах закоснелых приверженцев домостроя были представители обоих полов, ткнуть носами в самую что ни на есть женскую обитель. «У любой женщины есть материнский инстинкт!» – твердили эти же идиоты, не имеющие базовых понятий о достижениях и исследованиях современной медицины. «Все лучшее – детям!» – вот этого лозунга, который и подразумевал под собой то, что объедки не должны быть на детском столе, здесь не хватало. Написать на стене? Если не найду другое решение.

Одно мне было ясно как день: в этом мире выживал пока что сильнейший. Вначале – монахини и их власть, затем женщины, у которых своя иерархия, и отчего-то мне казалось, что мало чем она отличается от тюремной в моем – прежнем – мире, затем дети. Совершенно никому не нужные дети, и как бы мне ни хотелось, не то чтобы я успела об этом подумать всерьез, я вряд ли смогу пристроить сирот в приемные семьи. Здесь у каждого выживает примерно столько детей, сколько семья в состоянии прокормить и о скольких могут хоть как-нибудь позаботиться, и что какой-то филантроп вроде наших селебритиз решит усыновить пару-тройку малышей – утопия. Невозможно.

У любого человека в крови, как и у животного: спать, есть, размножаться, обеспечивать себе физический комфорт и безопасность. Все остальное – налет цивилизации, а счисти его как ненужную шелуху, и будет загаженная кухня, брошенные на произвол судьбы дети, проданные жены… проданные за долги жены и дочери! Факт, который был мне известен еще по учебе, что не мешало ему оставаться в сознании чем-то вроде Атлантиды или оборотней из легенд. И радует лишь то, что половина человечества, пожалуй, не готова отказываться от имеющихся благ. Как я, например, подумала я, переступая порог и мрачнея все больше.

– Где Марселин? – вопросила я у сонной поварихи. Вчера я ее видела, но без фартука, а среди прачек. – Где все, почему ты здесь одна?

– На молитве все, – повариха вынула деревянную ложку на длинной ручке из котла, посмотрела, как варево стекает плевками обратно, потом перевела взгляд на вернувшуюся товарку. – А тебе что, Джулия? Чего котел притащила?

То, что варилось в котле для женщин, напоминало очень жидкое картофельное пюре или рагу, но хотя бы не из обрезков и без такого количества личинок. Джулия недовольно покосилась на меня и проворчала:

– Святой сестре вожжа попала под хвост. Вон, сказала вымыть котел да положить детям отсюда.

– Отсюда? А нам что есть?

Мне надо понять, сколько в приюте детей, и найти для них отдельных поваров, и запасы распотрошить монастырские, подумала я.

– А вот спроси у святой сестры! – И обе женщины обвиняюще на меня уставились. Видела я такие взгляды не раз, и «ветеран Отечественной войны» в возрасте сорока трех лет на меня в суде смотрел точно так же. «То, что вы имели честь лицезреть Кутузова, не дает вам оснований не выплачивать алименты», – заметила я тогда под неприкрытые смешки судьи и секретаря. «Ветерану», к слову, уже смешно не было.

Я указала на плиту, вновь изляпанную, и такой же грязный возле нее пол.

– В кухне поддерживать чистоту! Постоянно, – ответила я совсем не то, что они от меня обе ждали. – Почему завтрак сготовлен из испорченных продуктов?

И так было очевидно. Повариха что-то пробурчала, Джулия взяла со стола нечто, что я могла бы назвать половником, и уже потянулась к котлу, не мытому лет десять. Я обернулась и крикнула, уже не скрывая раздражения:

– Я сказала – в чистый котел!

Помня каждую секунду, что меня ждет какой-то охотник, и не испытывая по этому поводу сильных угрызений совести, я обошла столы. Джулия демонстративно гремела посудой, изображая, как она усиленно драит котел. Покаяния никто не хотел, как ни странно: молись себе и работать не надо. Я направилась в кладовую.

– Иди-ка сюда, – поманила я повариху. И все это время я кусала себе кончик языка: невозможно монашке употреблять слова и выражения, которые у меня норовили вырваться.

По идее, вонь должна была уменьшиться, но это в случае, если бы женщины сделали все как я сказала. Увидев, что испорченные клубни, которые вчера, как я видела лично, перебирали, свалены поверх клубней хороших, я рассвирепела.

– Я сказала это выбросить! Что тебе непонятно? Слово «выбросить»? Это значит: взять все испорченное, собрать и вынести за пределы монастыря!

Повариха зыркала злобным взглядом то на клубни, то на меня.

– Как же – испорченное, сестра. Есть еще можно! Мы вчера подумали, а Анриет и говорит – зачем выбрасывать, завтра как раз деткам и сва… рим.

Почему-то в этот самый момент мне пришла в голову мысль, что смертность в моем веке снизилась потому, что люди научились лучше просчитывать последствия своих поступков. Что я могла сделать с этой непроходимой дурой? Наверное, что угодно; если судить по похожим приютам в моем мире, я могла приказать засечь ее до смерти в назидание другим. И она не могла этого не знать. Но, вероятно, и мне стоило попробовать объяснить ей, чем подобная «бережливость» чревата.

– Послушай, – сказала я и даже не сквозь зубы. – Вот этим вот, – я указала на испорченные клубни, – ты и Анриет свели на нет все усилия вчерашнего дня. Мошки опять летают, а клубни продолжают гнить. Употреблять их в пищу опасно, тем более детям. Знаешь… – Вот теперь привести пример стоило обязательно, хотя я не была уверена, что картофель здесь – то, что на него так похоже – тот же, что и у нас, но это было не столь существенно, и только когда я уже начала говорить, сообразила, что случай отравления картофелем, год хранившимся в подвале в лондонской школе в семидесятые годы двадцатого века, может быть воспринят как рецепт. – Если кто-то из детей заболеет, я отправлю тебя на самую тяжелую работу, а когда все будут спать, ты будешь каяться.

Глаза женщины забегали. Кто бы и назвал меня бессердечной дрянью, но я и в прежней жизни мало полагалась на порядочность людей. Насмотрелась, скажем так, на бывших лучших друзей и некогда страстно влюбленных.

Стараясь сдержать все сильнее разгорающийся гнев, я отправилась в погреб. Повариха шла за мной.

– Все перебрать – с самого начала. – Я остановилась, оглядела пространство. – Здесь достаточно места, чтобы хранить все овощи и мясо. Наверху оставить только крупы, и вот что… чтобы не было мух, повесите горную полынь. – Откуда у меня это выплыло? Но неважно.

– Вонять же будет, святая сестра, – захныкала повариха.

– Там сейчас воняет! И мухи!

Приемлемо ли монашке периодически срываться на крик? Но Милосердная простит. Иначе не получается.

– В обед кухня должна сиять и все испорченное должно быть выброшено, – приказала я. Повариха кивнула и начала подниматься из подвала. Я ее не останавливала – проводила ревизию. Мне показалось, что одним-единственным способом я могу дать понять, как стоит поступить с испорченной едой.

Да, причина такого количества испорченных овощей и круп могла быть и в том, что какие-то овощи нельзя хранить вместе с другими… Я не занималась хозяйственными спорами, но коллеги-корпоративщики на форумах делились всяким. К сожалению, я не запомнила тонкости, да и сами овощи могли отличаться от тех, что были у нас… Я проходила мимо корзин, хватала испорченные клубни и без всякого сожаления выкидывала их на пол, надеясь, что наглядно насельницам станет яснее, как поступить и что я от них хочу.

В погребе было прохладно и почти что темно – свет шел только сверху, из кладовой, где горели свечи и неясно светились несколько камней на стенах. Их я заметила еще вчера и о природе свечения предпочла не задумываться, потому что в моем мире на это были способны не самые безвредные элементы. Но то, что насельницы не были изможденными, худыми и лысыми, подсказывало, что это не радиация, а какое-то иное явление. Не факт, что менее безопасное.