Читать книгу Дети Антарктиды. Лед и волны - Даниил Корнаков - Страница 3

17 июля 2054 года на русской антарктической станции «Восток» было зарегистрировано историческое понижение температуры до −91,3°C. Этот новый рекорд превзошел предыдущую отметку, зафиксированную на той же станции 21 июля 1983 года, когда температура опустилась до −89,2°C. Таким образом, новый показатель оказался на 2,1 градуса ниже предыдущего максимума.Из отрывка ТАСС за 17 июля 2054, со смартфона, найденного в городе Магадан собирателем Лукой Бруно из станции Палмер в 2086 году.

18 января, 2093 год.

Теплилась надежда, что огонь забрал с собой не все, вдруг не дотянулись его жгучие лапы до чего-нибудь из провизии? Но, увы. Человек сорок ходили по пепелищу, ногой ворошили обломки, да кроме угля с обломками так ничего найти и не удалось. Хорошо хоть Йован смог вытащить хотя бы один холодильник. Что же касается морозильной ямы, то рыба там вся сгорела до костей.

Причину пожара тоже называть никто не решался. Были только догадки. Поджог исключили сразу, какой дурак сам себя будет лишать пищи? Поэтому была выдвинута теория, что все случилось вследствие старой электропроводки, которой уже было лет пятьдесят с тех самых пор, как активно стали осваивать Антарктиду еще до Вторжения как место для туризма. Туризма… Сейчас подобное слышалось как издевательство.

– Ну, засада… – раздосадовано произнес Йован, помогая Матвею и остальным разгребать обломки. – Видать, придется мне таки на сесть на диету этой зимой.

– Да походу всем нам придется на нее сесть, – подхватила Арина. Она без всякого воодушевления пыталась найти что-нибудь уцелевшее, лениво разгребая ногой обугленные доски.

– Матюш, нашел чего-нибудь? – оставив без внимания слова Арины, обратился он к Матвею.

– Блин, Матвей, будь я на твоем месте и выше как этот вот дурень, за «Матюшу» уже б давно..! – Погрозила здоровяку Арина.

– Нет, секунду. У нас был спор, он мне проиграл. Стало быть, имею право так называть его еще до конца месяца.

– Ну хоть сейчас то, когда… – Арина указала на пепелище под ногами. – Нашел место и время!

– А не имеет значения, хоть на краю гибели, а все равно буду называть Матюшей, до первого февраля сего года.

– Да ну тебя, придурок.

– Придурки при дураках. Или дурочках.

– Матвей! – возмутилась Арина.

Но Матвей так сильно погрузился в свои мысли о случившемся, что совершенно не обратил внимание на перебранку между двумя своими товарищами.

– Ну все, заканчивайте оба, – отмахнулся он. – Нашли чего?

– Да нечего тут искать, – отмахнулась Арина. – Слушай, Матвей, я ж к тебе утром чего шла, мне надо тебе кое-что показать…

– Матвей! – окликнул вдруг его староста. – Поди сюда!

– Иду! – крикнул он в ответ и обратился к Арине: – Чего показать?

– Вообщем, забеги сегодня ко мне вечером в модуль. Нужно твое мнение.

– А мое? – встрял в разговор Йован.

– А твое мнение мне понадобится только тогда, когда на земле не останется ни одного живого человека, которого…

Продолжение их перепалки Матвей не услышал, поскольку направился к старосте. Эти двое частенько ссорились, но скорее шутки ради, как приятели. Матвей уже давно перестал воспринимать их болтовню всерьез.

– Чего там опять эти двое бунтуют? – кивнул в сторону Йована и ниже его почти на две головы Арины.

Матвей махнул в их сторону, мол, тебе ли не знать.

– Ладно, черт с ними. Вообщем, посмотрел я тут, что тебе с мужиками удалось спасти, – староста снял шапку и тяжело выдохнул, – не хватит этого на всех. Хоть ты в три раза урежь рацион. Будь нас человек пятьдесят с горем пополам пережили бы зиму, но на сто тридцать три человека…

– Сто тридцать четыре, – поправил его Матвей и, встретив озадаченный взгляд собеседника, уточнил: – Француженка наша, Мишель, двойню неделю назад родила, от Воронцова, помните?

– Так это ж тогда сто тридцать пять человек должно быть, раз двойня, – почесав в затылке, неуверенно ответил Олег Викторович.

– Вы про Жору Савина забыли, который автослесарь. Он от лихорадки умер месяц назад.

– Ах, точно. Вот же… – староста сдержался чтобы не выругаться. – Совсем я уже того, Матвей, старый. Не помню ни черта.

– Да бросьте. Сколько вам? Пятьдесят пять же? Молодой еще.

– Может, до Вторжения и можно было так сказать, а сейчас… – Он махнул рукой. – Мозги на этом холоде как будто не с каждым годом, а с каждым часом тупеют. Еще пару лет и окочурюсь точно. Говорил тебе, Матвей, иди на мое место.

– Мы это уже обсуждали, Олег Викторович… – недовольно произнёс Матвей, припоминая последний неприятный разговор со старостой, чуть ли не поссоривший их окончательно.

– Обсуждали. Но сам посмотри, кто еще кроме тебя такую ответственную должность потянет?

Матвей нарочито отвернулся от старосты, молча давая понять о нежелании вновь обсуждать его на такую важную роль. Накомандовался он уже на всю жизнь вперед, хватило.

Благо, Олег Викторович уловил его настроение и продолжать уговаривать не стал.

– Мда, – только и промолвил он, – что ж делать то?

Хотел бы Матвей знать ответ на этот вопрос.

Вдруг за спиной у них раздался голос:

– Мразь такая!

Матвей заметил как Алексей Свиридов, один из местных портных, тащил за шкирку Никиту, молодого парнишку, помогающему Арине и остальным механикам в гараже. Рука почти двухметрового мужика стальной хваткой вцепилась в шкирку юноши, волоча его как мешок.

– Что случилось? – на правах старосты заявил Олег Викторович и вышел вперед.

– Вот этот вот сученыш, пока мы тут пожар тушили, моего товара с прилавка спёр! – задыхаясь от злобы, объявил не столько Олегу Викторовичу, сколько всей собравшейся толпе. – Воспользовался переполохом, гнида! Ну я тебе устрою… – Он бросил на землю обвиняемого и ударил ногой ему в ребра.

Тут уже и у остальных восточников глаза загорелись и они стягиваться к обвиняемому с явным желанием ему наподдать.

– Так, так, отставить самосуд! Замолкли все! – закричал Олег Викторович и обратился к Алексею. – Откуда ты знаешь, что он украл?

– Я видела! – вышла из толпы Клава, повариха. – Мы в доме остались с дочерью, к пожару не побежали. Я в окно глядь – а он таскает все, и в мешок.

Тут свое слово вставил и Алексей:

– Мне Клава сказала, и я по ее наводке наведался в гости к этому гаду. И что я вижу! Мешок этот я у него под койкой лежит, нагло присвоенный.

В качестве доказательства он бросил на землю кожаный мешок с наполненными доверху шкурами, книгами, и прочим.

– Это правда? – обратился староста к съежившемуся на холодной земле Никите.

Парень тихо всхлипнул, засопел, а потом согласно кивнул.

– О! Видали? Видали?! Ну сученыш…

– Угомонись, Валерьевич, или я тебе сейчас сам наваляю! Разошелся, ишь чего!

Алексей с недовольством отступил, смачно плюнув напоследок, как бы выражая свой протест.

– Зачем украл? – строго спросил Олег Викторович, присел на корточки возле парня. – Лучше признайся, хуже будет.

– Да чего хуже? Виновен! У нас с ворьем и подобными ему вредителями один разговор – на мороз! До смерти.

– Жрать я хочу, ясно вам?! – перекричал Никита двух едва не сцепившихся мужиков. – Думал поехать на Прогресс и все это обменять на еду, а может и на место свободное, лишь бы из этой дыры подальше! А после такого так и вдвойне хочу!

– Ах ты ж гнида, – сквозь зубы процедил Алексей. – К этим мерзавцам на поклон собрался? Забыл, что с тобой и твоими предками тамошние сотворили, согнав тебя сюда?

– Да мы все равно здесь все сдохнем! – На этот раз юноша расхрабрился и даже на ноги поднялся. – Теперь уж точно! Я то видел в гараже, сколько еды удалось спасти – и на месяц всем не хватит.

На этот раз выступил Олег Викторович и отвесил мальчишке звонкую пощечину. И наверное только один Матвей понял, что сделал это он скорее не в желании утихомирить только нарастающую истерику парня, а из-за упоминания станции Прогресс, с жителями которого у него были личные счеты.

Впрочем, не только для одного Олега Викторовича от жителей обитателей Прогресса зубы скрежетали от злости. Почти все восточники, жившие здесь с самого начала, питали к ним злобу.

И причины на то были.

Тридцать три года назад к берегу залива Прюдс причалил гигантский контейнеровоз с полутора тысячи выживших, сумевших спастись от мерзляков. Станция Прогресс, находившаяся в этих землях, была третьим из четырех по счету убежищ после станций Новолазаревская и Молодежная, потом оставалась лишь станция Мирный – конечная остановка в эвакуации тех, кому посчастливилось оказаться на борту.

В то нелегкое время Матвею вместе с отцом повезло оказаться одним из счастливчиков, кого высадили вместе с остальными пятисот с лишним человек на Прогрессе. Дело в том, что на то время станция была одной из самых крупных российских туристических баз на Антарктиде, в следствии чего на ней имелись удобные жилые модули, высокотехнологичные ветряки не издающие вредного инфразвука, гигантские солнечные панели, обеспечивающие почти бесконечным потоком электричества, ангар с десятками рабочих вездеходов и даже церковь.

Вторая наиболее скромная половина станции представляла из себя научный центр, основанный еще со времен СССР. Там находилась метеорологическая станция, лаборатории и склады. Находившиеся там в период Вторжения полярники оказались самыми большими счастливчики, поскольку не были свидетелями творящегося ужаса за пределами шестого континента.

С этого дня начались долгие и суровые в истории человечества десять лет, известные как годы Адаптации.

То было время когда не умеющие самостоятельно добывать пищу и не привыкшие к нескончаемому холоду люди, прежние заложники лени и беззаботной жизни, были вынуждены осваивать еще недавно считавшуюся эхом далекого прошлого охоту на тюленей и ловлю рыбы; методом проб и ошибок они принялись осваивать китобойный промысел, поверхностно узнавая про него из книг и знаний тех немногих выживших рыбаков и моряков; всячески они изощрялись в добыче тепла, открывая для себя заново свойства китового жира, уса и спермацета и учились бороться с убившей сотни людей цингой, посредством тюленьего жира, печени и овощей, выращиваемых на контейнерах-фермах.

В то нелегкое время Матвею было всего три года, но он прекрасно помнил как сильно голодал из-за сильной экономии имеющихся ресурсов. Даже его отец, военный по профессии и прежде здоровый как бык, после трех месяцев Адаптации превратился в ходячего скелета, отдающего половину своей банки тушенки Матвею.

– Кушай, сынок, тебе силы пригодятся. За тобой будущее.

– Какое будущее, пап?

Но он не отвечал, лишь тихо улыбался. И только сейчас Матвей понимал, о каком будущем говорил его отец, когда еще был жив.

Именно тогда, в те тяжелые годы, когда проблем и без того хватало, на станции Прогресс появился смертельно опасный вирус, по симптомам которого местные узнали штамм Черни, бушующего на протяжении последнего года и во время Вторжения.

Как вирус оказался на территории станции оставалось загадкой. Одни ополчились на станцию Чжуншань, находившуюся в трехстах километрах от Прогресса (отец рассказывал Матвею, что еще были живы воспоминания о COVID-19, вакцину от которого удалось разработать лишь к 2053-му году. Именно из Китая и пришел вирус); другие говорили о наличии вируса в съестных запасах, привезенных еще на контейнеровозе.

Только вот все эти теории и догадки не значили ровным счетом ничего для Матвея и его отца, поскольку оба они оказались в числе зараженных, как и почти остальная половина новоприбывших на Прогресс.

Чтобы не предотвратить распространение вируса среди здоровых, тогдашний староста Прогресса, звали его Зотовым Михаилом, под давлением взбунтовавшейся толпы, которых зараза еще не коснулась, он распорядился погрузить всех больных на вездеходы и отправить на карантин в одну из самых неблагоприятных станций Антарктиды – Восток, снабдив жалким запасом продовольствия. Однако он клятвенно пообещал, что через месяц, по прошествию которого по его расчетам люди съедят выделенный им запас консервов и прочего сухого пайка, он пришлет еще один вездеход и будет присылать их до тех пор, пока в этом будет нужда.

Переброска больных происходила в разгар зимы, когда термометр на территории Востока не падал ниже минус шестидесяти градусов Цельсия на протяжении почти полугода.

Восток в отличии от других прибрежных русских станций, не мог похвастаться количеством сооружений и жилых модулей (станция не относилась к туристическим базам), но для поддержания жизни здесь было все необходимое: ветряки, солнечные панели, ангар с вездеходами, электростанция и очиститель воды.

Прибыв на станцию, больные столкнулись с новой, вдобавок к вирусу, напастью на их организм – горной болезнью. Это коварное явление вызывало тошноту, мучительную нехватку воздуха и неутолимый гул в ушах, способный свести с ума даже самых стойких. Всему виной было местоположение станции, возвышающейся не много не мало на высоте трех с половиной километров над уровнем моря.

Испытаниям не было конца – вдобавок к горной болезни возникла и проблема размещения почти двухсот человек на станции, рассчитанной лишь на шестьдесят полярников. Но все эти проблемы меркли в сравнении с тем, какая судьба была уготована новоиспеченным восточникам.

Больные стали тесниться, жить где приходиться и страшно экономить выделенные им запасы, ожидая с каждым днем прибытия вездехода, обещанного Зотовым. К счастью, на станции был установлен очиститель воды, чья труба из высокопрочного материала тянулась аж до самого озера Восток. Эта труба, которую восточники ласково называют «Родничок» утоляет их жажду до сих пор, позволяя избегать лишних хлопот с растопкой льда, которую на себе испытывает большинство других станций.

Минул положенный срок, но вездеход с Прогресса так и не появился. Тогда еще новоиспеченные восточники поняли, что их попросту бросили умирать, не желая тратить на них и без того худой запас продовольствия. Не желая мириться с подобным, трое добровольцев вызвались отправиться к Прогрессу просить помощи на единственном имеющимся тогда на станции вездеходе, стареньком «Бурлаке», хранящемся в гараже скорее в качестве музейного экспоната, нежели надежного, в сравнении с современными вездеходами, транспортного средства для преодоления непредсказуемых рельефов Антарктиды.

Не имея за плечами ни опыта, ни знаний, они отправились в путь. С тех самых пор об этой тройке смельчаков так ничего не было и слышно. Скорее всего их сожрала Антарктида, навечно закопав под своими вековыми снегами.

Когда восточники поняли, что помощи ждать неоткуда, они стали экономить на еде еще сильнее. Так, например, Матвей с отцом получали три банки тушенки на целую неделю, по полторы банки на человека.

Люди стали умирать один за другим: кто от Черни, кто от голода, а кто-то, потеряв надежду, попросту сводил счеты с жизнью.

Через месяц на станции Восток осталось сто восемьдесят человек, а к середине зимы их количество сократилось до ста двадцати четырех человек, после чего в течении почти двух недель на станции не было зафиксировано ни одной смерти. Вирус удалось победить, иммунитет восточников справился с болезнью, и на короткое время они облегченно вздохнули, пока о себе вновь не напомнила одна из главных проблем – голод.

Они попытались выйти на связь с любой из ближайших станций, но единственный на Востоке радиопередатчик оказался неисправен. К счастью, среди них оказался немец по имени Курт Крюгер; с его слов он оказался на борту русского контейнеровоза по невероятному стечению обстоятельств, о которых он с превеликим удовольствием рассказал бы всем желающим, владей он русским языком чуточку лучше. Зато имеющихся знаний языка ему вполне хватило для следующего сообщения, которое Матвей помнил до сих пор:

– Ихь… фикс… ремонт! Сделать ремонт! Но время нужно. Много время. Разобраться.

Курт не соврал, он и правда что-то смыслил в технике, не соврал он и в том, что ему понадобится время: его поверхностных знаний о радиоприемниках (с его слов он прежде имел дело только со смартфонами) не хватало для скорейшей починки подобного устройства.

Немец превратился для всех в ниточку последней надежды, все стали полагаться на него, а он же, в свою очередь, почувствовал на себе тяжелую ношу ответственности, ковыряясь в довольно устаревшем радиопередатчике.

Шли дни, недели, связь не удавалось восстановить, а остатки еды таяли на глазах. Смерть косила всех без разбору, из-за чего стали возникать грабежи и убийства ради заветной консервной банки. Самым же страшным были случаи каннибализма, дошедшие вплоть до похищения тел, сложенных кучей на окраине станции: трупоеды, если не удавалось забрать тело целиком, отпиливали пилой закоченевшие конечности, грузили в тачки , размораживали в помещении. Сперва это порицалось, даже наказывалось, но со временем и сами порицающие перешли на сторону каннибалов, не в силах более терпеть тягучую голодную боль.

Одним из таких оказался и отец Матвея, скармливавшего еще тогда ничего не подозревающему маленькому сыну хорошо прожаренное мясо, взятое, как он тогда лгал, из секретных запасов станции. Вспоминая сейчас поступок отца он съеживается от омерзения, но с другой стороны понимал и принимал его нелегкий выбор. Поедание человечины было неизбежным поступком в те годы, о которых пережившие те нелегкие месяцы восточники стараются не вспоминать.

Целый месяц около сотни человек приходилось есть себе подобных, по-прежнему продолжая умирать с голода, пока в одно холодное утро всех не разбудил хриплый голос Курта, орущего с тяжелым акцентом:

– Починить! Рация! Голос! Там голос!

На связи была станция Мирный, немедленно отправившая санно-гусеничный поезд в сторону Востока с необходимым продовольствием на борту. Прибывшие через неделю мирняки, так их зовут и поныне, с сожалением сообщили, что не могут отвести выживших на свою станцию за неимением у них достаточного количества мест – с их слов, они и так испытывают жуткие неудобства, – но тем не менее готовы поделиться частью остальных припасов с ними в конце зимы. Только тогда, когда погода будет более щадящей, они смогут отыскать путь вдоль торосистости, стоящей между их станциями.

До прихода мирняков дожило всего восемьдесят четыре человека.

Выжившим пришлось смириться с тем, что дальнейшая их судьба тесно связана со станцией Восток. Предстояло много работы по ее улучшению и развитию, которое по итогу заняло годы и годы.

Как известно время лечит, но только не в случае восточников по отношению к прогрессистам. До сих пор жива боль утраты близких, погибших из-за изгнания и пустого обещания помочь. Живы и воспоминания о страшных делах, которые они были вынуждены совершать во имя выживания.

Олегу Викторовичу, чья жена и двое детишек погибли еще тогда, в первый месяц карантина устроенного прогрессистами, не понадобилось и минуту на размышления чтобы вынести вердикт:

– К прогрессистам значит собрался? – Олег Викторович схватил парня за шкирку и, как щенка подволок к зданию, еще вчера бывший складом. – Вот, тебе в ту сторону. Тысячу двести километров. Пошел!

Никита с замерзшими на щеках слезами с непониманием посмотрел на старосту.

– Верно! – поддержал решение Олега Викторовича Алексей. – На мороз гниду! Будет знать, как воровать у своих!

Толпа улюлюкала, грозно поднимая вверх кулаки в единогласном порыве изгнать парня, пока вдруг вперед не выбежала Арина, встав между старостой и обвиняемым.

– Да вы чего, совсем с ума сошли?! – протестующе завопила она. – Как же так можно?

– А воровать у тебя из тарелки последний кусок мяса и отбирать ватты для сугреву стало быть можно?! – закричал в ответ Алексей.

– Арина, уйди, – сквозь зубы процедил староста. – Не до тебя. Ей Богу не до тебя.

– Да пошли вы все! – заорал Никита, за что уже от Арины получил хороший такой подзатыльник.

– Закройся! – прошипела она на него и обратилась к толпе: – Он плохо поступил, это так. Но такой участи уж точно не заслуживает!

– Не тебе решать какой участи он заслуживает, ясно? – рявкнул Олег Викторович, сделав к нему шаг вперед и прошептал: – Ступай отсюда по хорошему, девочка, иначе я тебе потом не помогу, ясно? Ты сейчас их злишь, а не меня. – Он кивнул в сторону толпы.

Но Арина сдаваться не желала, и на этот раз обратился к Матвею, все это время находившегося лишь в роли наблюдателя.

– Матвей, прошу, – обратилась он к нему, прекрасно зная, что его слово среди восточников стоит ничуть не меньше слов старосты. – Скажи что-нибудь. Так нельзя.

Матвей взглянул на покрасневшего от злости Никиту, пронзающего ненавистным взглядом всех собравшихся. Слишком уж он шебутной, проблем с ним не наберешься, но все же Арина была права – несоизмеримо наказание со сделанным преступлением, да еще наверняка и не обдуманным.

– Есть у меня идея, – начал Матвей привычным ему спокойным голосом. – Предлагаю упразднить смену по выносу ведер с дерьмом каждое утро и поставить на эту почетную должность одного единственного человека, нашего виновного.

Глаза Никиты сделались большими. Он было открыл рот для возражения, но Арина дала ему предупредительный и не сильный удар в ребро, заставив помолчать.

– Но решение все равно остается за старостой. Ему решать – вставил свое последнее слово Матвей.

Толпа не возмутилась и, судя по тишине, встретила эту идею положительно. Убирать отходы за жителям станциями и сбрасывать ее в находившуюся неподалеку расщелину, было занятием крайне неблагодарным и мерзким. Избавиться от подобной необходимости было только за счастье. Даже Алексей, прежде желающий прикончить вора на месте без всякого изгнания, не изрек и словечка против.

Олег Викторович уловил настроение толпы и, как и все, счел предложение Матвея хорошим и справедливым.

– Согласен, – ответил он и обратился к толпе: – Возражения против подобного приговора будут?

Возражений не последовало.

– Вот и отлично. – Он обернулся к Никите. – Теперь до конца жизни будешь выносить дерьмо, ясно тебе?

– Черта с два я буду!

– Ох, еще как будешь, малой. А если я утром проснусь и хоть единое ведерко увижу в коридоре или на улице – голышом у меня пойдешь к прогрессистам, все тысячу двести километров, ясно тебе?

Мальчишка сжал губы и весь трясся от злости, но промолчал.

– Вот и все. Благодари Аринку и Матвея. Если б не они…

Олег Викторович поднес кулак к носу парня и грубо провел костяшками ему по щеке.

– Пшел отсюда, – гаркнул староста. – И рожу попроще сделай, а то напыжился мне тут, сопля зеленая.

Арина увела за собой Никиту и, встретив подходящего по просьбе Олега Викторовича Матвея, кивнула ему выражая благодарность.

– Вот тебе и новое поколение, – пожаловался староста, когда Матвей подошел к нему. – Не испытали они как мы Адаптацию, не мучались от голода…

– Это он из-за отца, – прошептал Матвей, провожая взглядом Арину с Никитой. – Савин Жора, лихорадка…

– Точно, – виновато произнес Олег Викторович. – Но не повод это, на братьев и сестер ополчаться! Чай не на тепленьком полуострове родился! А Теперь вот глянь на них, ломятся к людям, которые их родителей считай голодом морили. Можешь себе такое представить? А, к черту! – отмахнулся он. – Сейчас это не первоочередная проблема. Думать надо, как из сложившегося нам выходить, иначе все, что было тридцать три года назад, может повториться. Вот что, сегодня в полдень я хочу собрать всех в зале, решать что-то будем. Ты придешь?

– Приду, – не мешкая, ответил Матвей.

– Это хорошо. А то я, что-то, совсем ни черта уже не соображаю. Мне нужна свежая голова, твоя голова.

Он согласно кивнул, отметив про себя, что Олег Викторович сегодня уже дважды намекнул ему о желании сбросить с плеч звание старосты.

– Эх, – раздосадовано вздохнул Олег Викторович. – Жаль, с нами нет твоего отца. Мне не помешал бы его совет.

Матвей ему не ответил, поскольку совершенно случайно в гуще расходящейся толпы он заметил ее. Одетая в парку из кожи тюленя, она смотрела на него своими большими, преисполненными тоской глазами. Голова была закрыта плотным капюшоном. Светлый локон ее волос трепетал холодный ветер, а бледная кожа почти сливалась с вездесущим снегом.

Сердце у Матвея заколотилось в два раза быстрее. Его сковал ужас и, естественно, опустошающее чувство стыда. Видеть ее даже спустя столько времени оказалось не так просто, как он представлял изначально.

– Ох ты, – заметив куда именно смотрит Матвей, прошептал староста. – Смотри кто на свет белый вышел. Не уж то вышла наконец из заточения? Пойду-ка я с ней поговорю…

Но она, увидев как староста стал к ней приближаться, вдруг замешкалась, спрятала руки в глубоких карманах куртки и быстрым шагом ушла прочь.

– Да куда ж ты! – прошипел про себя Олег Викторович. – Ну вышла хоть и слава богу, а то сидеть столько времени и на свет божий не показываться, и это перед зимой-то, когда наружу не ногой!

Но все сказанное старостой у Матвея пролетало мимо ушей. Подобно наваждению перед глазами явилось ее лицо, омраченное страшным горем, к которому он самолично был причастен. Он и никто больше.

– Матвей! – окликнул его староста, тряхнув за плечо. – Ты тут?

Он ответил ему кивком.

– Ты это… обойдется все, хорошо? Не твоя вина, что тогда произошло с ее сыном. Не твоя.

– Да, – монотонно ответил Матвей.

– Не твоя, – еще раз повторил Олег Викторович, правда прозвучало это скорее как самоутешение, нежели правда.