Читать книгу Илларион - Даниил Свиридов - Страница 2

– Что произошло? – спросил Феликс, не отрываясь от дороги.

Автомобиль, капризный переменчивый дождь, смолящие толпы у пабов, запотевающее лобовое стекло, изредка выныривающее из чугунных туч солнце – типичный апрель в Лондоне.

Секундная стрелка идет точно в ногу со временем, напоминания о делах всплывают на дисплее телефона одно за другим, на рубашке ни складочки, серебристые запонки идеально сочетаются с роскошными часами, волосы аккуратно уложены гелем, растительность на лице выбрита под корень – повседневное амплуа Феликса, который без малейшего затруднения нашел бы себе место в аристократической элите, прокатись он на машине времени лет эдак на сто назад. Там бы его приняли за своего во всем, за исключением лишь одной, но существенной детали – безалаберного приятеля, который вобрал все признаки пропащей богемной личности, начиная от подростковой беспечности и заканчивая беспардонной тягой ко всем жидкостям, что содержат больше четырех градусов.

Феликс переводил взгляд с дороги на угрюмого Айзека и обратно, а на светофорах отрывал руки от руля и принимался спешно бегать пальцами по экрану мобильника, чтобы проверить почту, дописать письмо, отправить сообщение деловому партнеру, назначить ежемесячный конференц-колл с советом директоров. Как только загорался зеленый, Феликс тут же кидал телефон в подстаканник и впивался взглядом в дорогу. Он придерживался правила: осторожность за рулем – гарант крепкого здоровья. К тому же заключению его приводили и правильное питание, и воздержание от алкоголя, и пробежки по утрам, и четкий график сна, но ни к чему из этого не лежала душа у Айзека, приятеля, который, ко всему, являлся еще и непосредственным начальником Феликса. Мало того, стоило мимолетной грусти оставить легкий след на душевном настрое писателя, как он принимался искать горлышко бутылки, словно голодный грудничок – сосок матери. Писатель не сдерживался в желании спать при первых позывах дремоты, не делал различий в полезности пищи, безрассудно рисковал жизнью, когда на кону стояла яркая история, не чурался ударить противника в челюсть первым, за что впоследствии и Феликс обрастал синяками цвета сливы – и даже чаще, чем сам Айз. Но из двух неразлучных с детства друзей доступом к творческим богатствам души обладал только Айзек.

– Врата Трисмегиста захлопнулись, Феликс! Вот что произошло! – отмахнулся Айзек без единой надежды на то, что друг поймет сложную суть его писательских страданий.

– Опять ты за старое? Врата Трисмегиста! Не перекладывай ответственность на абстрактную конструкцию, Айзек. Сколько раз тебе говорил?! Она хороша лишь в пустопорожней болтовне с недалекими студентками за бокальчиком красного. Тебе следует отнестись к делу серьезно и применить прагматичный подход.

– Написать уникальную историю – это тебе не накатать бизнес-план за вечер, чтобы затем канючить у инвесторов денежку, Феликс! В творчестве все происходит по-другому! Про врата Трисмегиста ты зря. Попробуй хоть раз в жизни сесть за что-то, требующее полета мысли, нестандартного мышления… фантазии, в конце концов! Тогда бы ты понял, что врата Трисмегиста закрывает неведомая сила и контролировать ее – все равно что пытаться сдвинуть Землю с орбиты одним усилием мысли! Когда стоит такая задача, то прагматичный подход ничем не лучше абстрактной конструкции! – Степень закипания начальника Феликс всегда определял по тому, насколько живее и агрессивнее становилась его жестикуляция. Теперь, когда Айзек почти тыкал пальцами в лобовое стекло, Феликс предпочел сбавить обороты и попытался воздействовать на друга иным способом.

– Айзек, ты потрясающий писатель. Ты признанный писатель. По двум твоим книгам сняли высокобюджетные кинокартины, а по третьей запустили фильм в производство еще до того, как ты успел ее дописать! Разве это не наглядные признаки успеха?

– Коммерческого успеха, не авторского… – угрюмо покачал головой писатель, меланхолично поглядывая на размытую от дождя улицу. Такой туманный аргумент не устроил Феликса, и он продолжил успокаивать друга:

– Айз, дружище, есть ли объективный смысл переживать так из-за новой книги? Ты сам не свой! Прошел всего месяц, как ты принял решение написать ее, а уже впадаешь в отчаяние от того, что не можешь выдавить из себя ни строчки. Сколько там Данте писал «Божественную комедию»?

– В отличие от меня Данте не творил под покровительством никудышного редактора. Ей-богу, у нее дырки вместо зубов, а через эти гнойные дырки изо рта лезут чужие секреты. Зачем же я растрепал ей свои планы? – изощряясь в самобичевании, Айзек натер переносицу до помидорной красноты.

– Действительно. Зачем?

– Я не думал, что наша с ней безобидная посиделка в «Старбаксе» закончится крупнокалиберным сливом. Знаешь, как она объяснила эту катастрофу?

– Ну?

– Тизинг, мать его! Она продает мою книгу еще до того, как я придумал ей название! Хотя что там название?! У меня не то что идеи нет! У меня нейронного сигнала, блин, нет! Теперь весь интернет трещит от дискуссий на тему мифической книги, которая для всех, кстати говоря, уже как будто придумана и написана! Пиджачки из пиара, разумеется, открыли шампанское, глядя на охват в прессе. Неужели им невдомек, какую крепкую палку главред вставила мне в колесо? Куда я уеду на колеснице сочинительства, когда миллионы людей ждут от меня шедевра?

– Соглашусь. Выступить за рамки проверенной бизнес-модели – риск, пугающий и неопределенный. Под угрозой твоя репутация… и, конечно же, любовь читателей, – добавил Феликс, поймав укоризненный взгляд друга.

– Я бы мог втихомолку издать новую книгу. Взять свежий псевдоним, повозиться над драгоценным камушком фантазии и проверить, чего стоит мое мастерство. Ювелир я или рядовой каменщик? А в итоге? От меня ждут бриллиант, сияющий ярче моих предыдущих работ. О боже… – гневно завывая, Айзек закрыл лицо ладонями.

– Ты забываешь, кто ты. Ты Айзек Бладборн, лучший рассказчик небылиц, которого знает мир, – вглядываясь в отчаяние друга, переходившего на следующий уровень безнадежности, Феликс позволил себе льстивую ремарку. – Не могу поверить, что за целый месяц у тебя не появилось ни единой стоящей идеи. Помнится, ты упоминал что-то про созидательную природу человека… и… – говорил он, время от времени отвлекаясь на дорогу. – И… про то, что твои творения происходят в мире идей и ты ни на день не можешь перестать творить их хотя бы в своей фантазии. Было такое?

– И как ты все запоминаешь? – Порой работоспособность Феликса раздражала Айзека, особенно в те редкие моменты, когда ему приходилось с ней считаться. – Я уже придумал сотни альтернативных продолжений трилогии! Там книг хватит на каждый праздник в году, считая дни рождения друзей! Но я никак не могу переключиться! Врата Трисмегиста навалили в мой котелок столько материала для трилогии, что варить можно хоть десятилетиями! Сейчас врата закрыты, и никакие новые идеи в голову не лезут.

– Ты действительно считаешь, что поездка по Европе поможет приоткрыть эти твои врата? – Феликс не смог скрыть крохотной просящей надежды в голосе, и та уколола Айзеку слух, словно острая заноза – мягкую, нежную подушечку пальца.

– Ты не поверишь, но у меня есть план. Предвидя очевидные вопросы с твоей стороны, заверяю, что он лишь косвенно относится к распорядку моего дня, составлению списка задач, последовательному выполнению каждого этапа проекта, тайм-менеджменту и прочей ерунде, которой ты поклоняешься, как священным заповедям. План представляет собой гармоничное сочетание логики и фантазии. Твой идиотский перфекционизм точно отыщет в нем какие-нибудь изъяны, но я в любом случае заставлю тебя его выслушать. Дружба дружбой, а твоя первостепенная обязанность как моего заместителя – выполнять поручения руководителя. – Увлекшись монологом, Айзек не заметил, как Феликс припарковал машину у четырехэтажного дома в западном Хэмпстеде. Здесь они жили и соседствовали на третьем этаже.

– Ты думаешь, мне будет невыносимо трудно колесить по самым потрясающим местам Европы за твой счет? – ухмыльнулся Феликс, не сумев скрыть недовольства. В отличие от Айзека он превосходно управлял эмоциями. Сдержанность, деликатность и тактичность были обязательными составляющими его повседневного инструментария в работе авторским агентом и заместителем генерального директора благотворительного фонда по совместительству. Однако когда дело касалось неформального общения с Айзеком, Феликс позволял себе редкую шалость быть саркастичным.

Друзья поднялись на третий этаж и продолжили бессмысленный спор об уникальности творческого пути, зависнув каждый напротив дверей своей квартиры. Вставляя ключ в замок, Айзек понял, что от завершения разговора его отделяло всего несколько фраз, которые бы увенчали диалог положительной кульминацией.

– Феликс, ты ведь знаешь, что без тебя я ни черта не напишу. Идеи и фантазии ничто, если они не находят отражения в реальном мире, а где реализация, там и планирование, там и усердие, там и кропотливая работа. Это у меня получается так себе, сам в курсе. Давай так: я беру на себя всю творческую часть. Можешь быть уверен, я найду способ распахнуть врата Трисмегиста…

Заместитель поборол желание закатить глаза.

– …а на тебе – организационная часть. Будем действовать методично и с фантазией. Тогда все получится!

Феликс поражался многим способностям друга, в частности, необыкновенному умению заражаться собственной идеей, просто проговаривая ее вслух. Его порадовал настрой, в котором он отпустил Айзека к невесте, еще не знавшей о планах возлюбленного обуздать музу, одичавшую после ошеломительного успеха антиутопической саги и ускакавшей от писателя в свободный забег.

Квартира Айзека располагалась на последних уровнях здания. Огромное пространство достигалось соединением двух этажей, что явно не было рациональным использованием помещения, в котором могло уместиться сразу две квартиры вместо одной. Однако банковский счет Айзека доказывал его платежеспособность при выборе любого объекта недвижимости, который ему приглянется. Денег хватало не только на квартиру в Хэмпстеде – без особых проблем Айзек позволил бы себе и целый дворец в Швейцарских Альпах. Однако даже в просторной, но малокомнатной мансардной квартире с высокими потолками повсюду пестрела прижимистость хозяина. Имея доход как у передовой голливудской знаменитости, он не упускал ни единой возможности сэкономить – и даже пьяным умудрялся не забывать на столе оставленную мелочь. Карен была его таблеткой от скупости, одурманивающим ароматом, побуждавшим совершать покупки без скептического взгляда на ценник. Благодаря ей он иногда отпускал вожжи расточительства и тратил баснословные деньги на безделушки и пафосные, идиотские рестораны, в которых персонал обхаживает тебя так, будто никакой борьбы за классовое равенство и не существовало вовсе.

Несмотря на притягательный соблазн, Карен вовсе не играла в принцессу и лишь изредка водружала на голову царскую диадему. Любительница брендов и дорогих вещей, чей многозначный ценник объяснялся высоким качеством и гарантией долголетия, она пускала в ход собственные накопления, когда намеревалась себя побаловать. Карен была художницей и зарабатывала преимущественно фотореалистичными портретами.

Не обремененная фиксированным рабочим графиком, она могла заниматься творчеством в любое время суток. Имея почти абсолютную свободу в выборе дел на день, Карен открывала для себя массу возможностей для саморазвития, за которые она ловко хваталась, словно азартный игрок – за шанс сорвать куш. Как художницу, не отягощенную консервативным взглядом на искусство, ее тянуло ко всему, в чем она могла себя попробовать. Сейчас Карен заканчивала годичный интенсив по дизайну интерьеров и готовилась к сдаче ряда работ и экзаменов. Вместо мастерской, где она сотворила большую часть своих полотен, Карен выбрала для занятий апартаменты Айзека.

Когда писатель влетел в свою обитель, она делала передышку в заучивании материала и, вытянувшись на большом раскладном кресле, разрисовывала страницу блокнота. Постепенно белый лист превращался в карандашную фотографию широких мансардных окон, сквозь которые Карен вглядывалась в хмурую апрельскую погоду.

– Карен! – воскликнул Айзек из прихожей. Девушка привстала с кресла и заинтригованно посмотрела в сторону входной двери. – Мне нужна первая помощь! – шутливый тон Айзека выдавал его настрой и намекал на очередную шутку. Он вбежал в громадную комнату – место учебного процесса Карен – и заключил девушку в объятия.

– Кто же тебя ранил, пирог? И насколько серьезны раны? – засмеялась художница, довольно подставляя щеки для поцелуев возлюбленного.

– Глубокий разрез на самолюбии и гематома в области творческой свободы!

Карен подвинулась так, чтобы Айз смог прилечь рядом на кресле, которое явно не было спроектировано для двоих. Здесь худоба, которую Айзек обычно называл утонченностью фигуры, пригодилась Карен, и парочка без затруднений уместилась на лежбище. Девушка ласково погладила слегка влажные после дождя волосы писателя.

– Что случилось? Рассказывай!

– Мари сдала меня с потрохами. Новость разлетелась по СМИ так быстро, будто в новой книге я изложу подробную инструкцию, где и как искать близнеца Дэвида Боуи.

– Вот ведь трепло, – недовольно пробурчала Карен.

– Я того же мнения.

Как это часто бывает, стоит мировоззрениям двух людей сойтись – и необходимость объяснять детали отпадает. Так же и Айзеку не пришлось прибегать к длинным толкованиям своего удрученного состояния. В том и был один из секретов гармоничного союза писателя и художницы. Карен умела без слов понимать Айзека, а тот верил в понимание, для которого слова не нужны.

– Так… говоришь, тебе нужна первая помощь? – игриво произнесла Карен, проведя пальцем по широкой груди Айзека.

– Да, точно. Мне, будьте добры, кофе с молоком, без сахара, – неожиданно заявил он, и Карен, рассмеявшись, ударила любимого по плечу.

– Прохвост! – художница поднялась с кресла и трусцой пробежалась до кухни, делившей с гостиной одно пространство.

Айзек услышал звуки и запахи, предвещающие появление чашки ароматного напитка, и с умилением посмотрел на развернутый блокнот, оставленный Карен на кресле. Всматриваясь в рисунок, он, переводя взгляд с одной детали на другую, будто углядывал то, почему он любил Карен. Тонкие извивающиеся линии здесь – ее прелестная фигура. Четкие, ровные углы окна – неисчерпаемое здравомыслие. Маленькие, обрамленные бликами капельки воды – ее жгучая, воинственная ревность, которая чаще веселила Айзека, чем озадачивала или пугала. Но он любил всю картинку целиком, какими бы ни были ее отдельные компоненты. Именно эта непроходящая, крепкая, зрелая любовь к Карен как полноценной личности, которую он обожал и которой восхищался, побудила его сделать девушке предложение руки и сердца. Хорошо зная ветреный, переменчивый нрав Айзека, художница и не ждала оказии пожениться спустя семь лет после начала взаимоотношений. Ко всему, Карен была младше любимого на пять лет. В свои двадцать восемь она не торопилась замуж и понимала, что ответственное решение, которое хочется принять раз в жизни, может подождать. Но когда Айзек сделал ей предложение на вершине вулкана, после семи часов изнурительного восхождения, девушка была не поражена сумасбродностью и авантюрностью поступка, а просто околдована очаровательным моментом, которого меньше всего ждала в то путешествие. Она забыла о боли в ногах, о натертых пятках, о непреодолимом желании прилечь и отдохнуть. Мотивационная пирамида Маслоу, единственное, что она запомнила из университетского курса психологии, на основе которой строила свои догадки относительно поведения других людей, развалилась на глазах, стоило Айзеку встать перед ней на колени и достать скромненькую маленькую коробочку, скрывавшую обручальное кольцо и, невзирая на его размеры, обладавшую такой огромной подчиняющей магией. Все биологические потребности, все бессилие тела в одночасье были забыты, перестали существовать, только влюбленный дух созерцал момент, который отложился в памяти самым ярким кадром в жизни. После затянувшегося сумасбродного странствия по индонезийским тропикам, в котором восхождение к кратеру спящего вулкана стало финальной точкой, они провели две незабываемые недели на гигантском круизном лайнере. Там влюбленные целыми днями загорали у бассейна на верхней палубе, ели в дорогих ресторанах, шиковали в магазинах, отмывались в спа от выхлопных газов вездесущих в Индонезии мопедов, часами не вылезали из кровати и строили планы на свадьбу, для которой в календаре было отведено начало сентября.

– Айз, у тебя есть что-нибудь уже? Какие-то наработки, идеи, персонажи? – доносился голос Карен из кухни.

– У меня нет ни-че-го, – понуро отозвался Айз, потерев усталое лицо ладонями. – Я очень хочу спать.

– Опять зависал на деловых встречах с Феликсом?

– Да. Я же генеральный директор, мое отсутствие приравнивается к оскорбительному отношению к нашим бравым рыцарям благотворительности! На собраниях ужасно скучно. Ну, хотя бы Феликс развлекается! Ему вся эта деловая мишура нравится, – Айзек громко зевнул.

– Много работы навалилось?

– На Феликса-то? – ухмыльнулся писатель. – Он с головой в делах, и меня еще тянет в свое болото.

– Когда это ты начал называть работу болотом? – удивилась Карен, высоко вскинув левую бровь.

– Феликс превратил миссию помощи сиротам в бизнес. За фасадом бескорыстной поддержки прячется монстр многомиллионной коммерции. Я благодарю сидящего на небесах за то, что у меня пока получается убеждать Феликса меньше светиться в прессе. Признаюсь, никто лучше него бы не справился, и, не будь рядом Феликса, обездоленные дети так и сидели бы среди гниющих стен под осыпающимся потолком.

– Не будь тебя, Айз, не существовало бы и фонда, который Феликс так круто развивает, – довольная обоснованием словечка «болото», Карен наполнила кружку свежим кофе, аромат которого коснулся обоняния Айзека еще из кухни.

Карен поднесла кружку любимому, и он охотно забрал бодрящий напиток из ее рук.

– Вернемся к книге. Постарайся описать, что ты чувствуешь, когда перед тобой белый лист? – спросила художница, когда Айзек присел на кресле вполоборота к невесте.

– Если бы я нуждался в сеансе мозгоправа, то обратился бы к отцу за рекомендациями. У него точно имеются на примете какие-нибудь классические евреи-психоаналитики, – заметил он.

– Действительно, почему бы тебе не попросить у него помощи? Он должен разбираться в этом…

– Мой отец – психиатр, а не психолог, народный целитель или шаман… кто там еще может за большие деньги вылечить от несуществующей болезни? Да и не хочу я идти к психологу! Просто представь себе картину: автор самой удачной серии книг Бладборн идет к психологу за поиском идей для нового произведения! В первую очередь я хочу доказать самому себе, что являюсь настоящим писателем, а не копателем, случайно наткнувшимся на золотой рудник, понимаешь?

– Конечно, я понимаю тебя, Айз, именно поэтому и люблю. – Карен обняла жениха со спины и, как часто делала, провела пальцами по его волосам. – Но подтвердишь ли ты свою натуру новой книгой или нет – я все равно никуда не денусь.

– Спасибо, Карен, – слегка смущенно отозвался писатель. Высокий, словно профессиональный баскетболист, и плечистый, словно умелый пловец, этот мужчина робел от нежности и превращался в ребенка, когда оставался с любимой наедине. Возможность дурачиться, говорить несусветные глупости, дразниться, играть, выглядеть чувственным, заботливым и ласковым с Карен была тем, что он не променял бы ни на что в жизни, даже на его собственные творения, славу или уж тем более деньги. – Я люблю тебя.

– Я тоже люблю тебя, пирог, – дурашливо отозвалась художница, по-матерински поцеловав двухметрового мужчину в лоб.

– Карен, мне надо уехать. В Лондоне со мной ничего не происходит, не из чего черпать вдохновение. Поедешь со мной?

– Айзи, ты же знаешь, я не могу. У меня экзамены и сдача квалификационной работы. Тем более ты наверняка отправишься с Феликсом. Он ведь занимается организацией твоего трудового дня.

– Лучше сказать, что он пинает меня под зад и командует корпеть над книгой. Его методы достаточно авторитарны, знаешь ли…

– Давай поступим так, Айз. Ты начнешь искать идеи для новой книги, а я прилечу к тебе, как только закончу учебу.

– Но ведь так было бы здорово, если бы ты поехала со мной… – мечтательно протянул Айзек.

– Я должна закончить учебу, Айзи, – ласково повторила Карен. – Не обижайся, я присоединюсь к тебе через месяц-полтора. А когда прилечу, ты подаришь Феликсу двухнедельный отпуск, хорошо? Хочу хотя бы несколько дней не делить тебя с ним.

– Вряд ли этот трудоголик обрадуется отпуску, но твоя правда, Феликс действительно давно не делал перерыва – пашет как проклятый. Ладно, решили! Ты приезжаешь – он уходит в отпуск! Начнем с севера Европы и закончим югом. К тому времени, как ты освободишься, мы, наверное, будем уже в Италии.

– Одно напутственное слово, Айз. Постарайся вспомнить, как ты писал предыдущие книги. Возможно, осознав, как зародились твои первые идеи, ты поймешь, как найти новые?