Читать книгу Илларион - Даниил Свиридов - Страница 5

Обманчивый сон, подражавший яви во всех ее мельчайших подробностях, вернул писателя в логово его творчества – двухуровневую квартиру в западном Хэмпстеде. Когда-то это место было мастерской воображения, оно обладало непревзойденной созидательной магией и являлось источником творческой энергии, порталом из идейного в реальное, операционным столом, на котором мертвое становилось живым. Здесь на свет появилось немало страниц из «Диалектики свободы», здесь оживали персонажи, вершились судьбы и оживали легенды.

Айзек огляделся. Кроме него, других людей в мастерской не наблюдалось. Сон создавал неприятную вязкость в движениях – ноги едва волочились по полу, руки, вопреки велениям хозяина, двигались с запозданием, закостеневшие пальцы разгибались с неохотой, голова поворачивалась медленно, будто горло плотно обмотали жгутом. Писателю пришлось подстраиваться под неудобное управление собственным телом, навязанное ему таинственным механизмом сновидения. Он с трудом побрел в сторону входной двери. Что-то за пределами квартиры звало его. Откуда-то издалека доносился приглушенный стук, который будто просил о помощи.

Вскоре Айзека начала раздражать пелена перед глазами, мешавшая смотреть на сцену сновидения чистым, незамутненным взглядом, а заторможенность движений иссушила последние капли терпения. Отчетливо осознав то, что он находится во сне, Айзек прибег к отработанному годами методу, который помогал взять контроль над происходящим в свои руки. Писатель знал и другие хитрости погружения в глубоководные слои разума, техника осознанных сновидений была ему вовсе не в новинку. Айзек сосредоточился, выставил непослушные ладони перед глазами и пристально посмотрел на них. Постепенно зрение обрело четкость, а конечности вернули себе гибкость. Процедура прошла быстрее, чем он ожидал, – буквально через мгновение Айзек ориентировался в пространстве сновидения почти как наяву.

Выйдя на лестничную площадку, он с удивлением обнаружил на ней третью дверь. На месте ступенек, которые в оригинальной версии дома вели вниз, находилась стена. Если соседняя квартира, как и полагается, принадлежала Феликсу, то откуда взялась еще одна дверь? Куда она могла вести, если Айзек жил на третьем этаже? За этой таинственной дверью Айзека ждал чудесный мир сновидения, нарисовавший густые заросли тропических джунглей, сквозь которые били яркие лучи солнца, и васильковую тропу, бравшую свое начало прямо у ступенек дома и пропадавшую где-то в дебрях леса. Пейзаж захватывал дух, и Айзек, околдованный им, задержался на пороге, чтобы сохранить его в памяти. Спустившись по ступеням вниз, к тропе, он, обернувшись, посмотрел на дом и увидел, что первые два этажа словно утонули в земле. Привычной высоты здание с кирпичным фасадом выглядело обрезанным посередине. Становилось ясно, почему подсознание вмонтировало третью дверь туда, где ее быть не могло.

Айзек видел лишь один возможный маршрут – через роскошный васильковый ковер – и двинулся вперед, беспощадно топча цветы. Чем больше он удалялся от собственного дома, тем становилось темнее, и наконец вокруг раскинулось пространство, где не было ни деревьев, ни васильков, ни солнца. Здесь тускло светила луна, а тропа была выложена мелкой щебенкой. Писателю пришлось вглядеться, чтобы среди темноты различить очертания двухэтажного здания. Постепенно привыкая ко мраку, он подмечал новые детали: строение выглядело точь-в-точь как дом Сибиллы в Мемория Мундо, однако, кроме него, больше из усадьбы Дельгадо здесь ничего не было. Ни ветвистых дубов, ни пристроек с беседкой и барбекю, ни домика для прислуги.

Писатель всматривался в окна, прикидывая, ждут ли его внутри. Стук между тем прекратился, а мрачное здание посреди безграничной пустоши не вызывало ровно никакого доверия, в отличие от своего брата-близнеца, которого Айзек навестил минувшим вечером. Внезапно в окне на втором этаже появился женский силуэт. Завидев гостя, дама принялась отчаянно колошматить стекло кулаками, но оно даже не дрогнуло. Лишь вновь раздался тот самый стук, который и заманил Айзека в это темное место. Неужели кто-то там, на втором этаже, нуждался в помощи?

Молниеносная отзывчивость, при которой Айзек порой забывал самого себя и терял способность здраво оценивать ситуацию, понесла писателя к входным дверям. Он спешил добраться к человеку на втором этаже, выкинув из головы очевидность того, что пребывал в сновидении. Здесь все происходило не взаправду, и никакой нужды спасать кого-то не имелось. Однако объятый идеей спасения Айзек ломился в парадные двери, которые не поддавались его напору. Тогда он остановился и обогнул здание. Со стороны бассейна часть первого этажа была открыта и сливалась со внутренним двором и террасой.

Пробежав мимо бассейна, Айзек потянул на себя стеклянную дверь и очутился в коридоре. Из темноты выступали нечеткие, едва различимые контуры предметов. Пришлось прокладывать путь, исследуя пространство наощупь. Совсем недавно, перед тем как заснуть, они с Сибиллой ходили по этому холлу на кухню за льдом и бокалами. Айзек не поднимался на второй этаж, но помнил примерное расположение лестницы. Медленно двигаясь в черном, бесцветном чреве мрачного дома, он то и дело кривился от пронзительного скрипа досок, по-старчески ворчавших на своем деревянном языке. Стук на втором этаже изменился – кто-то там, взаперти, часто забарабанил по двери. Айзек ускорил шаг, но внезапно все его тело охватил паралич животного страха, задавить который можно было, только договорившись с инстинктом самосохранения. Дрожь пробежала по коже. Дыхание перехватило, будто писатель получил меткий удар в солнечное сплетение. На лбу выступили капельки пота, покатившиеся по лицу вниз, к подбородку. Мышцы напряглись до предела. Айзек обернулся. Сзади посередине коридора стояло нечто, имевшее фигуру человека, но чутье подсказывало, что существо в шляпе с длинными полями и в сюртуке длиной до бедер имело сходство с человеческим видом исключительно внешнее. Темный дым вокруг фигуры зловеще сгущался и угрожающе полз к писателю. Старый деревянный пол при этом заскрипел так, будто по нему волочили что-то тяжелое и шероховатое, оставлявшее после себя глубокие царапины. Нечто ползущее к Айзеку в темноте осыпало штукатурку на потолке и обдирало обои на стенах. Вокруг раздавался пугающий, хищный треск. Нечто явно не было настроено заключить писателя в теплые нежные объятия. Намерения существа в сюртуке были ясны.

Угроза возбудила в Айзеке естественную тягу к выживанию, она-то и швырнула писателя к лестнице со всех ног. Как только он рванул с места, позади раздался грохот – шипастая черная змея ударила в то место, где писатель только что стоял, и оставила в полу зияющую дыру. Следующий удар раздробил деревянные перила в щепки. Айзек несся по ступенькам наверх, не оборачиваясь.

– Уноси ноги, Айзек! Спасай себя! – раздался отчаянный женский крик где-то на втором этаже.

Голос показался до боли знакомым, однако критическая ситуация и нехватка времена лишали писателя возможности вспомнить, где он слышал его раньше. Каждая секунда замешательства могла стоить жизни. Твари, прятавшиеся во тьме, уже выползли с лестницы и двигались по коридору второго этажа, загоняя жертву в тупик.

– Где ты?! Какая дверь?! – Айзек не терял надежду спасти пленницу. Он ломился в каждую дверь, которую встречал по пути, однако ни одна не поддавалась его усилиям.

Добравшись до последней двери, в самом конце коридора, Айзек гневно дернул ручку и, когда никакого результата снова не последовало, принялся изо всех сил бить по двери ногой, то и дело поглядывая на тянущиеся к нему чудовищные пасти и зловещую фигуру у лестницы, неподвижно наблюдавшую за его никчемными потугами спастись. Нанеся несколько сильных ударов и не заметив никаких повреждений, Айзек смирился с тем, что дверь не откроется перед ним. «Почему у меня не получается проснуться?! Проснись, Айзек! Проснись!!!» – судорожно повторял себе он. Паника еще глубже погружала Айзека в трясину безысходности. Никакие техники осознанных сновидений теперь не работали – мало того, что писатель не имел никакой власти над происходящим, он к тому же не мог сделать главного – открыть глаза и очнуться в реальном мире. Темная сущность подкрадывалась все ближе, а Айзек не видел ни единого пути спасения. Он оказался в ловушке старомодного монстра в нелепой большой шляпе и старинном сюртуке.

Внезапная догадка поразила его. Он быстро запустил пальцы в карман куртки и нащупал успокаивающе гладкие грани «Прометея». Зубастая пасть пронеслась над головой Айзека, он едва успел увернуться и повалился на пол. Лежа на спине, вытащил бензиновую зажигалку и зажег ее. Яркое пламя осветило отвратительные черные щупальца, усеянные острыми шипами и костями. Монстры издавали невообразимый треск. Казалось, в их неспешном поведении крылось какое-то покровительствующее удовольствие: так хищник наслаждается перед тем, как окончательно забрать у жертвы жизнь.

Новая волна ужаса захлестнула Айзека. Машинально отползая назад, он не думал ни о чем, кроме как о божественном вмешательстве, о счастливой случайности или о космическом чуде, которое бы принесло ему спасение. Случившееся дальше оказалось тем самым спасением абсолютно волшебной природы, на которое писатель надеялся всем дрожащим от страха сердцем, но в натуре никак не ожидал. Пламя «Прометея» вдруг вспыхнуло сильнее, с каждой секундой разраставшиеся языки его пламени ударили по щупальцам, и те, болезненно вздрогнув, отступили. Очевидно, монстр тьмы боялся света, но прежнего огня зажигалки было для этого мало. Таинственная сила «Прометея» пришла писателю на помощь. Пламя разгорелось как факел, все больше и больше увеличиваясь, и наконец огонь принял нечеткую форму человека в каске пожарного с пламенным топором в руках. Огненный человек отмахивался от демонических тварей, тщетно пытавшихся поглотить его горящее тело. Отпрянувший сюртук не ожидал подмоги, выскочившей из маленькой зажигалки, и отступал все дальше. Пожарный накинулся на фигуру в шляпе и, сцепившись с ней, кубарем скатился по лестнице вместе с путаным клубком из шипастых щупалец. Айзек услышал, как в отдалении монстр вопит от боли, и побежал за спасителем на первый этаж.

«Прометей» швырнул темную фигуру через кухонный стол, освободив Айзеку путь к бегству. Монстр полоснул пламенного стражника поперек тела, но щупальца прошли сквозь огонь, не нанеся ему никакого видимого вреда. Однако с каждым ударом монстра пламя заступника заметно слабело. «Прометей» не был бессмертен.

Не чувствуя ног, то и дело спотыкаясь, писатель выскочил из дома и помчался к лесу. В безумной спешке Айзек, безропотно следовавший приказам непреклонной силы выживания, не придал никакого значения тому, как быстро оказался у васильковой тропы, ведущей в его собственную крепость. Путы страха, так жестко схватившие Айзека за трясущиеся поджилки, ослабли. Напряжение, прежде колотившееся в висках, будто из них вот-вот брызнет кровь, отпустило и дало свободу для обдуманных действий. Прежде чем трусливо сбежать по тропе через джунгли, Айзек обернулся и в последний раз окинул темный дом взглядом. Первый этаж продолжал полыхать, вспышки борьбы пожарного с монстром озаряли окна пламенными сполохами. Запертая на втором этаже фигура не изменила своего положения – она продолжала стоять там же, но теперь уже не взывала о помощи. Женские ладони обреченно касались запотевшего стекла, оставляя на нем размытые следы.

Чувство вины перед оставленной в беде пленницей преследовало Айзека даже, когда он продрал глаза и проснулся. Неприятный ноющий стон звучал в груди, пока писатель полностью не пришел в себя и не разобрался, где находится.

Щека, прилипшая к кожаной подушке дивана, вспотела и с неохотой отделилась от гладкого материала, будто была к нему приклеена. Вчерашний бурбон до верха залил черепную коробку свинцом, а горло смазал вонючим, тошнотворным сивушным духом, заставившим Айзека закрывать рот рукой в попытке удержать регулярные рвотные позывы. С нечеловеческим усилием он приподнял чугунную голову и медленно осмотрелся по сторонам. Сперва писатель решил, что заснул в какой-то холодильной камере, однако пространство вокруг вовсе на нее не походило. Не изменяя своей дурной привычке, он спал на диване прямо в верхней одежде, но босые ноги ежились от ледяных атак кондиционера, ведущего борьбу с теплым ветерком, поддувавшим из приоткрытого окна. Местонахождение ботинок оставалось неясным. Увидев вокруг себя зал, который сливался с коридором через широкую арку, Айзек понял, где именно находится. Всего минуту назад он рвал отсюда когти – и вот опять здесь. На этот раз никакого монстра поблизости не было видно, а пространство щедро заполнял яркий солнечный свет, не оставлявший тьме ни единого уголка для скромного правления. Символичное сновидение оставило после себя чувство, которое Айзек не мог отпустить еще долгое время и старательно закреплял в памяти каждую его удивительную деталь. Несмотря на неприятный осадок от трусливого отступления, он испытывал небывалый душевный подъем, будучи в уверенности, что причудливые этюды бессознательного станут потрясающим эскизом его новой книги.

Полный решимости подняться с дивана и перейти к написанию заветных страниц, Айзек перевел в сидячее положение свое непослушное тело, а затем, встав на ноги, потянулся, разминая затекшую спину. Заприметив ботинки и ноутбук, мирно покоившиеся у кромки бассейна, он рассеянно направился к ним, двигаясь по сбивчивой похмельной траектории, однако через пару шагов ощутил, как что-то впилось ему в стопу. Отдернув ногу, Айзек увидел, что наступил на деревянное распятие. «Ой, прости, Иисус! На нас, евреев, постоянно наступают!» – пробормотал он виновато, поднимая крестик с пола. Затем, даже не пытаясь понять, как продукт религиозного маркетинга мог оказаться в доме циничной атеистки, кем Сибилла наверняка являлась, положил распятие на ближайшую тумбочку и зашагал дальше по холодному полу к позабытым у бассейна вещам.

Часовая стрелка на циферблате подходила к восьми, и Айзек решил не дожидаться, пока Сибилла проснется. К тому же ее спальня находилась где-то на втором этаже. Послевкусие мистического сновидения нашло выражение в упорном нежелании подниматься на арену битвы монстра и пламенного заступника. Гость оставил Сибилле записку со своим номером телефона и просьбой позвонить ему ближе к вечеру. После чего отправился завтракать в кафе.

Второпях залив в проспиртованный желудок кружку кофе и закинув скрэмбл из яиц, Айзек принялся увлеченно стучать по клавиатуре, невзирая на тошноту и мерзкую мигрень. Со стороны это выглядело так, будто он играл какую-то сложную композицию с таким безмятежным и умиротворенным видом, словно ее исполнение не требовало и йоты его усилий. Плавные движения, безупречная техника, скользящая улыбка на лице – он смотрелся истинным виртуозом своего дела. Врата Трисмегиста наконец распахнулись, и из них неудержимым потоком хлынула благостная фантазия. В ослепляющем блеске пестрых животворящих слов она обволакивала историю гениальностью, а в персонажей зароняла божественную искру, которая делала их поразительно живыми и самобытными, неотличимыми от реальных людей. Отрываясь от чтения, казалось, будто они продолжают заниматься своими делами и их абсолютно не заботит, что там делает сам читатель в посредственном, бледном измерении настоящего. Мир книги шевелился и пульсировал. В строках билась жизнь, разворачивалась драма, с первых слов готовившая к встрече с самым злободневным вопросом существования, с неминуемым и пугающим, что ждет каждого на длинном пути, короткой вспышке между двумя бесконечностями. Украдкой выглядывая из-за обыденных на первый взгляд ситуаций и интригующих поворотов сюжета, центральная идея не оставляла без своего внимания ни один эпизод.

Наконец-то настал тот момент, когда Айзек творил, и ни одна мысль не отвлекала его взгляда от экрана ноутбука. Четыре часа пролетели как одно мгновение, и вместе с непередаваемой окрыляющей эйфорией писатель чувствовал изнеможение, будто бежал полный марафон безо всякой тренировки. Писатель выгреб из бурного потока фантазии к берегу самосознания. Неохотно вернулся к мирским заботам – с ужасной, раздирающей изнутри страстью потянуло курить, природный зов подсказывал о потребности посетить уборную, а слипающиеся веки сообщали, что хозяин вот-вот вернется во вселенную сновидений. Впервые за долгое время по-настоящему довольный собой Айзек поднялся с места и, не сдерживая торжествующей улыбки, пошел к выходу из кафе. Все краски вокруг словно стали ярче. Казалось, даже бездушные предметы выказывали писателю приветливость, а лучи солнца наполняли его жилы зарядом оптимизма. Айзек лишь на миг остановился взглядом на лице кудрявой девушки, настырно смотревшей ему прямо в глаза. Писатель улыбнулся и ей, не придав никакого значения тому, что во взгляде кареглазой незнакомки сквозило все нарастающее возмущение, которое она упрямо сдерживала за плотно сжатыми губами. Ничто не могло испортить настроение кладоискателю, наткнувшемуся на драгоценные залежи после скрупулезных поисков. Едва прикоснувшись к тем из них, что скромной россыпью покоились на поверхности, Айзек предвещал великое открытие, ждавшее его под толщей лирических сцен и невиданных сюжетных хитросплетений, которые писательская фантазия высечет из камня бытийной суеты.

…Как писатель и предвидел, первым, что он увидел по пробуждении, была по-родительски сердитая физиономия его заместителя.

– Если к концу путешествия ты и не напишешь книгу, то уж точно побьешь рекорд Гиннесса по алкоголизму!

– Я не люблю «Гиннесс», Феликс, – пролепетал Айзек.

– Сколько у меня попыток, чтобы угадать, почему ты пренебрег моей рекомендацией и напился? Не стоит утруждать себя ответом. Мне хватит всего одной.

– Знаешь, Феликс, я хочу сказать тебе кое-что, – начал Айзек, глядя на заместителя одним глазом. Второй он закрыл ладонью, поскольку любая сенсорная информация только усиливала его мигрень. – Ты замечательно прогнозируешь юридические риски, когда речь идет о бизнесе. Но одного ты никогда не учитываешь, мой друг, – волшебства спонтанности, именно она становится любящим родителем всякой незаурядной идеи.

Указательный палец писателя смотрел на закрытый ноутбук на тумбочке. Сказав, по его мнению, самое важное, Айзек предпочел помолчать, чтобы не разразиться фонтаном рвоты. Его голова по-прежнему трещала, по внутренним стенкам черепа будто бил колокол, заставляя мозги вибрировать. Феликс шагнул к ноутбуку, резко раскрыл крышку, чуть не оторвав ее от основы, и принялся бегать глазами по тексту. Довольно быстро на его лице проступила сперва слабая улыбка, после – нескрываемое восхищение, а затем – фейерверк восторга. Не веря своим глазам, заместитель приложил ладонь к виску, пытаясь осмыслить те двадцать страниц, которые только что жадно проглотил в безотчетном трансе чтения. Даже он, никогда не тянувшийся к дарам писательского ремесла и откровенно не восхищавшийся творениями признанных гениев словесности, находился под неизгладимым впечатлением от прочитанного и мог с непоколебимой уверенностью подтвердить, что Айзек действительно нашел клад, стоивший каждого потраченного на его поиски дня.

– Что бы ты ни делал вчера, продолжай до тех пор, пока не напишешь книгу до конца! Это потрясающе! Ты молодец, дружище! – воскликнул Феликс, но утих, видя, какую муку доставляет другу его громкий голос. – Как ты только пришел к этой идее? Как придумал, что встретился с Сибиллой Бладборн?

– А я не придумывал. Я встретился с ней. Вчера в кафе. Время плохо сказалось на ней, но не на внешней оболочке – подкачанная, изрисованная, следить за собой она умеет. Но в душе странноватая стала, неприступная, нелюдимая, любит темноту и уединение. Когда пьет, не видит берегов, в этом хоть не изменилась. В целом она абсолютно другой человек. Ты ведь помнишь ее, Феликс? На выпускном? Такая простая, открытая, кудрявые пышные волосы, юморная, прямо душа компании. Едва перевалив за середину жизни, она очутилась на противоположном полюсе своего характера. Кто знает, может, она уже давно такой стала?

– Ты серьезно встретил ее? – челюсть Феликса бесконтрольно отвисла. – Стоп! То есть ты хочешь сказать, что все написанное на этих страницах действительно произошло с тобой?! – пораженно выпалил он.

– Забыл? В моем стиле оборачивать жизнь в шуршащую обертку фантазии. Конечно, не все случилось со мной на самом деле, но часть событий – чистейшая правда, в том числе и встреча с Сибиллой. Удивительнейшая случайность, не правда ли? Как после такого не проникнуться фатализмом?

Айзек с усилием поднял свое тело с ложа и дотащил его до душевой кабинки. Совсем скоро друзья ужинали в ресторане неподалеку от отеля. Писатель прожорливо уминал испанскую паэлью. Феликс же, наоборот, не торопился притрагиваться к салату из манго. Когда с трапезой было покончено и Айзек выкурил сигарету, заместитель услышал всю историю целиком. Получив в распоряжение детали и сопоставив написанное с истиной, Феликс в очередной раз поразился, насколько умело друг маневрирует между реальностью и вымыслом, когда ставит себя в эпицентр событий. Феликс хорошо помнил, как одна за другой появлялись на свет страницы «Диалектики свободы», и тогда он наблюдал схожую картину творческого производства: люди из их общего окружения трансформировались и прятались в прослойках собирательных образов, культурная парадигма мира моделировала декорации и собирала многосоставную сцену, а идеи и мысли писали скрипт, дорабатывали характеры персонажей. Сейчас же фантазирование Айзека обрело более грубую, но весьма занимательную форму. Он отказался от привычной маскировки себя под шкурой придуманных героев и теперь собирался предстать перед читателем в своем непосредственном виде, обнажавшем его во всей откровенной наготе.

– Я хочу, чтобы ты взглянул на нее как-нибудь. Она тот еще фрукт! – заметил Айзек, усмехнувшись. – Знаешь, я обязательно познакомлю вас. Чего тянуть? При первой же возможности и познакомлю!

– Скажи мне честно…

– О чем ты? Я всегда честен с тобой! У меня нет другого выбора, ты ведь мой заместитель! – расхохотался Айзек.

– Прекрати, – оборвал Феликс неудачную шутку. – Скажи, ты спал с ней?

– Что за вопрос?! Разумеется, нет! – Писатель оскорбленно отпрянул к спинке стула, будто пытаясь увернуться от струи выплеснутого в него яда.

– Ты был очень пьян, она приставала к тебе, ты описал ее как девушку, очень хорошую собой, и самое главное – она твоя первая любовь… – рассудительно перечислял друг, загибая пальцы.

– Начнем с того, что я никогда ее не любил. Она подарила мне первый, так скажем, взрослый поцелуй, но не более. После выпускного я не ударился в ее поиски, не играл серенад под окнами и не выказывал ни единого симптома влюбленности! Сколько можно говорить тебе, что я взял ее фамилию только по той причине, что мне нравилось представлять, как она будет выглядеть на обложке? Не более! – Для убедительности Айзек повертел указательным пальцем в воздухе, однако этот жест больше походил на дешевое самооправдание, чем на призыв ему поверить. – Ты сам прекрасно знаешь, что значит для меня Карен. Что она значит для нас…

– Ну-ну, я верю, – поспешил остановить его Феликс, пока Айзек не скатился в метафизическую сентиментальность. – Ты знаешь, как книга будет разворачиваться дальше? Накидал в голове примерный план развития?

– Нет, совершенно, – почти с самодовольной надменностью ответил Айзек, отчего брови приятеля сдвинулись к переносице. – Феликс, друг, я чую, что Сибилла – кладезь историй! Она стимулирует фантазию, как ничто в этом путешествии! Никакая величественность древней архитектуры, никакая живопись в галереях искусства, никакая фантастичность пейзажей, никакой дух вековых городов не возбуждают такой интерес, не дразнят любопытство так, как это делает человеческая драма.

Феликсу сложно было смириться с мыслью, что Айзек способен в любой момент грохнуться с бойкого коня вдохновения в грязную лужу творческой истощенности. Именно это волнение, которое заместитель все же умудрялся незаметно подкладывать под свой наставнический тон, заставило его дрогнуть, как только телефон мечтателя разразился мелодией входящего звонка. Айзек энергично откликнулся:

– Сибилла! Неужто ты только проснулась? – это прозвучало так, словно последние годы оба владельца фамилии Бладборн жили по соседству и регулярно ходили друг к другу в гости без особых поводов. – Ух! У меня голова болела так, что я уж решил – Армагеддон обрушился раньше времени! – продолжал Айзек, следуя негласной традиции пьянствующих ныть о недугах похмелья. Феликс услышал, что Сибилла охотно подыграла собеседнику в бессмысленном, по его мнению, обмене недовольствами. Несколько звонких метафор вылетело из динамика, и писатель зашелся громким смехом.

Разговаривали они недолго. Однако Феликс, сохраняя физиономию скучающего безучастия, успел не раз намекнуть другу, чтобы тот договорился с Сибиллой о следующей встрече. Впрочем, он мог воздержаться от деликатных попыток подсказать Айзеку верное решение, ведь девушка сама пригласила однофамильца провести с ней грядущий вечер.

– К слову, а как ты спал? Не снились кошмары? – вдруг спросил писатель, когда убрал телефон в карман куртки.

– Зачем кошмары тому, кто ведет здоровый образ жизни, не нервничает по пустякам и не напивается каждый раз, стоит ему встретить неудачу? – Колкость Феликса не прошла незамеченной и заставила Айза поднять бровь. Уязвленный вид писателя в тот же момент сменила усмешка. – То видение из книги и правда приснилось тебе? Скверно, дружище. Я бы после такого месяц заснуть не смог.

– Ну, не в таких красках, разумеется. Я хорошенько преувеличил. Но общую канву не поменял, если ты об этом. Не приукрасить отменную историю – признак безвкусия.

– По мне, лучшие истории происходят на самом деле, без преувеличений, без приукрашиваний.

– Именно поэтому тебе никогда не стать писателем, мой друг, – подтрунивая над заместителем, заключил Айзек.

Дело шло к вечеру. Солнце заметно склонилось к горизонту. Кафе наполнялось новыми батальонами посетителей. Друзья долго разговаривали и, как это обычно бывает у тех, чья сага общения берет свое начало еще в детстве, то и дело вспоминали события юношества. В фокус их ностальгического экскурса попали моменты студенчества, бесконечные проблемы Айзека с профильными дисциплинами и связанные с этим спасательные миссии Феликса, вытаскивавшего друга из весьма затруднительных положений. Айзек же посвящал Феликса в многослойную в своем качестве и разнообразии социальную жизнь. Будущий писатель протаскивал занудного друга на закрытые вечеринки со знаменитостями, приводил его в богемные сборища людей искусства на заброшенные заводы, знакомил с молодыми бизнесменами, состоявшимися режиссерами, непризнанными художниками, мечтательными музыкантами, амбициозными учеными, скульпторами, архитекторами. Среди тех, с кем общался Айзек, были и обычные продавцы из магазинов одежды, бармены за тридцать, официанты без высшего образования, баристы из захолустья, таксисты, парикмахеры, инструкторы по фитнесу. Тем не менее большое количество знакомств, которыми оброс Феликс благодаря общительному другу, вовсе не говорило о том, что с кем-то из них он достиг откровенной близости. Раньше, когда Айзек еще не встретил Карен и активно знакомил друга с прелестными представительницами прекрасного пола, Феликса устраивал вариант однодневных отношений с женщинами. Недостаток общения он восполнял в разговорах с лучшим другом. Феликс буквально заряжался энергией от историй Айзека, таких красочных, динамичных, необыкновенных.

– Представляешь, этот город настолько маленький, что одних и тех же людей можно случайно встретить по несколько раз на дню, – заявил писатель, мотнув головой в сторону молодой особы, поглядывавшей на него из-за края меню. Это была та самая кареглазая девушка с вьющимися волосами, теперь они были собраны в пучок и выглядели забавным возвышением на ее макушке.

Феликс приметил беззастенчивый интерес незнакомки – все ее внимание, сосредоточенное на писателе, пронизывало его лицо, как фокус собирающей линзы, направляющей лучи солнца в одну маленькую жгучую точку. Несмотря на странное поведение таинственной преследовательницы, взор Феликса не задержался на ней дольше положенных пары секунд, после которых встречу взглядов принято расценивать иначе, чем простой случайностью.

* * *

Сибилла пригласила Айзека на светскую вечеринку в Сан-Себастьяне. Она попросила писателя поучаствовать в тайной операции, о деталях которой обещала рассказать по дороге на место. Облаченная в элегантное вечернее платье и шелковый шарф, Сибилла подобрала Айзека у отеля и, как подобало демону надменности, нередко бравшему контроль над ее губами, прокомментировала вкус и платежеспособность писателя саркастической репликой:

– Я всегда считала, что высокобюджетные фильмы снимают по книгам, которые хорошо продались и принесли писателю несметные богатства. Вчера у тебя был прикид такой, словно ты раздел парочку бомжей на вокзале. Сейчас видно, что гонорар за фильмы ты все-таки получил, – звучало это замечание очень к месту, ведь сама она сидела за рулем роскошного «Порше».

Айзек скромно ухмыльнулся, будто пропустил ее слова мимо ушей, но ответил, как только автомобиль зарычал и рванул с места, как леопард, бросившийся вдогонку за газелью.

– Я ведь не говорил, что зарабатываю миллионы, – отвертелся он, взглянув на собеседницу через затененные «Рэй-Бэны». – Или говорил?

Неожиданное дополнение, прозвучавшее с неподдельной искренностью, рассмешило Сибиллу. Айзек выглядел серьезным и невозмутимым, многое в его напряженном поведении отличалось от той простодушной натуры, с которой она напилась днем ранее. Бладборн списала хмурое настроение Айзека на похмельные мучения. Одно ее радовало – абстиненция не отняла у писателя чувство юмора.

– Рубашку напялил, галстук затянул, волосы прилизал. Расскажи, зачем писатель берет в творческое странствие такие неподходящие атрибуты материализма? Не должен ли искатель истины воспарить над тем, что якорем тянет его к земле? – продолжала Сибилла, не отрываясь от дороги. – Неужто ты предвидел, что нелегкая занесет тебя на пафосную вечеринку со всяким скучным сбродом?

– Так там будет скучный сброд? – Встречный вопрос предполагал возмущенную интонацию человека, которого предали или обманули, но в голосе писателя не слышалось никакой обиды. – Помнится, кто-то говорил о вечеринке…

– О светской вечеринке, Айзек. Я специально подчеркнула слово светская.

– Кто же там будет?

– Самые примечательные представители буржуазии. Та самая элита, которую ты считаешь зазнавшимися скупцами, алчными пастухами безмозглого стада, шкиперами идущих ко дну суденышек капитализма.

– Поэтичней не скажешь. Может, и тебе попробовать стать писателем?

– Подлатай голову свою, в ней многовато дыр. – По лицу Сибиллы, перманентно изображавшему неумолимую суровость, сложно было понять, когда она всерьез злится, а когда просто подкалывает.

– Я пытался сделать комплимент. – Сбитый с толку Айзек виновато снял с лица очки и убрал их во внутренний карман пиджака.

– Неужто? – Возможно, Сибилла поторопилась с выводом, что похмелье не затронуло юмора собеседника. Неспособность отличить сарказм от прямолинейности явственно указывала на то, что писатель чувствовал себя не в своей тарелке, ведь днем ранее он прекрасно справлялся с этой задачей. – Видать, вчера ты накидался будь здоров. Ни черта не помнишь, да?

– Я переоценил самочувствие, когда говорил с тобой по телефону. Голова еще немного гудит, и, как мы выяснили, не все мне удалось запомнить со вчерашнего вечера.

– Хочешь выпить? В бардачке завалялась бутылочка «Чиваса»…

– Нет-нет, – поспешно отмахнулся Айзек. – Я отойду, пока мы доберемся до Сан-Себастьяна. Там и выпью.

– Дело твое. Меня глоток крепкого спасает от похмелья и возвращает утерянные воспоминания. Ты ведь помнишь, как отказал мне в сексе?

Вопрос словно кипятком ошпарил лицо Айзека, залив его краской. Он изо всех сил старался не показать смущения, однако проницательный глаз Сибиллы подметил и это.

– Ты спрашиваешь о факте отказа или о формате его преподнесения?

– Спорю, ты не помнишь ни того, ни другого. Насколько нужно быть влюбленным в эту… как ее… – провокационно начала Сибилла.

– Карен, – спокойно напомнил он, без явного интереса рассматривая испанские ландшафты, простиравшиеся между двух городов изумительной вереницей невысоких гор и богатой весенней растительностью. Писатель будто поправил первоклашку, допустившего ошибку на уроке чтения, – без претензий, без обиды, методично и педагогично.

– Точно! Спасибо! Насколько надо быть влюбленным в эту барышню, что, даже напиваясь до беспамятства, ты сохраняешь ей верность? Поразительно и – не думала, что скажу это, – романтично. Я считаю верность категорией, достойной лишь идеалистичной молодости. Далеко не каждый способен пронести это высокое чувство через года. Чем старше становишься, тем больше укрепляешься в понимании того, что романтика – лишь очередная иллюзия. И как всякая иллюзия, она обречена разбиться и рассыпаться осколками под ногами. Поэтому чем тверже человек пытается удержаться на осколках иллюзии, тем больше крови с пяток ему предстоит вытереть.

– Какое… необычное сравнение, – протянул Айзек, не зная, как развить предложенную тему.

– Пожалуй, скепсис – единственная форма убеждения, не ведущая впоследствии к тому, чтобы остаться в дураках в постоянной изменчивости мира, – сама того не желая, Сибилла поставила точку в дискуссии, и показателем этого было молчание, которое Айзек, по-прежнему любовавшийся окрестностями, не спешил нарушать. Получив в собеседники непростого и неглупого писателя, Сибилла желала поделиться с ним результатами долгих размышлений, в которых она проводила одиночество, и ожидала, что мысли эти будут оценены по самой высокой ставке, а возможно, даже найдут себе место в строках нового творения под ее фамилией. Сперва показавшийся Сибилле словоохотливым, прилипчивым и, безусловно, очаровательным, сейчас Айзек производил впечатление абсолютно другого человека – нелюдимого, застенчивого и до неприличия лаконичного в своих изъяснениях. Сибилла встречала таких людей раньше – герои сцены, стоит им выпить бокал вина, и скучные зрители, если не примут на грудь ни грамма. Какая-то часть ее отказывалась поверить в то, что Айзек наделен именно таким прозаичным характером, и эта интуитивная часть была права.

– Итак! – вдруг решительно выпалил Айзек. – Ты сказала, что забрифуешь меня о предстоящем задании. Ведь это не было стилистическим оборотом?

Хоть Сибилла заметно ускорила свой «Порше», выехав за город, казалось, будто именно этот вопрос надавил на педаль газа. Ветер мгновенно растрепал изысканный шелковый шарф, подчеркивавший утонченность шеи хозяйки, и та попыталась унять его свободолюбивые трепыхания в потоках воздуха. Смеркалось. Настал черед Сибиллы стянуть с переносицы солнцезащитные очки.

– Нет, я имею в виду конкретное одолжение. Вряд ли оно сильно тебя обременит. Скорее наоборот, ты получишь удовольствие от участия в нашем спектакле. Будет о чем в книге написать. В определенном смысле я и сама делаю тебе одолжение. Однако сперва хочу спросить вот о чем: почему на тебе дорогущий костюм, а очки – китайское дерьмо?

– Потому что одежду покупал не я, а мой заботливый заместитель. Буду откровенен – я тот еще скупердяй, а цена на подделки меня не смущает, если их функциональное значение от этого не страдает. К тому же – взгляни на них. Не каждый найдет отличия от оригинала.

– У тебя есть заместитель? Ты же писатель.

– Так и есть.

– Что так и есть? Ты слегка тупишь сегодня. Алкоголь точно притупляет остроту твоего ума.

– И не говори, чувствую себя хуже некуда, – отстраненно ответил Айзек, в его голосе сквозила непривычная холодность.

– Так зачем тебе заместитель? Или писателей тоже захватил невроз власть имущих? Эксплуатация других как способ компенсировать инфантильную немощность.

– Решение нюансов с издательством, выполнение финансовых функций, коммуникация с киностудией, менеджмент процессов по маркетингу и продажам и прочее. Дел у него масса, поверь.

– Понятно. Он делает всю грязную работу, тогда как тебе остается только лыбиться на камеру и раздавать автографы. Ну, хорошо, пускай развлекается себе с бумажками и телефонными скандалами. Мы тоже сегодня развлечемся как надо. Так вот, о нашем задании. Я не просто так выбрала именно тебя для этой роли.

– И почему я?

– Ты прирожденный артист, легко держишься на публике, говоришь чепуху, которая всем вокруг нравится. В том числе и мне, не буду скрывать, – добавила Сибилла, увернувшись от укоризненного взгляда Айзека. – Ты умеешь расположить к себе совершенно незнакомых людей, которые к тому же не разделяют твоих взглядов на жизнь. Умение говорить обо всем подряд выставляет тебя человеком, спокойно относящимся к любым ненормальностям мира и способным вписаться в любое общество, каким бы скучным или вопиюще долбанутым оно ни было.

– О да, узнаю себя, – вяло кивнул Айзек.

– Повторюсь – вечеринка великосветская, она собирает представителей современной знати из разных кругов. Ты увидишь и многомиллиардных бизнесменов, и лица с телевидения, и подающих надежды амбициозных стартаперов с рынка инноваций, и, конечно, политиков, куда же без них?

– Да? – писатель развернулся к Сибилле, величаво водрузив руку на дверь автомобиля, обшитую мягкой бежевой кожей. В его слегка скованных движениях читался нарастающий интерес, который он, творец возвышенного и бескорыстного, неудачно укрывал под внешним безразличием.

– Сливки общества – самые успешные и самые скучные.

– Правда?

– Истина в своем первозданном виде, – угрюмо отозвалась Сибилла. Айзек понял, что мизантропическая жилка заставляла ее видеть примитивность даже в неординарных людях, по меркам обычных пятидневных тружеников признаваемых покорителями вершин успеха. – Но какими бы занудными они ни были, выгода от общения с ними слишком высока, чтобы позволить себе пройти мимо них со взглядом равнодушного нигилиста. Понимаешь, о чем я?

– Позволь предположить. Ты хочешь взять кого-нибудь в долю казино, а потом постепенно сделать его основным хозяином бизнеса, чтобы Овидайо Каррерас более не мог предъявлять тебе никаких требований? Соответственно, все это провернуть надо очень тонко и притом убедительно, как если бы присоединение человека к доле было шагом необходимым, обоснованным и влекущим за собой выгоду. Поступив именно так, ты сокращаешь риски потерять существенную часть денег при сделке с Каррерасом на его условиях. Твоя цель – выжать из казино все соки, получить все до последнего цента, чтобы твой соперник остался в дураках и даже хлебных крошек с казино не поимел. Что же, план рискованный. Я не знаком с Каррерасом и не могу дать оценку угрозам, которыми он тебя осыпает, однако опасность быть жестоко раздавленной каблуком преступности присутствует. Чтобы рассчитать реальную степень риска, стоит взглянуть на историю взаимоотношений Каррераса с другими деловыми партнерами, сотрудничеством с которыми он остался недоволен. Ты обладаешь такими сведениями?

Немного оторопев от мгновенного перевоплощения писателя в дотошного бесстрастного криминалиста, Сибилла ответила не сразу.

– Этого я не знаю. Просто хочу, чтобы все побыстрее закончилось – и чтобы последние строки этой баллады не увенчались моей эпитафией. – В замешательстве и страхе перед туманностью будущего, из которого выступали зловещие очертания смерти, Сибилла одной рукой достала из маленькой черной сумочки пачку сигарет и зажигалку. Айзеку показалось, что кроме извлеченных оттуда атрибутов курильщицы поместиться в чреве сумочки ничего физически не могло, но опрометчиво упускал из виду тот широко известный факт, что женские сумки, уступая в размерах мужским, значительно превосходят их во вместительности.

Мужское начало Айзека встрепенулось при виде женской слабости, и он машинально устремился защитить спутницу ободряющей речью:

– Я не думаю, что Каррерас что-либо предпримет до того момента, как ты продашь казино. Если считать за истину, что он действительно представляет опасность, то даже так сейчас бояться нечего. Он получает свою долю от прибыли и уверен, что ты под контролем. К тому же он уважает твоего умершего мужа и определенно не тронет тебя, если ты не дашь на то весомого повода.

– С чего ты взял, что он уважает Гаспара? – Сибилла нервно возилась с сигаретой и зажигалкой, а писатель, отвлеченный собственными мыслями, не заметил момента, когда девушке стоило предложить помощь.

– Каррерас мог надавить на тебя угрозами. Он этого не сделал.

– Хватит уже! – только Сибилла умела восклицать так – без злости или возмущения. Повышенный тон без грамма эмоций звучал странно, но убедительно. – Не обманывайся и не делай из Каррераса достойного человека. Он вор и бандит. Он заработал на Гаспаре больше, чем ему полагалось. Муж всегда старался держать меня подальше от скользких деталей его бизнеса, но я чую, что Каррерас почивал на лаврах, давным-давно утративших свою плодородность. Его заслуги перед Гаспаром себя исчерпали и сполна окупились.

Вскоре они добрались до места – огромного старинного особняка, сохранившего двор в стиле знатного поместья с въездом для карет. Встречавшая гостей команда на входе любезно отобрала у Сибиллы ключи от «Порше» и взяла на себя ответственность за его дальнейшее хранение. С того самого момента, как парочка переступила порог дома, Сибилла выискивала удивление на лице спутника, но с какой бы изощренностью вечеринка ни пыталась внушить гостям, насколько значимыми персонами они были, Айзек сохранял физиономию человека, которого невозможно впечатлить. Ничто здесь не казалось ему выдающимся или выступающим за рамки обычного светского сборища, которых он посещал в год на порядок больше, чем дни рождения друзей и родственников. Благотворительный фонд, в котором писатель был основателем и управляющим директором, давал массу поводов для встреч с людьми высокого калибра как на официальных собраниях, так и на подобных претенциозных вечеринках, поощряющих лицемерие, лесть и пустопорожний треп. Но именно они являлись хорошим местом для поиска толстосумов, сопереживающих обездоленным и страждущим.

Оттягивать с выполнением поручения Айзек не стал. Подхватив фужер игристого вина с подноса официанта, он моментально растворился в потоке болтливой вечеринки. Знакомый с данным форматом писатель общался с окружающими свободно, уверенно и обворожительно. На языке писателя не было цепей робости и малодушия. Улыбкой и радушием он привлекал к себе, а высокоинтеллектуальной речью и острым умом завладевал вниманием надолго. На гостей Айзек производил неизгладимое впечатление. Здесь его многие узнавали как писателя и как директора крупной благотворительной организации. Пользуясь этим, он очень ловко вплетал в разговор с другими весть о том, что его близкий друг, получивший казино по наследству, ищет партнера, компетентного и опытного. Сам-то писатель знает о казино лишь то, что туда не стоит заходить, не оставив дома банковские карты, и потому ему крайне необходим знающий человек, на которого можно положиться.

Лавируя между группами гостей и минуя тех, кто самим своим внешним видом выдавал несоответствие идеальной кандидатуре, Айзек перебирался от одного лагеря к другому, и вскоре путь привел его в обширный внутренний двор. Неподалеку от него, между двух помпезных фонтанов с массивными греческими скульптурами, располагалась сцена. Взглянуть на нее у Айзека не получилось – те ее стороны, которые не закрывались мускулистыми гигантами, были плотно окружены несколькими рядами зрителей. На сцене происходило какое-то действо, но протискиваться между живыми статуями в костюмах и платьях он не стал.

Прошло не больше часа, как писатель натолкнулся на верховных заседателей комитета тьмы – родителей Гаспара Дельгадо. Пожилая пара выглядела сегодня куда живее, чем тогда в ресторане. Вряд ли они распознали в рослом мужчине того самого воришку, утащившего их жертву прямо из-под носа днем ранее. Беседа с ними завязалась сама собой: небольшой обмен любезностями, и вот они уже обсуждают, что их сын Энрике, брат покойного Гаспара, все никак не решится продать дорогую яхту, чтобы пустить деньги в дело. Совсем недавно его бизнес по аренде элитных яхт прогорел, почти все деньги ушли на выплату долгов партнерам и закрытие банковских кредитов. Без штанов Энрике, конечно, не остался, но, несмотря на существенное сокращение семейного бюджета, с прежними потребностями в роскошном образе жизни расставаться не спешил и, соответственно, продолжал недальновидно тратить большие суммы на излишества, которых по факту позволить себе не мог.

Айзек решил, что будет весьма опрометчивым вываливать на них новость, о которой старейшины семейства, скорее всего, не осведомлены из первых уст и которую вряд ли воспримут оптимистично, однако посчитал необходимым рассказать им, что приехал на вечеринку в сопровождении Сибиллы. Разумеется, заявление было встречено вопросами, так и рвущимися из уст Дельгадо, но выходившими на свободу в крайне ненавязчивой, скромной форме. Пожилые супруги были людьми очень тактичными и не лезли на рожон, не выставляли напоказ скверное отношение к Сибилле, пряча его под мягким покрывалом вежливости и обходительности. В их случае подозрительность к человеку, внезапно появившемуся в окружении расхитительницы семейного состояния, была обоснована по всем статьям, но Айзек не почувствовал и малой доли этого отношения. Возможно, он преувеличил ту ненависть, которую вся семейка испытывала к интриганке, что внедрилась в их благоухающий фамильный сад, вероломно завладела его драгоценностями и потопталась на могиле нравственных устоев. Что если сама Сибилла обманывалась на этот счет и родственники Гаспара разделяли ее скорбь? Что если они не строили хитроумных планов против вдовы, не пытались урвать деньги сына и, наоборот, всячески поддерживали несчастную? Может быть, после смерти мужа Сибилла испытывала слишком большое давление со стороны Каррераса и превратилась в типичного параноика, ожидающего засады за каждым углом?

– Сибилла много рассказывала мне про своих школьных друзей. Но среди них она, к сожалению, не упоминала вас, Айзек. Вы не были близки с ней в юности? – спросил старший Дельгадо, отец Гаспара.

– Я скажу больше – мы едва знакомы. С другой стороны, даже самые непримечательные персонажи прошлого в настоящем приобретают ореол внезапного родства.

– Хорошо замечено, мистер Изенштейн. – Улыбнулась Ливия, мама Гаспара.

– Спустя столько лет мы случайно встретились с Сибиллой вчера в Мемория Мундо. Жизнь искуснее любого фокусника умеет преподносить сюрпризы.

– Не говорите, мистер Изенштейн! – заворковала Ливия. – Это подарок судьбы, что вы появились именно сейчас. Бедняжка Сибилла ужасно переживает смерть несчастного Гаспара, она явно не справляется с горечью утраты. Вы и сами уже поняли это. Печаль не сходит с ее лица, а когда она в последний раз улыбалась, я даже не могу припомнить! Видели бы вы, какой цветущей она была до того, как наш сын погиб! Знаете, Айзек, я хочу рассказать вам кое-что. Вы производите впечатление человека, которому можно довериться. Я могу обращаться к вам по имени? – она подошла к писателю поближе, будто собиралась поделиться чем-то не достойным ушей посторонних слушателей.

– Дорогая, не утруждай Айзека сомнительными историями…

Ливия пропустила замечание мужа мимо ушей и принялась рассказывать новому знакомцу про странные выходки сына в последний год жизни. Его часто мучили кошмары, порой во сне он яростно кричал, повергая в ужас всех, кто находился в доме, ему постоянно нездоровилось, и он вместе с Сибиллой уезжал в санаторий на лечение. На смуглой коже проявилась болезненная бледность, ненадолго отступавшая только после длительного отдыха. Гаспар испытывал трудности в бизнесе, но никого не желал посвящать в детали. Бывало, он срывался куда-то среди ночи и, возвратившись, ничего не объяснял. Если бы не животное безумие в его обычно умиротворенных глазах, то можно было бы счесть полночные вылазки из дома за визиты к любовнице, но Гаспар выглядел так ужасно в эти моменты, что вряд ли какая-нибудь разумная женщина готова была принять его на свое ложе, не боясь оказаться убитой поутру. К тому же все знали, что он любил Сибиллу и все свободное время посвящал ей, особенно в последние месяцы жизни, будто сам предрекал ждущую его трагичную участь и пытался как можно больше отдать себя любимой жене, которую в скором времени оставит совершенно одну. В супружеской верности Гаспара ни у кого, в том числе и у Сибиллы, не было сомнений. Он всегда был добропорядочным человеком, честным, щедрым, состоятельным и любящим. Имел несколько заносчивый и самовлюбленный нрав, но эти черты не мешали ему помнить о близких и давать им ту заботу, которой они заслуживали. За несколько месяцев до своей кончины Гаспар выглядел изможденным с самого утра. Стоило ему проснуться, как резерв сил уже был на исходе, и потому движения Гаспара выглядели неспешными и ленивыми. Давно он изменил привычке бегать по утрам с долгим валянием в постели. Аппетит появлялся реже раза в неделю – Гаспар днями мог держаться на воде и кусочках зачерствевшего хлеба. Сибилла мыслила оптимистично и верила, что в скором времени муж поправится. Ливия, наоборот, чувствовала приближение трагедии, материнская связь с сыном передавала тревожные сигналы о скором конце Гаспара. Оказалось, что мать верно понимала эти сигналы, но все равно не смогла уберечь сына от беды. Кто мог подумать, что Гаспар, не получивший ни единого штрафа за превышение скорости, не войдет в поворот на серпантине и вылетит с горы в пропасть, будто позабыв, что сидит за рулем автомобиля, а не за штурвалом самолета. Официальное заключение – несчастный случай. Однако полиция больше склонялась к версии о самоубийстве: слишком мало доводов считать, что Гаспар вообще пытался повернуть: ни следов от протертых шин на дороге, ни царапин на тормозных дисках, водитель был не пристегнут и так далее. Энрике воспользовался своими связями в полиции, чтобы Гаспар не запомнился трусливым самоубийцей, и пресса осветила его смерть как автокатастрофу, в связи с чем призвала местные власти получше укрепить ограждения на опасных участках дороги. Они не знали той подробности, что даже если бы Гаспар не снес хилое ограждение вместе с собой в обрыв, то при ударе его бы вынесло через лобовое стекло – и он бы все равно погиб. Неясно, какая из двух смертей хуже.

– А Энрике сегодня нет здесь? Я буду рад познакомиться с ним, – промолвил Айзек, оглядываясь в поисках Сибиллы. Ему не хотелось, чтобы она увидела его в стане врага.

Появление спутницы оказалось таким же внезапным, как и ее исчезновение. Стальной голос донесся из-за спины писателя, и, обернувшись, он на мгновение ощутил себя в шкуре разоблаченного двойного агента. С мрачным лицом Сибилла поздоровалась с родителями мужа и бесцеремонно утащила Айзека под руку до того, как пожилая пара попыталась что-то сказать.

– Они завоевывают твое расположение, чтобы подобраться поближе ко мне. Казалось бы, такие старые, почему их должны волновать деньги? Знаешь, кажется, будто почтенный возраст помогает им довести хитрость до совершенства. Эти два субъекта и агентов спецслужб обманут своими милыми мордашками и натянутыми улыбками, – выговаривала Сибилла без тени враждебности, словно зачитывала новостную выдержку из газеты. – Угостят их домашним пирогом, напоят чаем с земляничным варением, а те им любое преступление простят. Такие они, эти Дельгадо.

Айзеку стало неловко от того, что приятный, добродушный образ родителей Гаспара ведьма спешила испортить ядовитой приправой сарказма. Пытаясь избавиться от этого неприятного привкуса, писатель побыстрее отвлек Сибиллу.

– Я нашел тебе покупателя. Идеальный кандидат. Не так давно окончательно продал свой пивоваренный бизнес, теперь ищет новые возможности для выгодных вложений. Его очень заинтересовало твое казино. Сказал, что всегда хотел зайти на игорный рынок. Я взял его номер телефона. Свяжешься с ним, когда будешь готова.

– Неужто тебя задело то, как я отозвалась о Дельгадо? – мимо зоркого взгляда Сибиллы мало что проходило незамеченным.

– Вовсе нет, просто… – неуверенно начал Айзек, вновь превратившись в того робкого парня, который сопровождал сюда Сибиллу из Мемория Мундо. – Они же твоя семья. Мне непривычно, чтобы вот так… о семье…

Сибилла с подозрением посмотрела на собеседника.

– Ты до сих пор не сделал ни глотка. – Коротким движением подбородка девушка указала на полный бокал в руке писателя. – Вчера ты был со мной более искренним, чем сегодня. Дело действительно в алкоголе? Тебе надо накатить, чтобы вновь сделаться обаятельным?

– Я не могу работать, когда выпью, и держусь трезвым ради твоей просьбы. Так что прояви немного благодарности, – строго ответствовал Айзек, глядя Сибилле прямо в глаза. Ей этот выпад определенно понравился.

– Давай посмотрим, что там происходит на сцене, и можно закругляться. Если ты не собираешься здесь выпивать, то нас больше ничего не держит. Цель визита мы выполнили, – заключила Сибилла и, взяв мужчину под руку, повела к толпе зрителей.

Лица и плечи людей прерывисто освещались вспышками света, и чем ближе Айзек пробирался к сцене, тем ярче становились эти вспышки и тем отчетливей из мрака вырисовывались живые скульптуры в вечерних одеяниях. На короткий миг действие на сцене прекратилось, не слышно стало ни музыки, ни шума, гул публики возвысился на фоне общей суеты празднества. Вероятно, представление закончилось, но писателю было любопытно взглянуть на следы того, что вызвало у зрителей восхищение. В тот момент, когда он протиснулся между двух зевак и наконец-то оказался у края сцены, ему прямо в лицо прянул широкий язык тугого, ослепительно яркого пламени. Конечно, до того, чтобы опалить писателю волосы, было очень далеко, но Айзеку показалось, что пламя коснулось его ресниц. В полуобморочном состоянии он рухнул на стоящих позади. Застигнутые врасплох, те не удержали тяжеловесное тело писателя и позволили ему упасть на гранитную брусчатку. Помощь пришла моментально от тех же самых людей, которые только что не успели помочь Айзеку остаться на ногах. Сибилла же не заметила падения спутника и повернула голову в ту сторону, когда он в спешке уже покидал угодья перед сценой. Лицо писателя выглядело так, будто он только что провел тет-а-тет с призраком.

Через некоторое время Сибилла, быстро устав от эффектных и в то же время до уныния однообразных факиров, стала искать Айзека в запутанных коридорах особняка. Она застала школьного друга выходящим из туалета – мокрая челка, растрепанные волосы, покрасневшие глаза, возбужденные движения, кончик галстука выглядывает из кармана пиджака, расстегнутые верхние пуговицы. Ему хорошенько досталось от изрыгнувшего огонь артиста. Теперь он выглядел закоренелым курильщиком, вдруг решившим поучаствовать в марафоне и ползком перевалившим через финишную линию. Сибилла пытливо наблюдала за тем, как писатель, тяжело переводя дыхание, вышел во двор и, пошарив по карманам, достал сперва сигареты и зажигалку, нервно закурил, а затем вытащил телефон и кому-то позвонил. Потом нервно пробежался взглядом по двору, словно лань, встревоженная неожиданным шорохом листвы и опасливо выглядывающая волка среди деревьев. Первый разговор по телефону занял порядка десяти минут. Любопытство Сибиллы разогрелось, и она решила подкрасться поближе, но ей не удалось сделать это незамеченной. Айзек, заметив девушку, направляющуюся к нему с двумя бокалами цитрусового коктейля, попрощался с человеком на другом конце линии. Ведьма, как и подобает гордой и бесстрастной женщине, не подала виду. Она решила зайти с другого фланга и спросить, что произошло у сцены.

– Ты в порядке? Выглядишь паршиво. Вот, выпей. – спутница всучила Айзеку коктейль с огромными кубиками льда, занимавшими чуть ли не половину бокала. Прежде чем ответить, писатель одним залпом осушил сосуд до последней капли.

– Что это за бабская дрянь? Нормальное пойло здесь не наливают? – недовольно заявил он, потирая красные глаза.

– Неужто ты созрел для того, чтобы выпить как следует?

– Так точно, барышня! Сударь проделал для вас немалую работу и заслуживает литрушку крепенького! Это малая цена для победы! – В привычной очаровательной манере Айзек улыбнулся и шутливо поклонился. Сибилла наконец-то узнала в нем ту творческую и словоохотливую натуру из вчерашнего вечера.

– За мой счет и в месте поуютней, что скажешь?

– Из нас двоих ты точно лучше ориентируешься в местных заведениях, где два алкоголика могут спокойно предаться своей слабости вдали от осуждающих глаз ханжеского общества. Веди нас, штурман!

Сибилла неслучайно выбрала кафе с видом на бухту. Она верно подметила, что Айзек испытывает почти магическую тягу к воде и наверняка склонится к прибрежным местам. Удостоверилась, что угодила писателю, когда он полной грудью вдохнул морской бриз и устремил задумчивый взгляд на спокойную серебристую гладь, усеянную белыми лодками. Девушка поневоле представляла, какие сюжетные картинки рисовались в голове у писателя, когда он замолкал и мечтательно смотрел куда-то вдаль. К желанию выпить прибавился зверский аппетит – Айзек заказал несколько блюд и теперь активно наслаждался каждым из них. Побег с вечеринки породил в желудке черную дыру.

– Что случилось с тобой там, у сцены? – когда писатель заказал третье блюдо кряду, Сибилла не дождалась и озвучила вопрос, который не давал ей покоя.

– Придется раскрыть мой маленький секрет. Что же, после такого номера у меня нет другого выбора, как выложить все как есть. Скажу сразу: мало кто знает об этом, и я хочу, чтобы секрет оставался секретом. – Айзек отодвинул тарелку. Нагнетающее начало частенько выступало прелюдией к самой обычной истории, он делал это неоднократно, и никак не мог изменить писательской привычке интриговать с первых же строк. Сибилла продолжала делать вид покорного безразличия и будто подначивала: «Давай, удиви меня». – Я боюсь огня, и боюсь его до смерти.

Сибилла не повела и глазом. Порой Айзеку казалось, что он разговаривает с роботом, для которого еще не вышло программное обеспечение с эмоциональным контентом.

– Предвосхищая твой вопрос – конфорки у меня дома электрические. – Улыбнулся писатель. – Я чуть в обморок не рухнул, когда этот чудила плеснул мне огнем в лицо.

– Там расстояние метра два было.

– Всего два метра? Удивительно, что брови не опалил!

– Два метра – приличное расстояние. Ты так не думаешь?

– Огонь до моего носа дотронулся, я тебе точно говорю!

– У тебя фобия огня?

– Пирофобия, ага.

– Никогда не слышала о таком.

– Все бывает в первый раз, так ведь?

– И как давно это у тебя?

– Всю жизнь. – Айзек запил слова небольшим глотком виски. Напиваться, подобно последнему разу, он не собирался, поэтому контролировал импорт алкоголя на территорию своего желудка. – Ну, как сказать. С детства, раннего. Я раньше других сверстников узнал о том, что огонь кусается очень больно. Только и помню себя с этим страхом.

– Должно быть, что-то случилось в детстве?

– Разумеется, фобии на пустом месте не появляются. Как мне рассказывали, я побывал в пожаре, но ни черта не помню. Говорят, был на грани гибели.

– Не желаешь освещать подробности?

– Если бы я их помнил! Все воспоминания о травмирующем событии заперты в подсознании. Механизм вытеснения – так это называют в психоанализе.

– Поэтому ты закрываешь глаза, когда поджигаешь сигарету?

– Замечательное наблюдение. Да, это так.

– В страхе перед смертью многие находят свое вдохновение, ведь любое созидание есть след в этом мире. Чем ярче этот след, тем более убедительным и потому более мнимым предстает впечатление, будто человек увековечит себя актом творчества. Он собственноручно создает иллюзию того, что, будучи погребенным в могиле, продолжит существование в сердцах почитателей его творений. Познакомившись со смертью в раннем детстве, ты вслепую набрел на рудник творческого изобилия и черпаешь оттуда благодатные минералы по сей день. Для этого ты постоянно носишь с собой бензиновую зажигалку, чтобы она служила напоминанием о недолговечности сущего.

Мрачный монолог ненавязчиво, но с привкусом драматизма напомнил Айзеку о том, почему его так тянуло к Сибилле. Не осознавая своей роли, она была тем ключом, который отпирал врата Трисмегиста и проводил писателя к его творческой сокровищнице. Страх перед смертью вовсе не являлся для него побудительной силой творить, в этом Сибилла промахнулась. Впрочем, человеку свойственно объяснять все феномены жизни с помощью одной исчерпывающей теории. Главным источником мотивации, по мнению Сибиллы, был страх человека перед конечностью собственного существования. Айзек предпочел оправдать узость этого взгляда переживанием смерти супруга. Оно и понятно – два человека клянутся в верности друг другу, строят планы на долгие годы вперед, придумывают имена для еще не рожденных детей, обставляют дом совместными вещами, фотографиями – а потом один бросает другого на самом старте, и далеко не по собственной воле. Его жизнь отбирает случай, не контролируемое никем стихийное стечение обстоятельств.

– Ход мыслей интересный, но согласиться с ним не могу. У всех по-разному. Я рефлексивный человек, и отчетливо вижу те грани своего самосознания, о существовании которых не каждый даже задумывается. С уверенностью говорю тебе: я не нахожу ни малейшего отпечатка страха перед смертью в своих фантазиях. Я ведь уже рассказывал тебе, по какой причине начал писать, разве нет?

– Рассказывал. Но все же я не могу понять твоего метода. Как он работает? Ты пишешь о том, чего тебе не хватает в реальной жизни, и эти фантазии обретают формы, которые нравятся читателям? Я пыталась писать сегодня, следуя твоей рекомендации, – эмоционально поместила себя в центр книги, но, как ни прискорбно, ничего стоящего из этого не вышло. Часа три просидела над пустой страницей – и ни одной достойной строки. Бредятина и только.

– Ох! Да ты совсем не усвоила урок! – встрепенулся Айзек.

Бровь девушки в недоумении приподнялась – она ждала продолжения.

– Ты хочешь слепить бездушную скульптуру или сотворить нечто живое?

Недовольная неуместной риторикой ученица прожгла наставника уничтожающим взглядом.

– Нет уж, ответь, – настаивал Айзек в попытке доказать, что задал вопрос не ради красоты слога.

– Зачем? Ответ же ясен. Любой писатель хочет, чтобы его книга казалась живой.

– Казалась? – подчеркнул Айзек. – Книга будет живой, если ты населишь ее реальными людьми, реальными историями, реальными переживаниями, реальными мыслями. Без этих атрибутов никто не поверит в то, что ты написала.

– Может, лучше на примере? Я не совсем понимаю тебя. Вот в твоей «Диалектике свободы» далеко не все реальное, так ведь?

– «Диалектика свободы» – это очки, через которые ты увидишь мир моими глазами. Там все, что тревожит меня, все, что я хотел бы изменить. Протагонист хоть и отличается от меня по многим пунктам, но разделяет большую часть моих жизненных ценностей и взглядов. Его действия в книге – это моделирование моего поведения в придуманных ситуациях. Именно поэтому он выглядит таким живым, интересным и обаятельным. – Айзек шутливо подмигнул.

Сибилла недоверчиво отвела взгляд. Теоретически такой метод был ей понятен, но до сих пор неясным оставался вопрос использования его в личной практике. До первой попытки напечатать что-то отличное от деловых писем ей, как человеку, никогда даже близко не подходившему к океану писательского творчества, это занятие виделось несложным и даже тривиальным. Теперь же девушка околачивалась на берегу, понимая, что плавать она не умеет – и научиться этому сразу, без предварительной подготовки, не так-то просто. Айзек ведь тоже не начал плавать с первого захода – он долго культивировал свои фантазии, годами взращивая на их плодородной почве концепцию антиутопии. Тогда, когда писатель вплавь преодолевал Ла-Манш, Сибилла не могла добраться от одного бортика бассейна до другого.

– Зачем же человеку искать вдохновение в разъездах по Европе, если у него есть проверенный метод написания шедевров?

– Шедевр – слишком громкое слово. Но если по теме – здесь также все просто. Метод неотделим от тебя самого. Помнишь, я говорил, что фантазия избавляет от лишений реальности? Так вот, когда у тебя все прекрасно, то и фантазия барахлит, работает не так, как нужно для применения метода. Поэтому мне пришлось немного перенастроить его.

– Брось! В твоей жизни совсем нет изъянов?

– Кроме того, что я недоволен тем, как устроен мир, нет. А про недовольство миром я и так уже настрочил три книги. Пора мне пересесть на другие рельсы.

– Я не верю, что тебя настолько устраивает твоя жизнь, что ты не видишь в ней ровно никаких проблем. Все люди чем-то постоянно недовольны. Получая одно, они тут же хотят получить другое, и так до бесконечности. Даже добиваясь всех неприступных целей, люди жалуются на пустоту и бессмысленность, которая стоит за вершиной достижений.

– Я не буду убеждать тебя в том, что моя жизнь замечательна. Скажу только, что у меня есть один изъян, и он привел меня сюда. Я хочу доказать себе, что являюсь настоящим писателем и «Диалектика свободы» не слепое попадание в сердцевину тренда.

– Как твои успехи?

– Идут потихоньку. Я начал писать новую книгу. Первые страницы меня очень обнадеживают.

– О чем же она будет?

– Кто знает? Я не могу предсказать, как станут разворачиваться события. Может быть, книга будет о тебе. – В улыбке Айзека было столько тепла, что им можно было согреться в холодную ночь посреди Антарктиды. Ее безотказность и добродушие заставили стоическую ведьму невольно улыбнуться в ответ.

Человек, сидящий напротив Сибиллы, обладал властью за гранью ее понимания. Цех фантазии, прятавшийся под лицом привлекательного мужчины, произвел на свет дитя словесности, к которому тянулось все человечество. Подумать только, сколько душ затронуло его произведение, сколько глаз приковало к своим страницам, скольких людей побудило прислушаться к мыслям одного человека. Благодаря своим книгам Айзек уже обрел бессмертие – и, возможно, подарит его Сибилле.

– Даю на то мое полное согласие. Если вздумается, можешь использовать мои настоящие имя и фамилию. Можешь использовать все, что знаешь обо мне, все до самой маленькой детали биографии, и прикручивать к ней любые фантазии, какие пожелаешь. – Как обычно, спутник пропустил мимо флирт и пылкий взгляд.

– Сиби, это именно то, что я хотел услышать. – Губы Айзека растянулись в притягательной улыбке. Девушка же безотчетно сосредоточилась на слове «Сиби», прозвучавшем из уст школьного друга с лаской и нежностью.

Сибилла видела писателя особенным, не таким, как все. Неужели он не произвел на нее такого же впечатления в юности? Почему? От него исходила энергия, заставлявшая двигаться, действовать, решать, рисковать, улыбаться, говорить, мыслить, вершить. Он сохранил свою душу от вируса цинизма и бессмысленности, почти неминуемой болезни стареющего сознания. Казалось, сама жизнь беспрерывно бурлила в нем, оставленная на большом огне, и не выкипала ни на каплю. Каково это – быть в теле Айзека Бладборна? Нестерпимая, жгучая и всепроникающая страсть добиться ответа на этот вопрос оккупировала разум девушки, разместив в ее мыслях безутешные батальоны любопытства и потеснив в пыльные уголки всех прежних жителей – страх перед Карреросом, тоску по Гаспару, унизительное одиночество, которого Сибилла считала себя недостойной, усталость от проблем с проклятым казино, доставлявшим больше хлопот, чем прибыли. Все это меркло на фоне страстной, неудержимой идеи, рвавшейся на свободу. Айзек подходил. Он был тем самым человеком, которого она искала.

– Если ты готова дать мне материал для книги, то почему бы не рассказать немного больше о себе? Чем ты занималась до того, как встретилась с Гаспаром? – спросил Айзек.

В глазах Сибиллы зашевелилась какая-то непоседливая мысль. Как шальная пуля, она неожиданно влетела в голову ведьмы, разбив прежний порядок своих сородичей. Резкими движениями ведьма потушила сигарету, до смерти забивая уголек на ее кончике о керамическое дно пепельницы. Девушка не завершила убийство до конца, и мелкие кусочки табака продолжали тлеть, испуская последние струйки терпкого дыма. Повозившись в бездонной сумочке размером с портсигар, Сибилла вытащила несколько купюр по пятьдесят евро и положила их на стол, придавив пепельницей. Айзек спокойно наблюдал за действиями собеседницы, не отмечая никаких странностей.

– Куда-то торопимся? – спросил он, когда девушка поднялась со стула и поправила платье.

– Так, говоришь, тебе нужен материал? – Загадочная ухмылка на ее лице отпугнула бы Айзека, не будь он так падок на сомнительные авантюры.

Писатель беспрекословно пошел на поводу у случая. Не задавая вопросов, он уселся в кабриолет и беспечно запустил в волосы пятерню, убрав со лба надоедливую, постоянно лезущую в глаза челку. В начале вечера его прическа отличалась выдержанностью стиля: ровненькая, прилизанная скромными мазками воска, придававшего волосам пластиковый, неестественный вид. Теперь же на голове писателя творился кавардак – лоснящиеся пряди своевольно смотрели кто куда. Айзеку явно не было дела до этой небрежности. Ухватившись одной рукой за край лобового стекла, а другой – за дверь, он высунулся из мчащейся машины, подставил лицо встречному ветру и во весь голос распевал песни. Сибилла украдкой поглядывала на чудачество друга, внезапно сменившего амплуа на образ шкодливого подростка. В очередной раз напомнила Айзеку о том, что бардачок хранит в себе бутылку виски, однако теперь он отнесся к этому факту куда дружелюбнее и не преминул зарядиться дополнительной порцией алкоголя.

Ощутив, что хватка куража ослабла, писатель перестал перекрикивать ветер песнями о любви и уселся обратно в пассажирское кресло. Затем он втянул Сибиллу в длинную бессодержательную болтовню, походившую скорее на череду уморительных шуток, чем на осмысленное обсуждение, имеющее цель и логический вывод. Сперва девушка лишь одаривала смешные фразы сдержанной улыбкой и неохотно вставляла острые комментарии, но неуемный спутник так бурно предавался веселью, что сумел наконец-таки заразить ее своим настроением. Вместе они, не переставая, шутили и смеялись над всем подряд. В первую очередь – друг над другом. Сарказм брызгал фонтаном. Шутки не принимали изощренных форм. Они были простыми, поверхностными, тривиальными, но так смешили обоих, что Сибилла несколько раз почти решалась на то, чтобы сделать непреднамеренную остановку и как следует отдышаться. Однако остановились они по другой причине.

Машина свернула к заправке. Уходя в здание, чтобы расплатиться, Сибилла прихватила с собой спортивную сумку из багажника. Айзек не спросил, зачем, а она не стала объяснять. Через окна, из которых бил стерильный белый свет неоновых ламп, писатель увидел, как спутница выложила наличку в блюдце на кассе и устремилась в уборную. Сам он, пиная камешки под ногами, отошел на обочину и закурил, вливая в себя виски между длинными затяжками. Сибилла вернулась к машине в новом обличии, которое в содружестве с магией ночи омолодило вдовицу лет эдак на десять. На ней были кроссовки с высокой подошвой, обрезанные короткие джинсовые шорты, бейсболка, широкое черное худи с эмблемой какой-то спортивной команды. Если Айзек выглядел как хмельной кутила, которого силком затащили на конференцию по вопросам этики, то Сибилла походила на студентку, которая не дольше, чем пару часов назад, сидела на футбольной трибуне и радостным визгом поддерживала любимую команду своего бойфренда.

Писатель недоуменно улыбнулся и развел руками. Сибилла многозначительно прокомментировала, что тот скоро поймет все сам. Там, куда они отправляются, платье будет ей только мешать.

Цифры на приборной панели показывали 1:21. По дорожным знакам, пестревшим французскими словами, Айзек определил, что границу они все-таки пересекли. Куда и зачем они ехали, писатель уточнять не торопился. Дух авантюризма нес его далеко впереди рациональности, настаивавшей на твердом расчете и оценке рисков. В тот вечер Айзек не заглядывал в будущее дальше, чем на пять секунд. Экстренная нужда в прояснении планов Сибиллы возникла, когда девушка завела Айзека на веранду небольшого жилого дома, спрятанного в уединении посреди хвойного леса. Кромешная тьма – территория дома никак не освещалась, а плотная посадка деревьев еще более сгущала мрак. Ближайшим источником света были фонари на трассе в километре от дома. Ведьма накинула поверх кепки капюшон, достала из сумки два фонарика и маленькое непонятное устройство с рукояткой и крючком. Как оказалось, миссия этого приспособления заключалась в том, чтобы вскрыть замок на двери, не оставляя никаких следов.

– Погоди, это что? Жилой дом? Здесь кто-то есть? – Указательный палец Айзека впился в пепельницу на тумбе рядом со скамейкой, единственными предметами на веранде. Торчащие оттуда сигаретные окурки, превращавшие пепельницу в ежика из бычков, моментально рождали предположения о том, кто были жители дома. Хотя главным в этой фантазии все же оставалось само наличие хозяев, поскольку именно эта деталь украшала приключение опасностью.

– Да, и мой тебе совет – говори потише, а то разбудишь их. – Сибилла, колдовавшая над дверным замком и щелкавшая прибором, на мгновение повернула голову к Айзеку и одарила его укоризненным взглядом. Затем вернулась к своему делу с таким холодным равнодушием, что можно было смело решить, будто она занималась этим ремеслом на постоянной основе.

Пара секунд – Айзек не успел оглядеться по сторонам – и дверь сдалась. С предательским металлическим стоном она открылась перед злоумышленниками и позволила им незвано войти в чужие угодья. Сибилла кинула спутнику фонарик и зажгла свой. Светодиодный луч пронзил темноту и породил множество зловещих теней, отброшенных предметами интерьера. Убирались здесь редко – вещи раскиданы где попало, пизанская башня из немытой посуды в раковине, залежи журналов и пожелтевших газет на потертых диванных подушках, пульт от телевизора валяется на ковре, пустые пивные бутылки на столе, грязное пятно на стене, на полу осколки. Кто бы здесь ни жил, чистоплотность явно не была его сильной чертой. Вместе с бардаком, какой Айзек видел раньше только в студенческих общагах, свет фонаря пробивался через жуткую завесу пыли, висевшей в воздухе словно туман. Сперва он хотел спросить у Сибиллы, нет ли среди ее комплекта начинающего вора еще и респиратора, но, приметив, как сосредоточенно она рыщет по первому этажу, решил, что переживет без него.

– Эй, Сиби! – тихонько окликнул он ее, боясь нарушить гробовую тишину – единственный гарант того, что воришек не обнаружат. Девушка не обратила на призыв никакого внимания и, не оборачиваясь, продолжала искать что-то. Она запустила руку глубоко в щель между шкафом и стеной и водила ей снизу доверху, пытаясь что-то нащупать. – Сиби! Что мы ищем?

Сибилла резко вытащила руку из-за громоздкого шкафа и, не углядев вазу с увядшими цветами позади, шарахнула по ней локтем со всей силы. От удара ваза уцелела, но слетела с места с такой скоростью, будто по ней треснули бейсбольной битой, надеясь выбить хоум-ран. Встретившись с журнальным столиком, ваза разлетелась на мелкие кусочки, а кроме того посбивала бутылки, кеглями покатившиеся со стола на пол. Шум стоял такой, что коматозника поднял бы с койки. Только законченный идиот не понял бы, что самое время делать ноги. Скорейшее отступление было первым, что пришло в голову Айзеку после того, как он мысленно обматерил сообщницу, использовав все богатство своего лексикона. На лбу выступил пот, Айзек обомлел, с ужасом уставившись на безалаберную подельницу. Не передать, сколько всего успел он себе нафантазировать, пока Сибилла не захохотала во весь голос. Долго соображать не пришлось. Очевидность ее коварной шутки победила страх. Айзек, сжавшийся было в ожидании беды, распрямил плечи и облегченно вздохнул.

– Ты прекрасно знала, что здесь никого не будет, – обвинительно заключил он, вернув себе самообладание. – Говори уже, что мы здесь ищем?

– Мы ищем картину. Один старпер отказался мне ее продавать, а я привыкла получать то, чего хочу.

– Ты уверена, что она здесь?

– Да. Так же, как уверена, что дома, кроме нас, никого нет.

– М-да… – протянул Айзек. Он включил фонарик и присоединился к поискам. – Наводку поточнее тебе не дали? Среди этого бардака хрен что найдешь. – Перешагнув через опрокинутые бутылки и осколки вазы, Айзек прошел к лестнице. – Я погляжу в подвале.

– Угу, – отвлеченно пробубнила Сибилла.

– Ты ведь оставишь ему деньги за картину? – крикнул писатель уже снизу.

– Ну уж нет! Я предлагала сумму, в сто раз превосходящую реальную стоимость! Пускай подавится своей жадностью! – откликнулась Сибилла откуда-то из кухни.

Между тем, стоило Айзеку спуститься всего на метр в подвал, как бетонные стены заметно приглушили ее речь. Девушка пустилась в какое-то длинное гневное повествование о безуспешных переговорах со стариком, но писателю не удалось расслышать рассказ от начала до конца. Подвальное помещение оказалось самым маленьким в доме, меньше него была разве что кладовка, в которую хозяева прятали пылесос, швабру и прочие принадлежности для уборки, которыми здесь явно пользовались нечасто.

Ступая по обрывкам газет и бумаги, которыми был устелен пол, словно в сценах из шпионского фильма, Айзек дошел до середины комнаты. В отличие от Сибиллы он пытался как можно уважительней относиться к искусному беспорядку владельца и ничего не трогал без надобности. В подвале же остаться безучастным стало сложно: неугомонное любопытство возбуждало все, что здесь находилось, – на бельевых веревках, протянутых под потолком, висели сотни фотографий. Какие-то из них были черно-белые, на твердой бумаге. Другие переливались цветами современной печати. Третьи выглядели потрепанными, а изображения на них – размытыми, нечеткими, будто их сделали не меньше полувека назад. Старые газетные вырезки обветшали и, казалось, стоило на них дунуть, как они отправятся в макулатурный рай. В то же время их молодые соседи чувствовали себя вполне уверенно и готовы были задержаться здесь подольше. Пришпиленные булавками к стене статьи, как и фотографии, сопровождались каракулями на каком-то языке. Паутина из красной капроновой нити овевала полчища элементов на стене и была призвана вносить какую-то логику в путаницу из обрывков информации, но Айзеку она помочь не сумела, наоборот, только усилила неразбериху.

Писатель направил луч фонаря на стоящий тут же верстак. Подстраиваясь под общий шпионский антураж, он тоже хранил немало сюрпризов: охотничья винтовка с оптическим прицелом, несколько пачек патронов, металлические приборы загадочного назначения, зазубренные, острые: если они не служили целям хирургии, то уж точно использовались для пыток. Подойдя поближе, Айзек разглядел среди хлама еще и нечто, походившее на ручные гранаты, однако дотрагиваться до них не стал. Кем бы ни был тот старикан, про которого говорила Сибилла, он явно выжил из ума, и, что представляло для сообщников большую значимость, старик этот был опасен. Термины из психиатрии тут же всплыли в голове – обсессия, паранойяльность, асоциальность, компульсивность. Полный набор агрессивного параноика уместился в маленьком подвальчике, прятавшемся под фасадом милого загородного домика.

«Неужели ради этого меня и привела сюда Сибилла? Это и есть тот материал, про который она говорила?» – с этой мыслью Айзек вернулся к газетным вырезкам на стене. Приглядевшись к комментариям, оставленным ручкой на страницах, писатель узнал язык, на котором они были написаны. Это был нидерландский. Из него Айзек знал разве что с десяток словечек. Половина из них были бранными, а вторая половина – наименованиями видов алкоголя. Однако то, что он запомнил из учебников по психиатрии и что не раз потом встречал в книгах по психологии, так это одна идея: у помешательства всегда есть смысловой эпицентр, и работает он по четким правилам, пусть и не самым доступным для постижения здоровым умом. У этого полиграфического хаоса имелось ядро, отправная точка безутешных поисков и подозрений.

Взгляд Айзека упал на слово Illarion. Увидеть его на десятках фотографий было нетрудно. Позабыв о намерении уйти из взломанного дома побыстрее, не оставив никаких отпечатков, он самозабвенно ухватил дневник со стола, раскрыл его и принялся лихорадочно листать. Предположения подтвердились – повсюду на страницах мелькало это слово. Illarion. Слово с манящим и в то же время недобрым потусторонним отзвуком разлеталось внутри головы и краеугольным камнем легло в низине массивного бастиона фантазий. Точно так же, как это слово составляло сердцевину чьего-то безумия, оно стало семенем, тонким стебельком из которого прорезался на свет сюжет новой книги. Illarion – слово было могущественным заклинанием, всколыхнувшем в писателе нечто, что он сам до конца не понимал, но от чего вновь чувствовал себя творцом собственной реальности.

«Как же оно переводится с нидерландского?» – с задумчивостью шахматиста Айзек пялился на стену.

– Этот хрыч сразу показался мне говнюком, но я никак не могла предположить, что он окажется полоумным, – промолвила из-за спины сообщника Сибилла.

Айзек не услышал ее приближения. Для него девушка просто материализовалась рядом. За плечом у нее висел тубус. Кажется, она нашла то, зачем пришла, однако писатель был куда больше заинтересован мастерской параноика, чем находкой Сибиллы, и приберег вопросы о картине на попозже.

С прежней звенящей индифферентностью Сибилла оценила странность подвального инвентаря. Ощущение складывалось такое, будто хладнокровие ее не в силах поколебать даже падение астероида или вторжение инопланетян, или и то, и другое вместе взятые. С той безучастностью, с каким девушка смотрела на обои из фотографий и газетных вырезок, рассматривают рисунки подопечных детсадовские воспитатели, которые ступили на порог профессионального выгорания. Все, до чего Сибилле было дело, скрутившись, лежало в тубусе.

– Пойдем уже, – отрешенно кинула сообщница, словно хотела оттащить капризного ребенка от стеллажа с игрушками.

– Постой. Ты не знаешь нидерландский? Ты ведь в школе его изучала, нет? – загадка взывала к Айзеку. Он не мог так просто уйти.

– С последнего школьного занятия я ни разу не произнесла и слова по-нидерландски.

– Что может значить слово Illarion?

– Похоже на имя, – так же холодно ответила девушка, после чего целеустремленно зашагала к выходу.

– Илларион? Точно! И впрямь похоже на имя.

* * *

Сибилла настояла на том, чтобы переночевать в Биаррице. Город находился совсем рядом, а она вымоталась настолько, что не могла больше сидеть за рулем. Десять минут по пустым дорогам – и «Порше» доставил парочку к бару.

Как ответственный водитель, Бладборн не злоупотребляла алкоголем на протяжении всего вечера и теперь собиралась напиться так, чтобы Айзеку пришлось тащить ее на себе. В полупустом заведении было тихо. Несколько занятых столиков да унылая компашка нарядного молодняка прямиком из ночного клуба. Из динамиков плавно текли гитарные мелодии – идеальное место, чтобы закончить безумный день. Сибилла предпочла сесть за барную стойку и опрокинуть две стопки текилы, не отходя от кассы. Айзек составил ей компанию.

– Что же особенного в этой картине? – не терпелось выведать писателю.

– Портрет в стиле девятнадцатого века. Изумительная и очень редкая работа.

– Сколько ты предлагала за нее? Почему старик отказался ее продавать?

– Столько вопросов. Ты хочешь об этом в книге написать? – Глаза собеседницы заискрились хмельной игривостью.

– Ты обещала дать мне материал.

– А тебе его недостаточно?

– Твоя правда, – согласился Айзек.

Все случилось ровно так, как и планировала Сибилла – дозы алкоголя одна круче другой уносили ее в состояние пьяной эйфории. Паузы между залпами заполняли бессвязные разговоры. Речь подельников гармонично скручивалась в спираль белиберды, до того забавной для обоих, что их смех заставил компашку неудачливых тусовщиков ерзать от зависти. Кто бы мог подумать, что часом ранее они взломали дверь чужого дома и украли картину, о реальной стоимости которой Айзек даже не догадывался. Она могла стоить миллионы, а могла стоить и гроши – причина отказа от сделки была не ясна. Что руководило стариком? Картина имела для владельца сентиментальную ценность? Или же она была как-то связана с его параноидальной фиксацией? Впрочем, Сибилла удивляла не меньше. Такая странная, скрытная. Мало того, что она вела какие-то подковерные игры с преступным авторитетом, так еще и обчищала старичков на досуге. Сколько же скелетов вмещалось в ее шкафу?

– Еще одно селфи для преданной фанатки, мистер Бладборн, – язык Сибиллы заплетался, большой палец в третий раз промахнулся мимо круглой кнопки на экране телефона. Тогда Айзек протянул указательный палец к дисплею и сфотографировал школьных друзей сидящими за барной стойкой, заставленной пустыми бокалами и рюмками.

Новообретенная привычка пьяной Сибиллы заключалась в том, чтобы фотографировать себя с писателем на фронтальную камеру при любом подходящем и неподходящем случае. Словно въедливый охотник за сенсациями, она не ограничивалась одним кадром и делала множество снимков за раз. Глядишь, как-нибудь один из них все же украсит собой передовую статью. Айзек пожалел, что положил начало этим припадкам самолюбования. Стоило один раз щелкнуть их с Сибиллой на свой телефон и показать той неудавшуюся, но забавную фотографию, как вдовица принялась упорно захламлять память смартфона фотографиями, которые вряд ли посмотрит во второй раз. Пока парочка добиралась до места ночлега, она всласть насладилась селфи и надоела Айзеку. Не дотерпев до входных дверей отеля, писатель недвусмысленно намекнул Сибилле, чтобы она поумерила свой пыл.

– Со мной фотографий достаточно, – заявил он, когда пьяная Сибилла в очередной раз попыталась щелкнуть их вдвоем.

– И правда, я слишком для тебя хороша, Бладборн! – выкрикнула она, настолько неуклюже зашатавшись, что Айзек сорвался с места, чтобы ее подхватить. Но Сибилла устояла. По всем признакам напилась она куда сильнее своего собутыльника.

– Только не публикуй ничего, договорились? Карен жутко ревнивая. Дашь хоть маленький повод для подозрений – на куски разорвет и тебя, и меня. Да какое там, она с королевской гвардией сюда заявится! Это я тебе гарантирую!

– Ну-ну, трусишка, ничего я не… – спутница остановилась на полуслове, прикидывая, не стошнит ли ее, если она закончит предложение. – Не выдам я тебя. Не из таких… Спи спокойно.

Оформлением в отеле занимался Айзек, пока Сибилла, клюя носом, ждала на диване в фойе. Писатель был вполне бодр для того, чтобы держаться на ногах, но недостаточно трезв, чтобы прочитать бланк, который дал ему сотрудник отеля на подпись. Он забыл попросить отдельные кровати, и потому в номере его ждал сюрприз – огромная двуспальная кровать с большими подушками и кованым изголовьем в форме сердечка. Стоило Айзеку открыть дверь, как Сибилла юркнула внутрь и, на ходу снимая с себя немногочисленные элементы гардероба, направилась к кровати. Она плюхнулась прямо посередине, невдомек, что ночевать ей предстояло не в гордом одиночестве. Ведьма закуталась в пышное одеяло и выжидающе смотрела на Айзека, топтавшегося у комода напротив.

– Ты чего стоишь? – спросила она. Ее темные волосы торчали из белоснежного кокона, словно увядшая морковная ботва.

– Я забыл попросить две кровати. – «А ведь мог вообще снять два номера. Зачем сэкономил?» – слишком поздно правильная мысль пришла Айзеку в голову. Скупость нередко подкидывала ему подобные неприятности.

– Боишься не удержаться перед моей сексуальностью, женатик? – проваливаясь в сон, пробормотала Сибилла.

– Не льсти себе, царевнушка. На пол я не лягу.

Сняв лишь ботинки и пиджак, Айзек опустился на край кровати, подальше от свертка с женской начинкой. Оставались заключительные этапы перед переходом в спящий режим – взбить подушку и выключить свет. И, вот когда все приготовления были исполнены и можно заснуть с неприятным предвосхищением утреннего похмелья, как Сибилла вновь очнулась.

– Эй, Бладборн, – позвала она.

– Чего? – сосед развернулся к ней лицом и тут же ослеп от вспышки – девушка сделала последнее селфи за вечер, и в этот момент ее сознание окончательно отключилось, рука с телефоном упала на кровать и утонула в мягком одеяле.

Невзирая на усталость и рассеянные мысли, предварявшие скорое наступление сна, Айзек ворочался с боку на бок, подбирая удобную позу, чтобы уйти в мир грез. Казалось, песочный человек прогулял свою смену, и именно эта заминка в рабочем укладе дарителя снов повлияла на то, что Айзеку пришлось целый час провести в полудреме, на грани сна и бодрствования. В конечном итоге, потеряв всякую надежду заснуть на чрезмерно мягкой кровати, Айзек сполз на пол, подложил под голову подушку и наконец сладко задремал.

…Он вновь оказался в лондонской квартире. Как и в прошлый раз, тело не слушалось приказов ума, а глаза застилала мутная пелена. Айзек быстро справился с бесконтрольностью проверенным методом. Квартира предстала перед ним во всех деталях, точно такой же, какой он видел ее в последний день перед путешествием. И снова послышался отдаленный жалобный стук. Женщина на втором этаже мрачного дома вновь звала на помощь, она все еще находилась там, запертая вместе с чудовищем. Время бодрствования писатель посвятил совсем иным делам, нежели плану по спасению несчастной узницы, поэтому никаких идей, как же вытащить ее, не попасться на глаза Сюртуку и вдвоем с заложницей вернуться в надежные стены его квартиры, у Айзека не появилось. Однако отсутствие плана не помешало ему со всех ног кинуться к похороненной в ночи зловещей тюрьме. Без промедлений Айзек выскочил из двери и помчался по васильковой тропе через тропические, залитые палящим солнцем заросли. Путь к усадьбе он уже знал и терять время был не намерен. Безжалостно сминая васильки, Айзек бежал так, будто боялся куда-то опоздать, и остановился только на границе тьмы и света, между зелеными солнечными джунглями и пустынными мрачными владениями монстра.

Все здесь находилось на своих законных местах: особняк Сибиллы из Мемория Мундо, пустыня без единого стебелька растительности, щебеночная тропа, убывающий серп луны на небе. Монстра нигде не видать. До его появления, Айзек решил, будет лучше как-то связаться с пленницей на втором этаже, прежде чем идти напролом. Что если узница подскажет ему, как одолеть чудовище, расскажет о потайном ходе в дом, о спрятанном оружии? Или вовсе даст подробную и исчерпывающую инструкцию по ее спасению?

Осторожными короткими шагами Айзек подкрался к дому поближе и остановился напротив того окна, в котором он видел силуэт заложницы.

– Эй! – тихо позвал писатель. – Ты здесь?!

Женские пальцы прикоснулись к запотевшему окну на втором этаже. Узница была там. Сердце Айзека дрогнуло – он почувствовал, как отвага наполняет вены, адреналин в бешеном ритме разгоняет кровь по телу, готовя его к схватке.

– Как мне вытащить тебя оттуда?! – продолжал он в духе школьника, зовущего свою пассию под окнами родительского дома. – Эта тварь боится огня, да?

Тонкий изящный палец женщины пополз по стеклу, оставляя на нем следы. Она что-то писала. Это заняло какое-то время, ведь писать ей пришлось задом наперед, чтобы Айзек сумел прочитать сообщение.

– Зачем ты пишешь? Просто скажи! – инструктировал Айзек. Ему было сложно устоять на одном месте. Жажда действий одолевала, и все труднее ему удавалось удерживать порыв бесшабашного геройства. Писатель уже приготовил «Прометея», единственное оружие против монстра, которое доказало свою эффективность на практике.

Снова проверив горизонт на наличие угрозы, Айзек пропустил финальные штрихи, которыми заложница увенчала свое сообщение на стекле, и когда прочитал это единственное слово, столько драгоценных минут отправившее в прошлое, терпение писателя лопнуло окончательно.

«БЕГИ».

– Ты что, издеваешься надо мной?! – крикнул он во весь голос. Какое там чудовище, когда женщина ведет себя глупо? – Зачем было меня вообще звать?! Давай-ка так, миледи! Я спасу тебя, а ты признаешь, что поступила по-идиотски, окей?!

В следующий момент Айзек замер – узница ладонью стерла с запотевшего стекла надпись, а вместе с ней и конденсат. Образовалась чистая, слегка искаженная водяной пленкой область, и через это маленькое окошко он увидел лицо Сибиллы. Ее влажные, полные отчаяния глаза смотрели на него сверху вниз, и эта безнадежность пронизывала до костей.

– Сибилла? – от неожиданности Айзек оторопел.

«Беги», – немое слово отображались на губах Сибиллы. Она плакала.

Шорох гравия, раздавшийся из-за угла, вывел Айзека из ступора. Нервным рывком он развернулся к источнику шума и увидел, как из-за дома выходит темная фигура в сюртуке и шляпе. Продавливая каблуками смесь песка и гравия, монстр, подражая человеку, неспешно, будто прогуливаясь вокруг своего имения с руками в карманах, шагал к гостю. Тот устремил взгляд на пленницу в надежде хоть как-то попытаться спасти ее.

– Сиби! Как мне вытащить тебя?!

Шум усилился – из-под сюртука чудовища выползли отвратительные шипастые змеи. Окруженные густой дымкой, они скрывали острые пасти, кости, шипы, и бог весть, какими уродствами они еще были одарены. Айзек видел их при огненном свете и знал, что прячется в этой темноте. Самое время было напомнить монстру о дружке «Прометее». Писатель держал бензиновую зажигалку наготове и выкинул руку навстречу монстру, словно направил на него дуло револьвера. Сюртук остановился, словно задумавшись, но его противник не был настроен на переговоры и, не тратя время на приветствия, щелкнул по барабану зажигалки. Одна искра, вторая, третья – и никакого огня, только слабые вспышки. В револьвере Айзека не осталось ни единого патрона. Монстр догадался – никакого пламенного «Прометея» он не увидит и, соответственно, никакой угрозы на сей раз жертва не представляет. Он вновь тронулся с места. Демонические твари зловеще зашевелились.

Бегство от монстра было Айзеку знакомым, хоть и нелюбимым сценарием. Другого выбора, кроме как драпануть к спасительной тропе через джунгли, у писателя не осталось, и он, пристыженный собственным бессилием, побежал. Айзек не знал, что бесило его больше – разница в силах с Сюртуком или трусливый поступок, к которому его призывала Сибилла. Он пытался решить эту дилемму, пока несся, сминая васильки, к дому, однако не успел прийти ни к какому умозаключению: изо сна его вырвал душераздирающий крик.

Мигом проснувшись, Айзек подскочил на месте от страшных воплей Сибиллы. Ее руки и ноги судорожно дергались, разрезая воздух резкими движениями, и врезались то в матрас и одеяло, то с грохотом ударялись о кованую спинку кровати. Ведьма билась в припадке и выла, так будто ее потрошили тупым тесаком. Никогда прежде писатель не видел, чтобы насколько сильно кошмар мог завладеть человеком. Подавляемые в течение дня эмоции и стресс, видимо, скопом навалились на спящую хозяйку, превратив ее сон в невыносимую пытку. Сибилла была заточена в клетке бессознательного, тянула руки сквозь прутья сновидения, но вырваться наружу не могла – что-то держало ее. Несколько раз саданула Айзека по лицу, когда он попытался ее разбудить. Вернуть Сибиллу в реальность получилось не сразу, пришлось побороться с ее конвульсиями. Писатель схватил ее за руки, чтобы она не наставила ни себе, ни ему синяков больше, чем уже успела наставить. Затем начал спокойно нашептывать мантру на ухо: «Все хорошо, ты в безопасности, все хорошо, здесь никого нет». Словесная магия убаюкивала, и вскоре демон кошмара отступил – Сибилла пришла в себя. Она неохотно открыла слипающиеся глаза и посмотрела на Айзека, обнявшего ее и державшего за руки мертвой хваткой.

– Тебе не спится, что ли? – задала девушка вопрос, в котором сквозило оскорбительное недовольство. Действительно, стояла глухая ночь, о чем свидетельствовала кромешная темнота в комнате и мертвая тишина на улице. По тому, как вяло двигался язык Сибиллы, было понятно – она все еще пьяна. И неудивительно – прошло не больше двух часов с того момента, как они улеглись. Сибилла как ни в чем не бывало, зевая, промямлила: – Я ведь давала тебе шанс разделить со мной ложе, женатик. Теперь, будь добр, уважь мой сон.

Она закончила антракт между кошмаром и сном, перевернулась на другой бок и вновь крепко заснула. Айзек же продолжал некоторое время вглядываться в лицо девушки: ее черты приняли безмятежный вид и не выражали никакого беспокойства. Секунду назад Сибилла была похожа на одержимого дьяволом персонажа из кинофильма, а сейчас уже сладко спала, как ребенок после буйства на детской площадке. В недавнем сне писателя, Сибилла, съедаемая отчаянием и страхом, рыдала на втором этаже. Неистовый эмоциональный пароксизм был чуждым явлением для мраморной Сибиллы. По-видимому, сон играл для нее роль чулана, куда она, складывала весь ненужный хлам противоречивых, непонятных и нежелательных чувств. Но бессознательное не терпит пренебрежения, оно мстит нам дурными сновидениями, лишая нас единственного места, где мы можем отдохнуть от реального мира.

Оставшись в беззвучии ночного пристанища, Айзек услышал, как колотится его сердце. Захотелось курить. Он осторожно поднялся с кровати. Стоя на балконе и выдувая из легких табачный дым, Айзек вглядывался в багряную палитру красок, мерно заливавшую линию горизонта. В этих розоватых, алых линиях, теснивших сумрак ночи, писатель пытался найти ответ: что же напугало его больше – отчаявшийся двойник Сибиллы из сновидения или же лунатик из настоящего, бьющийся в эпилептическом припадке. Зуд на сердце одновременно раздражал, тревожил, угнетал, но и совершал нечто куда более значимое – он шевелил фантазию писателя, печатал скрипт новых захватывающих сцен, сшивал разрозненные кусочки выдумки, придавая им структуру, логику, связность. В тот день новая книга Айзека Бладборна населилась главными действующими фигурами – мистическим антагонистом и мечтательным протагонистом. Их судьбы сплетались тонкой незримой нитью, но нить эта была так прочна, что, каким бы сильным ни было желание вырваться, ни один, ни второй не могли шагнуть за ее пределы.