Читать книгу Юродивый - Даниил Теневский - Страница 4

С разговора Вербы и Н. о Чёрном Человеке прошло уже два года. За это время в жизни Вербы не произошло значительных изменений. Он становился всё более мнительным и теперь чаще оглядывал всё вокруг себя с опаской во взгляде. Его страхи и тревоги рождались изнутри, но он настойчиво продолжал во всём винить окружающее. Приходя в квартиру, он запирался на все замки, а ключ оставлял в замочной скважине так, чтобы никто извне не мог сразу проникнуть к нему. Но когда он оказывался в квартире, его одолевало желание поскорее покинуть её. В квартире табачный дым воровал воздух, но открывать окно Верба решался лишь изредка, каждый раз поглядывая на окно, чтобы там никто вдруг не появился. Хотя Верба и жил на 10 этаже, но его воспалённое сознание рисовало ему бесконечный поток картинок, дающих основание полагать, что в квартиру на 10 этаже можно запросто попасть и с улицы, минуя входную дверь.

Несколькими днями ранее его беспокойство подкрепил рассказанный его подругой сон, из-за которого она не могла всю ночь спокойно спать. В её сне всё происходящее, по её словам, было настолько реалистичным, что, проснувшись, первым делом она взглянула в окно. Собственно сон был о Вербе.

Ей приснилось, что вот уже приготовившись ко сну и погасив свет, она надела ночную сорочку и забралась под одеяло. По какой-то необъяснимой для неё причине подушка её оказалась на противоположном конце кровати, из-за чего голова её направлена была к двери, а ноги – в сторону окна. Обычно же она спала головой к окну. Её тело онемело, из-за чего она не могла пошевелиться. Её взгляд был устремлён в центр окна, прямо в сердце деревянного креста, который образовывали оконные рамы. Шторы были широко раздвинуты, что предоставляло полный обзор для глаз. На улице было темно, потому что стояла ночь, но ярко, как при полной Луне. Но Луны не было, лишь фосфоритный свет, отдающий оттенками тины. Она всё лежала с чуть приподнятой головой и с неестественным изгибом в шее, и это было очень некомфортно и неприятно. Ей хотелось спать, но спать с открытыми глазами и телом в судороге она не умела.

Деревянный крест окна неожиданно стал приобретать алый оттенок снизу, что вновь смутило потревоженную девушку. По подоконнику также расползался этот тягучий свет. Алый оттенок сменился формой алого воздушного шарика, от которого исходил этот недобрый свет. Поначалу шар был разделён оконной рамой, но затем его ход сместился влево и всё выше и выше, а за шариком, подвязанной к его концу, тянулась верёвка. Верёвка серела, алый свет же пропадал, освещая уже верхушку креста. Алый шар совсем скрылся из виду, а серая верёвка продолжала ползти вверх. Подругу охватил холодный, но жгучий страх, будто эта верёвка оплетала всё её тело.

Верёвка имела и конец, и подруга это чувствовала и ожидала с истерическим нетерпением. Показался конец, но он был очень тяжеловесный. Это она смогла почувствовать сразу, потому что на неё саму вроде что-то надавило и перекрыло дыхание. К концу серой верёвки за волосы была привязана отрезанная голова Вербы, которая вдруг по только ей понятным причинам закашлялась в смехе и, брызгая слюной во все стороны, скрылась вслед за шариком и верёвкой.

Потом подруге снилось что-то ещё, чего она не помнила, но что позволило ей наконец-то нормально выспаться. На утро, только проснувшись, она написала Вербе сообщение, что видела странный сон про него. Ему непременно хотелось услышать, о чём же был сон, поэтому он позвонил ей, выслушал её рассказ, и, не зная, как реагировать, начал смеяться. Смех его не был похож на тот из сна, поэтому и подруга посмеялась от души. Но только он повесил трубку, им овладело беспокойство, которому он поначалу и не придавал значения. Но вот прошло уже несколько дней и он, обдумывая эту новую информацию, прибавил, сам того не желая, по рефлексу, сон подруги в копилку своих страхов.

От того ли, что в жизни его было много страхов, или может от скуки беспросветной, что в нём весьма гармонично уживалось, но в данную секунду он был на пике дефицита душевных сил. Ему нужен был собеседник, психолог, психиатр, возможно даже психопат. Он понимал, что ему нужен кто-то, кому можно рассказывать, открываться и обрести поддержку. К нему как раз с минуты на минуту должен был прийти новый знакомый Вертлюра. Его прихода Верба ожидал с нетерпением, из-за чего уже обошёл всю квартиру вдоль и поперёк, заглядывая в каждую щель раз по десять.

В дверь позвонили. Для Вербы звук звонка оказался неожиданностью, из-за чего он весь съежился на мгновение, но в тот же момент поняв, кто звонит, просиял лицом и поспешил к двери. Но прежде, чем открыть, даже зная, кто там на той стороне, он всё же проверил в дверной глазок. Как и предполагалось, он увидел фигуру Вертлюры, от чего уже решился открывать дверь без промедлений.

– Здравствуй, друг, – с порога произнёс Вертлюра, имея все признаки радости на лице и в жестах, и протянул руку для рукопожатия.

– Здравствуй, здравствуй, Вертлюра, проходи, через порог не здороваются!

– Ха! Да это ж прописные истины, и сам знаю, просто очень рад! Далеко и долго до тебя добираться, конечно!

Тут уж двое обменялись рукопожатиями, что, тем не менее, было больше похоже на попытку Вертлюры поймать кисть Вербы в свою ладонь.

На улице было морозно, хотя уже стояла середина апреля. В квартире же царила жаркая духота. Поэтому лицо Вертлюры от резкой перемены температуры покрылось красными пятнами на щеках и лбу, но выглядело при этом даже моложавее и задорнее.

– Да, ты проходи, вот стул, садись, – неуклюже и рывками подавая стул, говорил Верба, уже после того, как закрыл квартиру на ключ, – в полнейшей жопе живу, не спорю. Это местное гетто, – с какой-то даже поспешностью и довольством в голосе заявил Верба. – Что ж, долго добирался? Автобус сразу подъехал? А как ты мой дом нашёл? По карте? Говорил же, что позвонишь, как выйдешь с автобуса!?

– Ты прям засыпал меня вопросами! Остынь. Доехал без проблем, автобус сам меня ждал, тут по карте сориентировался…

– А, ну хорошо, хорошо, проходи в комнату, – перебил Верба, не дослушав ответа.

– Хм, нервный ты какой-то. Случилось что? – мягко спросил Вертлюра.

– Ой, извини, забылся совсем. Ничего не случилось, – слишком спеша, затараторил Верба, – просто давно из квартиры не выходил, одичал.

– Да это я сам вижу. А что не выходил-то? Болел?

– Да, приболел, простуда, кашель сильный был, может и из-за сигарет, а может… А чай? Чаю хочешь? То есть, что это я спрашиваю, конечно хочешь! – прозвучал голос Вербы уже из кухни, где он тут же начал чем-то бренчать и переставлять всё, что попадалось в руки, с места на место.

Вертлюра тем временем, не торопясь, снял обувь, поискал домашние тапочки глазами, но не найдя их, прошёл босиком в глубь прихожей, увидел открытую дверь в ванную комнату и направился туда, чтобы помыть руки. Там он вымыл руки с мылом и, не найдя полотенца для рук, немного растерялся. Он, потирая мокрые руки, прошёл в кухню, где возился Верба, и спросил, чем можно вытереть их. Верба сперва не понял вопроса, но затем засуетился в поисках полотенца для рук, но безрезультатно. Тогда Вертлюра, видя метания Вербы, обтёр руки об одежду, и сел на первый попавшийся стул.

– Ты давай-ка присядь, а я сам чай сделаю, так быстрее будет, – сказал он, с беспокойством поглядывая на Вербу. Он встал неспешно, подошёл к Вербе и похлопал его по плечу. – Не суетись, я справлюсь.

– Да? Давай, – без возражений, опять же с поспешной готовностью ко всему проговорил Верба.

Вертлюра хозяйственно оглядел кухню, приметил чайник и пустой фильтр для воды, набрал в него воду и, ожидая пока она стечёт, обратился к Вербе: «А где у тебя заварка?»

– Заварка-то? А она, это, там, – указал Верба на один из кухонных шкафчиков, и тут же сам подлетел со стула, чтобы достать заварку, но споткнулся о стул, и смачно выругался.

– Да ты сиди! Я понял, заварка в шкафу, вот, нашёл, – с нескрываемой досадой поначалу, но сразу смягчившись, говорил Вертлюра, вытаскивая с полки пачку с заварным чёрным чаем.

Вода уже отфильтровалась, поэтому Вертлюра слил её в чайник, зажёг огонь и поставил воду кипятиться. Он повертел в руках коробку от чая, и когда понял, что чай не в пакетиках, спросил Вербу про заварник.

– А я так, в чашке обычно, – с простотой в голосе, но и чем-то смущенный, отвечал Верба.

– Ну, тогда и я тоже в чашке, первобытный строй какой-то, что поделать, – пробурчал Вертлюра. Он насыпал немного чая в обе чашки, но Верба попросил досыпать ему ещё, потому что любил пить чай крепким. Вода в чайнике закипела, и Вертлюра, разлив её по чашкам, поставил их на стол перед Вербой. Пододвинув стул к столу, он занял место напротив Вербы и пристально на него посмотрел. Верба был крайне неусидчив, смотрел то на чай, то на Вертлюру, то в сторону плиты, боясь, что вдруг газ остался открытым. Он встал, подошёл к плите, проверил ручки, чтобы все были повёрнуты на нуль, затем резко обернулся к столу и ни с того ни с сего спросил: «А, может, покурим сначала?»

– Давай покурим, – не понимая такого вспыльчивого поведения собеседника, проговорил Вертлюра.

– Прямо здесь можно, вот пепельница, потом окно открою, – сказал Верба, неугомонно глядя всё куда-то в сторону.

– Может сейчас откроем, чтоб дышать хоть было чем? – резонно спросил Вертлюра.

– Давай сейчас, – сказал Верба больше себе, нежели отвечая на просьбу собеседника.

Открыли окно, сели за стол и начали курить. Дым от сигарет вязал воздух, превращая комнату во что-то сизое. Верба как-то вдруг весь застыл, вперил взгляд в пепельницу. Лишь губами нервно втягивал дым в лёгкие, не отнимая руки с сигаретой от лица. Всё его поведение тревожило Вертлюру, но в то же время ему было интересно наблюдать за приятелем. Выкурив одну сигарету, Верба потянулся за другой, но через миг одёрнул с отвращением руку и стал ждать, когда догорит сигарета Вертлюры. У того пепел съел лишь половину сигареты, но, не обращая на это особого внимания, он также затушил её в пепельнице.

– Я бы хотел покаяться… эм, нет не покаяться. Каются перед богом, а я в бога не верю, – оборвал Верба спонтанно начатую речь и вновь замолк, уставившись в стол. Вертлюра, не торопясь, взял чашку и начал потягивать чай, всё с тем же любопытством поглядывая на нервного человека. В душе гостя дёрнулась неопределённая жалость и сочувствие к приятелю. Верба набрал воздуха в грудь и вновь заговорил несколько осипшим голосом, но уже не так порывисто о каких-то незнакомых Вертлюре людях.

– Там были и Н., и К., и Х., и С., ты их знаешь? Нет, но я познакомлю! Человек было в общем девять или десять, не помню. Ещё с нами была моя хорошая знакомая, которая никого кроме меня из всей компании не знала ранее. Я её позвал к нам, она пришла. Она красивая очень, знаешь, красота такая роковая, такая, чтобы передачи вести модные! Ещё она заносчивая и гордая, иной раз даже обидно.

– Минуту. Где там? Когда? Какая знакомая, расскажи по порядку, – не выдержал Вертлюра.

– Пару недель назад, я же говорю, мы, то есть я с моими школьными друзьями, и ещё парой-тройкой левых челов, которые мне не нравятся и противны, мы все решили забухать на хате у друга. Напиться решили. Мы пили всю ночь, и с нами была моя знакомая, которую я сначала в бар пригласил к нам, а затем она присоединилась и к тусе на квартире у друга. Всю ночь мы пили, танцевали под музыку, какое-то танцевальное дефиле творилось на кухне. Из девчонок была только она, и все крутились вокруг, потому что девушки на таких встречах – всегда ядро, центр. Сам наверняка знаешь.

– Ну и? – только и сказал Вертлюра.

– Что «ну и»? Она танцевала с нами, мы пили опять, водку, пиво, сидр, вино – мешали всё с какой-то шальной мыслью, или вовсе без мысли. Я напился и потом за столом что-то вещал фантасмагорическое. Историю какую-то придумывал про всех и каждого там собравшегося, так чтобы обидно и ехидно, но смешно. В какой-то момент я потерял знакомую из вида, но мне уже было всё равно. Я был поглощён собой, своим красноречием и водкой.

– Это я уже понял, можешь не столь подробно? Суть-то в чём? – напрягшись, выговорил Вертлюра. Он не ожидал такого потока слов вот так сразу.

– Да послушай ты! Важно, чтобы понятно было всё. Можешь послушать пару минут, не перебивая? – как-то нервно сказал Верба, водя пальцем по столу, размазывая кругами по скатерти пролившийся из кружки чай.

– Хорошо. Давай, рассказывай, – согласился Вертлюра, не подозревая, что рассказ приятеля затянется надолго.

– Вот. Ну, короче, был там ещё один парень, мы его все канисом называем за его скверный характер падальщика. Он знаешь, громкий очень, и наглый безмерно. Хотя он и компанейский, и несколько даже мужицкий, но не как крестьянин, а просто лихой. Всё больше силой решает и мало думает, как по мне. Может, поэтому он и прижился в нашей разношерстной компании. Но у него есть преимущество перед людьми с ним незнакомыми, потому что он высокий и здоровый такой, в принципе, можно сказать, спортивного телосложения, что поначалу может привлекать. Просто они глупые, его еще не знают. Короче, пили мы, танцевали, а затем я заснул где-то на полу в кухне, а под утро перебрался, с сильнейшим похмельем и весь дрожа, в комнату и потеснил парней на диване. Поспал я в целом часа три, и алкоголь из меня не выветрился ещё достаточно.

– А при чём тут тот парень, которого вы называете… Как вы его там называете? – не понимая, спросил Вертлюра.

– Сейчас, сейчас! Канис! Ну «пёс» по-латински. Канис – он переспал с моей знакомой.

– То есть, прям так и переспал? – тупо спросил Вертлюра, уже совсем потерявшись от неожиданности.

– Ну да, да! Слушай, короче! Я проснулся часов в девять от разговора двух моих друзей, один из которых настаивал на том, что канис спит с моей знакомой. Я навострил уши и узнал, что ночью они ушли вдвоём в родительскую комнату, откуда он один раз выходил зачем-то, скабрезно подмигнул своему приятелю, мол, у него всё схвачено, и вновь исчез за дверью. Я не поверил и вмешался в разговор, настаивая на том, что моя знакомая не могла так вот в первую же ночь с кем-то, тем более с канисом, переспать. Но скоро пришёл сам канис и рассказал, что действительно спал с ней, дополнил некоторыми подробностями грубого толка, и затем завершил тем, что назвал это худшей ночью, а её бревном.

Вертлюра хотел было что-то спросить, но в итоге решил не перебивать Вербу до конца его рассказа, потому что иначе этот рассказ мог вообще никогда не закончиться. Также он видел, что его приятель как будто в лихорадке, поэтому любое не так сказанное слово могло сыграть с Вертлюрой злую шутку. Он уже успел немного пожалеть, что пришёл в такое время.

– Мне было обидно и неприятно и за него, и за неё. – продолжал Верба, – Поверить я всё не мог, но и не верить было сложно. Алкоголь разжижал к тому же мозг до тупости. Я лежал сначала молча с закрытыми глазами, а затем, не открывая глаз, начал нести всякую чушь, похабную и прескверную. Ребята смеялись, и я для чего-то всё более опошлял, так что под конец из меня лились одни лишь перлы. Веселье не прекращалось, хоть некоторые из парней и поутихли, потому что было просто на просто неловко от всей этой ситуации. Я всё так же с закрытыми глазами уже минут сорок, а может и час, неустанно нёс какую-то чушь, и она, как ни странно, имела свой успех. Через час – полтора к нам вышла из другой комнаты и моя знакомая. Все были в сборе, все ещё пьяные, и не знаю как они, а я ещё и с головной болью и с сильным сушняком в горле. Вставать я не хотел ни в коем случае, потому что за три часа сна на полу весь насквозь продрог, и поэтому лежал, плотно укутавшись в одеяло, между двумя парнями. Всех разрывал ещё тот факт, что я уже как второй час говорю с закрытыми глазами. Ребята спрашивали, не болят ли глаза или в чём прикол, но всем было смешно, и заботой обо мне это никак нельзя было назвать.

Верба на секунду прервался, посмотрел на остывающий чай, но не притронувшись к нему, вновь начал говорить без умолку.

– Мне, например, говорили: «Верба, а скажи что-нибудь про С.», и я с злорадством отвечал: «С. у нас – конченный прохвост, каблук, который делает капиталовложения в свою тёлку, чтоб она ему дала, а она не только такому глупому не даст, так ещё и других отговаривать начнёт!» С. при этом сидел молча, или сам отпускал какие-нибудь шутки в мой адрес, но не столь обидные. С. вообще человек с душой широкой, и, по-моему, самый благородный и чуткий из всей нашей компании друзей, за что всегда и безответно высмеивается всеми, кому не лень. Такой стёб для нас – норма, никто и не обижается. – Верба остановился, пытаясь что-то припомнить, но не вспомнив, обратился к Вертлюре, чтобы тот сказал, о чём он говорил недавно.

– Ты говорил о каком-то С., которого вы стебёте, – озадаченно сказал Вертлюра.

– А до этого?

– До этого, э-э, не помню. Про то, что ты с закрытыми глазами несколько часов говорил, вроде это.

– А, не, с глазами – это да, но другое хотел сказать. Вот. Тот же чел, который спросил про С., спросил опять, что я могу уже про него сказать. Я, не открывая глаз, вглядываясь во тьму, отвечал ему так: «А что про тебя говорить-то? Ты ж пустое место, эдакий жиденький жид, даже до жида тебе не хватает ума дойти, так и барахтаешься с мелкими идеями, как крот слепой», и в этот раз расспрашивающий явно не обиделся. Может быть, затаил злобу, я не знаю, а ведь чистой воды антисемитизм, да и противно это всё звучало…– Верба говорил порывисто, стараясь ничего не упустить, но чтобы и не очень нудно. Получалось ли у него это, сказать трудно, но рассказ был вроде интересным, что уже успокаивало Вертлюру, который поначалу, однако же, всё не мог понять, о чём, собственно, идёт речь, и почему Верба говорит ему всё это.

Вертлюра сидел, крепко облокотившись на спинку стула и, не отрываясь, смотрел на мимику рассказчика, предчувствуя скорые изменения в самочувствии Вербы. Вертлюра начинал, как ему казалось, понимать мышление приятеля, но в тот же момент ловил себя на мысли, что тот ему совершенно непонятен, отчего ещё более интересен как объект наблюдения. Верба же не обращал особого внимания ни на приятеля, ни на что-либо другое, потому что был увлечён своим рассказом, и всё хотел как-то объясниться и, возможно, даже признаться в чём-то.

– Верб, ты, конечно, извини, но я вообще сейчас не понимаю, о чём ты говоришь. Можешь рассказать суть только? Ну, или хотя бы меньше деталей. Скажи лучше, что со знакомой-то стало? – сдерживая своё нарастающее нетерпение и непонимание, вымолвил Вертлюра.

– Ладно, ладно. Дай дорасскажу. Знакомая! Точно, я ж про неё хотел сказать. Короче, когда она спустилась, я тотчас же перевёл все мои нападки на неё. Поначалу это были простые вопросы про тусу, про самочувствие, про сон, но тут меня вдруг понесло. Я начал, тем не менее не говоря напрямую, обиняками и намёками выведывать правду. Мне нужно было понять, что же произошло, но к этому примешивалась еще и злоба. Я как будто с цепи сорвался. Моё состояние было специфичным, потому что я с одной стороны вроде осознавал, что нахожусь здесь и сейчас, в комнате с ребятами, но в то же время мне казалось всё это нереальным, чем-то вроде спектакля, где все уже знают свои роли и просто идут по тексту. Я действительно был как бы в двух измерениях. Мой трёп можно было остановить в любой момент, но ни я, ни никто другой не делал этого. Даже те люди, в чей адрес бросались все эти мерзости, продолжали смеяться, будто к ним это никак не относилось. Может, они просто воспринимали меня шутом? А я был как бы под чарами своего злословия, которое уже продолжалось третий час. Мной как будто кто-то руководил, и я сам чувствовал, что не всё идёт от меня, я же просто в потоке, куда-то несомый, как бы на дно, в бездну.

– Типа Большого Брата? – ввернул Вертлюра.

– Ну да, типа того. Неважно. Короче, моя знакомая поначалу сидела смущённая, видимо, понимая, что уже всем всё известно, но уходить она не собиралась. Может быть, у неё была психологическая необходимость доказать себе и всем, что она ничего необычного или страшного не сделала. Если бы я и ещё несколько присутствующих друзей не знали, что она на днях рассталась с парнем, может быть, ей было бы легче, но мы знали, я же даже и парня знал и хорошо с ним общался, потому от меня ей было, пожалуй, сложнее всего слышать критику. Я начал ползать по кровати с закрытыми глазами, как змей подползая к краю кровати, где сидела моя знакомая. Она не стала уходить, смотрела на всех гордо, наверное, тут уж я не выдержал и открыл глаза, чтобы понять атмосферу. Тем не менее, понять мне ничего не удалось, потому что я пребывал в своём мире. Я начал спрашивать её, как бы она поступила, если бы мы её сейчас же раздели и всей толпой изнасиловали. Я убеждал! Убеждал её, что и ей этого хочется. Сам я об этом не помышлял, для меня был важен только эффект от слов, и мне даже сложно подумать, что мои слова воплотились бы как-нибудь в реальность. – Верба на секунду остановился, и задумался, а правдиво ли он рассказывает, но припомнив всё, что было, решил, что, вроде, правдиво. Он продолжил.

– Я всё ползал перед ней, сполз на пол и всё продолжал говорить про секс, про приятное, про желание. Она только отталкивала меня легко, немного конфузясь, но продолжая смеяться. Смеялись все. Я подполз к её коленкам, повернулся ухом в сторону её промежности, и как будто прислушался. Она смутилась и принялась толкать меня сильнее, но не больно, что меня ещё более подзадоривало. Тогда я сказал во всеуслышание, что чувствую, как там у неё гуляют ветра, столь сильно её желание совокупления. Она уже просила, чтобы я перестал, а ребята всё так же ржали, но уже начали появляться и редкие голоса для усмирения моего буйства. Она даже попробовала ударить меня по щеке, но я перехватил её руку и, неволя её, сам попытался избить себя её рукой, приговаривая, чтобы она сделала мне больно.

– Э-э, а зачем ты это делал, можно спросить? – смущенно спросил Вертлюра, сдвинув брови и прищурив глаза.

– Да я и сам не знаю, говорю же, нашло что-то на меня. Ты дослушай, скоро самое интересное начнётся, – с горящими глазами произнёс Верба.

– Начнётся? А всё «до» чем тогда было?

– Ну не начнётся, продолжится. Какая разница? Короче! Она вышла из комнаты, все сидели несколько пришибленные, но веселье ещё виднелось во взглядах. Кто-то, вроде, Н., настоятельно попросил меня прекратить всё это безумие, но сам же через минуту выдал какую-то шутку, которая могла означать лишь продолжение. Все думали, что моя знакомая сейчас точно пойдёт домой, но она решила продлить этот ад ещё минут на сорок, потому что уже через минут десять вернулась к нам и продолжила общение. Я попытался было не шутить про неё, но только первые две минуты у меня получалось хранить молчание. Я вновь с новой изобретательностью приступил к травле, теперь уже взвалив подушку на себя и имитируя дикий половой акт, намекая вновь на знакомую и каниса, конечно же. Канис также сидел в комнате, но и он был несколько пришиблен, смотрел в сторону и был крайне неразговорчив, что было никак на него не похоже. Всех будто подменили. Моя знакомая сидела уже молча, вся покрасневшая, но с натянутой улыбкой. Подошло время, когда оставаться больше было невыносимо, и вот, после двух часов выслушивания всего этого бреда она ушла. Поначалу мне даже стало обидно, что она ушла. Мне всё казалось, что я ещё не исчерпал поток гнусностей, но тут же я утих, и как бы огромная волна грусти и обиды на себя навалилась на меня и придавила ко дну. Я сам себе стал противен и ненавистен. Мне стало казаться, что черная пропасть разверзлась и ждёт, когда я сделаю последний шаг к падению. Все ребята заговорили разом. Говорили, что я перегнул палку, что так нельзя, что хоть она и как шлюха в первую же ночь переспала с парнем, да к тому же с канисом, но это её дело, а я просто поступил как мудила.

– Ну я бы тебе тоже так сказал. Зачем было вообще всё это говорить ей? – просто сказал Вертлюра.

– Да я и сам это понимал. Я же не дебил. Но тогда я не мог понять, почему они не говорили этого ранее. Все были что ли под чем-то? Я точно был в психозе, но что было с ними? Потом я пошёл в душ, и там, знаешь, что я подумал? – прервал свой рассказ Верба и первый раз посмотрел в лицо Вертлюры. Тот сидел с приоткрытым ртом, сам не замечая того, и не сводил взгляда с подвижного лица приятеля.

– Фуууух, – выпустил Вертлюра богатую струю воздуха, – И что ты подумал? Тяжелое, конечно, от твоего рассказа впечатление…

– Да, мне и сейчас плохо от этого. Но я завершу рассказ. Я должен договорить.

– Говори тогда, – предложил Вертлюра с тяжестью в голосе.

Верба внимательно взглянул ему в лицо, прищурив глаза, как вроде припоминая, где он, и с кем говорит, будто очнувшись от сна. Дернулся, будто по телу прошёл электрический заряд, и заговорил уже иначе, выбирая слова, чтобы не сказать лишнего, как будто перед ним сидел враг.

– Давай в следующий раз, а? Что-то я забыл, о чём говорил…

– Нет! Начал говорить, договаривай. Немного же осталось, – поспешил Вертлюра, пребывая в шоке от такого поворота событий. Такое поведение рассказчика обижало.

– Ну ладно. Кратко! – воскликнул через минуту Верба, решившись отдаться в руки судьбы бесповоротно, – Но сначала покурим!

Верба продолжил свой рассказ.

– Что я говорил? На чём остановился?

– Ты говорил про душ, там ты подумал о чём-то.

– Точно. В душе… В душе я стал думать, что мои слова были обличением для неё, как вода, которое смывало её вину. Мне вдруг представилось, что, может, я ей даже помог! Понимаешь? Я помог! Ха-ха-ха-ха, – залился Верба нервным смехом, – я помог! А затем я подумал, что, наоборот, всё испортил, потому что теперь она примет это как очищение, и ей уже не нужно будет думать о последствиях, и в следующий раз она снова сделает подобное. А потом я стал думать, что вообще не имею права судить, потому что я ей никто, и это её выбор. В конце концов после всех этих терзаний я уселся под струёй воды и расплакался. Мне не становилось лучше, я плакал без результата, спускал слёзы в канализацию с грязью тела, расплакивал свои будущие раны. Так тоже нельзя. В итоге я решил звонить ей и извиняться, но так, чтобы не ранить её ещё больше. Наяву никто не говорил вслух о её ночной связи с псом, поэтому я решил извиниться только за глупые слова, и за весь ушат бреда, что вылил на неё, как помои. Я звонил, но она не брала трубку, от чего я переживал, что она сделает что-то непоправимое. – Верба остановился в нерешительности, продолжать ли, или закончить на этой ноте, но желание неизбежной справедливости настроило его на продолжение.

– Но с ней же ничего не случилось? Ты же извинился? – спросил Вертлюра.

– Не, ничего не произошло. Жива, здорова. Прошло несколько дней, и что ты думаешь? Да, мы встретились с ней вновь, и она приняла мои извинения как-то скомкано, да и я сказал лишь часть. Всё было замято и погребено. Я согласился с таким решением вопроса, и начал общаться с ней, как будто ничего не было, вроде как я ничего и не знал, и не говорил. Поначалу она была неразговорчива со мной, но так как нам часто приходится сталкиваться то там, то здесь, потому что живём мы близко друг от друга, то и общаться мы стали по-прежнему. Сейчас меня немного удивляет та легкость, с которой она отпустила тот эпизод в прошлое, но, может быть, это только внешне. Сам я и по прошествии нескольких недель продолжаю думать об этом, и это сверлит мою душу. До такой степени, что вчера я увидел чьё-то лицо на внешней стороне окна в моей спальне, похожее на маску с ввалившимися глазницами, причём лицо это было блёклым, но почти реальным. Я перепугался, медленно подошёл к окну и отдёрнул штору, чтобы убедиться, что мне показалось. Окно это выходит на открытый балкон, из-за чего страх был сильнее, потому что туда ведь можно в самом деле проникнуть! Но за шторой никого не было. Просто секундная иллюзия! Я отошёл от окна, вышел из комнаты и сразу вернулся, чтобы вновь посмотреть. Подбежал к окну, но и в этот раз там никого не было. Я, что же, с ума схожу? Галлюцинации? – с отчаянием в голосе и с исказившимся лицом вопрошал Верба куда-то в пустоту.

– Тебе просто показалось. Может это твоё отражение было? Об этом ты не подумал? – с невольной усмешкой спросил Вертлюра.

– Может, и отражение… Но это уже какой-то Оскар Уайльд.

– Почему Уайльд?

– Ну, портрет Дориана Грея! Я вижу уродов в отражении, потому что моя душа такая? – раздраженно проговорил Верба.

– Не заводись. Ты ж не Дориан Грей. Тот-то был красавцем! – от души рассмеялся Вертлюра своей уловке. Верба глянул на него с недоумением, но тут же начал вторить его смеху с ещё большим воодушевлением.

«Да, да! Ты прав! Прав! Ну, а как же!» – оба приятеля почувствовали разрядку напряжения, и на сердце стало светлее и приятнее. Приятели обнялись, и между ними зародились близость и понимание. Они стали друзьями.

– Знаешь, Вертлюра, а ты, оказывается, классный человек! Ты мне нравишься, как-то доверять я тебе стал.

– Спасибо, спасибо, друг. Мне приятно слышать это. Ты тоже интересный человек, нам надо бы чаще общаться!

– Да, кстати. У меня тут есть тетрадки, типа дневников, я хотел их выкинуть ещё утром, полистал, там какая-то галиматья из детства. Но я подумал, может тебе интересно будет глянуть? – проговорил Верба, весь зардевшись от стеснения о своём неожиданном решении.

– Детская галиматья, говоришь… Ну, давай, я гляну, – чувствуя неловкость от новой неожиданности, согласился Вертлюра.

Верба быстро вышел из кухни, и через минуту вернулся с потрёпанными тетрадями в руках. Тетрадей было три. Он подошёл к Вертлюре и протянул их ему, но, когда тот начал принимать их в свои руки, Верба, колеблясь, не разжимал своих пальцев. Вертлюра немного потянул тетради, и только после этого Верба разжал пальцы. Расставшись с тетрадями, он весь поник и опустил взгляд в пол. Вертлюра не стал их рассматривать, а сразу понёс к портфелю, чтобы убрать их и не доставать до времени. Верба вопросительно и с тоской в глазах посмотрел на спину Вертлюры, быстро складывающего тетради в туго набитый чем-то ещё портфель, и на секунду на его лице обозначились досада и злоба. Его руки сжались в кулаки, но увидав в следующий миг тепло улыбающееся лицо Вертлюры, он пришёл в себя.

Друзья ещё некоторое время посидели за чашкой остывшего чая, вновь покурили, и вот Вертлюра собрался уходить. Уже в прихожей они обменялись крепким рукопожатием. Верба последний раз бросил скользящий взгляд на портфель, но уже окончательно расставшись с тетрадями, решил не вспоминать о них более.

Вертлюра шёл дальше. Верба оставался позади в своей квартире со своими страхами и тоской. Закрыв дверь за другом, Верба вставил ключ в замочную скважину. Ключ провернулся несколько раз, преградив дорогу недоброжелателям Вербы, и остался сторожить это тёмное крошечное пространство дверного замка.

……………………………………………………………НАОБОРОТ……………………………………………………………………

В действительности этого разговора не состоялось. Теоретически он мог бы случиться между двумя очень близкими, и при том любящими вычурно выражаться друзьями, но такого не произошло.

Вертлюра же – сам по себе в реальности несуществующий человек. Этот персонаж – всего на всего, моя философствующая сторона. У меня нет личностного расстройства, просто при наличии Вербы, я бы хотел, чтобы мои идеи транслировались нейтральным персонажем, потому что идеи во мне возникали во все периоды моей жизни, независимо от того, назывался ли я Якобом или Вербой. Поэтому-то я решил вложить их в сознание третьего персонажа, которого назвал Вертлюрой.

Собственно, сам этот персонаж родился в моей фантазии лет так ещё в 17, когда я познакомился с романом Булгакова «Белая гвардия», из которого узнал про реальную историческую фигуру по фамилии Петлюра. Его имени я не помню, но фамилия Петлюра мне понравилась на слух. Преобразование же этой фамилии в имя «Вертлюра» произошло, когда я сочинял спектакль для детского праздника, где главного героя стали звать Вертлюрой. Вертлявый Петлюра. Почему бы мыслителю не носить такого имени?

Одной из моих подруг действительно приснилась моя голова, привязанная к воздушному шарику, которая смеялась ей в окно.

История со знакомой и «канисом» также реальна, но не совсем.

«Канис» – не вымысел, ведь многие люди хотя бы однажды сталкивались с такими вот людьми, наглыми и беспардонными, у которых, как правило, не водится денег элементарно даже на обед, но которые всегда ухитряются проникнуть на все тусовки, всегда умеют напиться нахаляву, и при этом держатся так, будто им все что-то должны. Печалит меня доля канисова… Хотя, надо признать, что канис – друг человека. Вспоминается мне сразу булгаковский Шарик, но затем почему-то всплывает образ Бима Троепольского. Жалко каниса.

Знакомая моя тоже реальна. Поскольку часто девушки, у которых не было отцов, потому ли, что погибли, или потому что ушли из семьи – не важно, но такие девушки действительно очень часто начинают искать замену отцовской любви в отношениях с мужчинами. Моя знакомая – именно такой человек. Она потеряла своего отца в ранней юности, что несомненно сказалось на её характере.

Существует несколько типов девушек, лишившихся отцов в детстве или в подростковом возрасте. Хотя нет, не типов, потому что такие обобщения в данном случае неуместны. Скажем так, у девушек, которых я знал, и, которые росли без отцов, я подметил некоторые общие склонности. Некоторые имели постоянные связи с мужчинами, как духовные, так и плотские. Зачастую такие отношения долго не длились, и часто, не завершив до конца текущие отношения, эти же девушки уже успевали найти себе других молодых (или не очень) людей.

Такие девушки обычно всегда находятся в состоянии поиска, но вместо того, чтобы остановить свой выбор на одном человеке, они саморазвращаясь и разрушая себя, сменяют одного партнёра на другого, не чувствуя довольства и удовлетворения.

Другой же пример поведения девушек в такой же ситуации проявляется в почитании этими девушками своих отцов за лучших мужчин в мире – превозношении их до самых благородных, умных, добрых, любящих. На долгое время, иногда на десятки лет, такие девушки прекращают всякое общение с мужчинами с целью сближения. До тех пор, пока не встретят одного единственного-неповторимого, который хоть отдалённо мог бы напоминать им по характеру или своими способностям и внутренним миром их отцов.

Третья модель поведения такова, что девушки сразу начинают ненавидеть мужчин, обвиняя всех в порочности своих отцов, видя во всех мужчинах угрозу и скрытую предрасположенность к дурным поступкам и бесчестию. Такие девушки мстят всему мужскому роду, входя с ним (мужским родом, естественно) в близкие отношения с конечной целью оскорбить мужское достоинство, причём это происходит зачастую на подсознательном уровне. Либо эти же девушки прекращают всякие отношения с мужчинами, предпочитая находить любовь в других девушках.

Всё то же, в принципе, происходит и с мужчинами, которые не получили любви отцов или матерей. И со мной такое случается и поныне. И со многими людьми, что окружают нас несчастьем своим. Человек, который не получил столько любви от родителей, сколько его сердцу вмещать положено, ищет любовь всегда и везде, но любовь эта злокачественная, потому что не того свойства. Родительская любовь не может замещаться любовью телесной, потому что она изначально другого качества. Отец не желает своей дочери, потому что любит её не телесно, но сердцем. Когда же взрослый человек бессознательно стремится заполнить пробелы детства, прибегая к колодцу взрослой любви, тогда получается нелепо и мимо. Когда человек нуждается в воде от жажды, протягивать ему горячий кофе – не лучшая идея. Но и не давать ему попить – издёвка. Отдайте ему своих родителей на час, и он станет, может быть, счастливее.

Красиво я так расписал типы безотцовщин! Такая лёгкая во всём этом логика! Чем-то даже напоминает описание моделей поведения у приматов из учебника биологии за какой-нибудь класс. Точно не вспомню, за какой. Как-то даже и не верится самому, что всё оно так… А ведь, по правде говоря, лишь одно не даёт мне покоя по-настоящему. С каким же бессовестным безразличием отвечал тогда Верба: «Не, ничего не произошло. Жива, здорова.». Выдал себя с потрохами. Бедные люди.

Личное безволие и безумие – опасно! Всеобщее ослепление – страшно! И тут я прихожу, возможно, к парадоксальному выводы – ведь это же обыкновенный фашизм. Фашизм в лицах. Интересно, что бы об этом сказал М. Ромм?

В целом всё это лишь рассуждения, не подтверждённые научными данными, субъективная точка зрения. Ну и пусть!

Весь же диалог Вербы и Вертлюры – диалог одного человека, по сути же размышления, воплощённые в слове, потому что я, Якоб, считаю, что этот эпизод важен для понимания Вербиного состояния.