Читать книгу Юродивый - Даниил Владиславович Поспелов - Страница 2

Все люди больны.

Непоправимо больны.

И болеют они друг из-за друга.

И ничего с этим не поделать без Тебя.

Человек,

Может, только я болею?

(Не цитата. Мысль, возникшая однажды.)

Два друга возвращались домой из бара узкими тропами большого города. Хмель уже успел улетучиться, поскольку на улице стояла морозная погода. Ветер щипал лица, и пальцы даже в карманах продолжали гореть от холодного воздуха. Стояла здоровая, белая зима. Быстро шагая плечом к плечу, друзья оживленно обсуждали начатый еще в пивном заведении разговор. Ветер на секунду сорвал слова, из-за чего один из друзей был вынужден, срывая связки, почти прокричать: «А? Что говоришь?» Ему непременно надо было слышать каждое слово, поскольку тема разговора касалась лично его.

– … Я говорю, знаешь, ведь ты мне самый лучший друг! Ты когда к нам пришёл, в первый же день, показался каким-то не таким. Ты в первый же день нашего знакомства начал рассказывать какую-то дичь из своей жизни, что-то очень личное.

– А, ну да. Я тогда был странным, взвинчено накалённым.

– Ты был скорее не странным, а двояким. То в религиозные бредни вдавался с простотой душевной и с полной уверенностью в своих идеях, а то вдруг полную дичь нёс, как то, например, что ты гадил в море один на пляже…

– Срал, ну и что? Блин, не вспоминай, чел, всякое было, не обязательно всё уж и помнить!

– Ты что, обижаешься что ли?

– Что было, то прошло, в желтые поля ушло! Давай о другом. Расскажи лучше ещё раз ту поэму Есенина.

– Какую? «Чёрного человека» что ли?

– Да. Очень я люблю, как ты её рассказываешь.

Друга, который попросил прочесть ему поэму, все с некоторых пор называли Вербой, хотя родители дали ему иное имя. Шагающий с ним в ногу молодой человек звался Н. Поскольку о Вербе ещё многое будет поведано позднее, стоит сказать несколько слов о личности Н.

Человеком он был сознательным и обаятельным, в компании всегда был всеми принят с воодушевлением, поскольку обладал ясным умом и умел взять под свой контроль любой разговор, вмиг определяя его суть.

В школе Н. учился посредственно, что, тем не менее, никак не определяло его способностей, потому что уже тогда он понимал гораздо больше и шире других учеников, что не просто не требовалось, но даже не приветствовалось. Случилось даже как-то и такое, что написав прекрасное сочинение (что впрочем он делал редко, поскольку и в школу приходил не часто), он столкнулся с решительным непониманием со стороны учителей и даже был обвинён ими же в банальном плагиате, так как по выражению опять же учителей: «такое написать школьник не может, таких мыслей никак не может быть в голове простого старшеклассника».

Но так и дело было в том, что он никогда не был «простым» школьником, а был скорее личностью рано сформировавшейся, хотя и не в полной мере. Это особенно проявлялось уже в последующие годы, поскольку Н. начал прожигать своё время впустую за кальяном или в непрерывных встречах с серьёзными, деловыми, но по сути своей несущественными людьми. По крайней мере, именно такое мнение всё с большей уверенностью укреплялось в сознании Вербы, когда тот видел, на что тратит свою жизнь его друг. Впрочем, сам Верба проводил свои дни в не меньшей праздности, хотя и не хотел признавать этого.

Под «не в полной мере» же стоит понимать в первую очередь ту черту характера Н., из-за которой он как-то потерялся в последнее время в желаниях своих и никак не мог сформулировать, для чего же живёт и чем хочет заниматься в жизни. Он представлял себя в будущем успешным предпринимателем, человеком с крупным финансовым состоянием, но даже для достижения и этих целей не прилагал явных усилий, просто продолжая пользоваться родительской финансовой поддержкой без угрызения совести. Именно так, во всяком случае, Верба представлял для себя положение друга. Вербе не хотелось, чтобы такой потенциал, как у Н. сошёл на нет, поэтому он часто переживал за друга. Сам же Верба, при всём своём сопереживании, не стремился ни к каким целям вообще и не ставил перед собой никаких задач.

Впрочем, Верба никогда не сомневался в прекрасном и плодотворном будущем своего друга, а потому и беспокойства его никогда не переходили в настоящую панику или сильный страх за Н.

Н. также был весьма артистичен, что проявлялось как в формах его юмора, порой неприкрыто пошлого, но всё же зачастую тонкого, так и в живом общении. Его артистичность, соответственно, проявлялась и на сцене, поскольку Н. посещал театральную студию и несомненно имел склонность к театральной деятельности. Он периодически выступал в разнообразных театральных постановках, организуемых его студией.

Потому-то Вербе столь неприкрыто и нравилось, как Н. рассказывает Черного человека. Ведь только благодаря Н. он познакомился с этой поэмой, да и понять её смог только после представления друга. Обычно Верба стихи не воспринимал, его сознание как-то никак не одолевало стихотворную форму, из-за чего была не ясна суть стиха и основная идея поэта. Н. же умел сам прочувствовать, осознать и затем так рассказать, что и Вербе наконец открывался главный смысл. Уже было сказано, что Н. обладал прекрасным умением поддержать любой разговор, замечались за ним и ораторские способности. Основной же заслугой Н. в декламации стихов было умение расставить акценты, выделить суть, не потеряв при этом и формы.

Н., не дожидаясь повторного приглашения к прочтению, начал с придыханием и чуть понизив голос, почти шепотом, декламировать:

– Сергей Есенин, «Черный человек».

Друг мой, друг мой,

Я очень и очень болен,

Сам не знаю, откуда взялась эта боль.

У Вербы с первых же строк захватило дыхание, так на него они действовали. Он тоже полушёпотом вторил другу, не решаясь вслух, потому что понимал, что вовсе не то у него получается. Н. продолжал таинственно и мистически притягательно.

– То ли ветер свистит

Над пустым и безлюдным полем,

То ль, как рощу в сентябрь,

Осыпает мозги алкоголь.

В голове Вербы слово «алкоголь» приобрело какой-то множественный характер, будто эхом прозвучало ещё и ещё: «алкоголь, алкоголь, алкоголь» …

– Голова моя машет ушами,

Как крыльями птица.

Ей на шее ноги

Маячить больше невмочь.

Тут Верба не утерпел и начал опережать друга, как бы призывая:

– Черный человек,

Черный, черный,

Черный человек

«Чёрный Человек!», – в азарте прогремел Верба, хотя Н. и не раскрывал ещё эмоций, и не так это надо было понимать.

– На кровать ко мне садится,

Черный человек

Спать не дает мне всю ночь.

Черный человек

Водит пальцем по мерзкой книге

И, гнусавя надо мной,

Как над усопшим монах,

Читает мне жизнь

Какого-то прохвоста и забулдыги,

Нагоняя на душу тоску и страх.

Н. и в самом деле начал несколько гнусавить, а на «монахе» голос его прозвучал на октаву выше. Получалось так, что стихи обретали музыкальность, текли и растягивались в мелодии.

– Черный человек,

Черный, черный!

«Слушай, слушай, —

Бормочет он мне, —

В книге много прекраснейших

Мыслей и планов.

На секунду Вербе показалось, что вот он сейчас идёт, смотрит себе под ноги, а у него над ухом действительно навис этот Чёрный Человек, и что он всё бормочет, колдует, слушать велит. Верба даже несколько испугался и, чтобы убедиться, что это лишь фантазия, взглянул на друга. Тот тоже как-то внимательно посмотрел на Вербу, словно и в нём происходили некоторые переживания, и с новой таинственной силой возобновил своё прочтение:

– Этот человек

Проживал в стране

Самых отвратительных

Громил и шарлатанов.

В декабре в той стране

Снег до дьявола чист,

И метели заводят

Веселые прялки.

«До дьявола чист! Чист! Это может быть, что и бога почище будет…», – беспорядочные мысли роем рождались в голове Вербы, но ни за одну нельзя было уцепиться. Н. не останавливался:

– Был человек тот авантюрист,

Но самой высокой

И лучшей марки.

Был он изящен,

К тому ж поэт,

Хоть с небольшой,

Но ухватистой силою,

«Может, и во мне эта сила есть, может, и я в душе поэт? Ай, всё не то! Всё о себе только мысли!», – Верба даже несколько забылся и потерял на мгновение нить повествования.

– И какую-то женщину,

Сорока с лишним лет,

Называл скверной девочкой

И своею милою.

Счастье, – говорил он, —

Есть ловкость ума и рук.

«Безусловно так! Ума и рук! Ловкость! Женщиной сорока пяти лет, ой, с лишним лет! Это превосходно, восхитительно!», – всё не унимался в своём восторге Верба.

– Все неловкие души

За несчастных всегда известны.

Это ничего,

Что много мук

Приносят изломанные

И лживые жесты.

После этих слов на сердце словно камень упал, горло сдавило, Верба впал в мрачную задумчивость. Его тело штормило, и он ничего не мог с этим поделать.

– В грозы, в бури,

В житейскую стынь,

При тяжелых утратах

И когда тебе грустно,

Казаться улыбчивым и простым —

Самое высшее в мире искусство».

«Она идёт по жизни смеясь! Ах, эти строки, и я так живу. Искусство ли?», – несколько грустных мотивов, и Верба стал совсем мрачен.

– «Черный человек!

Ты не смеешь этого!

Ты ведь не на службе

Живешь водолазовой.

Что мне до жизни

Скандального поэта.

Пожалуйста, другим

Читай и рассказывай».

– Пожалуйста! – вновь не вытерпел и уже вслух умоляюще произнёс Верба. Н. на секунду остановился и посмотрел вопросительно, но увидев состояние друга, не задавая вопросов, продолжил.

– Черный человек

Глядит на меня в упор.

И глаза покрываются

Голубой блевотой, —

Словно хочет сказать мне,

Что я жулик и вор,

Так бесстыдно и нагло

Обокравший кого-то.

Н. сделал паузу, и возникло ощущение, что всё на миг исчезло, всё застыло и ждёт. Всё боится и всё в обиде. Н. набрал воздуха в грудь, немного опустил глаза и, смотря исподлобья на всё вокруг, полушёпотом вновь протянул первые строки, как бы напрямую обращаясь к Вербе.

– Друг мой, друг мой,

Я очень и очень болен.

Сам не знаю, откуда взялась эта боль.

То ли ветер свистит

Над пустым и безлюдным полем,

То ль, как рощу в сентябрь,

Осыпает мозги алкоголь.

«Я ведь тоже непременно болен, может ВИЧ, может рак, может спидорак? Ха-ха», – внимание Вербы уже начинало рассеиваться, а в голову лезли глупые, абсурдные мысли.

– Ночь морозная.

Тих покой перекрестка.

Я один у окошка,

Ни гостя, ни друга не жду.

Вся равнина покрыта

Сыпучей и мягкой известкой,

И деревья, как всадники,

Съехались в нашем саду.

Где-то плачет

Ночная зловещая птица.

Деревянные всадники

Сеют копытливый стук.

Вот опять этот черный

На кресло мое садится,

Приподняв свой цилиндр

И откинув небрежно сюртук.

«Слушай, слушай! —

Хрипит он, смотря мне в лицо,

Сам все ближе

И ближе клонится. —

Я не видел, чтоб кто-нибудь

Из подлецов

Так ненужно и глупо

Страдал бессонницей.

Ах, положим, ошибся!

Ведь нынче луна.

Что же нужно еще

Напоенному дремой мирику?

– Мирику? Это тот, который по ночам не спит? Ему всё что-то мерещится – миражи что ли? Или от слова «мир»? Что-то я не пойму…

– Ну вроде того, слушай, слушай! – несколько даже с досадой вымолвил Н.

– Может, с толстыми ляжками

Тайно придет „она“,

И ты будешь читать

Свою дохлую томную лирику?

Ах, люблю я поэтов!

Забавный народ.

В них всегда нахожу я

Историю, сердцу знакомую, —

Как прыщавой курсистке

Длинноволосый урод

Говорит о мирах,

Половой истекая истомою.

На этом моменте Н. оборвал, затих с некоторым лукавством в глазах, осмотрелся по сторонам, вроде что-то даже приметил, обождал миг и вновь, но более проникновенно и уже с меньшим воодушевлением, скорее, со скорбью в голосе начал вопрошать:

– Не знаю, не помню,

Верба тоже начал что-то вспоминать, что-то неуловимое, но не мог определить, что именно.

– В одном селе,

Может, в Калуге,

А может, в Рязани,

Жил мальчик

В простой крестьянской семье,

Желтоволосый,

С голубыми глазами…

И вот стал он взрослым,

К тому ж поэт,

Хоть с небольшой,

Но ухватистой силою,

И какую-то женщину,

Сорока с лишним лет,

Называл скверной девочкой

И своею милою».

Тут глаза Н. сверкнули, рука сжалась в кулак. Надо было кого-то бить, кому-то доказывать.

– «Черный человек!

Ты прескверный гость.

Эта слава давно

Про тебя разносится».

Я взбешен, разъярен,

И летит моя трость

Прямо к морде его,

В переносицу…

Снова пауза, надо обдумать, взвесить. Н. уже с ясностью во взоре вглядывался в лицо Вербы, и сперва даже немного удивился. Верба стоял весь поникший, в лице не отражалось ни жизни, ни предшествующего восторга. Верба как бы потерялся и не мог превозмочь пустоты и грусти. Н. уже было подумал растормошить его и прекратить эту трагедию, но Верба от такого пристального внимания друга и сам почувствовал что-то неладное, поднял голову и спросил: «Всё?». Н. решил читать до конца.

–…Месяц умер,

Синеет в окошко рассвет.

Ах ты, ночь!

Что ты, ночь, наковеркала?

Я в цилиндре стою.

Никого со мной нет.

Я один…

И разбитое зеркало…

– Всё! – промолвил Н. через минуту молчания.

На улице уже совсем стемнело, друзьям оставалось пройти ещё шагов десять, чтобы оказаться возле парадной нужного им дома. По краям улицы лежали сугробы, светил фонарь, сама же дорога была грязна и истоптана множеством ног. Этот путь проделывали разные люди, и хмурые, и весёлые, и с делом, и без дела, неоднократно. И только друзьям для чего-то понадобилось зависнуть на полпути в ожидании некоего знамения. Н. взял под руку Вербу и сделал пригласительный жест рукой, мол, – «Пойдём, друг». Верба вдруг взорвался словами, несколько сбивчивыми, но связными:

– А ведь знаешь, Н., я ведь думаю, что Есенин может и действительно видел этого Чёрного человека! Ведь во всех людях он есть, с каждым говорит. Мне вот тоже кажется, что порой я чувствую его присутствие, хоть объяснить и не умею.

– Ну это ты уже перегибаешь палку. Все люди, возможно, имеют своих демонов внутри, но знаешь, это так душа устроена, так природой заведено. Нет людей, конечно, святых, но и Чёрных людей не бывает, я так думаю.

– Как же? А Христос? Хоть сам я и не верю, но совсем от него отказаться не могу, воспитание такое. Ведь он же светлый? Значит и тёмные, ну или по-есенински Чёрные, ведь и такие должны быть?

– Во Христа как в Бога я не верю, так что и начинать этот разговор не стоит.

– А я думаю, что Чёрный всё-таки есть, и нам подсовывает мысли, – сказал Верба, как отрезал.

Н. не стал спорить, лихорадочное состояние друга было налицо, да и материя разговора не подходила под обстановку. Серьёзный слишком разговор, а у Н. и силы как-то все ушли на представление. «Можно будет потом обсудить», – так рассуждал он, уже входя в парадную и поддерживая друга под руку.

Дверь за ними затворилась. На улице продолжала царствовать зима, сумрак съедал видимость. В воздухе стояла такая плотная тишина, что сама была способна спугнуть своим присутствием любой звук. Тишина ощущалась, словно натянутая до предела струна, в любой момент готовая порваться. Блёкло освещающий улицу фонарь не выдержал. Свет задрожал, и в следующую секунду лампочка накаливания лопнула. Фонарь погас, стало совсем тихо и темно.

……………………………………………………………НАОБОРОТ……………………………………………………………………

В действительности же этот эпизод происходил следующим образом:

Той ночью по улице шли не двое – Верба и Н., но трое.

Верба – прототип на определённом этапе жизни меня, собственно, пишущего эти записки. Меня зовут Якоб.

Вербой я назывался в тот неспокойный период своей жизни, когда с особым рвением отдавался в руки соблазнов мира, плывя по течению приходящих и уходящих мимолётных желаний. Тогда я пребывал в поисках всевозможных развлечений для пополнения жизненного опыта и даже не задумывался о последствиях.

Н. – мой и, соответственно, Вербин друг. Ещё один парень – знакомый Вербы, с которым Н. познакомился в баре через Вербу в тот день.

Втроём они возвращались зимней ночью из бара, в котором все много выпили, из-за чего, в особенности у Вербы, мысли мгновенно превращались в слова – то есть говорили они всё, что приходило в голову.

Верба ценил своего друга Н. и считал его умнее себя, и потому стремился всем новым знакомым представить Н. в лучшем свете. Перед тем как Н. присоединился к их компании в баре, Верба уже успел рассказать своему знакомому, что Н. умный, и с ним есть о чём поговорить и т. д. и т. п.

В тот же раз Н. не говорил Вербе, что он его лучший друг, и тем более не заговаривал о том, какой Верба странный и «двоякий». То, что Верба его лучший друг, Н. говорил ему лишь однажды в другом месте и в другое время. Это было, когда они уже закончили одиннадцатый класс, сдали экзамены и на радостях отправились отмечать в бар, где хорошо напились, а потом на улице Н. ни с того ни с сего сказал те слова. Для Вербы это было важно, поэтому он запомнил.

Про «двоякость» разговор тоже происходил. Только тогда Н. обращался не непосредственно к Вербе, а к одному из своих друзей, с которым познакомил и Вербу. Они сидели на кухне и выпивали, вспоминая школу, совместную учёбу и одноклассников. Тогда зашла речь и о Вербе, и Н. говорил, что Верба был и религиозным, защищал Бога и так далее, но также и часто вёл себя неадекватно – лазил по деревьям, колол пальцы циркулем и рисовал кровью, разбивал тарелки об голову в школьной столовке и т. д. Для Вербы это было важным, поэтому он и это запомнил.

Поэму «Чёрной Человек» Есенина Н. действительно рассказывал Вербе пару раз, и в тот раз, когда они возвращались из бара, Верба тоже попросил прочесть её, но не для себя, а просто, чтобы его знакомый понял, какой Н. умный и способный. Но Н. не помнил её до конца, и они быстро перешли к другой теме. Верба помнил только, как он действительно прокричал раза 3–4 «Чёрный Человек!» на всю улицу, но на том воспоминания и заканчиваются.

Верба никогда не видел в действительности Чёрного Человека. Просто этот образ он понимал как метафору зла. Я же, то есть Верба в прошлом, но Якоб в настоящем, понимаю образ Чёрного Человека шире и несколько под другим углом. Для меня Чёрный Человек являет собой кульминацию всего самого тёмного непосредственно в человеке. То есть для меня понятие Чёрного Человека не абстрагированное зло, а зло воплотившееся конкретно в человеке. Таким образом, все стремления такого человека направлены на развращение и разрушение. Он находится под сильнейшим влиянием падшего ангела.

Чёрный Человек таков нутром, но не цветом кожи. Во всех народах могут случаться Чёрные человеки. Можно говорить и о Белом Человеке – светлом человеке, который является эманацией добра, Божьей любви. Опять же, Луна сама по себе – сплошной серый пыльный камень, но за счёт отражения солнечного света она светла и ясна. Так же я понимаю и Белого Человека – самого по себе из плоти и крови, блёклого и неопределенного, но уподобляющегося Христу – Богу. Такой человек не полагает себя Богом, но стремится к схожести.

Зло само по себе, по моим наблюдениям, свойственно только человеку. Только в среде людей есть понятие зла, природа же работает по законам Божьим, или, если угодно, Космоса. Во всех своих проявлениях природа постоянна, потому что так установил Господь. Иной раз и природа даёт сбой, как, впрочем, и всё сущее на Земле, поскольку планета Земля не рай. Под сбоем я в первую очередь понимаю, конечно, извращённые изменения в живой природе, иначе говоря – мутации. Поэтому мне кажутся необоснованными человеческие обвинения в адрес Бога в том, что он повинен в природных катаклизмах, стихийных бедствиях и прочих проявлениях природных стихий. Бог для меня представляется творцом, давшем свободу всему живому миру.

Именно из-за решения первых людей, Адама и Евы, вкусить плод от древа добра и зла, образовалась дуальная картина мира. Одним из последствий этого решения стало изменение облика Земли, что сказалось и на законах природы, в которой мы живём. Цунами и землетрясения происходят от движения земной коры по законам природы. Вулканы извергаются по тем же законам. Раковые заболевания люди получают из-за озонных дыр, вызванных выбросом огромного количества газов в атмосферу, а также из-за употребления в пищу еды, имеющей не природное происхождение, курением, и из-за прочих объективных факторов. Другие заболевания происходят всё по тем же законам. Таков материальный мир. И после всего я задаюсь вопросом: «Почему нам вообще свойственно сначала искать виноватого, а затем уже только анализировать себя?»

Почему же я вообще решил заговорить о Чёрном Человеке? Украл ли бесстыдно художественный образ Есенина, или же у меня есть основание писать именно так, а не иначе. Ведь можно же сказать Чёрная Душа, Чёрный Дух, смысл ведь вроде тот же? Итак, на это я спрошу: может ли зло реализовывать себя без посредника, через самое себя? Как я уже писал, зло проявляется лишь во взаимодействии человека с другим человеком, человека с природой, человека с самим собой. По сути, в природе зла не имеется, в той среде оно не рождается, не имеет действия, и, соответственно, не реализуется. Зло, как и Добро -прерогатива одного лишь человека. Само по себе Зло ничтожно и несущественно до тех пор, пока человек не начинает потакать ему, воплощая его в жизнь. Тогда спрашивается, что есть человек? Библия, да и общечеловеческие представления, даже и восточные учения в некотором роде, все эти источники говорят, что Человек есть Дух, Душа и Тело. В этом заключается триединство природы человека, подобно природе Бога, по образу и подобию которого был создан человек. В христианском мировоззрении в Боге соединяются Бог Отец, Бог Сын Иисус Христос и Святой Дух. Посему говорю, что, как зло не может реализоваться вне человека, так и говорить о Чёрной Душе, Чёрном Теле или Чёрном Духе – не имеет смысла, поскольку это лишь части общего. В контексте же моих дальнейших размышлений и записей для меня важно именно целостное понимание, из-за чего ни к какому другому образу кроме образа Чёрного Человека я обратиться не могу.