Читать книгу Юродивый - Даниил Владиславович Поспелов - Страница 3

Меня зовут Якоб, и это важно.

Какая странная весна. Ночь вновь стала глубже и длиннее, а синева контрастней и насыщеннее. Значит, скоро и в сон идти. Для людей ценность представляют история и воспоминания. Историю изучают, лелеют. За воспоминания держатся, цепляются в попытках остановить момент. История же, как и воспоминания, подобны снам – со временем всё расплывается, разрывается на лоскутки, и даже фиксированное на бумаге с новым листом приобретает иную форму. Сны коротки в восприятии, незначительны, скорее стираются. Сны не реальны, потому не так ценны. Но нереальны по-своему, не реальны физически, не воплощены, материи не имеют. Тем не менее иные сны реальнее реальности.

Я видел такие сны, что, когда просыпался, не мог поверить, что оказался там, где засыпал. В первые секунды утра не мог поверить, но затем свыкался. Были и мучительные на физическом уровне сны, где во сне я видел, что засыпаю в своей же кровати и болело сердце и немело тело, как в бешеном испуге. Засыпая во сне, я видел вновь то же, как засыпаю и ещё сильнее сводит сердце. Проснулся в итоге я в реальность с больным сердцем и немеющим телом. Боялся и обращался ко всем богам, чтобы споспешествовали в излечении немощного тела.

В жизни же, бывало тоже, что реальность уходила в сторону, как будто во сне, и потом не верилось, что я был там, слушал, говорил и делал. Сон и реальность смешивались.

Некоторые сны не были реальностью, но не были и снами. Они остались печатью на жизни. Отразились на всей судьбе, и по-прежнему запечатлены в голове так же, как и в сердце.

Примерно в 5 лет мне приснилась череда страшных и чрезмерно реалистичных снов.

Винтовая лестница, всё стеклянное. Я смотрю вверх под углом в 49 градусов и вижу множество стеклянных ступенек. Яркий искусственный свет. Затем я оказываюсь в комнате, скорее всего это просторная гостиная. Я сажусь на кресло. Оно красное, местами вельветовое. Я кладу руки на подлокотники кресла. Спокойная поза человека 35 – 40 лет. Передо мной экран, в котором что-то показывают. Он мигает, и на душе спокойно. В следующую секунду гаснет свет. Комната наполнена мраком, тьмой. Будто, где-то кто-то дёрнул рубильник. Лишь экран тускло, словно по инерции, горит серым светом. Всё тело напрягается, видны только подсвеченные красные подлокотники кресла. Стало страшно, но крик не выходит из горла. Надо мной, ведь я всем нутром понимаю, что этот человек – это я, нависают чьи-то руки, сжимающие нож. Уже нет и тусклого света экрана, лишь блеск лезвия. Мне наносят резкий колющий удар, наверное, в солнечное сплетение. Изо рта вырывается дикий крик, и я просыпаюсь. Во сне меня определённо убили.

Так и продолжаю кричать. Рядом мама. Она успокаивает меня, говорит, чтобы я спал. Прижимает меня к себе, я успокаиваюсь и вновь впадаю в сон.

На сей раз я оказываюсь в театре, где всё яркое и пестрит красками. Белые занавеси закрывают сцену. Стены выкрашены в светлые тона голубого. В зале собралась разодетая публика со своими детьми. Вот какая-то девочка-куколка в ярком платьице, вот мальчишка в зелёном камзоле. На сцену выходят весёлые размалёванные клоуны. Настроение на подъёме. Я улыбаюсь, мне весело. Вдруг клоуны достают из-за пазухи гранаты и автоматы и начинают расстреливать собравшихся в зале зрителей. Суматоха, хаос, все кричат, а со сцены звучат надрывный смех и страстные вопли. Я тоже в зале, и я начинаю плакать и кричать.

Я вновь просыпаюсь, и по щекам у меня текут слёзы. Я описался, наверное, именно с этого момента я начал писаться по ночам в кровать. Я закрываю глаза и представляю картинку из детской Библии в синем переплёте, на которой изображён младенец Иисус, окружённый разными добрыми животными, шествующий вперёд по тропе, с ласковой улыбкой на лице и с пальмовой веточкой в руке. На душе становится спокойно и ясно. Я вновь проваливаюсь в сон, и наступает тьма. Квадрат Малевича без рамки и без деталей.