Читать книгу Тринадцатый свиток. Том 2 - Данимира То - Страница 2

Однажды, вернувшись домой после неудачной попытки продать меховую горжетку, я застала у дверей незнакомых мне людей. Женщину и мужчину. Оба были одеты в военные тулупы и перепоясаны скрипучими кожаными портупеями. Мужчина держал в руках какие-то бумаги. Мы поздоровались, и я, открывая дверь, спросила, что им угодно? Они переглянулись, и, не отвечая, решительно вошли за мной в квартиру. Я не возражала, у меня не было сил сопротивляться их вторжению.

Войдя, они по-хозяйски оглядели комнату. Мужчина, слегка пригнувшись и стреляя по сторонам глазами, обошёл большую комнату по периметру, как бы что-то вынюхивая, затем вернулся на место. Женщина бесцеремонно открыла дверь в мою спальню, выглянула в окно. Потом оба вошли в комнату для занятий, где остановились, разглядывая станок, большие зеркала и фотографии на стенах, говорящие о том, что я была балериной.

– Вы работаете? – резко спросила меня женщина, оглядев меня светло-голубыми водянистыми глазами.

– Нет, я получаю пенсию, – отвечала я, стоя перед их осуждающими взглядами, и чувствуя себя, как маленькая провинившаяся девчонка. В их присутствии меня охватило какое-то непонятное беспокойство, и волна страха подступила к горлу, заставив моментально охрипнуть мой голос.

– Не рановато ли на пенсию, милейшая? – скептически заметил мужчина, – вы вполне могли бы работать на благо страны.

– Я болела… Да и что могу я делать? Я – балерина. А кто сейчас этим интересуется? – я смотрела на них во все глаза, не в состоянии понять, охватившее всё моё существо волнение.

– Дайте ваши документы, – женщина плотно сжала свои пухлые губы и сдвинула красиво очерченные брови.

Я покорно стала рыться в комоде, где в ящике лежала моя метрика, паспорт, и удостоверение о том, что я работала в театре и получаю пенсию. Мне хотелось спросить, кто они и какое право имеют…

Но язык прилип к нёбу, и я промолчала.

Мужчина, при виде которого меня охватывала непонятная дрожь, хотя он выглядел обычно, принял из моих рук бумаги. Я посмотрела на него внимательней. Крепкий, гладко выбритый подбородок, темные, пронизывающие глаза, нос был, пожалуй, слегка длинноват и придавал его лицу сходство с каким-то животным.

– Вы что, ещё с царским паспортом ходите? Давно уже пора было его сменить на трудовую книжку, если не хотите неприятностей. Завтра же идите с документами в милицию, там оформите всё, как надо, – он вернул паспорт.

Тут они оба, не сговариваясь, направились к дверям. Я поспешила за ними, и уже было, совсем закрыла дверь, как женщина, придержав её и повернувшись ко мне вполоборота, уронила:

– К завтрашнему дню перенесите свои вещи в дальнюю комнату, мы вас будем уплотнять, – и она, небрежным жестом сунула мне какую-то бумажку, которую я не удержав, уронила на пол.

– Как это? – спросила я в недоумении, но они уже спускались по лестнице и не удостоили меня ответом.

Вот это новость! Уплотнять. Почему?! Это же моя собственная квартира, мне её папенька подарил. У меня и все документы есть. После ухода нежданных гостей у меня вдруг проснулось красноречие.

И чтобы узнать больше об уплотнении, я решила посетить соседку, которая была в курсе всех дел. Я поднялась на этаж выше, откуда время от времени раздавалась игра на фортепьяно, доказывающая, что в квартире кто-то продолжает жить, и даже наслаждаться искусством.

Мне открыла дверь пожилая женщина, в накинутом на плечи ажурном пуховом платке и в стёганом длинном халате. Я знала её около десяти лет, и хотя мы мало общались, но отношения между нами сложились дружеские. В прошлом – жена одного из известных издателей и преподавательница музыки в пансионе благородных девиц. Теперь муж умер, дети разъехались, и соседка оставалась одна, вместе с кошкой, круглая голова которой сейчас выглядывала у неё из-за пазухи. Она любезно распахнула двери и жестом пригласила войти меня внутрь.

Комнатка, где она проживала, раньше была комнатой прислуги и имела выход на черную лестницу, чтобы прислуга могла выйти из дома, не оскорбляя хозяйских глаз своим видом. Но, по-видимому, отсутствие больших хором, не смущало мою соседку, потому что, и убирать и отапливать комнатку, было легче. Возле окна я заметила печку-буржуйку, от которой распространялось уютное тепло.

Я стала рассказывать ей про сегодняшних посетителей, про «уплотнение» и выразила своё возмущение по поводу противозаконного посягательства на мою собственность.

Соседка даже рассмеялась от моей наивности!

– Какое вы ещё в сущности, дитя! Неужели вам ещё ничего не понятно об этой власти? Ни в коем случае не перечьте им и не пререкайтесь. Забудьте о законах, по которым мы жили раньше. Я удивляюсь, почему вы вообще продолжаете оставаться здесь? Да ещё с вашей родословной! Вот, что я вам скажу, милая, срочно переносите вещи в ту комнату, которую они вам указали, а также соберите кое-что из нужных вам вещей, если вдруг придётся внезапно покинуть квартиру. Сложите всё в саквояж и оставьте у меня. Если уж им понадобилась ваша квартира, то они найдут способ избавиться от вас… Да, не стойте же, как соляной столп! Бегом!

– Б-благодарю… – только и смогла вымолвить я, совершенно ошарашенная такой информацией.

Вернувшись в свою холодную, но такую родную комнату, я обвела её глазами, на которые тотчас же, навернулись слёзы. Отдать мою квартиру… Чужим людям, которые так нагло ворвались ко мне, вчера?! Они будут пользоваться моими шкафами и даже моей кроватью! Я же не могла сама перетащить мою большую кровать в дальнюю комнату, где были только зеркала и станок.

Тут меня охватило лихорадочное состояние, и я стала выкидывать всё из шкафов и выгребать из ящиков. Оказалось, что у меня так много вещей! Без разбора я зашвыривала их в мою танцевальную комнату, которой теперь предстояло стать жилой. И через несколько часов там были уже все мои вещи, включая небольшой диван, трюмо и столик с двумя стульями, которые я сумела-таки затащить к себе.

Затем я занялась подготовкой саквояжа. Признаюсь, поначалу я нашла слова моей соседки чересчур паническими, но потом, сопоставив свои наблюдения и отрывочные сведения, которые долетали до меня за время моего уединения, я согласилась с ней и решила последовать её совету.

У меня было три саквояжа. Большой, средний и маленький. Решив выбрать большой, я попыталась втиснуть в него пальто и шубу, памятуя о том, как опасно сейчас носить дорогие вещи. Но шуба не влезала, и я оставила её, чтобы надеть на себя, если придётся покинуть квартиру. Не будут же меня грабить всегда и везде!

Через некоторое время в саквояже лежало туго свернутое пальто, два теплых костюма, темно-синий кашемировый и персиковый, нарядное платье с кружевами, несколько пар чулок, бельё, теплые ботики и изящные туфли с пряжками. А также шелковая японская шаль стального цвета с яркими цветами, меховая горжетка, которую я не смогла продать, плоская шляпка с вуалькой и бархатный мешочек с драгоценностями. В мешочке лежали жалкие остатки моего прежнего дамского богатства, рубиновое ожерелье, серебряный набор – серьги, перстень и колье с изумрудами и сапфирами, которые так шли к моей бледной коже и голубым жилкам вен на руках, и ещё пара перстней с бриллиантами.

Но вот подарок неизвестного поклонника из императорской семьи я не захотела положить вместе со всем, почему-то мне подумалось, вдруг саквояж вырвут из рук или потеряю его, то хоть что-то должно остаться. Поэтому я завязала его в тряпочку и пока повесила на шею, как талисман.

Взяв неожиданно тяжелый саквояж, я поднялась по лестнице и оставила его у соседки, похвалившей меня за благоразумие.

Вернувшись домой, я оглядела квартиру, выглядящую чужой и опустошенной, затем без сил упала на наваленные, как попало, вещи и заснула.

Ранним утром в дверь стали требовательно стучать и я, кутаясь в тёплый халат, пошла открывать. На пороге стояли вчерашние гости, с ними три матроса в теплых бушлатах и несколько солдат. Я даже испугалась, не пришли ли они меня арестовывать? Но оказалось, что их взяли, как рабочую силу, чтобы переносить мебель и устраивать уют для новых обитателей моей квартиры. Я, почему-то не сомневалась, что жильцами будут именно эти двое.

Решительно, как будто речь шла об её собственных вещах, Комиссарша стала указывать солдатам, куда и что переставить из оставшейся в комнатах моей мебели. Потом, четверо солдат, надрываясь, притащили снизу кабинетный стол с массивными львиными лапами, вместо ножек. Скорее всего, им раньше пользовался какой-то адвокат. Появились роскошные кресла, достойные императорского дворца. И в довершение всего два огромных пушистых персидских ковра раскинулись на полу. Всё это время я безвылазно просидела в своей комнате. Возле моей двери стоял на страже худой, как жердь матрос. Похоже, его поставили на случай, если я учиню скандал, из-за моей мебели. Похоже, «уплотнители» имели большой опыт в таких делах.

Матрос молча и безразлично смотрел на суетящуюся и устраивающую себе буржуйское гнездышко парочку, потом повернулся ко мне и подмигнул. Бескозырка, каким-то чудом держалась на его затылке, как приклеенная. Я отошла от двери и села на свои вещи, сваленные в кучу на полу. Так я и сидела там, потому что мне некуда было деваться.

Дверь в кухню сейчас была загорожена большим старинным, резным трюмо, при виде которого у меня участилось дыхание. В туалет я также не могла попасть, потому что возле него толклись солдаты. Комиссарша сначала повелительно покрикивала на помощников, потом стала довольно грубо выгонять, когда они закончили всю грязную работу.

Её спутник, отдавший бразды правления в руки активной и явно знающей, что и как делать, даме, достал откуда-то четыре бутылки водки и кирпич черного хлеба. Потом добыл из большого деревянного ящика, кусок розового сала, усыпанного крупной солью и пахнущего так, что у меня свело желудок, и отдал это враз повеселевшим помощникам, которые пряча в усах довольные ухмылки, направились к выходу. Выглядывая из-за своей двери, я видела, как Комиссарша метнула гневный взгляд на своего не в меру расщедрившегося спутника. Он сделал вид, что ничего не заметил.

Наконец, все вышли, и я на всех парах помчалась к туалету. Но не успела. Комиссарша властно отодвинула меня плечом, и я как пушинка отлетела к стене. Она вошла в туалетную комнату и долго заседала там, журчала водой, плескалась, а потом неожиданно вышла в малиновом бархатном халате, обтягивающем её аппетитные формы.

Я мышкой нырнула в освободившийся туалет, и, пригорюнившись, уселась там, понимая, что спокойная жизнь закончилась.

Так меня уплотнили.

Вечером, соседи решили отметить новоселье и великодушно позвали меня к столу. Кухню загромождали незнакомые вещи, стулья, кастрюли, коробки с фарфоровой посудой, фужерами.

Стол ломился от еды, какой я не видела уже в течение нескольких лет, перебиваясь картошкой, капустой и хлебом. Изредка покупала селедку, масло или молоко. Хорошо, хоть летом и осенью, фрукты делали жизнь немного веселее и слаже.

Комиссарша сидела, подобно королеве на моём месте, за моим собственным столом, буквально ломившимся от яств. Широким жестом пухлой белой руки, обведя всё это богатство, она сказала:

– Бери, не стесняйся! – (что-то я не припомню, когда мы с ней перешли на «ты»?) – небось, не видала такой еды сто лет! Налей-ка ей вина! – сказала она приказным тоном мужчине, который задумавшись, сидел, нанизав на серебряную вилку солёный гриб.

Он очнулся, схватил бутыль французского вина, стоявшую на столе, и собрался налить в бокал, но я запротестовала, сказав, что не пью вина.

– Ну, надо же! – засмеялась Комиссарша, – какие мы нежные созданья! Если не ублажать тело, то, пожалуй, и душа заскучает, верно говорю? – игриво толкнула она в бок мужчину, который забыв обо всём, уставился в угол кухни.

Проследив за его взглядом, я увидела сидевшую там огромную серую крысу. Эта тварь нередко лакомилась моими лучшими кусочками, находя их повсюду, куда бы я их не спрятала. Крысоловку она демонстративно обходила стороной, иногда специально, как бы дразня меня, оставляя следы пиршества, рядом с нацеленным на неё смертельным остриём. С этой крысой у меня была постоянная война, в которой она неизменно оставалась победителем.

– Фу, какая гадость! Надо будет её убить, иначе она пожрёт все наши припасы! – заверещала женщина, вся подобравшись на стуле. – Ну, что ты смотришь, убей её чем-нибудь! Застрели!

Мужчина тихо улыбался, не реагируя на её истерику, и пристально глядя на крысу. Затем произошло невероятное. Он протянул руку, и крыса направилась прямо к нему. Мы с Комиссаршей оцепенело наблюдали, как крыса, цепляясь острыми коготками, ловко вскарабкалась по его галифе, и уселась на задние лапки, преданно глядя в его темные, глубоко сидящие глаза.

– Люблю крыс, – наконец раздался его мягкий голос, – они такие умные, не чета людям. Всегда знают хозяина, – он искоса взглянул на женщину, округлившую от удивления свои голубые глаза. – Он повернул кисть, и крыса очутилась у него на ладони. Подняв её почти к самому лицу, он пристально, гипнотизирующее посмотрел на серую разбойницу, и тут я увидела, насколько они похожи, зверёк и мужчина. Надо же какой… крысообразный, вдруг подумалось мне.

– Иди, и не шали тут! – строго сказал мужчина, – а не то я из тебя крысиного волка сделаю. И ты не думай, что у убийц себе подобных бывает сладкая жизнь… – он опустил руку и крыса, спрыгнув на пол, медленно удалилась под шкаф.

Отчего-то мне показалось, что эту реплику он больше обращал к женщине, нежели к крысе. Но всё равно, его воздействие на крысу было поистине удивительным.

– Как вы это делаете? – спросила я с недоумением.

Он отпил вина из хрустального фужера, прищурился и через некоторое время ответил.

– Просто я – «крысиный король», и имею власть над этим народцем. Это у меня с рождения. Никто мне об этом не говорил. Я просто знаю и всё. – Он помолчал ещё немного и добавил, – хотел бы я иметь такую власть над людьми, – и залпом допил дорогое французское вино.

– Тебе власти не хватает? У кого она тогда, если не у нас?! – спросила Комиссарша, браво выпив водки из стакана.

Я собралась было идти спать, но Комиссарша удержала меня, сказав, что надо обсудить несколько вопросов. Я присела на краешек стула. Крысообразный молча смотрел на меня, и было непонятно, что он при этом думает.

– Вот что, дорогуша! Ты должна понять, что мы люди, занятые важными государственными делами, а в комнатах прибирать и готовить еду у меня времени нет. Вот тебе отличный шанс, раскормиться на дармовых харчах, – ухмыльнулась она, – будешь убираться здесь, готовить нам ужин, (на обед мы не будем успевать), стирать наши вещи. За это будешь питаться, как мало кто сейчас может себе позволить. Только на глаза мне старайся не попадаться лишний раз. Я, когда устану, или настроение плохое, под руку мне не попадайся – застрелить могу! – Она показала глазами на тумбочку, на которой лежал маузер в портупее. – Ну а теперь иди, отдыхай, завтра много уборки предстоит. – И она милостивым жестом отпустила меня.

– Хорошо, я подумаю над вашим предложением, – ответила я, вставая, и увидела, как в её глазах вспыхнули недоумение и ярость. Но она сдержала себя. И только сказала:

– Ну-ну…

На следующее утро я встала пораньше, и тихо пройдя через зал, приостановилась и прислушалась возле двери в спальню. Новые жильцы, похоже, ещё не вставали, из-за двери раздавался храп. Их вещи были в прихожей. Выскользнув за дверь, я отправилась к соседке, за советом.

Несмотря на то, что моя семья принадлежала к древнему дворянскому роду, я никогда не кичилась этим. И предложение Комиссарши не могло смутить меня и поколебать дворянскую честь. Дело не в том, что подумают о тебе окружающие, а в том, что ты сам о себе думаешь.

Что касается поддержания порядка в квартире – для меня это была не проблема. Я любила чистоту и уют. Стирать я мало-мальски умела тоже. Но, то, что касается приготовления блюд, было для меня недоступным искусством. Сама я привыкла обходиться малым, разве что кашу или бульон могла приготовить, или сварить картофель. До революции у меня работала кухарка, так что я боялась, что Комиссарша сочтёт меня совсем уж ненужным существом и выгонит из дома. А идти на улицу, где я немедленно замерзну насмерть, мне не хотелось.

Вы можете спросить, где же моя гордость?

Отчего я готова унижаться, ухаживая за наглецами, ворвавшимися в мой дом и нарушившими уклад моей жизни?

Я отвечу.

Оттого, что от них исходила какая-то невидимая угроза. Никогда в жизни я не испытывала таких чувств. Это был какой-то животный страх, включающий инстинкт самосохранения. Мне надо было пережить эту бесконечную зиму, необходимо было прийти в себя от этих перемен, и я чувствовала сейчас, что если заартачусь, то мне несдобровать. Именно поэтому я стояла сейчас перед дверью соседки, ожидая, пока она мне откроет.

Наконец дверь скрипнула и в полутёмном коридоре замаячила знакомая фигура с кошкой на плече. Соседка пытливо всмотрелась в моё лицо, неужели я уже пришла за саквояжем?

Но я её успокоила, сообщив, что пока не случилось ничего страшного. Выслушав мою историю, она, немного поразмыслила и сказала.

– Если, как они говорят, днём их не бывает, то я сама могла бы готовить блюда. Могу потихоньку приходить, быстро готовить и уходить. Я очень любила стряпать для моего покойного мужа, – она смахнула набежавшую слезу.

А я добавила:

– Заодно и сами подкормитесь, а может и киске кое-что, достанется, – я почесала кошку за ухом, получив в ответ оглушительное мурлыканье.

– Да-да! Моя доченька прекрасная, моя девочка, моя Богиня, скоро скушает что-нибудь вкусненькое! – запричитала мамаша Богини и, схватив кошку, стала неистово целовать её в усатую морду.

За этим занятием я и оставила её, чтобы незаметно вернуться домой. Мне повезло, соседи ещё спали, и я остановилась в коридоре, чтобы взглянуть на документы, лежащие там на тумбочке. Я бы никогда не стала рыться в чужих вещах, но случайно или нет, документы Комиссарши лежали на виду.

И я взяла их в руки. То, что было там написано, заставило облиться меня холодным потом. Я мало знала терминологию нового режима, но даже мне стало понятно, что этим людям разрешено убийство без суда и следствия лиц, которые будут заподозрены во вражеском отношении к Советской власти. И Комиссарше были даны такие полномочия. Тихо положив документы точно на прежнее место, сняв обувь, я легко пробежала по ковру на цыпочках и закрылась в комнате.

Моё сердце билось, как птица. Я была права, когда чувствовала что-то злое, исходящее от этих людей. Это моя интуиция говорила мне – «Опасность!».

Я прилегла на диванчик и стала раздумывать. Зачем они оставили мне комнату вообще? Разве не в их силах было заполучить её всю, без такого досадного довеска, как бывшая балерина?

Но потом я поняла! Эта вульгарная женщина, специально решила сделать из меня рабыню, прекрасна зная о моём дворянском происхождении. Как должно быть, приятно осознавать, что она, баба из простого народа, имеет в услужении баронессу, стирающую её вонючие гимнастерки и убирающую за ней скомканную в любовном экстазе кровать!

В своё время моё дворянство являлось камнем преткновения в балетной карьере. Родители были согласны, что я обучаюсь балету, но, чтобы я выступала в театре, наравне, с пусть талантливыми, но простолюдинами?! Маменька была категорически против этого. Баронесса, представительница древнейшего европейского рода, танцует в кордебалете!

Мне пришлось выдержать настоящую битву. Я была упряма, как мой дедушка, отличавшийся этим качеством настолько, что в Германии люди говорили: «Упрямый, как Вильгельм!»

Наконец, родители сдались, выдвинув условие, что я возьму для своих выступлений псевдоним. Я так и сделала, не желая нарушать родовой покой моих предков, которые, по словам маменьки прямо-таки вертелись в гробу.

Имея титул и скрывая его, я много раз была свидетельницей того, как балетные дивы готовы были продать душу, чтобы заполучить дворянство. И некоторые сделали это. Но я никогда не могла понять разницы между дворянами и просто хорошо образованными людьми. Несомненно, дворянские семьи старались дать всё самое лучшее своим детям. Лишь это, да ещё жизнь в постоянном окружении таких же, по статусу, как ты – создавала это различие.

Однако, пора было уже заниматься хозяйством. Для себя я решила, что никто не заставляет меня менять мой статус с хозяйки на служанку, а я сама делаю наилучший выбор, согласившись на условия Комиссарши. Эту простую политику я избирала потому, что любила свободу. А что может дать тебе большую свободу, чем сознание того, что ты сам делаешь выбор?

Я отправилась на кухню, чтобы убрать со стола остатки вчерашнего пиршества. Без колебаний я съела несколько вкусных кусочков. Это означало, что предложение Комиссарши принято.

Так началась моя жизнь в качестве прислуги. Когда рано утром за моими соседями приезжала машина, они были одеты в чистую, приготовленную мной одежду и вкусно накормлены. С их появлением в доме пришли позитивные перемены. Включили отопление. Такого не было в течение последних трёх лет. Но после того, как Комиссарша, потрясая маузером, заявилась к управдому, то как из-под земли появился кочегар и куча угля для котельной.

Но вся эта идиллия прекратилась в день, когда Крысообразный принёс мне ворох грязной одежды и бросил в углу, сказав, что к утру всё должно быть чистым и выглаженным. Комиссарши в эту ночь не было, она уехала на «дело».

Развернув одежду, я отшатнулась от ужаса. Она была вся пропитана кровью. Застыв над одеждой, я стояла, не в силах к ней притронуться.

– Кровь сначала надо отстирать в холодной воде, а потом уже в горячей, – вдруг раздался назидательный голос соседа, который, оказывается, всё это время, неслышно стоял у меня за спиной.

От неожиданности я подскочила на месте. Крысообразный стоял очень близко ко мне и криво улыбался.

– Хорошо, так и сделаю, – сказала я, решительно выталкивая его из ванной комнаты, где обычно происходила стирка.

Он повиновался. Зажмурив глаза, я стала яростно оттирать жутко пахнущие пятна крови, стараясь отгонять от себя страшные картины, возникающие в голове.

С большим трудом отстирав отвратительные следы чьего-то убийства, я вышла из ванной с охапкой мокрых вещей и наткнулась на Крысообразного, тут же схватившего меня в крепкие объятия! Воспользовавшись тем, что мои руки заняты, он полез целоваться! Я стала отчаянно вырываться и в этот момент, как в дешевом водевиле, дверь открылась и на пороге появилась Комиссарша, сопровождаемая знакомым мне тощим матросом, тащившим за ней какие-то мешки.

Сосед тотчас же отпустил меня, но от её взора ничего не могло укрыться. Она наградила меня взглядом, не обещающим ничего хорошего, но ни слова не сказала Крысообразному.

– Ну-ка, Тощий, – обратилась она к матросу – поставь мешки на кухню, и принеси из машины чемоданчик.

Матрос быстро развернулся и вышел.

– Ну, как всё прошло? – как ни в чём не бывало, спросил побагровевшую от злости Комиссаршу, сожитель.

– Как по маслу, – буркнула та и уже повернувшись ко мне, рявкнула, – чего ты вылупилась, идиотка! Марш в котельную!

Я быстро прошла мимо неё, чувствуя, как тяжелый взгляд прожигает в моём затылке дыру, и каждую секунду ожидая выстрела в спину.

В котельной было жарко, как в аду, и там, в отблесках огня, сидел голый по пояс, согнутый, худой человек. Он был похож на самого настоящего чёрта, сходство с которым ему придавали всклокоченные волосы, стоящие дыбом.

Обычно, я сушила одежду ночью в кухне, где было всегда тепло, но когда нужно было срочно привести в порядок униформу моих рабовладельцев, то приходилось сушить её у котла. Расправив развешанную на веревке одежду, я убежала, попросив кочегара проследить за вещами, пока я кое-куда отлучусь.

Кочегар был странный человек. Он всё время разговаривал сам с собой, причем одна его часть циничная и скептичная, беседовала с другой – благодушной и всепрощающей. Вот и сейчас, прислушавшись к его бормотанию, я услышала:

– Вещички отстирали, а совесть кто отстирывать будет? Кровью пахнет, никаким одеколоном не зальёшь зло сотворённое… С другой стороны, никто не знает, в чём истинное зло? В том, ли, что содеяно или в том, что не содеяно? Так им, людишкам этим и надо, клыки дьяволу до блеска начищающим и думающим, что он их за это пощадит… Ну, да пусть идёт всё, как идёт, может оно и к лучшему… умнее станем, если выживем…

У меня и так настроение было хуже некуда, а тут ещё этот апокалиптический кочегар со своими рассуждениями! Я побежала по лестнице к мамаше Богини.

Она как раз музицировала, играя какую-то легкомысленную польку, как нельзя, некстати, подходящую к моменту. Я стала стучать, но она не слышала меня. Но услышала Богиня. Она видимо дежурила у дверей, вместо дворецкого. Такое истошное мяуканье не смог бы заглушить целый симфонический оркестр и уже через несколько секунд мамаша Богини открывала мне дверь. Щёки её разрумянились, атласный халат блестел, как солнце, и жизнь была не так уж плоха в последнее время – и тепло, и сытно, да и Богиня питается, как королева. Увидев, в каком я состоянии, радость постепенно исчезла с её лица, как исчезают последние лучи солнца с петербургских мостовых.

– Что случилось? – спросила она тихим голосом.

Богиня тоже вопросительно мяукнула.

– Дела, хуже некуда, – ответила я, и поведала о случившемся.

Мамаша Богини уже была в курсе, что за люди мои соседи и что они могут сделать со мной и с ней тоже. Соседка была в смятении, но будучи мудрой женщиной, она рассудила, что это была не моя вина, а Крысообразного, вот пусть он и разбирается сам со своей любовницей.

– Я думаю, у него есть аргументы, чтобы успокоить разъяренную тигрицу, – наконец улыбнулась мамаша. А её усатая дочка, пристроившись на атласном плече и умело балансируя на нём, стала облизывать грудку.

Я вернулась к черту в кочегарку, где вещи почти высохли, и я могла уже забрать их с собой, чтобы погладить. Очень надеясь на то, что всё уже уладилось, я открыла дверь и обнаружила идиллическую картинку. Комиссаршу с Крысообразным, пьющих чай с лимоном и с сахаром (не сахарином!) и любезно воркующих друг с другом. Они сделали вид, что не заметили моего прихода, и я со вздохом облегчения прошла в комнату, чтобы положить вещи под тяжелый пресс, до тех пор, пока кухня не освободится. Утюг был на кухне, и его надо было заполнять горячими углями.

Я стала прибираться в своей комнате, до которой у меня никак не доходили руки. В стороне, среди остальных вещей лежал полотняный мешок с вышитыми шелком моими инициалами. Я открыла его и достала пуанты, расшитые блестящими камешками. В моей голове зазвучала музыка, и перед мысленным взором возник зал, в котором я столько раз танцевала, что знала каждую щербинку на полу. Вон в ложе, обмахиваясь веером, и блистая бриллиантами и золотом сидят знатные дамы, а кавалеры, одетые в тёмное, почти не видны отсюда. На их присутствие намекает только белые полоски воротников и световые пятнышки биноклей или пенсне. Все взгляды направлены на тебя. Ты должна выглядеть безупречно. Сотни глаз ощупывают твой стан и лицо, и если придирчивый взгляд найдёт малейший изъян, то в устах толпы он превратится в чудовищный недостаток.

Волосы – черные, гладкие, собранные сзади и заколотые заколками из настоящего жемчуга. Дорогие серьги с бриллиантами и сапфирами, с короткой дужкой и крепким замком. Однажды, моя серьга, которая зацепилась за рубашку партнера, разорвала мне мочку уха, и закончив па-де-де, я успела забежать за кулисы, под гром аплодисментов до того, как кровь залила мою одежду. Мне быстро остановили кровь квасцами, но оставшееся время я протанцевала уже без серёжек, что дало пищу разговорам, ведь в первом отделении я была в серёжках, а потом уже без них. Это нашло отражение в очередной газетной утке о ворах, проникающих в гримерные к балеринам и умыкающих драгоценности, во время их выступления.

Кроме того, в газетах много писали о моей выдающейся внешности. О моей грации. О моей неподражаемости. У меня до сих пор хранился целый альбом с вырезками из газет и журналов и фотографиями.

Я посмотрела на себя в зеркало, которое услужливо отразило худую черноволосую женщину, красивую, но явно забывшую об этом и поэтому выглядящую потерянно.

Как же я опустилась! Почему решила, что моя жизнь закончилась?

Я надела пуанты и завязала ленты. Стала на них и-и-и, «echappe et pirouette, arabesque, tour et tour et*…» В дверях без стука появился Крысообразный, заставив меня застыть на месте. Он с явным восхищением разглядывал мои упражнения.

– Какое вы имеете право входить без разрешения?! – возмущённо спросила я, став развязывать ленты пуантов.

Не отвечая, он ринулся в мою комнату, и, упав на колени, принялся страстно целовать мои ноги. Такое проявление чувств было для меня не внове, хотя уже давненько мои пуанты оставались нецелованными.

– Чудная, блестящая, воздушная! Думаете, я вас позабыл? Я же на каждый спектакль…! Да если бы не я, то вас бы уже в живых не было… – бормотал он, продолжая осыпать поцелуями теперь уже мои руки.

Я схватила его за голову, заставив остановиться.

– Что вы такое говорите? Как это, не было бы в живых?! – спросила я его, посматривая всё же за дверью, чтобы не дай Бог не явилась Комиссарша.

Он внезапно успокоился, встал, наклонил голову, щёлкнул каблуками:

– Простите!

И по-армейски, четко развернувшись, вышел, оставив меня в полном недоумении.

Как он там сказал? «Да если бы не я, то вас бы уже в живых не было…» – звучит не очень приятно. Ну, я-то догадываюсь, почему он это сказал, и откуда исходила угроза. Но что заставляет его играть с огнём, дразня Комиссаршу? Ведь она могла ворваться сюда в любой момент! Да ещё с маузером.

Я решила быть начеку.

А ещё у меня было какое-то странное чувство, что Крысообразный мне что-то должен. И его заявление о том, что, благодаря ему, я оставалась в живых, не так впечатлило меня, как должно бы.

Но отчего было это чувство???

Следующие несколько дней прошли без происшествий, и казалось всё встало на свои места. Мамаша Богини каждое утро проводила на кухне, готовя всякие яства для наших государственных людей.

Один раз Комиссарша вернулась, что-то позабыв, но мы быстро сориентировались, спрятав соседку в моей комнате и я, как не в чём ни бывало, заняла её место, помешивая вкусно пахнущий соус. Комиссарша, обдав меня волной неприязни и по своему обыкновению заставив вжаться в стол, пока она ходила туда-сюда, пронося мимо меня своё крупное, как будто налитое тело, наконец, ушла. И соседка вышла из своего укрытия, чтобы завершить стряпню.

Пока я прибиралась в комнате, вдруг увидела, что дверь в спальню, которая обычно была заперта – открыта. Там стояло старинное трюмо Комиссарши, про которое я всё время помнила, и оно настоятельно требовало моего внимания. С трудом сдерживая себя, пока мамаша Богини закончит и уйдёт к себе, я с вожделением, достойным маньяка, посматривала в сторону спальни.

Наконец, набрав Богине полную тарелку вкусных вещей, соседка покинула меня, пожелав всего доброго.

Я проверила входную дверь. Она была заперта. Затем, вооружившись ножом, вошла в спальню.