Читать книгу Код Шредингера - Данияр Каримов - Страница 3

Мужичок по ту сторону стекла всхлипывает жалобно чумазым пяточком. Ребята его уже окрестили Наф-Нафом[2], и кличка ему очень кстати. Глаз подбит, косит загнанно на дознавателя, щеки и двойной подбородок с редкой седеющей щетинкой дрожат. Животик, семейное дело, в меру положителен, с соседями отзывчив и приветлив. На шее оболтус школьного возраста, жена в бигуди и моложавая любовница. Лжив насквозь. Садануть бы по пухлой шее хорошенько, настолько противен!

Наф-Наф пускает слезку – не знаю, господин хороший, не понимаю, как произошло, бес попутал, голоса в голове – и получается у подлеца очень натурально, очень близко и каждому, кто это слышит, хорошо знакомо. Но маска на лице дознавателя непроницаема, грубые черты ее мрачны, и сам он к свинорылому не сопельки утирать приставлен. Задачи его сантиментам антагоничны и «доброго» напарника в компании нет. Веет от него смертной скукой, что наводит на многих допрашиваемых нечеловеческую грусть, которую убедительно демонстрирует плененный порося.

Какой, казалось бы, из бюргера берсеркер? Но угловатая пентаграмма на шее, видимая в инфракрасном (смещенном) диапазоне, и арсенал, аккуратно разложенный на столе, явствует об обратном. Оружия тут, между прочим, мама не горюй. Наф-Наф на штурм вокзала нацеливался. А все ради чего? Великой ложе, которой служил берсеркер, требовалась чудовищная бойня. Гибель десятков случайных людей должна была послужить дымовой завесой другому дьявольскому акту – казни пары специалистов малоприметного конструкторского бюро. Они прибывали поездом с какого-то семинара. Бедолаги вряд ли догадывались, кому перебежали дорожку. Да и кто бы поверил? Великая ложа? Что еще за масоны? Что за теории заговора? Ну не бред, а?

Нисколько. В соседних кельях заламывают ручки еще двое «поросят» – Ниф-Ниф и Нуф-Нуф, соответственно. Такие же пухлые, словно на одной ферме откормленные, внешне к боевым операциям совсем не пригодные. Подельнички, соратнички, бранная триада в полной сборке. Странная, досель в подобных составах невиданная, глубоко законспирированная и чрезвычайно опасная. До сих пор удивляюсь, как легко удалось ее взять.

До инцидента ни один из бесовской троицы не попадал даже в поле зрения полиции, да и не мудрено: они и друг друга впервой накануне увидели – в точке сбора. Когда-то такими занималась инквизиция, которую нет-нет поминает всуе мастер-наставник Грез, чей чахоточный кашель возвращает меня в бытие – в затемненную комнату, отделенную от дознавательской бронированным зеркальным стеклом.

Наставник с брезгливым прищуром разглядывает Наф-Нафа и медленно, словно нехотя, любопытствует, к каким мыслям меня зазеркалье подталкивает. Мнение мое ему что верблюду колокольчик, да и что ученик подскажет мастеру? Но ход мыслей подопечного он знать и корректировать должен, чтобы оправдать предназначение.

Я версию пока не сформировал, потому изрекаю что-то интуитивно общими словами о происках охранки, отвлечении внимания от чего-то более важного и тщательно ложей скрываемого.

– Да? – уточняет он, и непонятно, чего в голосе больше: сарказма или иронии. Утвердительно киваю – однозначно, мастер! Судите сами: три оборотня за раз в одной точке – это не прокол, а скорее провокация, действие умышленное, против ордена спланированное. Наставник, вижу, соглашается, но кривится: не нравится, что трех поросят называют оборотнями. Ворчит раздраженно. Не оборотни, дескать, а вовлеченные. Вовлеченные! Как понимаешь, брат Фатум? С этими словами он разворачивается, губы под забралом сжаты твердо в две сухие полоски и добавляет: – Все мы здесь оборотни, посади меня в виману[3]!

Потом мастер-наставник глаголет истину, с раздражением глядя сквозь стекло и самого бюргера в неведомую чужому взору даль. Он напоминает, что вовлеченные прежде всего жертвы подлой лжи и не менее подлой ложи, и что кому-кому, а мне бы это стоило помнить, сам ведь когда-то сидел перед дознавателем. Я не спорю, ибо бессмысленно. Прав брат Грез, конечно. Было дело, только меня не за подготовкой к теракту взяли, а после успешной диверсии в некой лаборатории. Оценили, так сказать. Сидел я, как и Наф-Наф в комнате с обшарпанным столом посередине. Кожу приятно холодила ткань шикарной сорочки, на белоснежной манжете которой подозрительно алело едва заметное пятнышко, ныли разбитые кулаки, а перед носом лежала папка с крупной округлой пиктограммой.

– Вовлеченный, гм-м-м, Фатум, – за плечом, заставив вздрогнуть, возник седой и крепкий еще мужчина. Он походил на откормленного и довольного жизнью кота, вальяжного, пресыщенного лаской и лакомствами.

– Не оригинален, – он обошел меня по кругу. – Распространенный псевдоним. Сам подбирал или подсказал кто? Ты на моем веку пятый или шестой Фатум. И что вас тянет называться чужими героями? Раньше как звали? До вовлечения? По-настоящему? Помнишь?

Я смотрел прямо перед собой, прикидываясь посторонним. Дознаватель был противником хитрым и опасным, и мы были по разные стороны цивилизационного рва.

– Вижу, подзабыл, – он сел передо мной и повертел пальцем у виска. – В твоей голове присутствует кое-что, воздействующее на определенные нейронные цепи, и ты знаешь об этом. Твои собратья по несчастью называют ее голосами в голове. Безотказная штука, правда? Тебя воротит от нее, и мне о том известно. Боевая программа – искусственная зараза, и твой мозг еще пытается с ней бороться, но, вот беда, нет для нанитов[4] антител. Не дошла до такого мать-эволюция. Гм-м-м. Никогда не задавался вопросом, почему ложа выбрала тебя?

– Ложа? – переспросил я, всем видом выказывая крайнее удивление.

– Рекомендую, – посоветовал мужчина, указывая на папку. – Не оторвешься! Там есть ответы на вопросы, которые даже ты себе еще не задавал. Мы постарались, подшивали аккуратно.

В папке покоилось мое досье – краткий обзор насыщенной биографии изобиловал сносками на явно более объемные документы. Досье впечатляло скрупулезностью, с которой собиралось. Много позже мастер-наставник расскажет, что орден давно обратил на меня внимание. Среди оборотней я выделялся завидной живучестью. Ложе меня бы в гвардию записать.

– Проясняется в голове? – участливо спросил седой.

– Нет, – заявил я, наблюдая, как собеседник наполняется нетерпением, и добавил: – Вы предсказатель?

– Бери точнее, – усмехнулся он. – Целитель!

Так и сказал, и не лукавил. Заглуши в вовлеченном наниты, и выманишь в мир нормального человека вроде меня. Нормального разумеется чисто условно. Но кто в Тайном ордене психикой заморачивается? Не до того братству, братцы, ой не до того!

Пока светлейший Грез распинается, дистанционно сканирую все еще всхлипывающего Наф-Нафа. Где он боевые наниты подцепил, а главное, как потасканный организм слияние выдержал? К перекодировке не пригоден, слаб и морально, и физически, а значит проследует на промывку мозгов. Наниты выжгут вместе с нервными клетками. Кого сейчас удивишь амнезией? Потом бедолагу выбросят на пустой улице и начинай жизнь сначала, если не сломаешься. Прошлое отнято, будущее – скрыто. Куда идти, если путей вдруг фантомное множество, а единственно верный и однажды выбранный тьма покрывает?

Наф-Наф за стеклом жалостливо плачется о семье, о человеческой ценности и психологической несовместимости с насилием. Я прислоняюсь открытым лбом к стеклу и отточенный голос мастера-наставника со стороны хоть не смолкает, но, кажется, становится тише. Думаю, ему и самому все это чертовски надоело: маски на братьях, поросята-берсеркеры, холодные стекла, игры в кошки-мышки, выбор – кого на перекодировку и к нам, а кого – на промывку мозгов. Ордену свидетели не нужны, тайные общества не держат балласт. А наше и вовсе: всяк при деле, и каждый – из оборотней-вовлеченных. Другим-то здесь, увы, делать нечего.

То, что тобой какое-то время владели наниты, а точнее – внесенная ими программа, жесткая и нередко с определенными этическими нормами несовместимая, наносит колоссальную психологическую травму. После подавления мозгового софта[5] люди лезут на стену, а то и в петлю, бросаются в пекло, пропасть, во все тяжкие. Я до сих пор сомневаюсь, живой или машина, а вспоминать прошлое и под расстрелом не захочу. Но если после возвращения в себя ты не рехнулся, считай – стал непобедимым, потому что свободному человеку все нипочем. Так ведь? Истинно?