Читать книгу Ангел с поднебесья - Дара Преображенская - Страница 6

…Ангел влетел в келью, и вокруг вновь стало светло. Приблизившись ко мне, некоторое время он постоял рядом со мною, дотронулся до моих волос.

– Здравствуй.

– Здравствуй.

– Я знаю, ты ждала меня. Ты очень скучала, когда меня не было с тобой, и вот я здесь.

Я быстро смахнула слезу.

– Я думала, ты забыл про меня, и никогда больше не придёшь.

– Ангелы не забывают своих друзей и подопечных, они приходят в трудный момент.

– Тогда почему тебя так долго не было?

– Много забот, ибо множество людей нуждаются в помощи, они зовут меня, и я прихожу к ним. Ты не звала, я не могу понять почему, ведь ты нуждалась в поддержке.

– Ты был слишком занят, я просто не хотела беспокоить тебя, ведь и ангелам нужны отдых и восстановление сил.

– Вряд ли обычные люди понимают это, им всегда кажется, что их проблемы главнее общего порядка в мироздании, и мы бросаемся к ним, чтобы помочь, ибо таков закон, мы никогда не отказываем тем, кто кричит о спасении, кто ждёт помощи от неба.

– Почему так?

– Есть непреложный закон истины, в соответствие с которым люди должны сохранить веру. Если ангелы не станут помогать людям, они разочаруются в справедливости, они перестанут надеяться на лучшее, тогда Земля упадёт в хаос, ибо людские предрассудки погубят доброту, отзывчивость и сострадание.

– Что такое Истина?

– Она никогда не изменяется и вечно существует там, куда человек не может проникнуть ввиду своего невежества и ограниченности. То, что вы называете Богом, мы называем Истиной.

– Значит, истина недоступна людям?

– Не всегда, это зависит от самих людей, от их свободной воли. Если ты разожжёшь в себе огни души, ты поймёшь, что такое Истина.

– Огни души? – удивилась я, – Что такое «огни души»?

Ангел протянул свою ладонь, но не успела я дотронуться до неё, как вдруг в самом центре ладони загорелся огненный шар. Он был маленьким синим с голубыми переливами наподобие миниатюрных фонтанчиков, играющих радостными перекатными бликами. Через какое-то время шар полностью изменил свой цвет, превратившись в изумрудный, затем стал оранжевым, красным, жёлтым и фиолетовым. Ангел встряхнул рукой, шарик исчез.

– Бывают огни физические, – произнёс Ангел, – с ними ты уже знакома, но есть огни духовные. Если они воспламеняются друг за другом, человек начинает прозревать, они видит вещи такими, какие они есть, он понимает своё место в космическом порядке и мировой гармонии. Настоящая стихия человеческой души – огонь, ибо дух и душа имеют огненную природу. Ты уже знаешь, когда возгораются внутренние пламена, у человека раскрывается божественный дар, словно венчик цветка. Ты тогда чувствуешь упадок сил, когда гаснут твои огни. Ты вот что сделай. Встань прямо, чтобы лицо твоё было обращено к Солнцу. Ты сразу почувствуешь это.

– Ангел, как же я почувствую, если раньше я никогда не видела Солнца?

– Солнечный свет имеет особый вкус, – улыбнулся Ангел, – кто-то находит его чуть кисловатым, кто-то – едва уловимым сладким. Ты ещё не знаешь, что солнечный свет можно пить, тем самым пополняя в себе недостаток сил, но ангелы уже давно пьют этот нектар, который поддерживает нас. Итак, обратись лицом к Солнцу, поприветствуй его, прими в дар нетленный голубой огонь и начинай дышать. Дыхание Жизни здесь очень важно, ведь со вдохом ты получаешь огонь Солнца и радость существования, а с выдохом тебя покидают сомнения и горечь, накопленные за день. Солнце возродит в тебе другие огни твоей души, ты сама ощутишь, что тебе вдруг захотелось петь. Если ты запоёшь в этот момент, через тебя на мир польётся голос Солнца и Земли. Ветер Багуа закружит тебя в водовороте своего космического танца. Этому упражнению я обучаю немногих, о нём знают лишь единицы. Тебе же я могу доверить этот секрет. Голос Земли и Солнца способен сделать понятным всё, к чему он прикасается. Услышавший его, глубоко проникнет в суть сказанного

Я была ещё ребёнком и вряд ли поняла слова Ангела, однако они запомнились мне. В дальнейшем, когда я была разбита разочарованиями, когда жизнь казалась мне совсем невыносимой, я сосредотачивалась на Солнце и начинала дышать дыханием жизни. В тот момент какое-то непонятное ощущение окутывало меня целиком, ибо я чувствовала свою связь с древними корнями земли, я «слышала», как по ней когда-то ходили славянские рыцари-русичи, поддерживаемые этими глубинными корнями. Они становились непобедимыми, ведь сама земля и небо поддерживали их. В тот момент я уподоблялась этим богатырям, ибо была способна справиться с собственным бессильем.

– Сестра Мария поведала мне о «Святой Троице» и о том ангеле, что нарисован в центре, – сказала я, наблюдая внимательно за своим гостем. Он плавно облетел целиком всю келью, остановился у окна.

– Это был я, – произнёс Ангел, – Несколько раз я приходил к тому живописцу и однажды явил ему образ Святой троицы.

– Но это же случилось очень давно.

– Давно для смертных людей, но для ангелов это подобно мигу.

– Ты бессмертен.

– Да. Я бессмертен, потому что мой мир расположен близко от Источника Жизни.

– Источника?

– То, что я назвал Истиной.

– Каков он твой мир? Расскажи о нём. Где он находится?

– Очень далеко. Мой мир расположен намного дальше, чем человеческая мысль. Он довольно большой, гораздо больше нежели тот, в котором живёшь ты. Твой мир всегда покрыт мраком, мой же светится и призван освещать темнейшие уголки вселенной. Смотри, – Ангел раскрыл ладони, между его руками образовалось некое пространство, и я увидела в потоке света какие-то горящие огненные шарики. Они были миниатюрными, уменьшенными в размере. Некоторые шарики соприкасались друг с другом, и от них отлетали искрящиеся потоки.

– Это и есть мои миры, – сказал Ангел, – их много и все они разные, но миры эти имеют общее сходство, они вибрируют, вечно существуя на небесах.

– Как бы мне хотелось побывать в твоих мирах, – сказала я.

– Знаю, тебе часто без причин тоскливо на душе, ты чувствуешь себя брошенной, потерянной и одинокой на маленьком островке жизни. Но, тем не менее, не отчаивайся, тебя всегда поддержат небеса. Увы, люди не верят, что однажды мечты могут осуществиться, их стоит только отпустить, как птиц.

Ангел умолк, и вскоре я почувствовала, что абсолютно одна, ибо небесный свет больше не сиял в ночной келье. Я не могла приравнять себя к зрячим, которым доступно созерцание, которые способны с лёгкостью ориентироваться в окружающей среде, не боясь натолкнуться на какое-нибудь препятствие. Перед моими глазами вечно замерла чернота. Уходя, Ангел не попрощался со мною, я надеялась, что он ещё вернётся.

– Я одна, у меня нет никого ближе тебя, – прошептала я, – Пожалуйста, возвращайся.

Это было самое главное моё желание, я не хотела ничего: ни вкусной сытной еды, ни отдыха, ни дня, ни ночи. Ангел был мне единственным другом, я знала в глубине души, он никогда не предаст меня и не покинет….

«От сна востав, благодарю Тя, Святая Троице,

Яко многия ради Твоея благости и долготерпения

Не прогневался еси на мя,

Лениваго и грешнаго,

Ниже погубил мя еси со безаконьми моими;

Но человеколюбствовал еси обычно

И в нечаянии лежащаго воздвигл мя еси,

Во иже утреневати и славословити державу Твою.

И ныне просвети мои очи мысленныя,

Отверзи моя уста поучатися словесем Твоим,

И разумети заповеди Твоя,

И пети Тя во исповедании сердечнем,

И воспевати всесвятое Имя Твоё,

Отца, и Сына, и Святаго Духа,

И ныне и присно и во веки веков. Аминь».

«Приидите, поклонимся Цареви нашему Богу,

Приидите, поклонимся и припадём Христу,

Цареви нашему Богу.

Приидите, поклонимся и припадём

Самому Христу, Цареви и Богу нашему».

Народ крестится, все кланяются, всюду раздаётся стройный хор голосов, по-прежнему слышится треск свечей. Отец Владимир окуривает благовониями церковный зал, запевает начало пятидесятого псалома своим сильным басом, далее мой черёд повторять нараспев. Я дышу так, как обучил меня Ангел. Делая глубокий вдох, я получаю силу от Солнца и Земли. Выдыхаю, и вокруг прямо на присутствовавшую паству разливаются волны света. Я вижу их так явно, что душа моя воспаряет ввысь, и Океан Любви захлёстывает меня целиком. Затем я подхватываю за отцом Владимиром:

«Да воскреснет Бог и расточатся врази Его,

И да бежат от лица Его ненавидящи Его.

Яко исчезает дым, да исчезнут;

Яко тает воск от лица огня,

Тако да погибнут беси

От лица любящих Бога

И знаменующихся крестным знамением

И в веселии глаголющих:

Радуйся Пречестный Животворящий Кресте Господень,

Прогоняясь беся силою не тебе пропятого

Господа нашего Иисуса Христа,

Во ад сшедшаго и поправшаго

Силу диаволю,

И даровавшего нам тебе

Крест Свой Честный

На прогнание всякаго супостата.

О Пречестный Животворящий Кресте Господень!

Помогай ми со святою Госпожею Девою Богородицею

И со всеми святыми во веки веков. Аминь».

Вновь делаю глубокий вдох всеми лёгкими, Солнце поселяется в моём нутре, я ощущаю это, словно струящуюся на меня потоком Радость, от которой на душе становится тепло, свободно и просторно. Выдыхаю. Свет продолжает изливаться во вне.

«Огради мя, Господи

Силою Честного и Животворящаго Твоего Креста

И сохрани мя от всякого зла»…

«В руце Твои, Господи

Иисусе Христе, Боже мой,

Предаю дух мой:

Ты же мя благослови,

Ты мя помилуй

И живот вечный даруй ми. Аминь».

Я прислушиваюсь к хору, всё сливается в одно целое, я представляю, как вокруг меня золотом играют лики святых: и Николай-чудотворец, и Пантелеймон-целитель, и Матерь Божья с Иисусом. Иисус молодой в белых одеждах с животворящим крестом в руках, а крест алмазами сияет, и алмазов тех великое множество. Матерь Божья грезится мне молодою девушкою в золочёной короне и голубом платье до пят с накидкой, лик её добрый, светлый, улыбающийся, глаза же голубые, как небо ясным днём или озёра посреди поля пшеничного.

Меня захватывает волнение, ибо впервые я пою при таком скоплении народа, слёзы сами собою капают из моих глаз, оставляя следы на щеках, я не вытираю их, моё внимание сосредоточено на пении.

«Благодать поселилась в душе твоей», – слышу я внутренний голос, который шепчет мне слишком внятно, доступно моему детскому сознанию.

«Благодать поселилась в душе твоей», – вторит моё сердце.

…Сестра Мария режет только что испечённый хлеб, я с наслаждением вдыхаю его запах, ставит на стол плетёнку с бубликами, сахарными пряниками, привезёнными в прошлом месяце из Московской губернии.

– Кушай, Таня, – говорит сестра Мария, – сегодня всем запомнилась божественная литургия.

– Отчего же запомнилась? – удивляюсь я.

– Оттого, что никто ещё никогда не пел так, как ты, аж до глубины прошибало. Слышь ты, один из прихожан, кажись, тобой шибко заинтересовался. Он к отцу Владимиру затем подходил, и они долго о чём-то беседовали, я краем глаза подсмотрела.

– Кто этот господин?

– Одет хорошо в лисьей шубе с дорогим воротником, с бакенбардами, сразу видно из высших сословий.

– Что он отцу Владимиру говорил?

– Вот бы знать, беда в том, что я ничего не слышала.

Страх сковывает мои плечи, еда уже не кажется такой вкусной, как раньше, и масло на хлеб не мажется. Почему-то представляется мне этот господин высокомерным, злым.

– Да не бойся ты, – успокаивает меня сестра Мария, – Он вроде с первого взгляда человек интеллигентный, начитанный. Но, думается мне, говорил он о твоём чудном голосе.

Ночью сон снится, будто далеко-далеко стоит человек в лисьей шубе и смотрит на меня, скрыться мне невозможно от него, и тогда припадаю я к иконе Чудотворца.

– Сестра Мария, существуют ли ещё иконы краше «Святой Троицы»?

Сестра Мария поспешно крестится:

– Почему не существуют? И такие есть. Видела намедни Святую старицу Пелагею.

– Какая она, та икона? Расскажите, – спрашиваю я.

Сестра Мария делает глубокий вдох.

– Представь, Таня, на золотом фоне стоит святая дева. Одета она в голубую плащаницу, она и голову её обвивает. Одежды же мученицы красные. В правой руке Святая держит Крест Господень, а левая рука словно гладит тебя. В молитве же так сказано: «Агница Твоя, Иисусе, Пелагея зовёт велиим гласом: «Тебе, Женише мой, люблю, и Тебе ищущи страдальчествую, и сраспинаюся, и спогребаюся Крещению Твоему, и стражду Тебе ради, и умираю за Тя, да и живу с Тобою; но яко жертву непорочную прими мя, с любовию пожершуюся Тебе. Тоя молитвами, яко милостив, спаси души наша».

Я с интересом слушаю.

– Сестра Мария, расскажите ещё про мученицу Пелагею.

– Родом святая из Тарса Киликийского, была дочерью знатных язычников. Чистотой и добродетельной жизнью, и рассуждением познала всем сердцем веру во Христа. Когда она отказалась от замужества, мать её выдала императору Диоклетиану. Слыхала о таком?

– Нет, не слыхала, – мотаю я головой.

– Император осудил её на сожжение в раскалённой печи. Святая, осенив себя крестным знамением, сама вошла в печь, где тело её расплавилось, как миро, изливая благоухание.

– Разве может смертное тело благоухать?

– Может, если святой дух обитает в теле том. А есть ещё святая Алла Гофтская. Лик её тоже изображён на золотом фоне в голубой плащанице с крестом в правой руке, только моложе она нежели мученица Пелагея.

Сестра Мария тихим голосом шепчет:

– «Агница Твоя, Иисусе, Алла зовёт велиим гласом: «Тебе, Женище мой, люблю, и Тебе ищущи страдальчествую и сраспинаюся, и спогребаюся Крещению Твоему, и стражду Тебе ради, яко да царствую в Тебе и умираю за Тя, да и живу с Тобою; но яко жертву непорочную приими мя, с любовию пожершуюся Тебе Тоя молитвами, яко милостив спаси души наша». Пострадала она, святая, при короле Унгерихе, преследовавшем христиан. Король приказал поджечь храм во время Богослужения. В пламени пожара среди остальных и погибла мученица Алла.

– А Иисус? Какой он?

– Много написано икон с Его ликом. И в нашем монастыре Владыки Андрея их три: одна в моленной, другая в алькове с распятием, третья – в зале для прихожан. Лик Его светел, черты лица правильные, тонкие, глаза же голубизны неописуемой. Волосы русые до плеч, одежды ветхие, но несмотря на ветхость их Он святой, пожертвовавший жизнью Своей ради всех людей, понесший на Себе их тяжкое бремя.

Я вспоминаю о том, как впервые узнала про Христа от бабушки Дарьи, когда по вечерам, сев возле растоплённой печи, читала она мне страницы из Нового Завета. Я внимательно слушала её и представляла себе красивого юношу с открытым загорелым лицом и волнистыми слегка вьющимися волосами. В моём представлении у юноши были очень добрые глаза, через которые всегда лился неземной Свет и Любовь.

«Иди ко мне, Я приму тебя», – говорили эти глаза.

После этого я попросила бабушку окрестить меня.

– Ему наверное было очень больно, – говорю я, в то время как сестра Мария наливает свежий, только что заваренный чай с мятой в широкое большое блюдце и пьёт его в прикуску с сахаром.

– Кровь у Него текла струёй, а язычники-супостаты глумились над Ним.

– Почему они глумились? Ведь Он спасал их души?

Сестра Мария плечами пожимает:

– Потому что грешны, грех этот в крови их записан. А грешный человек, Таня, не сознаёт, чего творит деяниями своими. Супостаты они, прости меня, Господи, – быстро крестится.

… – Проходи, проходи, – говорит отец Владимир.

Где-то тикают настенные часы. В келье батюшки я никогда ещё не бывала, поэтому веду себя робко. Живёт он в отдельном бревенчатом срубе, в котором всегда хорошо натоплено и пахнет целебными травами. Их Варвара Никитична, попадья-матушка, ежедневно заваривает, чтобы как-то утихомирить мучивший отца Владимира ревматизм. «Кажись, полегчало», – в таких случаях говорит отец Владимир, гладит полуседую бороду и идёт по проторенной меж сугробами тропке прямо в храм на моление.

На этот раз в келье отца Владимира стоит запах мёда и пастилы. Слышится лёгкое постукивание фарфоровой чашки о блюдце, чьё-то ровное дыханье. Я напрягаюсь, останавливаюсь посреди просторной кельи, не дойдя до стола. Чувствую, как гость внимательно меня разглядывает, будто изучает, и от этого становится неловко, как всегда в таких случаях.

– Садись, – неожиданно предлагает отец Владимир.

Нащупываю сиденье стула, осторожно присаживаюсь, однако чувство неловкости при этом не проходит, ибо невидимый гость всё ещё смотрит в мою сторону.

Плавными движениями отец Владимир наливает мне чай, кладёт на блюдце несколько кусочков сахара, пододвигает чашку.

– Угощайся.

Я смотрю в пустоту, пытаясь понять, для чего отец Владимир пригласил меня к себе.

– Да ты пей, пей. Сегодня Никитична особый чай заварила, крепкий, – подбадривает отец Владимир.

Я делаю первый глоток, ставлю чашку обратно.

– Смелее.

– Девчушка-то вся напряглась, дрожит, – слышится рядом со мною довольно приятный мужской голос, – Вы уж, отец Владимир, про меня сразу скажите, дескать, кто я да зачем пожаловал. Так ей спокойнее будет. А то представьте себе, выпустили человека в неизвестность, потом говорят ему: «Успокойся». Какое же спокойствие после этого.

Отец Владимир вздыхает:

– Ну что ж, коль так, открою карты сразу. Перед тобою, Таня, сидит человек, приехавший в нашу обитель издалека, из самой Москвы дворянин унтер лейб гвардии офицер в отставке при дворе императора Александра III Семён Гаврилович Сыромятин. Заехал он сюда случайно, возвращаясь из длительного отпуска в Ессентуках, ибо является человеком верующим, соблюдающим священные заповеди, богобоязненным. Услышав пение твоё намедни во время Крещенской литургии, всё в нём будто перевернулось, аж до глубины души проняло. Вот и решил он, что твой чудный голос, который и меня самого не оставил равнодушным, должны услышать многие люди. Он предлагает тебе поехать вместе с ним в Москву.

– Позвольте мне самому продолжить, – произносит гость, – Дело в том, что мой близкий друг – директор оперного императорского театра, имевшим на протяжении многих лет грандиозный успех не только в России, но и за границей: в Италии, Германии, Австрии, Англии. Сейчас театром руководит сын моего друга Алексей Петрович Давыдовский. Но главное не в этом, – Семён Гаврилович выдерживает короткую паузу, в голосе его чувствуется волнение, – Но самое главное, мой близкий друг, с которым я знаком с детства, Пётр Афанасьевич Давыдовский, тяжело болен. Врачи говорят, что ему осталось каких-нибудь полтора-два месяца.

– Чем он болен?

– Белокровием.

– Вы хотите, чтобы я скрасила последние дни жизни Вашего друга?

– Он мечтал отыскать из множества услышанных им голосов ангельский голос, способный открыть чистейшие струны человеческой души, но увы, впоследствии он понял, что голоса такого вообще не существует в природе. И вот вчера во время богослужения я понял, что мой друг не прав, ибо слух мой уловил настоящий ангельский голос. Поэтому я прошу тебя об этой неоценимой услуге, надеясь, что душа твоя чиста и светла, как и твой дар. Естественно вознаграждение непременно последует.

– Учтите, Семён Гаврилыч, – говорит отец Владимир, – девочка ещё и слепа, ей будет необходима помощь. Конечно, не хотелось бы мне отпускать мою певчую, но Ваш мотив, князь, очень благороден по сути своей. Если она согласится, не стану оставлять надежду увидеть её вновь.

Наконец отец Владимир обращается ко мне:

– Ну а ты что об этом думаешь, Таня?

– Денег мне не нужно и вознаграждений тоже не нужно, только вот решиться так сразу я не могу, привыкла я здесь, а в столицу уезжать боязно. Позвольте мне, батюшка, денёк-другой подумать.

– Оно конечно подумать стоит, – соглашается отец Владимир, продолжая гладить бороду, – Задуматься-то никому ещё не помешали.

…Ангел впорхнул в раскрытое окно вместе с волной морозного воздуха. Встал передо мною, улыбнулся мне своей широко открытой улыбкой. Я припала к нему, уже не сдерживая рыданий.

– Не печалься, – вдруг сказал Ангел, – Тебе нужно забыть обо всём и жить дальше.

– Я тебя ждала, – сказала я.

– Знаю. Твоё сердце наполнено сомнениями, ты сомневаешься в том, что должно произойти в недалёком будущем.

– Что мне делать?

– Твой дар не принадлежит тебе, он дан с тою лишь целью, чтобы, слушая твой голос, другие росли душой.

– Тогда почему ты так печален?

Ангел сложил стелющиеся по земле крылья, зимний ветер немного всколыхнул его белокурые одежды.

– Тебе предстоит долгий путь, полный потерь и разочарований, но ты должна пройти по нему.

– Почему?

– Таков твой выбор перед тем, как родиться здесь среди людей, среди всей этой никчёмной роскоши и нищеты. Я лишь следую за тобой, ведь тебе нужен друг и советчик.

Ангел осторожно сел на подоконник. Как всегда от его присутствия келья осветилась, но никто этого не видел, ибо сестра Мария, как и остальные монахини, давно спала.

– Неужели каждый человек желает себе худшей участи? – удивилась я, – И потом, что значит «перед тем, как родиться»? После смерти есть только одна пустота и ничего больше.

– Так принято считать среди людей, потому что они боятся проникнуть своим ограниченным сознанием за пределы смерти. Они думают, всё заканчивается с приходом смерти: мечты, надежды, чаяния, желания. Они рисуют смерть старой костлявой старухой с косой, но смерть в действительности совсем другое.

– Другое?

– Смерть – это открытая дверь в белое пространство Вечной Жизни. В той жизни совсем иные рамки восприятия: там нет ни страха, ни боли, ни голода. Иногда остаются желания завершить неоконченные при жизни дела, усвоить неусвоенные уроки. Если они остаются, душа молит о возвращении обратно, не подозревая о том, победи в себе она эти желания и чаяния, она навеки окунулась бы в Жизнь Вечную, где б её ждало море Радости и Величия, она приобрела бы качества, свойственные ей изначально, и Счастье стало бы её вечным спутником. Но она предпочитает страдать, навсегда оставаясь в нескончаемом потоке собственных сомнений, исканий, борьбы с самой собою. Люди – странные существа, непонятные существам Света. А жизнь человеческая – это сплошная трагедия, драма, даже если ты смеёшься, пребывая в состоянии эйфории.

– Почему?

– В человеческом теле истинное счастье недоступно, мольбы к Богу – лишь жалкая попытка приблизить его, терпящая в конце своём крах. Этот мир предназначен для страданий, он не имеет ничего общего с радостью духа, которую способен испытать дух, целиком освободившись от грубого тела, держащего его во власти тёмной стороны жизни. Это – мир Смерти, ибо таким он был создан изначально.

Я молчала, не зная, что ответить Ангелу. Мне хотелось возразить, но я понимала, Он был прав.

– Ты видела когда-нибудь глаза младенца и глаза взрослого, прожившего здесь не мало лет? – вдруг произнёс Ангел.

– Нет, – тихо сказала я, – Ты забыл, я не способна ничего видеть кроме темноты, вечно наполняющей собою этот мир.

– Не важно, – перебил меня Ангел, – ты и так знаешь, о чём я говорю. Глаза любого младенца, пришедшего в мир, наполнены светом, покоем и невинностью, которые он по простоте своей стремится передать в окружающую его среду похоти, лести, высокомерия, злобы, ведь именно этими чувствами наполнена жизнь. Но затем он сталкивается с их проявлениями и начинает меняться, потому что понимает, что здесь его никогда не примут таким, какой он создан богом без миллионов условностей. Он начинает приспосабливаться к равнодушию и злобе других, растрачивая самое ценное, что у него есть – Любовь. Он превращает её в страх, самобичевание, агрессию и ненависть. Достаточно единожды заглянуть в глаза ребёнка, чтобы мгновенно исцелиться, ведь этими глазами Сам Божественный Дух смотрит на тебя. Теперь сравни их со взглядом взрослого. Ты увидишь взгляд затравленного зверя, у которого не осталось ничего кроме огромного страха, но ты не прочтёшь в этом взгляде Безусловной Любви Ребёнка-Бога. Душа взрослого становится тяжёлой, полной предрассудков, потому что анализ и скептицизм, стопудовый скептицизм преобладает в ней. Нам, ангелам, намного сложнее подойти к взрослому нежели к ребёнку и общаться с ним, одаривая его энергией духа. Твои глаза пока ещё глядят глазами Ребёнка, но в них уже появилась боль и страх.

Ангел нарисовал в воздухе круг, через мгновение круг наполнился огнём, превратившись в огненный шар. Он переливался разными цветами и оттенками радуги от красных до густофиолетовых с переходными тонами.

– Что это? – спросила я, любуясь великолепным шаром из множества энергий.

– Шар желаний и шар защиты. Его способны видеть дети и те, кто зрит в Беспредельное. Твои желания ещё пока чисты и совершенны, как душа твоя, поэтому не бойся желаний, не беги от них, а останови поток времени и осторожно прислушайся к ним. Мир постепенно замрёт, и ты привыкнешь к божественности покоя и равновесия. Почувствуй это каждой своей частичкой, утихомирь свой хаос, ибо в человеке живёт много сознаний, объедини их, чтобы услышать свой собственный голос. Он сразу подскажет тебе, какого цвета твоя мечта, погрузись в неё, не бойся, что сгоришь в огне. Это не тот огонь, что разводят люди на земле испокон веков. Этот огонь особый, он воспламеняет сердца и приносит нескончаемую радость потерявшим её за долгие годы. Таким образом, ты сделаешь посыл в пространство Великого Космоса, и твоя мечта обязательно осуществится, тебе останется только ждать, ибо Космос – не фантазия взрослых, а живое существо, с ним нужно уметь разговаривать. Ты – ещё ребёнок, и это умение пока не утеряно тобою.

– Если б ты знал, Ангел, как бы мне хотелось остаться беззаботной девочкой, созерцать этот чудесный мир или тот мир, какой мне дано созерцать, ведь я убеждена, что никто не видит ангелов.

Мне показалось, что Ангел обнимает меня.

– Для этого нужно соблюдать три простых условия, – сказал Ангел, – Несмотря на то, что мир Духа безусловен, но условия всё же существуют. Они есть негласно, увы, люди их не соблюдают, вот почему Тонкий мир Света закрывает перед ними двери.

– Какие это условия?

– Первое – верить в том, что ты живёшь среди чуда, что ты не одинока, и если не люди, живущие рядом с тобою, но существа более высокого плана никогда не оставят тебя, им понятны твои страдания и одиночество. Ты должна верить, что мир Тонких энергий и Радости действительно есть, ибо это – истинная правда. Второе условие – оставаться всегда ребёнком и радоваться каждому мгновению, проведённому тобою здесь, пусть даже если ты прожила скорбные минуты своей жизни. Помни, чистота души остаётся в вечности, а печали, страсти, счастье и горе меняются подобно тому, как на смену одному времени года приходит другое. Ты ещё ребёнок, но когда ты станешь взрослой, никогда не груби детям. Таким образом взрослые гасят внутренний свет, горящий в детских глазах, незаметно для себя они лишают их детства и способности усваивать уроки жизни. Дети, лишённые внутреннего света души, сопротивляются переменам, происходящим вокруг них, они не могут дарить этот свет остальным, нуждающимся в нём.

– Ты говорил о трёх условиях. Какое же третье условие?

Я огляделась, Ангела рядом со мною не было.

– Где ты! – крикнула я.

Никто не ответил.

– Вернись, пожалуйста, вернись!

Я перестала кричать, поняв, что крики мои утонули в пустоте.

Сестра Мария просыпается от шума, зевает.

– Кого ты зовёшь? – спрашивает она.

– Никого. Просто мне стало вдруг очень грустно.

Она ласково гладит меня по волосам.

– Не переживай, Таня. Москва – большой красивый город, князь Сыромятин – добропорядочный человек. Ты будешь петь в императорском театре, колоколов в Москве наслушаешься, их много там колоколов-то.

– Не останусь я в Москве. Сюда приеду.

– Не загадывай сейчас, потом видно будет. В Москве у тебя другая жизнь начнётся, авось она тебе понравится.

Пытаюсь убедить сестру Марию в обратном, но она не слушает меня, только крепче обнимает, к себе прижимает, словно прощается.

– Я вот что, – говорит вдруг сестра Мария, – схожу-ка я к Варваре Никитичне и отцу Владимиру, скажу, дескать, согласна ты ехать, пусть матушка пирогов своих знаменитых с разными начинками да блинов побольше в дорогу напечёт. Она у нас печь любит, как и стряпуха Ефимовна. В дороге-то голод особенно плохо переносится.