Читать книгу Ангел с поднебесья - Дара Преображенская - Страница 7

…Пётр Афанасьевич Давыдовский жил недалеко от центра на соборной площади в роскошном особняке с белыми колоннами и огромной террасой, выходящей в сад. Зимой сад опустел, только на покрытых снегом ветках рябины изредка чирикали воробьи, сюда же слетались желтогрудые синицы, садились прямо на открытую ладонь и склёвывали ещё мягкие крошки.

Комната больного была тёмной, он периодически стонал, мучился от болей и ревматизма. Друг князя Сыромятина судя по голосу был человеком старым, истощённым длительною болезнью. Он не мог передвигаться, ибо каждое движение доставляло ему невыносимые страдания. Все в доме за исключением князя только и ждали его ближайшей кончины. Это выражалось в манере их речи, наполненной нескрываемым раздражением. Семён Гаврилович Сыромятин представил меня сыну больного и его супруге княжне Давыдовской Евдокие Борисовне дворянке до мозга костей и сказал, что моё присутствие должно облегчить страдания умирающего.

Мне выделили комнату на первом этаже господского особняка в той его части, где располагались помещения для прислуги. Говорили, раньше там была кладовая, в которой хранились соленья и другие заготовки, но затем её решили перенести в погреб. Я сразу же познакомилась с горничной Груней.

– Отмыть да преодеть тебя надобно, – были первые слова Груни.

После бани она принялась меня одевать в наряды, что нашли в доме. Детское платьице сохранилось ещё от внучатой племянницы князя Давыдовского, которая уже выросла, превратившись в молодую семнадцатилетнюю особу на выданье.

– Если б ты видела, как ты в этом платье похожа на маленького ангелочка, – сказала Груня, перед зеркалом расправляя складки на подоле, – Оно розовое, сшитое специально по заказу из итальянского атласа, воротник же кружевной наподобие нежных облаков на небе. А небо – это твои голубые глаза.

Мне хотелось взглянуть на свой новый облик, но пришлось довольствоваться описанием Груни. После гардероба принесли пирожное, я должна была съесть его, чтобы немного набраться сил после долгой дороги. Пирожное оказалось с глазурью, а я была так голодна, что, не медля доела всё до последней крошки.

Ближе к полудню мне сказали, что я должна присутствовать в гостиной вместе с князем Семёном Гавриловичем на обеде.

– Ни в коем случае не отказывайся, – произнесла Груня, – Отказ может быть расценен, как неуважение к семье, тем более просьба о твоём приглашении исходила от твоего покровителя.

За столом царила напряжённая атмосфера, слышался звон хрустальных бокалов, временами раздавались замечания хозяев и приглушённый шёпот. Я чувствовала, как кто-то, не отрываясь, смотрит на меня. Туда-сюда сновала прислуга с тяжеленными серебряными подносами. За столом сидело четверо, не считая меня: сын князя Давыдовского с супругой, князь Семён Гаврилович Сыромятин и внук князя Давыдовского десятилетний мальчик, которого называли Иваном. Мальчик всё время молчал, я подозревала, что это он так внимательно разглядывал меня. Князь Сыромятин наклонился надо мной:

– Тебе нравится?

Я кивнула, не зная, что ответить. В этот момент служанка открыла большую фарфоровую супницу, тотчас гостиная наполнилась запахом чеснока и пряностей. Суп был разлит по тарелкам, но я не могла решиться приступить к еде. Я чувствовала себя, как рыба, выброшенная на берег, хозяева дома показались мне людьми высокомерными, лишёнными бескорыстия.

– Тебе нравится? – повторил свой вопрос князь.

– Здесь тепло и уютно.

– Попробуй суп из свиных рёбрышек. У Давыдовских всегда отменный суп.

Я зачерпнула ложку в уваристую горячую жидкость, проглотила.

– Ну, как?

– Вкусно.

– Ты ешь, ешь, не стесняйся. Напоследок мне хотелось бы тебе кое-что сказать.

Когда я осталась совершенно одна в комнате, дверь открылась, и раздались шаги, заставившие меня насторожиться.

– Мне сказали, что ты слепая, – произнёс мальчик.

– Да.

– Ты будешь петь моему деду?

– Буду. Почему ты смотрел на меня за обедом?

– Откуда ты знаешь?

– Знаю.

– А где твои родители? – спросил мальчик.

– Они давно умерли.

– Давно-давно?

– Когда я была очень маленькой, я их не помню.

Я не видела лицо мальчика, но мне почему-то показалось, что у него были русые волосы, гладко зачёсанные назад и умные зелёные глаза.

Уходя и распрощавшись с хозяевами, князь Сыромятин подозвал меня к себе и тихим голосом, чтобы нас не слышали, сказал:

– Здесь ты будешь чувствовать себя скованно, ничего не могу сказать об этих людях, но они тоже не вызывают у меня доверия. Однако взять к себе сейчас я тебя не могу, потому что в связи с переездом в Екатеринбург я временно остановился в гостинице, а для девочки твоего возраста гостиничная суета не пойдёт на пользу. Я обязательно заберу тебя в своё имение, как только улажу свои дела, если ты согласишься. Я сражён твоим благородством, ибо редко встречал людей, которые бы пожертвовали покоем ради счастья и покоя других. Ты понимаешь, о чём я говорю?

– Понимаю, – согласилась я.

– Надеюсь, разговор наш останется между нами. Я часто буду приходить сюда и навещать тебя и своего друга, чтобы провести с ним его последние дни.

Князь крепко сжал мою ладонь.

– Держись, ты сильная. Твой талант не должен пропасть, и я сделаю всё возможное, чтобы помочь тебе.

…«Я озарю лучом своей надежды,

Я озарю лучом своей мечты,

Оденусь в белые блестящие одежды,

Воскресну светочем природной красоты.

Я улыбнусь, и в радости улыбки

Увижу радость всех живых существ,

Я пролечу сквозь горести ошибок,

Полёт и сила – вот мой светлый крест.

Откуда я возьму свою удачу?

Откуда я возьму свою мечту?

Утру я слёзы, я уже не плачу,

В самой себе я счастье обрету.

Я гимном радостным встречаю полдень,

Я гимном радостным встречаю ночь,

И мне полёта ждать уже не долго,

Сама себя я в силах превозмочь.

А этот свет, что льётся на несчастных,

Покинутых под ветхостью своей,

Он озарит покоем их прекрасным,

Маяк как путь даёт среди морей».

Я закончила пение, стоя в неподвижной позе, так как боялась пошевелиться. Я ощущала буквально всей кожей, что на меня смотрели несколько пар глаз, они слышали, они окунулись в атмосферу совсем другого измерения, где царствуют иные законы звукового восприятия.

Как только наступила тишина, обстановка изменилась. Светлый мир счастья и покоя исчез, и всё вновь стало обыденным.

– Этот голос… Где я мог слышать этот голос… Ах да, он приходил ко мне во сне много раз.

Больной приподнялся в кровати, до моих ушей донеслось его частое взволнованное дыхание. Он был всё ещё слаб и обессилен, зрение подводило его.

– Кто это пел только что? – спросил князь.

– Я.

– Подойди ко мне ближе, я хочу рассмотреть тебя. Здесь темно, и я ничего не вижу.

Князь Сыромятин подвёл меня к лежавшему, осторожно вложил мою руку в его ладонь. Князь сжал её, притянул меня к себе.

– Маленькая девочка, похожая на фею. Как твоё имя?

– Татьяна, господин.

– Татьяна… – произнёс князь, слово вдумываясь в каждый слог, – Но это не ты пела. Голос мог принадлежать только ангелу. Разве обычный смертный способен обладать таким голосом?

– Вы тоже видели его?

– Ангела?

– Ангела.

Я ощутила, что мои пальцы стали влажными от слёз князя.

– Почему Вы плачете?

– Я знал, когда-нибудь он подарит мне чистоту своего голоса. Я всегда знал, что этот день настанет.

– Эта девочка тебе принесёт ещё много прекрасных минут, – сказал князь Сыромятин.

Давыдовский обратился ко мне.

– Ты будешь приходить сюда и петь каждый день? Ты согласна?

– Да, господин.

– Если вдруг смерть внезапно застанет меня, клянусь, я никогда не забуду этот голос, удивительный голос. В нём отражается биение самой жизни, в нём – дыхание Солнца и неба, в нём шелест ветра и прибрежный прибой. Если б я знал… – князь умолк, – Жаль, я уже слишком стар, а театр оперы – прошлая попытка того, что прозвучало здесь, передо мною. Увы, старость никогда не станет молодостью.

– Пётр Афанасьевич, сегодня слишком много эмоций для Вас. Вы утомлены и нуждаетесь в полноценном отдыхе.

Княгиня Давыдовская положила распахнутый веер на прикроватный столик, взяла маленький колокольчик с подноса и позвонила. В спальню больного вошла Груня, поклонилась хозяйке.

– Аграфена, принеси князю настой из листьев мяты.

– Слушаюсь, – Груня снова поклонилась и вышла.

Я следила за перемещениями в комнате по звуку шагов, прислушиваясь к малейшему шороху. Мне так хотелось подойти к пожилому князю, возможно, он пытался сообщить мне нечто очень важное, но судя по окружающей обстановке я не могла этого сделать.

«Что Вы знаете об Ангеле?» – едва не сорвалось у меня с языка.

Это была наша общая тайна, и я не хотела её разглашать.

Минут через пять спальня наполнилась специфическим ароматом мяты. Груня принесла поднос с только что приготовленным мятным настоем. Послышалось дребезжание фарфора, суета вокруг страдающего.

– Доктор Браун уехал на прошлой неделе в Берлин, но, я слышала, он скоро возвратится в Москву, – сказала Давыдовская, – Алексей Петрович, мне необходимо с ним встретиться, чтобы обсудить кое-какие вопросы относительно здоровья нашего уважаемого тестя.

Княжна плавно подошла ко мне сзади и шепнула, не дожидаясь ответа от своего мужа:

– Сейчас, милочка, ты пойдёшь в мой кабинет для достаточно короткого, однако вполне необходимого разговора. Он касается твоего пребывания в этом доме.

В кабинете княгини громко тикали часы.

– Закрой дверь и сядь на стул, – сказала она, едва я вошла внутрь.

Осторожно я нащупала пальцами край двери, затем гладкую ручку. Дверь закрылась легко и непринуждённо со щелчком. Княгиня Давыдовская сидела передо мной за столом. Это был письменный стол с пачками счетов и документов, какие обычно составляют часть делового интерьера любого кабинета. Я знала, в тот момент она внимательно смотрела своим холодным непроницаемым взглядом на меня.

– Итак, – произнесла княгиня, – Ты здесь, но надеюсь ненадолго. Мой тесть – довольно впечатлительная натура, ему кажется многое из того, чего в действительности нет и быть не может. Несколько лет он едва не переписал всё своё состояние на имя одной дешёвой певички из театра якобы за её необыкновенный голос и манеру исполнять старые русские романсы.

Княгиня встала, прошлась по кабинету, остановилась возле окна.

– Надо заметить, талант у тебя есть, но это совсем не значит, что я позволю тебе влиять на полоумного старика, он находится на пороге смерти, и ему следует подумать о чём-нибудь более существенном, но данная тема является закрытой. Даю тебе ровно неделю, чтобы ты покинула этот дом.

– Как Вы можете так говорить, ведь князь очень болен, и я ни на что не претендую.

– Как благородно! – съиронизировала княгиня, – У тебя нет ни рода, ни имени. Более того, я снизошла до разговора с тобой только лишь потому, что забочусь о здоровье своего тестя и о положении своей семьи. Теперь ты можешь идти и запомни хорошенько, что было сказано здесь.

– Но ведь это жестоко по отношению к князю, – нашлась смелости возразить я.

Я чувствовала себя так, будто являюсь ничтожной блохой по отношению к огромному изваянию, вот-вот готовому задавить меня.

– Жестоко? А не думаешь ли ты, милочка, что не к месту лезть в чужую семью. Старик давно отошёл от дел, вся работа в театре лежит на плечах моего мужа. Ещё раз говорю, ты можешь идти. Кстати, завтра у нас светский приём, соберётся много гостей, люди из приличного общества. Будет шумно, однако это совсем не коснётся тебя. Ты должна сидеть в отведённой тебе комнате и никуда не выходить. Надеюсь, ты поняла меня.

Я встала.

– Ты поняла?

– Да.

Оставшись наедине с собою, я легла на кровать, в моей душе поселилась обида, злость на саму себя за то, что я не в состоянии ничего предпринять, чтобы помочь старому князю. Мои маленькие кулачки сжались от отчаяния. «Неужели на этом свете нет ни доли, ничтожной доли справедливости?» – так думала я в отчаянии.

Никто не ответил мне тогда, ни единая волна в пространстве не пошевелилась. Я тогда не знала, что мне предстоял долгий путь, чтобы найти, наконец, ответ на мучивший меня вопрос. Пройдёт немало лет, немало страданий суждено будет испытать моей душе. Страждущей одинокой душе…

….Снизу доносились звуки музыки. Это было фортепиано, кто-то, а точнее несколько пар вальсировало в зале. В гостиной был накрыт роскошный стол примерно на двадцать персон. Там было море накрахмаленных салфеток, серебряных вилок, модных блюд, употребляемых лишь в среде высшей аристократии и дворянства. Они не просто жили, каждый день их был наполнен праздником. Женщины в атласных и кринолиновых платьях, мужчины в чёрных фраках. Там были гусары, гвардейцы, дипломаты, представители императорского двора. Там было море мороженного и пудингов, там были сладости, конфеты, хлопушки. Дети были счастливы, они играли в салки, бегали по дому, восторженно что-то восклицали на французском.

Я сидела одна в мрачной пустой темноте. Ах, как же хотелось мне спуститься к этим счастливым детям, как хотелось играть с ними в их весёлые детские игры! У них было детство, настоящее детство. Я была лишена этого детства.

Вдруг дверь захлопнулась, кто-то проник в мою комнату и быстро юркнул под кровать.

– Кто здесь?

– Не говори, что я сейчас в твоей комнате, – раздалось из-под кровати.

Это был голос Ивана.

Вслед за этим дверь вновь открылась, в комнату вошла дама в шуршащем шёлковом платье. Кажется, она поставила подсвечник на стол.

– Где Иван? – спросила княгиня Давыдовская.

– Его….его нет.

– Куда же он скрылся?

– Я не знаю.

Княгиня сделала ещё несколько шагов, огляделась, взяла подсвечник и вышла. Через пару мгновений Иван вылез из-под кровати, приблизился ко мне.

– Спасибо, что не выдала меня, – сказал он.

– Почему ты ушёл оттуда?

– Там очень шумно. Они корчат страшные рожи и смеются надо мной.

– Но ведь это – игра.

– Я больше не хочу играть.

Какое-то время мы стояли в полной тишине, затем совсем неожиданно для меня я почувствовала на своей щеке лёгкий поцелуй.

– Ты очень красиво пела, у тебя божественный голос. Дедушке очень понравилось.

Где-то вдалеке послышался колокольный звон «Боже, царя храни», затем дальше перекатами на соседних звонницах заиграли колокола.

– Колокола, – прошептал Иван.

– Здорово.

– У нас часто поют колокола.

Я была смущена, потому что он стоял рядом со мною, я даже слышала его частое дыхание. Никогда ещё ни один мальчик не проявлял ко мне такого внимания.

– Тебе хорошо в этом доме?

– Не очень, – тихо произнёс Иван, – Каждый день сюда приходят нудные гувернантки и заставляют зубрить ноты, а потом, когда я играю на рояле, меня бьют по рукам. Бывает слишком больно, но я терплю.

– Я была бы счастлива, если бы кто-нибудь научил меня нотам.

– Отец хочет, чтобы в будущем я стал известным композитором. Когда мне исполнится четырнадцать, он отдаст меня в обучение какому-то французу, сочиняющему сонеты, и я уеду отсюда на пять лет.

– Ты будешь жить во Франции? – спросила я.

– Да.

Он взял мою руку и с детской наивностью притянул к себе.

– Пожалуйста, не уходи отсюда. Я буду часто сюда приходить, ты будешь петь, а я придумывать мелодии и исполнять их на старом дедушкином рояле.

– Я не могу остаться.

Иван сильно сжал мою ладонь, словно всё, что я скажу дальше, являлось предельно ясным для него.

На звоннице раскатистым эхо во второй раз прозвучало: «Боже, царя храни». Кто-то на первом этаже громко крикнул:

– Смотрите, там за Соборной Площадью – фейерверк!

Иван подбежал к окну, где отсветами полыхали огненные разноцветные блики фейерверка. Должно быть, они были очень красочными, потому что Иван восхищённо воскликнул:

– Жаль, что ты не видишь всего этого.

– Но ты можешь рассказать мне.

– Ты никогда не видела фейерверк?

– Нет.

– Он напоминает то, как в гости приходит сказочная фея со сверкающими огоньками всевозможных цветовых гамм. Они исчезают и вновь появляются, вновь исчезают и так до бесконечности.

– Неужели это действительно так красиво? – удивилась я, смутно пытаясь представить себе всё, о чём говорил Иван. В моей голове чудесное представление, как карусель завертелось ярким безудержным вихрем.

В тот момент я больше всего на свете желала, чтобы слова юного князя Давыдовского сделались явью.

Иван потащил меня к выходу:

– Идём скорее! Сейчас внизу будут раздавать мороженное с фруктовыми начинками, а затем устроят бал, и целый вечер будут звучать вальсы Штрауса.

– Нет, нет, твоей матушке не понравится, если я окажусь среди гостей, – я сделала шаг назад.

– Тогда я отведу тебя в зал с зеркалами, где стоит рояль и обязательно принесу тебе персикового мороженного в изящной хрустальной вазочке.

Я ела сладкое мороженное, а он играл на рояле. Нежная мелодия напоминала струящиеся с неба звёзды, которые падают словно золотой горох.

– Пой, – вдруг сказал Иван, оторвав пальцы от клавиш, – Я хочу, чтобы ты спела.

– Но я совсем не знаю, что мне петь, я никогда ещё не пела под музыку.

– Когда-нибудь придётся начинать.

Снизу раздавались хлопки, крики детворы, среди всего этого шума в дверь зала с зеркалами кто-то легонько постучал. Вошла незнакомая мне горничная. Иван обернулся, не сходя со своего места.

– Извините, старый князь очень ждёт Вас у себя в комнате. Он хочет, чтобы Вы пели ему, пока в доме суматоха, и никто не заметит, что он уже проснулся.

Слова, сказанные горничной, были обращены ко мне.

– Он плохо себя чувствует?

– Боюсь, его состояние с каждым днём ухудшается, но сегодня князь необыкновенно горд, что судьба дала ему возможность испытать новую радость.

– Я тоже пойду с тобой, – произнёс Иван, встал из-за рояля и осторожно на цыпочках, чтобы ни одна живая душа не могла услышать нас, повёл меня в спальню к своему дедушке. Горничная шла чуть впереди, освещая нам дорогу со свечою.

Князь Давыдовский нежно потрепал меня по волосам своей слабой рукой.

– Быть может, всего несколько дней осталось прожить мне в этом полной жестокости мире. Быть может, эти несколько дней будут полны страхов и стенаний, ведь здесь все хотят моей скорейшей кончины, им нужны мои деньги, моё наследство, но не я, не душевные переживания, переполнившие меня. Так или иначе я уйду, ведь человек не вечен. Однажды настаёт срок для каждого, и этот срок, эти последние дни обычно бывают полны серьёзных испытаний и разочарований. На человека обрушивается груда его прошлых неправильных поступков, ошибок, грехов. Он понимает, что уже имел возможность столкнуться с предательством, ибо когда-то сам предавал, много раз отказывался от своих принципов, идя на сделку с собственной совестью. Не дай Бог осознать всё это в один момент и никогда не простить себя. Что ты думаешь об этом, девочка, похожая на фею?