Читать книгу Степная дорога - Дарья Иволгина - Страница 4

Алаха обошлась со своим пленником так, что любой другой, окажись он на месте Салиха, небось, весь извелся бы да так и зачах – от одной только уязвленной мужской гордости. Да и сам Салих еще несколько лет назад не пережил бы подобного обращения. Но Самоцветные Горы и не таких строптивых ломали. И разве отказался бы он тогдашний – с незаживающими язвами от кандалов на щиколотках, с ненавистным кайлом в руках – поменяться долей с кем угодно? Даже, пожалуй, с последней служанкой в небогатом доме. Страх сознаться! Особенно – тому, кто вырос в краях, где мужчины, подвыпив в доброй компании, непременно возносили благодарственные молитвы Богам за то, что те не сотворили их женщинами. И однако ж дело обстояло именно так: Алаха на смех себе и девушкам усадила молодого, полного сил мужчины за женскую работу. И он, наружно, для порядку, хмурясь, втайне радовался этому.

Домашний очаг! Для человека, никогда не знавшего его тепла – а такие несчастные встречались Салиху за долгие годы неволи – он, может быть, и неотличим от любого костра, разведенного наспех случайными попутчиками где-нибудь на привале. Но тот, кто хоть недолго соприкасался с его животворным жаром, вечно будет чтить его святость, согреваясь не только телом, но и душой. Салих считал себя счастливцем: в детстве ему довелось узнать, как горит огонь, когда любовь и почтение к домашним Богам наполняют складывающего дрова в очаге.

И потому Салих был благодарен Алахе. Что и говорить, она здорово посмеялась над ним, вручив ему костяную иглу и прочную нить, свитую из бараньих жил. И, вероятно, "втоптала в грязь" его мужское достоинство. Но… всей этой "унизительной" работой он должен был заниматься у домашнего очага. И это оказалось важнее всего остального.

Конечно, девушки были рады такой потехе – глазеть, как нескладный мужчина, слишком рослый и для степной одежды с чужого плеча, и для этой юрты, хоть и была она просторна,– как сгибается он в три погибели над кусками дубленой кожи, силясь сшить их как положено. Загрубевшие пальцы не слушались. Искалеченные каторгой, едва-едва сходились они на игле. А та, вертлявая, словно в насмешку, то и дело выскальзывала. Так и норовила соскочить с нитки и затеряться в складках одежды или под ногами. Отыскать ее – еще полбеды. А как взять, если пальцы почти не сгибаются? Как надвинуть ушком на нить? Тут уж сама Владычица Слез, наверное, не выдержала бы – расхохоталась… Да и пусть себе, подумал Салих, в очередной раз вступая в неравный бой с лукавой иглой, нечасто выпадает ей, заступнице, посмеяться…

А девушки совсем забросили рукоделие. Сидят, точно в балагане или на ярмарочном представлении. Хихикают в ожидании, пока забавник что-нибудь еще учинит потешное. И – стоит ему оправдать их надежды – взрываются веселым, дружным смехом.

Их смуглые лица с черными глазами в пушистых ресницах поначалу казались Салиху одинаковыми. Иные замазывали черной краской переносье, другие чернили также подбородок и губы. Были и такие, что лица не красили, зато увивали косы множеством тряпочек, так что голова начинала казаться какой-то диковинной взлохмаченной подушкой.

И ни одна не была красивее Алахи. Не потому даже, что девочка – госпожа! – была одета куда роскошнее служанок – своих и своей матери. Что-то в ее гордом лице с тонкими неправильными чертами завораживало.

Впрочем, Алаха – еще дитя, и не следует думать о ней как о взрослой девушке.

Да. Но с другой стороны, это дитя смело распоряжалось и своей жизнью, и жизнями других людей. И делало это подчас мудро, а иногда и милосердно.

Годы прошли для Салиха не напрасно – он успел узнать, как жестоки бывают дети. Особенно подростки лет пятнадцати. Сила в руках уже появилась, а ошибок и бед в жизни еще не встречалось. Чистые, невинные, как родниковая вода, они ждут такой же чистоты от других. Ждут? Нет, они требуют! И, не встретив, разочаровываются. А иногда, разочаровавшись, мстят. Страшно, жестоко мстят.

Алаха вела себя так, словно знала: чем старше человек, тем несовершеннее он, тем больше на нем налипло грязи. И каким-то образом умела относиться к этому снисходительно.

И все же не следует думать о ней как о взрослой…

Салих усмехнулся. Покачал головой. А ну, сердце, остановись! А ну, дыхание, замри! А ну, мысли, повернитесь в другую сторону – бегите прочь от Алахи!

Не выйдет.

То-то и оно, что не выйдет.

А что посмеялась над ним, а заодно и девчонкам такую радость доставила… Так не со зла же.

***

Впрочем, судьба распорядилась так, что Салиху недолго выпало наслаждаться уютом и покоем. Насколько вообще можно говорить о «покое», живя среди женщин, которые так и норовят подшутить и насмеяться.

Это случилось под вечер. Синие сумерки окутывали степь, точно покрывало, упавшее с плеч Прекраснейшей, о которой грезят арранты. Дневные звуки – мычанье коров, блеянье овец, молодецкие выкрики сторожащих стадо парней, приглушенные голоса женщин, то и дело взрывающиеся смехом, – все это стихо, сменяясь постепенно звуками ночи: стекотаньем насекомых, внезапно услышанным журчанием воды, шорохом трав.

Салих выбрался из юрты, посасывая наколотый иглой палец. Не давалась ему эта хитроумная женская работа, хоть ты убейся! А ведь женщины народа Алахи умеют делать множество самых разнообразных и сложных вещей: шить и чинить одежду, дубить и выделывать шкуры, мастерить сапоги – мягкие, с тонкой подметкой, негодные для пешего, но превосходные для конника. Делают они и теплые шубы на меху для того, чтобы было в чем пережить суровую степную зиму. Готовят самую разнообразную пищу – и ту, что едят в сытости, и ту, которой довольствуются в скудости. Насмотревшись на все это, Салих сильно теперь сомневался в том, чтобы лихие горделивые молодые воины, приверженцы и друзья Ариха, смогли бы совершать свои подвиги, не будь рядом с ними женщин.

Впрочем, не его ума это дело… Он стоял под открытым небом и полной грудью вдыхал пряный степной воздух. На миг ему даже показалось, что он дышит свободой – после стольких лет! Однако это, разумеется, было лишь минутным заблуждением, которое той самой злой судьбе, что столько лет гнала Салиха по свету, угодно было разрушить почти сразу.

Он услышал голоса. Резкие голоса, злые. Несомненно, говорившие ссорились между собой. Но то была не случайная ссора, из тех, что вспыхивают и угасают сами собой, – неизбежная среди молодых людей со взрывным темпераментом. Нет. Горечь копилась давно и в том, что сейчас она вышла на поверхность, не было неожиданности ни для кого из споривших.

Говорил мужчина – прислушавшись, Салих догадался: Арих!

– Твоя дерзость выплескивается из берегов, точно ручей в весенню пору! Сперва ты убегаешь из становища. Хорошо. Все знали: Алаха молода и горяча, ей нужен ветер, чтобы остудить лицо, когда оно вдруг запылает! Затем ты возвращаешься. Хорошо. Любимая дочь своей матери, младшая в роду – превосходно, что она будет со своим народом. Но ты возвращаешься не одна! Ты приводишь с собой пленника – мужчину. И что ты делаешь? Усаживаешь его за женскую работу! Все смеются, всем весело. А ты тем временем скачешь по степи, охотишься с соколом, стреляешь по дичи, ночуешь под кустом. Уж не решила ли ты сделаться мужчиной? Берегись, Алаха! Я присматриваю для тебя хорошего мужа…

Голос Алахи дрожал, когда она отвечала брату:

– За этот год ты почувствовал свою силу, брат! Ты ощутил себя вождем! Почему? Только потому, что юные головорезы смотрят на тебя снизу вверх, как на великого хаана? Ой, не следовало бы тебе забываться, Арих! Ты слишком молод…

– Кто говорит мне это? Дитя! Всего пятнадцать больших лун сменило одна другую с того дня, как ты запищала в юрте нашей матери. Я помню тебя крошечной, со сморщенным красным личиком…

– Мне все равно, что ты говоришь и о чем думаешь, – тихо сказала Алаха. – Мне горько подумать, что я любила тебя, брат!

– Разве ты сейчас не любишь меня? – Теперь и Арих говорил негромко, печально.

– Нет! – воскликнула Алаха. Салих представлял себе, как яростно засверкали ее черные глаза. – Нет, я больше не люблю тебя! И ты – ты больше никого не любишь! Ты знаешь только свое честолюбие! Посмотри на Вечное Небо, Арих! Взгляни на кошму, на которой сидишь!

– О чем ты говоришь? – Салих рассердился. – Я ненавижу, когда ты начинаешь подражать Чахе. Ты не шаманка!

– Я знаю, о чем говорю. Не будешь смотреть на небо – потеряешь и кошму. Ты неосмотрителен и тороплив. Многие из твоих теперешних друзей захотят забрать твой колчан и сесть на твое место!

– Мне не нужны твои советы, девчонка, – проговорил Арих презрительно. – Я требуют от тебя одного: чтобы ты вела себя как подобает молодой девушке. Иначе я не смогу выдать тебя замуж.

– Не обо мне ты заботишься, – ответила Алаха. – Тебе нужен новый союзник. Кого ты присмотрел мне в мужья? Какого-нибудь немолодого хаана, которого решил задобрить, отдав ему собственную сестру? Ты хочешь, чтобы я просидела всю жизнь в его вонючей юрте, латая ему одежду, угождая его старой жене, отбиваясь от его похотливых старших сыновей, соперничая с его старшими дочерьми! А когда он умрет, его первая жена отправит меня провожать его в могилу – ведь именно такова участь младшей жены! Доброе будущее уготовил ты мне, брат! И все ради того, чтобы накормить свое ненасытное честолюбие…

Она заплакала. Это были злые слезы, и они скоро высохли.

И тогда Арих приблизился к ней и коротко ударил ее по лицу.

– Молчи! Ты – девчонка и будешь мне подчиняться!

Алаха вскрикнула, потянулась к ножу, который носила на поясе. Арих отступил на шаг и, прищурившись, с нехорошей усмешкой уставился на сестру.

– Ну, что же ты? – поддразрил он. – Давай! Напади на меня с ножом! Я хочу посмотреть, как ты это сделаешь!

– Ты мой брат, – дрожа, вымолвила Алаха.

– Да, да, я твой брат, – продолжал дразнить Арих. – Но я еще и глава нашего племени. Я буду поступать со своими подданными так, как сочту нужным. Я – хаан!

– Кто сказал тебе об этом? Твои лживые друзья?

Она набросилась на него с ножом. Арих едва успел перехватить ее руку и так сильно сжал тонкое запястье девочки, что оружие выпало из ее пальцев. Она боролась молча, как зверек. Несколькими сильными ударами Арих оглушил ее и отбросил на землю.

– Хватит, – сказал Салих, неожиданно выступив из темноты.

Арих подскочил, как ужаленный, и приготовился к схватке с новым, теперь уже нешуточным врагом. Но увидев, что перед ним всего-навсего безоружный раб Алахи, рассмеялся.

– Я не дерусь с рабами.

– Но ты дерешься с детьми, – возразил Салих.

– Я не дрался с ней, – высокомерно ответил Арих. – Я ее побил за дерзость и неповиновение.

Однако Салих видел, что молодой вождь смущен.

– Нет, – продолжал настаивать невольник Алахи, – ты не погнушался начать драку с девочкой. Конечно, тебе легко удалось повалить ее на землю. Ведь она почти ребенок!

– Ступай на свое место, – сквозь зубы процедил Арих. – Не серди меня, раб!

Алаха села на земле, провела ладонями по грязному, заплаканному лицу. Салих увидел, что Арих разбил ей губу. Девочка слизнула кровь и тихо всхлипнула. От этого что-то перевернулось в груди саккаремца. Он пригнул голову и молча набросился на молодого хаана.

Арих, не ожидавший подобной дерзости со стороны жалкого, засаженного за женскую работу пленника, не устоял на ногах. Оба покатились по земле. Алаха выпрямившись и сжав кулаки, следила за дракой. То и дело она вытирала кровь, бегущую из носа.

Конечно, Салиху, наголодавшемуся, не раз битому, трудно было состязаться в воинском искусстве со степняком, который все свои мальчишеские и юношеские годы только и делал, что скакал верхом и бился на саблях с такими же, как он, удальцами. Оба противника это хорошо понимали. Однако Арих не учел, что имеет дело с человеком, который больше года вгрызался тяжелым кайлом в упрямую горную породу. И если ловкости и умения Салиху явно не хватало, то тяжкой звериной мощи ему было не занимать. Да и ростом он вышел куда повыше своего недруга.

И еще одно обстоятельство, в котором Салих не признался бы даже самому себе: Алаха. Увидев ее несчастное, разбитое в кровь лицо, он утратил старый, годами воспитанный страх перед вооруженным – свободным! – человеком. Маленькая госпожа обижена, она чувствует себя несчастной, униженной. Больше ничто значения не имело.

Поэтому ничего удивительного в том, что Арих в конце концов оказался побежденным, не было. Неумелые, беспорядочные, но сильные, порожденные яростью удары в конце концов попали в цель. Странно всхрапнув, Арих вдруг обездвижел под кулаками своего разъяренного врага.

"Праматерь Богов! – подумал Салих в ужасе. – Уж не убил ли я его?"

Он приник ухом к груди поверженного соперника. И с облегчением услышал, как тихо, словно бы очень далеко, бьется его сердце.

Вот и все, пронеслось в голове. Вот и кончилась жизнь, о которой столько мечталось: крыша над головой, домашний очаг… Пусть невольником, пусть посмешищем – но дома, рядом с той, что не выходит из мыслей уже который день…

Он не знал, какое наказание ему определят. Скорее всего, самое обычное в подобных случаях: смерть. Что ж, Самоцветные Горы уже были. Вряд ли смерть страшнее.

Алаха, утирая слезы, подошла ближе, глянула на поверженного брата с тревогой, а на своего непрошеного заступника – с настоящим ужасом.

– Ты… – выдохнула она.

– Жив он, жив, – успокоил ее Салих. – Видать, головой приложился и… как это говорится? Заснул. На какое-то время.

– Кто просил тебя вмешиваться? – неожиданно напустилась на него Алаха. – Почему ты влез в мой разговор с братом? Какое тебе дело до этого? Твое место – там, в юрте, среди девушек!

– Мое место – рядом с тобой, госпожа, – тихо сказал Салих.

– Это не тебе решать, раб!

– Ты все решила за меня, госпожа, когда отдала шесть монет со своего убора брату Соллию…

Она помолчала, кусая губу. Потом вздохнула:

– Теперь ты умрешь.

– Я был счастлив, – отозвался Салих. – Какое после этого имеет значение,когда мне умереть, раньше или позже?

Быстро взглянув ему в глаза, Алаха отвернулась. Обычно она быстро принимала решения. И никогда не отступала. И все же ей было очень тяжело… Так тяжело, как еще ни разу в жизни.

– Я приведу двух лошадей, – сказала она. – А ты ступай в юрту и возьми там самое необходимое: колчан и лук, пилку для острения стрел, иглы, какой-нибудь горшок для варки, баклагу с водой, сушеное мясо и сухое молоко. Да, и еще два одеяла. Все запомнил?

Салих кивнул. Молоко он сушил сам: долго кипятил кислое молоко, пока оно не стало густым, затем процедил сквозь тонкую ткань и, порезав кубиками, разложил в тени. А мясо сушила одна толстушка с выкрашенной черной краской переносицей – она уже не раз стреляла глазками в сторону Салиха, явно намекая на то, что новая "подруга" ей нравится… Даже слишком нравится. При воспоминании об этом взгляде Салиха вдруг окатило жаркой волной. Он не помнил, чтобы какая-нибудь женщина столь откровенно давала ему понять, что ждет его к себе ночью. Тогда он пренебрег приглашением служанки. И теперь, когда понял, что Алаха решилась бежать из становища – на этот раз окончательно – и берет его спутником, возблагодарил Вечно Синее Небо, Мать Кан, Праматерь Слез и даже Богов-Близнецов за принятое несколько дней назад решение.

Они справились в считаные минуты. Умение быстро собираться в дорогу так, чтобы потом не испытывать нужды ни в чем необходимом, было одним из драгоценных свойств любого кочевника. Каждый из них с детства знал, какие вещи в пути нужны, а без каких умелый человек с легкостью может обходиться. И Алаха отнюдь не была исключением.

Салих ни о чем не спрашивал. Оба спешили: нужно было успеть исчезнуть в бескрайней степной ночи прежде, чем Арих очнется и решится на какие-либо действия. А что именно он задумает – в этом вряд ли могли быть сомнения. Его, сына вождя, молодого хаана, на глазах у девчонки поколотил какой-то колодник! Найти и убить. И дерзеца, и ту, что стала свидетельницей арихова позора.

– Он выследит нас, – сказала Алаха, когда огни становища остались позади.

– Нет, если мы направимся в сторону города, – возразил Салих. – До рассвета мы успеем оказаться в предгорьях. Там можно будет спешиться и…

– Поменьше болтай, – хмуро оборвала Алаха, забыв о том, что первая начала разговор.

Взглянув на свою маленькую хозяйку, Салих понял, что она вот-вот расплачется, и замолчал.

***

Но погони, как ни странно, за ними не было. Алаха молча гнала коня в сторону Самоцветных Гор. Салих еле поспевал за ней. О чем она сейчас думает? О чем горюет? О том, что потеряла – и, вероятно, навсегда – свой род, свою семью, некогда любимого брата? Но если та судьба, о которой она говорила Ариху, когда они только начали ссориться, действительно ожидает маленькую Алаху в самом ближайшем будущем, то не стоит и печалиться. Невелика потеря!

Только на рассвете они остановились. Салих молча наломал веток какого-то сухого кустарника и запалил огонь. Алаха сварила немного воды и развела в кипятке кубик молока. Выпив, оба согрелись, и их потянуло в сон.

– Я посторожу, госпожа, – сказал Салих. – Спи.

Она надула губы, хотела возмущенно фыркнуть, но неожиданно вместо этого зевнула.

Салих улыбнулся. Спустя мгновение девочка уже крепко спала.

***

– Прости меня, госпожа, – сказал Салих, когда солнце начало припекать по-настоящему, и Алаха проснулась, – но почему бы не отправиться в путь уже сейчас? Мне кажется, пора бы двигаться дальше. Погоня, если она началась, приближается.

– Арих не станет догонять нас, – ответила Алаха, потягиваясь и сладко зевая. Судя по всему, она, несмотря на шаткость и, если вдуматься, ужас их положения – одинокие путники, порвавшие с родом, с племенем, изгои! – неплохо выспалась и выглядела свежей и почти довольной жизнью.

Однако сама мысль о том, что Арих спустит им с рук и самовольство, и дерзость – ведь вздумали перечить ему, вождю! – и странное заступничество сперва раба за госпожу, а затем госпожи за раба, и совместное их бегство, – одна эта мысль казалась Салиху невероятной.

– Почему ты считаешь, что твой брат, госпожа, допустит, чтобы виновники ушли безнаказанными?

Алаха усмехнулась. Горькая это была усмешка.

– Я знаю своего брата, поверь. Захоти он настигнуть нас, он бы это уже сделать. Ни одному всаднику не уйти от Ариха в этой степи.

Салих подумал, что она права. Даже ему, невольнику, удалось полюбоваться молодецкими скачками юных воинов, где Арих всегда выходил победителем. А уж Алахе наверняка доводилось видеть куда большее. Вряд ли найдется воин, способный одолеть ее брата – в конных ли состязаниях, в схватке ли на мечах.

– А во-вторых?

– Во-вторых, мой брат знает меня так же хорошо, как я его. Пусть он поймает нас, пусть только посмеет поднять на меня руку! Да если он решится на такое и приведет меня назад на аркане, как пленницу, опозоренную, то я расскажу все! Я прилюдно расскажу, как ты побил его! Все узнают, что невольник, над которым смеялись даже женщины, одолел самого сильного, самого славного воина нашего рода! Этого Арих никогда не переживет. Нет, он не допустит, чтобы я очернила его перед всеми… Перед его воинами… Перед нашей матерью!

– Но ведь он может убить тебя, Алаха, – сказал Салих. – Он вполне может убить тебя прежде, чем ты сумеешь причинить ему такой вред.

Конечно, Салих сильно сомневался в том, чтобы Арих пошел на такое страшное преступление, как убийство родной сестры. Убийство последней в роду, избранницы Богов. Однако не следовало забывать: отчаявшийся человек способен на то, что не пришло бы в голову даже самому отпетому негодяю. А Арих был именно отчаявшимся. И оттого опасным вдвойне.

Но Алаха снова покачала головой.

– О, нет! Ведь тогда кто-нибудь из его товарищей расскажет нашей матери о том, что Арих убил ее последнюю дочь. Ни мать, ни тетя Чаха не простят ему этого. А Чахи он боится. Ее все боятся…

"Кроме тебя, маленькая отважная девочка, при виде которой Прекраснейшая побелела бы от зависти!" – подумал Салих, но вслух произнес совсем другое:

– Почему ты так уверена, что он возьмет с собой кого-нибудь из своих товарищей?

Алаха лихо прищурилась и стала удивительно похожа на своего брата.

– Да потому, раб, что в одиночку ему нас не одолеть.

"Нас"! От этого коротенького словечка теплая волна окатила Салиха с ног до головы, и предательский жар разлился по животу.

– Один он нас не одолеет, – повторил Салих.

Видимо, голос его прозвучал как-то странно, потому что Алаха бросила на него удивленный взгляд, однако говорить ничего не стала.

***

Они были в пути уже несколько дней. Те запасы, что в спешке захватил из становища Салих, подходили к концу. А путники все не решались оставить степь, все кружили в предгорьях.

Алаха боялась больших городов, однако гордость не позволяла девочке сознаться в этом своему спутнику. Она никогда еще не видела домов, которые стояли бы неподвижно, вросшие в землю. Поначалу, когда Салих начал рассказывать ей об этом, она даже рассердилась. Решила, будто он ее дурачит. Даже прибить хотела, рукой замахнулась. А рука у нее, даром что маленькая, с тонкими пальчиками, – тяжелая. Салих видел, как девочка почти шутя натягивает тугой лук из двойного рога.

– Да нет же, госпожа, – повторил Салих, когда гнев Алахи немного улегся, – там действительно никто не возит свои дома на телегах.

– И что, они так и стоят? Никогда не переезжают с места на место? – Алаха покачала головой, все еще не веря услышанному. Слишком это было все ново, слишком, с ее точки зрения, нелепо.

– Да, так и стоят, – улыбнулся Салих.

Заметив эту улыбку, Алаха сразу окрысилась:

– Не скаль зубы, ты!.. Немного достоинства в том, чтобы скакать из места в место, меняя хозяев и жилища, оставляя одно племя ради другого! Что с того, что ты повидал и города, и горы, жил и в селениях, и в юрте? Зато ты – раб, у которого и родни-то не осталось!

Скрывая заносчивостью смущение, она, сама того не ведая, больно задела его. Слишком часто он говорил себе те же самые жестокие слова, нарочно растравляя старую рану – чтоб болела, чтоб не давала покоя, чтоб не позволяла умереть раньше времени, не отомстив за искалеченную жизнь!

– Ты права, госпожа, – тихо сказал Салих. – Много достоинства ли в том, чтобы бродить, не имея крова над головой и не зная, где твой очаг – тот, который по праву назовется родным? Но моя искалеченная жизнь имеет свои преимущества: я, по крайней мере, знаю, чего ожидать от городов и населяющих их людей.

– Чего? – спросила Алаха, высоко подняв брови – как бы снисходя к столь низменной теме.

– Ничего хорошего, – утешил ее Салих. – Люди в городах больше всего на свете любят наживу. Возводят каменные стены, отгораживаясь от всего честного белого света. В комнатах-клетушках не вздохнуть, такой тяжелый там воздух. Узкие улицы похожи на западню, а всякий встречный норовит тебя толкнуть, обругать и…

– Пойдем лучше в горы! – горячо проговорила Алаха.

Она давно уже склонялась к мысли обустроить новую жизнь где-нибудь в предгорьях. Там, как ей казалось, она встретит людей себе по нраву: отважных, сильных, которые с радостью примут беглецов и почтут за честь назвать их своими сестрой и братом. Только вот не было в Самоцветных горах таких людей. Никто не встретит их там. Не селятся люди на этих склонах. Потому что в глубине, в мрачных недрах, где в неверном свете горняцкой лампы изредка вспыхивает в черной породе жила…

Салих вздрогнул и тряхнул головой, разом обрывая страшное воспоминание.

– Нет, госпожа, в горы нам лучше не ходить.

Алаха упрямо сжала губы.

– Я не хочу жить в городе.

– Мы не будем жить в городе, госпожа, ведь там у нас нет своего дома. Но в городе можно узнать, нужны ли где-нибудь рабочие руки, и какие в мире происходят события. Возможно, мы услышим там нечто такое, что укажет нам путь…

Салих уговаривал, а сам готов был разрыдаться. Он знал, ЧТО ожидает его в городе. Вернее – КТО. И хотел, и страшился этой встречи. Потому что свершив месть, он не сможет больше жить по-прежнему.

Да и сможет ли он мстить теперь, когда с ним – эта девочка, хрупкая и незащищенная, несмотря на все свои навыки молодого воина? Может ли он позволить себе эдакую роскошь: подставить голову под топор палача и тем самым обречь Алаху на полное одиночество.

Ну-ка, брат, вспомни: какая участь ждет в большом городе в Саккареме юную, неопытную девушку, да еще такую красавицу? Конечно, если ей не посчастливилось и рядом с нею не щетинится ножами, клыками, когтями верный страж – друг, брат, муж, покровитель… или, скажем, раб. На худой конец.

И все же… А куда им идти? Если задуматься, то так получается, что вроде бы некуда. Хотя, конечно, такого, чтобы совсем уж некуда, не бывает…

Одно Салих знал точно: в горы он не сунется. Ни за какими благами.

Однако судьбе угодно было распорядиться иначе.

Прерывая бесконечный спор, Алаха вдруг приподнялась в седле. Всмотрелась в даль, щуря узкие глаза. Ее красивое смуглое лицо вдруг сделалось напряженным.

Салих подъехал поближе.

– Что там, госпожа?

– Не знаю… – медленно проговорила она. Теперь Алаха совершенно изменилась. Только что это был ребенок, застенчивый и заносчивый одновременно, изо всех сил пытающийся казаться старше своих лет. Но стоило появиться какой-то опасности, пусть пока еще очень отдаленной и не вполне внятной, как девочка превращалась в настоящего молодого воина, зоркого, собранного и опасного. Ничего удивительного, что даже Арих вынужден с нею считаться, подумал Салих, глядя, как она осторожно вынимает из колчана лук.

Однако воспользоваться оружием им не пришлось. Во всяком случае, поначалу. Прошло несколько томительных минут ожидания – Алаха, естественно, не соизволила поделиться со своим спутником результатами наблюдений за чем-то неведомым, происходившим вдали. С ее точки зрения, вполне достаточно, если она, Алаха, видит и знает о приближении чужаков. А Салих – он пусть смотрит на госпожу и подражает ей.

Возможно, кстати, она права…

Но вот и Салих уже различал нечто странное… нечто, надвигающееся со стороны гор. А оттуда, по мнению Салиха, ничего доброго исходить не могло. Поневоле он сжался, втянул голову в плечи. Если бы хоть какое-нибудь оружие…

Словно прочитав его мысли, Алаха протянула ему кинжал:

– Возьми.

Он отпрянул.

– Госпожа…

Закон везде один и тот же: раб – безоружен. Оружный уже не раб…

– Бери, бери, – повторила девочка. – Хоть дурное, а подспорье.

И засмеялась, недобро оскалив зубы.

"Нечего раскисать, – подумал Салих, досадуя. – Ишь, возрадовался, садовая голова – оружие она ему доверяет! Как дала, так и отберет. Навек останешься при ней дворовым псом… – И совсем уж некстати пришла другая мысль, перечеркивающая остальные, привычно горькие: – Да лучше всю жизнь за ней, как собака, ходить… чем горделиво шествовать вдали от нее." Он тряхнул головой, пытаясь избавиться от того, что считал явной нелепицей.

Тем временем то, странное, приближалось. Оно ЛЕТЕЛО. По воздуху. Мерно взмахивали крылья, оперенье сверкало в солнечных лучах, как золотое. Или то было не оперение? Чешуя? Дракон?.. Нет, драконы – это только в сказках. А это…

– Симуран! – воскликнула Алаха. – Хвала Трем Небесным!

Крылатый пес, чья доброта вошла в пословицу. А на спине у него – хрупкий всадник, не вдруг поймешь, юноша или девушка – такое нежное у него лицо. И сложение почти птичье – легкие кости, узкие плечи.

Салиху доводилось слышать о виллинах. Их называли "Крылатыми", хотя на самом деле крыльев у них не было. Крыльями Боги одарили симуранов, которыми виллины пользовались как Бескрылые – лошадьми.

Салих поежился. Он и в самом деле ощутил себя сейчас бескрылым. Тяжеловесным, прикованным к земле собственным несовершенством, мало на что годным.

Алаха широко раскрыла глаза, глядя, как могучий крылатый зверь опускается на траву. От поднятого крыльями симурана ветра рукава и подол ее платья захлопали.

– Никогда прежде… – прошептала она, забывшись при виде великолепного зрелища. – О, как прекрасно!

Да, это было прекрасно: и добродушно покоряющийся всаднику крылатый пес, и сам юноша, который если и отличался от обычного человека, то лишь изысканной красотой тонкого лица и изяществом легких движений. Но когда он заговорил, оба – и Салих, и Алаха – невольно вздрогнули: речь виллина напоминала, скорее, птичью.

Они видели, что юноша чем-то встревожен, но не могли понять причины его беспокойства. А он продолжал настойчиво повторять что-то, указывая на север. Внезапно холодок страха пробежал у Салиха по спине. Он явно почувствовал что-то… что-то непонятное. Только что все было хорошо. Приветливо светило солнце. Симуран, чудесный зверь, лежал на траве. Отдыхая, он раскинул лапы, как самая обычная собака. И только добродушные, умные глаза глядели почти по-человечьи. Да еще крылья…

Но главным для Салиха было даже не эта удивительная встреча. Главное – рядом была Алаха. Обеспокоенная их будущей судьбой, вырванная из привычной обстановки, но здоровая и почти веселая. Салиху хотелось верить: настанет время – и он сумеет сделать так, чтобы эта девочка была по-настоящему счастлива. Пусть не в степи, пусть в городе или в селении. Неважно. Лишь бы хотя бы изредка видеть ее улыбку.

Но вот светлый день словно бы померк, и темная тень ужаса опустилась на душу Салиха. Он не вполне понял, как это случилось. Вскинул глаза и встретился взглядом с ясными, почти прозрачными глазами виллина. Ужас исходил из них.

– Ты что-то видел, крылатый господин? – спросил Салих, стараясь говорить вежливо. Он толком не знал, как следует обращаться к виллинам. В Самоцветных Горах поговаривали, будто там, наверху, живет чудесный вольный народ… Но слишком многое из мрачных каторжных недр казалось недостижимым, и Салих почти не слушал разговоров о "воле". Теперь он жалел об этом.

Виллин не понимал вопроса, заданного на человечьем языке. Слишком бедна речь, отягощенная словами. Он снова и снова посылал к Салиху картину, увиданную им сверху: беда, беда, беда…

– Госпожа, – тихо обратился Салих к Алахе, – мне кажется, Крылатый видел нечто в Степи… Нечто ужасное.

– Я не понимаю его речей, – отозвалась Алаха. Она тоже глядела настороженно. – Мой род никогда не встречался с виллинами. Шаманка говорит, что этого нельзя делать.

– Почему?

– Она не объясняет. Один раз только упомянула, что род ее мужа не любит Крылатых.

– Ее мужа? – Салих был поражен. Насколько он успел понять, Чаха никогда не имела мужа. Девушки в шатре Алахи говорили об этом как о чем-то само собой разумеющемся.

– Не время говорить о тете Чахе, – нетерпеливо оборвала Алаха. – Крылатый что-то хочет сообщить нам… Опасность? Беда?

Она показала на свой лук, на кинжал, который Салих все еще сжимал в руке.

Виллин вдруг приложил узкую ладонь к груди Салиха. Того словно ударило. Он вряд ли смог бы описать свои ощущения.

– Нам лучше пойти в том направлении, какое он покажет, – сказал он Алахе, когда пришел в себя от пережитого потрясения.

Виллин еще раз настойчиво махнул рукой, показывая на северные отроги Самоцветных Гор. "Там".

Ни слова больше не говоря, Алаха села в седло. Салих последовал ее примеру.

Виллин улыбнулся и направился к симурану.

Теперь они двигались на север – втроем. Должно быть, сторонний наблюдатель немало бы дивился, глядя на этот разношерстный отряд: саккаремец, с головы до ног разрисованный шрамами от старых побоев, высокомерная девочка из Степи в ярком шелковом платке, обшитом золотыми монетами, и виллин на симуране, то летевший над головами всадников, то далеко обгонявший их.

Тревога росла. Где-то на севере случилась беда. Вот что хотел передать им виллин. Он звал на помощь. Но сумеют ли они помочь? И что там могло случиться?

Ответ пришел на закате, когда кони стали уставать, а Салих, который вообще был плохим наездником, начал валиться с седла. Виллин внезапно снизил симурана и жестами показал своим спутникам, чтобы они спешились и поднялись по горной тропе. Ни слова не говоря, Салих и Алаха последовали этому совету. Они не знали, какая опасность их поджидает, но виллин, вероятно, знал, что делает.

Отсюда, сверху, степь казалась беспредельной, а люди – крошечными муравьями.

Виллин осторожно тронул Салиха за плечо. Тот поглядел в ту сторону, куда указывал Крылатый, и замер.