Читать книгу Остров перевертышей. Рождение Мары - Дарья Кулыгина - Страница 5

– К… какая еще Мила Вукович? – Тома с трудом ворочала языком.

Ее словно парализовало. Мысли разбегались, конечности не слушались, в ушах шумело. Что это? Глюки? Она сходит с ума? Или какой-то тест на вшивость? И что нужно этому существу? Убьет? Похитит?.. Спокойно, не поддаваться панике. Надо валить, и поскорее.

Бежать с самолета некуда, но субтильная дамочка вряд ли дерется лучше детдомовца. На всякий случай Тамара перенесла вес на левую ногу, чтобы, если что, как следует врезать правой. Только бы не упустить момент… И перестали бы еще дрожать руки…

– Не бойся, я ничего тебе не сделаю. Я это все еще я, просто раньше была в другом облике, – успокаивающе проговорила незнакомка.

– Что это значит? – Девочка лихорадочно нащупывала за спиной задвижку.

– Тамара, постарайся дышать ровнее. Вот так. Ничего страшного не произошло. Есть люди, которые умеют менять облик. И я – одна из них.

– Что вы мне вешаете?! – Спокойнее, равнодушнее, усыпить бдительность и бежать. – Чепуха какая-то… В чем фокус?

– Никакого фокуса. Это должно было произойти дома, в присутствии профессора Эдлунда. Но мой организм не выдержал такой долгой трансформации. Это отнимает много сил. Я могла даже впасть в кому.

– Бред! – Тома упрямо замотала головой. – Я все поняла. Вы накачали меня чем-то во время обеда. Подбросили что-то в воду… Я не знаю, как это делается. Но явно…

– Да нет же! Послушай, все именно так, как я говорю, пусть и кажется безумием.

– Не верю! – отчаянно воскликнула Тамара. – Не такая уж я и дура. Какой-то пансион, Швеция, профессор Эдмунд…

– Эдлунд.

– Неважно! Может, вас вообще не существует? Может, меня из интерната перевезли в дурдом, и все это – просто глюк? – Девочка больно укусила себя за запястье и проверила: на коже остались вполне настоящие вмятины от зубов.

– Это нелегко принять, – вздохнула бывшая Анна Леонидовна. – Обычно такие, как мы, растут в семьях, воспитываются с рождения и момент, когда способность проявляется, встречают подготовленными. У тебя все было иначе. И я даже представить себе не могу, что ты сейчас чувствуешь.

Нет, надо было сразу все понять! Неужели ее мог взять из детского дома кто-то нормальный? Раскатала губу. Наивная. Тома стиснула кулаки, задрала подбородок. Так просто она им не дастся.

– Мне плевать, что у вас, психов, там творится. Я к этому не имею никакого отношения. Верните меня обратно в интернат. Или я просто сбегу, как только мы окажемся на земле.

– Дело твое, но я бы… – Мила Вукович не успела договорить: в дверь туалета настойчиво постучали. – Придется уступить кабинку. Если ты обещаешь вести себя прилично, мы вернемся на наши места, и я все объясню. Дальше будешь решать сама.

Тамара смерила незнакомку скептическим взглядом. Эта миниатюрная невзрачная женщина сильно напоминала мышь. Безоружна, и лицо вроде не злое. Нет, больше никакого доверия первым встречным. Но там, за дверью, хотя бы есть стюардессы. Пусть тетка расслабится, тем проще будет потом слинять.

– Хорошо, – Тома кивнула.

– Погоди секунду, у меня сползают брюки.

Действительно наряд на этой Вукович висел мешком. Она подвернула штаны, подтянула пояс и закатала рукава. Вышло пристойно.

В самолете никто не заметил, что в туалет зашла одна женщина, а вышла другая. На всякий случай Тома отметила, какой выход ближе и где висит трубка для связи с пилотами. Потревожив грузного мужчину в наушниках, который к тому моменту уже успел задремать, они пробрались к своим креслам. Тома скрестила руки на груди, чтобы унять дрожь, и исподлобья уставилась на спутницу.

– С чего бы начать… – протянула та. – Видишь ли, мне не приходилось кому-то о нас рассказывать. Поэтому я и хотела, чтобы ты прочитала ту книгу… Так было бы проще. Погоди, у меня в телефоне, кажется, был этот текст…

– Вы что! – перепугалась Тома. – Он же собьет радары! Запрещено же!

– Все в порядке, я поставлю специальный режим. Да не смотри на меня так – у всех телефоны!

Тома огляделась – действительно, мужчина через проход тоже увлеченно копался в своем смартфоне, и у парня в руках был планшет. Но спокойнее ей от этого не стало.

– Возьми, – спутница протянула ей мобильный, и девочка взяла его так, будто он мог в любую минуту взорваться.

И принялась читать, время от времени настороженно поглядывая на женщину в соседнем кресле. Легенда называлась «Дети Солнца».

Давным-давно, когда наш мир только обретал свои очертания, а человек жил в гармонии с природой, существовали те, кто обладал Тайным Знанием. Одни народы называли их шаманами, другие – жрецами, но всех их объединяла печать Солнца, поскольку рождались они лишь в дни солнцестояния. Зимнего, когда самая долгая ночь в году окутывала Землю, или летнего, когда ночь была короче остальных. И потому тех, кто ведал неведомое, считали детьми Солнца.

Летние предчувствовали смену погоды, помогали охотникам выйти на след добычи, земледельцам – получить большой урожай, а рыбакам – отыскать удачное место для богатого улова. Летние знали, где лучше рыть колодец, ориентировались по звездам и вели путешественников.

Зимние владели мастерством целителей, лечили свой народ, защищали от болезней и мора. Самых сильных воинов воспитали Зимние: нашептывали секреты побед, вселяли отвагу.

Со временем обычные люди испугались того, что было им неподвластно. Детей Солнца объявили колдунами, ведьмами, еретиками и чернокнижниками. Правители устрашились собственного бессилия. И Детям Солнца, избежавшим костров и осиновых кольев, пришлось уйти в тень.

Тайные знания, призванные помогать людям, во время гонений утратились, уступив место одной лишь способности: дару скрываться. Природа щедро наделила им своих служителей, защитила потомков Солнца. Летние стали Звероликими, научились принимать облик животных и птиц, рыб и насекомых. Зимние, рожденные долгой и темной ночью, обрели умение превращаться в других людей, сделались Иноликими.

Долгими столетиями скрываются дети Солнца от людей, хранят тайну своего дара и рождения. Никто не знает, сколько их осталось, где они живут, ведь простому человеку не под силу разглядеть под шкурой лисы или медведя, под личиной старика или ребенка наследника древнего рода самого Солнца.

– Слушайте, мне не пять лет! – дочитав, произнесла Тома. – Вы же не думаете, что я поверю в какую-то сказку?

– Но ты же все видела сама! – всплеснула руками эта странная женщина. – Я – иноликая, я родилась на зимнее солнцестояние. А те, кто родился летом, могут превращаться…

– В зверей. Я прочитала, – Тома сдержала нервный смешок и снисходительно подняла бровь. – И что, хотите сказать, что вы вот так запросто можете превратиться в любого человека?

– Нет. Не запросто. Способность к трансформации появляется в подростковом возрасте. До этого есть только некоторые признаки. Например, перевертыши легко учат другие языки. Русский я выучила лет десять назад за несколько месяцев.

– А разве вы не русская?! – изумилась Тома.

– Нет. Я хорватка. Но в России бывала, у меня даже есть друзья в Санкт-Петербурге.

– Допустим. И все равно это бред.

– Почему?

– Каждый день рождается, наверное, миллион человек. По вашей логике это два миллиона оборотней в год! И что, никто бы не заметил? Придумайте что-нибудь получше, – и Тома с вызовом посмотрела опекунше в глаза.

Думала, подберет дурочку в детдоме и навешает лапши? Не выйдет.

– Мы не оборотни, а перевертыши, – поправила ее собеседница. – И мы рождаемся только у родителей с тем же даром, поэтому нас очень-очень мало. Так вот, что касается способностей. Зимний перевертыш в свои четырнадцать-пятнадцать лет не может сразу превратиться в другого человека. Он может менять внешность только частично. Цвет волос, глаз, форму носа. И только в рамках генетической предрасположенности.

– Что это значит?

– Ну… Он может имитировать только внешность своих родителей и предков. Например, если мама была рыжей, то и молодой перевертыш может на время сделать свои волосы рыжими. Но у него не получится придать коже темный цвет, если в роду у него не было темнокожих. Понимаешь?

– Кажется, да. – И все равно Томе до смерти хотелось заткнуть уши и завопить, чтобы больше никогда в жизни не слышать слова «перевертыш».

– Со временем, после долгих тренировок, ученики осваивают полную трансформацию. Тоже, как правило, начиная с кого-то из ближайших родственников. Но для того, чтобы принять облик другого человека, перевертыш должен получить частичку его ДНК. Кусочек волоса, чешуйку кожи. Только тогда организм считает информацию и сможет перевоплотиться.

Тома слушала и не понимала, почему до сих пор не попросила стюардессу о помощи.

– Вы даже научную базу под это подвели?

– Конечно. Профессор Эдлунд – генетик, ему крайне интересны эти процессы. Он изучает их много лет. Раньше думали, что чужой волос – это отголоски магических ритуалов. Но нет, оказалось, все довольно научно.

– Почему вам стало плохо?

– Трансформация в чужого человека – неестественное состояние для перевертыша, на нее тратится много сил. Новичок сможет продержаться минут десять, опытный – около суток. Известны случаи сильных мастеров, которые перевоплощались на несколько дней, но это испортило им здоровье.

– А сколько часов вы были в образе Анны Леонидовны? И кто она такая? И что с ней сейчас?

А может, это какой-то грим? Ведь как-то же снимают все эти фильмы со спецэффектами!

– Вижу, тебе стало интересно, – улыбнулась Вукович. – Я перевоплотилась утром и продержалась весь день. Четырнадцать часов. Раньше у меня получалось лучше, поэтому я не взяла дополнительные витамины. Теперь придется восстанавливаться. А Анна Леонидовна Караваева – жена депутата. Поэтому с документами проблем не возникло. С ней все в порядке. Ты удивишься, как просто достать человеческий волос.

– А ее паспорт? Как вы все это провернули?

– Пусть это останется в секрете. Тебе не надо вникать в детали. Главное, что ты теперь едешь со мной в пансион Линдхольм. И я – твой законный опекун.

– Разве не Анна Леонидовна Караваева?

– Думаешь, я это не предусмотрела? Мы обе, у меня есть доверенность от нее.

Тома задумчиво поднимала и опускала столик на спинке кресла впереди себя, стараясь не разреветься от безысходности, как какая-нибудь малявка.

– Зачем все-таки я вам нужна? – тихо спросила она после долгой паузы. – Только не надо про таланты. И что это за пансион на самом деле?

– Как, ты до сих пор не поняла? Когда день твоего рождения?

– Через две недели.

– Ты родилась двадцать первого июня.

– Знаю. И?

– Тамара! Это день летнего солнцестояния!

– Что? Я думала это середина лета, Иван Купала или… Подождите, – Тома отпрянула от собеседницы: – Вы намекаете, что я тоже из ваших?!

– Да.

Тома открывала рот, хватая воздух, пыталась сглотнуть, но в горле словно что-то застряло. Они что, запрут ее в клетке и заставят в кого-то превратиться? Сдадут на опыты? Будут что-то колоть? Резать? Делать из нее мутанта? Или это будут жуткие языческие ритуалы? Она никогда не думала, что ей однажды захочется вернуться в интернат, но это был именно тот случай. Лучше уж деды и Осипов, чем вся эта жуть.

– Тогда… – Голос вышел чужим и хриплым, и она прочистила горло. – Тогда сразу можете про все забыть. Нет у меня никаких способностей. Мне исполнится пятнадцать, и, поверьте, я бы заметила, если бы вдруг стала оборотнем.

– Не оборотнем – перевертышем, – настойчиво поправила ее опекунша.

– А, это сильно меняет дело.

– Послушай, я же объяснила, что способность проявляется постепенно.

– Ну, цвет глаз у меня не менялся, это уж точно. Или это у зимних? А у летних что – вырастают рога и хвост? – Тамара лихорадочно засмеялась. – Бред сивой кобылы.

– Кого?

– Неважно. Бред.

– У тебя сложная ситуация. Ты росла вне семьи, не знаешь свой род, свой тотем, но профессор Эдлунд считает…

– Свой… что?! – Тома чуть не сорвалась на визг. – И какой, на фиг, профессор! Слушайте, я не собираюсь участвовать в этом дурдоме!

– Тише, на нас уже оборачиваются, – зашептала Вукович.

– Какой, на фиг, профессор! – шепотом повторила Тома. – Чихать я на него хотела.

Хорватка посмотрела на девочку как на умалишенную. Видимо, Тамара покусилась на святое.

– Не говори так, пока не узнаешь его, – губы перевертыша сжались в узкую ниточку. – Это он настоял, чтобы тебя взяли из детского дома. И если хочешь знать, действительно нет никаких гарантий, что ты одна из нас.

– Вы же только что говорили, что я родилась на равноденствие…

– Солнцестояние!

– Какая разница! И если я не этот… как его… Короче, если все непонятно, то зачем вы меня все-таки увезли? И что происходит в этом пансионе? Если ваш драгоценный профессор – генетик, значит, собираетесь опыты на мне ставить? Теперь ясно, почему русских детей не отдают иностранцам!

Вукович глубоко вздохнула и пробормотала что-то на незнакомом Томе языке.

– Тамара, тебе никто не желает зла. Пансион Линдхольм – это всего лишь школа. Колледж, если тебе угодно. Там учатся перевертыши со всего мира, потому что больше такого места нет. Нас осталось мало, каждого ценят и оберегают, невзирая на то, какой выбор он сделает потом.

– То есть каждого перевертыша обязаны отдавать вам?

– Да прекрати уже смотреть на меня как на живодера! Есть те, кто не развивает свои способности, есть те, кто предпочитает оградить свою семью от остальных. Но это случается редко. Потому что те, кто учился в Линдхольме сам, привозит потом на остров своих детей. Основной курс длится всего четыре года. За это время дети учатся владеть даром.

– Курс молодого перевертыша? – Тома язвительно хмыкнула.

– Что?

– Ничего. Допустим, у вас там все прекрасно. Но я не понимаю, зачем я вам, ведь даже неизвестно, есть ли у меня эта… способность, – девочка показала в воздухе кавычки.

– Есть признаки. Дата рождения, – загибала пальцы Вукович. – Способность к языкам и… твоя мама.

– Что? Но она-то родилась двадцатого июня!

– Солнцестояние выпадает на разные дни. Иногда на двадцатое, иногда на двадцать первое. Для нас дата не так важна, мы отмечаем день рождения исходя из расположения Солнца.

– И вы уверены, что мама была… такая же, как вы? – не веря своим ушам, спросила Тома.

– Она была звероликой, если ты об этом. Да, она тоже училась в Линдхольме, есть записи.

– И этот… профессор… как его… знал ее?

– Конечно. Профессор Эдлунд, если можно, – Вукович подчеркнула имя. – Они должны были знать друг друга. Он немного старше твоей матери и никогда не уезжал с острова надолго. Это его родное место, до него директором пансиона был его отец.

– А он – тоже?..

– Да. Он летний.

– И все равно я не понимаю, что мне делать в пансионе, – Тома, не моргая, сосредоточенно теребила край своей футболки. – Не могу же я там просто сидеть и тужиться каждый день в надежде в кого-то превратиться. С тем же успехом я могла бы мечтать снести яйцо. Это попахивает каким-то психозом. Ажурная шизофрения, как говаривала наша географичка. А можно мне пожить где-нибудь в человеческом месте? – Она с отчаянием посмотрела на спутницу. – Могу вернуться в детский дом, если хотите.

– Тебе сейчас тяжело, – хорватка положила руку Тамаре на плечо. – Но подумай вот о чем. Что было бы, если бы ты впервые обратилась на глазах у учителей или других детей? Вышел бы скандал. Тебя бы передали ученым. Ты могла бы сойти с ума.

– Но теперь-то вы меня подготовили, – невесело съязвила Тома. – Вырастет хвост – переживу. И уж точно тогда к вам на остров приеду.

– Профессор Эдлунд считает, что ты должна быть рядом с нами к моменту первой трансформации.

– Вы говорите только про то, что считает он! А вы? Сами-то вы что думаете?

– Не знаю, – честно ответила Вукович. – Но я доверяю ему больше, чем себе. И теперь вижу, он был прав. Тебе надо дать время свыкнуться с этой мыслью, узнать о мире, к которому ты, вероятно, принадлежишь.

– А если нет? От чего это вообще зависит? От родителей?

– Да. Кто-то из них тоже должен иметь способность. Желательно, оба. Если только один – шансы есть, но пятьдесят на пятьдесят.

– Как у меня, да? – севшим голосом произнесла Тома. – Дело в моем отце?

Вукович кивнула. Тамара собиралась что-то спросить, но женщина предупредительно подняла руку, указывая глазами на соседа с краю: тот снял наушники и оживился. В конце прохода появились стюардессы с тележкой напитков.

– Договорим потом, – сказала хорватка. – Слишком много информации для одного раза.

Пока у Томы внутри клокотали вопросы и фразы, которые, как всегда, приходили к ней в голову уже после разговора, ее опекунша дождалась бортпроводниц и попросила у той, что напоминала Снегурочку, горячего чая и шесть пакетиков сахара. Волоокая красавица удивилась, но в просьбе не отказала.

– Зачем вам так много? – Тома завороженно наблюдала, как белый порошок из четвертой упаковки исчезает в кипятке.

– Восстановить силы перед паспортным контролем.

– А витамины?

– Остались в чемодане. Иногда сахар или шоколад могут помочь, – Вукович высыпала последний пакетик и, поморщившись, отхлебнула приторный напиток.

Тамара тоже машинально скривилась – трудно было даже представить, что там за гадость.

Через несколько минут пустые стаканчики собрали, и хорватка посмотрела на Тому долгим внимательным взглядом.

– Ты можешь поступать как хочешь, – произнесла она наконец. – Но подумай о своей маме. Подумай, чего бы она хотела для тебя. Разве тебе не интересно увидеть место, где она росла и училась? Разве не хочется понять, кем она была? И кто ты?

«Больше всего на свете!» – хотелось крикнуть девочке, но жизнь приучила ее не раскисать перед потенциальным врагом. Сохраняя видимое равнодушие, Тома мучительно разрывалась между желанием узнать все о матери, увидеть то, что она когда-то видела, и здравым смыслом, который умолял уносить ноги, едва они коснутся земли.

Ответить Тамаре не дал голос пилота: на двух языках по громкой связи объявили о начале снижения. С мелодичным звоном загорелись лампочки над креслами, девочка пристегнулась.

– Я ведь даже не знаю шведского, – пробормотала она.

– Линдхольм – международный пансион. Обучение проходит на английском. – Вукович защелкнула на талии металлическую пряжку ремня.

От смены высоты у Томы заболели уши. Она пыталась сглатывать, открывала рот, но ничего не помогало. Боль отключила мысли, от которых ломался мозг. Опустив голову, она хватала воздух и считала минуты до приземления.

Наконец, основательно тряхнув пассажиров, самолет коснулся твердой поверхности. Пассажиры зааплодировали, но звук этот доносился до Тамары словно через слой ваты. Вукович что-то говорила.

– А? Я не слышу! – крикнула девочка.

– Заткни нос и попробуй выдохнуть в уши, – хорватка показала, как это делается.

Тома повторила. С болезненным хлопком одно ухо вернулось в норму. Со вторым пришлось постараться. К тому моменту, когда слух восстановился полностью, у нее на лбу выступила испарина.

– Ужас, – прошептала она. – И так каждый раз?

– Сегодня он снижался быстро, – ответила Вукович. – Хотя от человека тоже зависит. Была бы ты зимней, могла бы стать мной, у меня с ушами полный порядок.

– Опять вы об этом…

Люди уже повскакивали с мест и суетливо толкались в проходе, снимая с верхних полок сумки. Вукович невозмутимо сидела в своем кресле.

– Разве нам не надо выходить?

– Надо. Но мы сделаем это спокойно.

Дождавшись, пока людская волна схлынет из узкого прохода, женщина встала, накинула сумочку на плечо и прошествовала к выходу. Аэропорт Арланда встретил их дождем и темным небом, сплошь затянутым грозовыми тучами. Томе посчастливилось спуститься по ступенькам, как это делали знаменитости. А внизу, на глянцевом от воды асфальте, отражающем белые тела самолетов, их уже ждал автобус.

Тамара заняла очередь на паспортный контроль, с любопытством изучая шведские надписи с точками и кружочками над буквами, пока ее спутница отлучалась в дамскую комнату. Вернулась она в облике Анны Леонидовны.

– А почему вы… – начала было Тома.

– Тише, не привлекай внимания. Я регистрировалась на рейс под этим именем.

– А если вам снова станет плохо?

– Это быстро. Я потерплю.

Терпеть все же пришлось довольно долго. Как назло, именно в этот день посетить Стокгольм решили сотни туристов, и хотя любезные пограничники старались изо всех сил, очередь отняла минут сорок. Уже перед самой кабинкой Анна Леонидовна держалась за Тому обеими руками, миловидное лицо посерело, пальцы стали ледяными.

Получив одобрение паспортистки, Тамара спешно повела готовую рухнуть женщину в туалет. Оставить ее сейчас и сбежать – идеальное время. Но что-то не позволяло Томе бросить человека в беде.

Они зашли в широкую кабинку для инвалидов, Анна-Мила схватилась за железные поручни и начала сжиматься, возвращая себе истинный облик. На сей раз Тома наблюдала за трансформацией без шока и недоверия, как в самолете. Скорее, с любопытством. Что-то завораживающее было в этом процессе, словно в ускоренной съемке растущего дерева или распускающегося цветка.

Сбоку было видно, как меняется форма ушей, укорачивается шея, сужаются плечи. Вукович передернуло, и она, облегченно вздохнув, опустилась на закрытый унитаз. Выглядела она неважно: под глазами залегли синюшные круги, из треснувшей губы сочилась кровь.

– Все, три дня никаких превращений, – она попыталась улыбнуться, но тут же скривилась и прикоснулась к ранке: – Надо заглянуть к мадам Венсан.

– К кому?

– К нашему врачу. Ты ведь еще не передумала ехать со мной? Потому что, если ты собираешься бежать, – вперед. Я не смогу за тобой гоняться.

Тома вздохнула. Куда она сейчас побежит? Ни денег, ни жилья. Чужая страна с этими кружочками над словами. И говорят они странно – протяжно и как будто во рту камешек.

Она чувствовала, что бессильна перед ситуацией. Но остаться ее побуждало другое. Стоило Вукович упомянуть Томину маму, девочка поняла, что физически не сможет вырваться из этой истории, не выяснив все до конца. Кто знает, вдруг на острове она найдет след, ведущий к пожару? Вдруг отыщет людей, способных рассказать что-то важное? В конце концов, она вытянет все из этого несчастного профессора: какой была мама, что любила, о чем мечтала, кого считала друзьями. И если повезет, у него даже сохранилась хотя бы одна настоящая фотография. К тому же Тамара не хотела подвести свою спутницу, которая рисковала здоровьем ради незнакомой девчонки.

– Я не собираюсь сбегать, – сказала Тома. – По крайней мере не сейчас.

– Хорошо, – хорватка облегченно прикрыла глаза. – Я рада. Сейчас вызову такси, и мы поедем в порт.

– В вашем состоянии? Может, лучше переночевать в гостинице?

– Я в порядке. И расслабиться я смогу только дома, в своей постели. К тому же мне не помешает помощь мадам Венсан.

Они вышли в зал, и, пока Тома ловила на ленте чемоданы, женщина сменила сим-карту и вызвала машину. Спустя полчаса их уже везли к Стокгольму. Вукович достала из багажа бутылочку с красной пахучей жидкостью, осушила ее в пару глотков и теперь гораздо больше походила на здорового человека.

Тома смогла немного перевести дух и изучала пейзаж. Пока он не сильно отличался от России. Трава как трава, холмистая местность с самыми обычными деревьями. Те же машины, торговые центры и заправки. Разве что деревеньки не попадались и траурные венки не висели у трассы через каждые десять метров.

Иногда виднелись под травой валуны, каменистая изнанка, над которой громоздились сосны, и только это напоминало Тамаре, что она в северной стране. Вскоре зачастили городские дома, а зеленые указатели возвестили о прибытии в Стокгольм. Несмотря на пасмурную погоду, город показался Томе уютным. Шведы определенно любили красный кирпич: из него здесь было построено почти все.

Такси въехало в парк, и через несколько минут Тома увидела воду, рассыпанные по ней лодки и длинную деревянную пристань.

– Давай договоримся, – сказала хорватка, пока водитель парковался. – На острове в присутствии других людей мы будем говорить на английском. Поверь, ты освоишься очень быстро. Русский оставим только для нас с тобой, иначе будет невежливо. И обращайся ко мне мисс Вукович – так меня называют другие дети. Я по-прежнему твой опекун и всегда готова тебе помочь, но лучше, чтобы остальные не думали, что у тебя есть привилегии. Понимаешь?

Тома кивнула. За годы, проведенные в детском доме, она усвоила: главное – не выделяться.

– А почему вы говорите это сейчас? Ведь мы еще не на острове, – Тамара смотрела, как мисс Вукович пересчитывает купюры для таксиста.

– Нас ждет один из работников пансиона. Я – старший учитель, завуч. И хочу, чтобы ты знала, как себя вести. Твоя история известна только мне и профессору Эдлунду.

Она расплатилась и вышла из машины. Водитель выгрузил из багажника чемоданы и сумки, и, едва он отъехал, к ним подошел высокий седой старик с обветренным лицом, изборожденным глубокими морщинами. Он приветливо улыбнулся, и морщины изогнулись, образовав длинные дуги от глаз до уголков рта.

– God kväll![4] – произнес он.

– Густав, рада тебя видеть, – ответила мисс Вукович по-английски. – Познакомься, это Тамара, наш новый студент из России. Тамара, это Густав, наш… Даже не знаю, как сказать. Он для нас – все.

– Добрый день, – старательно сказала Тома на языке Уайльда и Шекспира. – Приятно познакомиться! Вы – профессор Эдлунд?

Густав расхохотался.

– Нет, как это ни прискорбно, – он тоже перешел на английский. – Я просто его помощник. Моя фамилия Петерсон.

– Извините, – смутилась Тома.

– Ничего! Это было даже приятно! – Посмеиваясь и что-то бормоча под нос на шведском, Густав с легкостью подхватил два самых больших чемодана и стремительно зашагал в сторону причала.

Тому удивила его резвость в такие-то годы, но она промолчала, не желая снова попасть впросак. Того и гляди окажется, что ему лет сорок, а седина и морщины в этом возрасте появляются у всех перевертышей.

Они спустились на небольшую белую яхту, у которой на корме было нарисовано солнце в круге и выведена красным цветом надпись: «Solveig».

– Это древнее скандинавское имя, – мисс Вукович проследила за ее взглядом. – Означает «сила солнца». А оно – символ нашего пансиона.

Густав завел мотор и отчалил. Тома и ее опекунша сидели на корме и жевали длинные сэндвичи с лососем. Они плыли вдоль зеленых берегов, девочка любовалась городом, каменистыми островками, аккуратными домиками.

Она приготовилась вот-вот увидеть пресловутый остров, но прошел час, другой, а Густав даже не думал поворачивать к какой-нибудь пристани. Лишь через три часа, когда темная, чернеющая глубиной вода стала действовать Томе на нервы, она увидела свет маяка.

Старик обернулся. Его глаза жутковато блеснули в полумраке.

– Мы дома, – сообщил он.