Читать книгу Девочка с самокатом - Дарёна Хэйл - Страница 8

На жеребьёвке Эмбер понимает, что вечеринка оказалась пророческой. Ничего слишком страшного, просто кто с кем пересекался, тот с тем и выходит на старт. Дженни – предсказуемо с Джонни, Калани с Лиссой (и Эмбер готова поспорить, на трассе она стала бы не обвиваться вокруг него, а прямо сразу душить – ну, при условии, что у них была бы общая трасса), а Эмбер – с Виком.

Она шагает по стадиону, и её немного трясёт, но совершенно точно не от рёва трибун.

Вик идёт чуть впереди.

Его спина, обтянутая джинсовой курткой, напряжена, затянутые в перчатки руки сжаты в кулаки. Походка пружинит.

Вместе с ними сегодня на гонку выходят Нина и Джулиан, Эмбер успела запомнить их имена. Нина – милая и весёлая, у неё короткие пушистые волосы, облепившие голову рыжими кудряшками, этакий одуванчик, а ещё у неё круглые полные руки и крепкие полные ноги, и уютная складочка на животе – там, где футболка заправлена в джинсы. Грязные джинсы и грубые ботинки не вяжутся с её светлой улыбкой, и точно так же с её светлой улыбкой не вяжутся и сами гонки, но Эмбер не хочет думать о противоположностях.

А вот Джулиану гонки даже идут. Самодовольный, лоснящийся, он утверждает, что с детства хотел стать спортсменом, вот только незадача – опоздал на несколько десятков лет, поэтому собирается наверстать где-нибудь здесь. Он хочет денег и славы, и Эмбер не совсем понимает, зачем, но кто она такая, чтобы его осуждать. Для неё гораздо важнее разобраться с собой, вот только это ещё и сложнее.

Сегодня они – не первые, кто появляется на стадионе. И даже не вторые. До них уже прошло два заезда, и на этот раз Эмбер не придётся сходить с ума от беспокойства в душной комнатке для финалистов, потому что все, чья судьба её волнует, закончили свою гонку раньше неё. Калани уже, может быть, первый – а может быть, второй или третий, – и Дженни с Джонни уже празднуют победу – или снова удивляются тому, что их обскакал кто-то на лошади. Хотя нет, не на лошади точно, потому что Фредди выйдет на трассу только в четвёртом заезде.

Сама Эмбер в третьем.

Выходить на трассу сегодня сложнее. Она одновременно и предвкушает тот момент, когда все чувства обострятся, а летящий в лицо ветер станет не просто ветром, но символом свободы и силы, и боится его. Теперь, когда она уже знает, чего ожидать, пустые глаза и оскалённые рты сами по себе возникают перед глазами. Да, пожалуй, Дженни права: если ты всё равно уже зомби, то быть здесь и помочь кому-то решить жизненные проблемы – всё-таки лучше, чем с жутким рычанием бродить по просёлочным дорогам, пугая и даже кусая других, тех, кто ещё жив, но в этом всё равно есть что-то странное.

Когда-то и они были живыми. Чьими-то сёстрами и братьями, чьими-то детьми и родителями, друзьями, наставниками, любовниками, врагами… Мечтали и ждали, пытались выжить, ели солдатскую тушёнку прямо из жестяной банки, остервенело крутили антенну телевизора, чтобы поймать наконец-то единственный, с перерывами транслирующийся канал и наверняка тут же обругать работающих там репортёров. Искали подержанные вещи себе по размеру, пришивали на рубашки разнокалиберные пуговицы или отрывали их все, как и Джонни, комкали смятые бумажки разных валют и достоинств, пытались – для интереса – вспомнить, каким был курс доллара, когда всё изменилось. Читали помятые книжки или разводили ими огонь, жили честно или бродили от дома к дому с мачете в руках, хранили культуру своих предков или считали, что теперь всё бессмысленно.

Мать Эмбер считала, что теперь всё бессмысленно. У неё были дрожащие белые пальцы и одна-единственная богиня – бутылка, она не носила ни крестов, ни красных ниток вокруг запястья, которые Эмбер часто видела на других. Она не мигая смотрела светлыми глазами в сеточке набухших капилляров, и синие мешки у неё под глазами казались тёмными, но не настолько тёмными, как кожа у Эмбер.

Кем был отец Эмбер, мать не говорила. Ни разу. Может быть, у него между ключицами болтался деревянный крестик распятия, может быть – разноцветные бусы. Может быть, его руки были покрыты причудливыми татуировками, может быть, его волосы курчавились в дреды (и ему не приходилось каждый месяц подстригать их ржавыми ножницами, чтобы не лезли в глаза, достаточно было просто стянуть на затылке). Может быть, он, в отличие от Эмбер, помнил свои корни до сто пятого поколения; может быть, по его венам бежало раскалённое солнце Ямайки; может быть, он пережил Апокалипсис, потому что курил траву и смеялся. Может быть что угодно.

Может быть, он умер ещё до того, как она появилась на свет. Или, может быть, он стоит сейчас на трибунах, смотрит вниз и понятия не имеет, что его дочь вытягивает жребий, по какой дорожке ей ехать.

Вторая.

Шагая к воротам, Эмбер точно понимает одно: правды она никогда не узнает. Встречаться с матерью не входит в её планы на дальнейшую жизнь – это неожиданное открытие, осознание, которое приходит здесь и сейчас, совершенно спокойное, абсолютно определённое, а драматического узнавания друг друга по какой-нибудь выдающейся детали («твой отец оставил тебе вот этот браслет или хотя бы вот это родимое пятно необычной формы») никогда не случится, потому что выдающихся деталей на такой случай у Эмбер не припасено.

Она выдыхает, хватаясь за руль самоката.

Улучив момент, Лилит отделяется от группы организаторов (со стартовым пистолетом, кстати, стоит совсем другой человек) и кладёт тёплую ладонь ей на плечо – сквозь футболку и жилетку Эмбер ощущает лёгкую дрожь.

– Удачи, – говорит Лилит, и голос у неё тоже почему-то дрожит.

Эмбер кивает:

– Я справлюсь.

Она не оглядывается и не вслушивается в шаги, пытаясь понять, подходит ли Лилит точно так же ко всем остальным и делают ли что-то подобное другие организаторы. Наверняка у каждого из них есть свой любимчик, кто-то, кого они самостоятельно привели в здание бывшей гостиницы, но она об этом не думает. Просто смотрит вперёд и ждёт, когда ворота разъедутся, а потом, когда между ними только-только появляется пока ещё узкая щель, резко отталкивается и устремляется вперёд.

Вместо ветра ей бьёт в лицо пустота.

Пусто везде, куда она только может дотянуться взглядом. Нет, здесь, конечно, есть и заграждения из металлической сетки, и куски арматуры, и выдранные с мясом фрагменты стен, и даже тележки с погнутыми колёсами… Здесь есть всё, только нет живых мертвецов.

– И это паршиво, – подсказывает самой себе Эмбер.

Гоночная трасса – это не короткая дорога от Городка до аптеки, на которой может не оказаться ни одного живого мертвеца (и даже, скорее всего, не окажется). Гоночное трасса – это место, где живые мертвецы окажутся обязательно, для того она и создана, так что если их не видно первые несколько метров… И первые, и вторые, и третьи.

Эмбер теряет счёт тому, сколько раз успевает оттолкнуться правой ногой.

Губчатая обшивка руля становится мокрой от пота.

Небо кажется слишком ярким, серые стены – слишком серыми, а трибуны – слишком тихими, и во всём этом Эмбер чудится какой-то подвох. Она почти спотыкается, когда замечает растекающееся по дорожке пятно насыщенно-бордового цвета.

То есть почему «почти». Она действительно спотыкается, неловко заваливается вперёд, рискуя пропахать носом щербатый асфальт на дорожке. Руки всё ещё держатся за руль, поэтому их дёргает, выворачивает, нога неуклюже и больно ударяется о переднее колесо, и Эмбер требуется несколько суматошных секунд для того, чтобы выпрямиться, выровняться, перехватить самокат по-нормальному – и оглядеться, конечно же, оглядеться.