Читать книгу Хари - Даша Щукина - Страница 3

Совершенно новая лампочка в гостиной громко хлопнула. Две девушки, что громко смеялись на широком, песочного цвета диване, вздрогнули и чуть не выронили бокалы из рук.

Из трех в люстре это была последняя белая. Остались теплые. Комната затихла и сразу стала вечерней и сонливой. Высокая блондинка Рита вздохнула, отставила опустевший бокал и заговорила совсем тихо, пальцами отбивая ритм монолога по выпирающим ключицам:

– Знаешь, я иногда хочу прилечь тебе на плечо и сказать: «Лина, моя Линочка, Элина». Хотя ты в сто раз ее лучше. Она меня раздражала, злила, я ей ни разу так и не смогла восхититься, но я не могу вспоминать о ней совсем без нежности.

Вторая девушка – низенькая, худая, с темно-рыжими волосами и зелеными глазами – полностью повернулась к Рите и с улыбкой прищурилась, давая понять, что ей интересно слушать. Достала из пачки две сигареты, подкурила одну от другой и одну протянула подруге.

– Она пела в ресторане. Какую-нибудь «Мурку», наверное, или Пугачеву. Я никогда не приходила слушать. Если честно, Лина ужасно пела. И голос у нее был, как у кричащей кошки. Особенно звук «Э». Да, пела она плохо, неталантливо. Я ей всегда запрещала репетировать в квартире. Мы же вместе снимали. Такая была однушка, вся темно-желтая, обшарпанная. Зато в ней курить было не жалко совершенно. А это важное достоинство! Ну в общем, Элина была ресторанная певица. Мне не нравилось, как она пела, но мне всегда было приятно, когда кто-то в институте у меня спрашивал: «Ну как там твоя певица?» Понимаешь, Дина? – она приблизилась к лицу подруги и заправила спадающую той на лицо рыжую прядку за ухо, – Мне было так приятно думать, что у меня есть собственная певица…

В ответ Дина снисходительно улыбнулась.

– Она приходила поздно вечером всегда. Я уже лежала в кровати. А она начинала меня тормошить. Рассказывать про своих пьяных мужиков в этом их ресторане, – Рита говорила и продолжала поправлять подруге прическу.

– А она красивая была?

– Нет, совершенно не красивая. Вот она и вроде была ужасно худая, но все равно некрасивая. У нее волосы были всегда грязные. До пояса, темно-русые. И абсолютно прямые. А сама она была слишком бледная. У нее все капилляры просвечивали. И тонкокостная, и ладони у нее всегда были влажные. Но я ее как-то терпела. Все равно мне ужасно нравилось жить с кем-то кроме мамы. И с ней можно было курить сколько хочешь.

– А с Вадимом нельзя? – Дина забрала из Ритиной руки давно истлевший окурок и прокрутила его в пепельнице.

– Что? – Рита очнулась от воспоминаний

– С Вадимом сколько хочешь курить нельзя?

– Не-а, нельзя, Ди, – Рита улыбнулась этому наивному вопросу – Он же сразу ворчать начинает, якобы ребенок все видит, перенимает, вдыхает. Я при нем вообще не курю. Только когда от него на 3—4 часа ухожу, по магазинам или в театр, тогда курю.

Обе помолчали и достали еще по одной сигарете.

– А, ну так вот, Элина, – вспомнила Рита – Она меня во всем раздражала. И постоянно во сне забрасывала на меня свою ногу. И пахло от нее чем-то очень человеческим. Наверное, она была достойна куда лучшего отношения. Она очень добрая была. Всегда сигаретами делилась, дарила мне подарки. – Рита вздохнула – А я такая сволочь. И вроде мы с ней ладили, и я была к ней добра, но я никогда не была с ней честной. И даже по мелочи. Вот постоянно о чем-то врала. А если ты человеку врешь, значит ты его презираешь глубоко в душе. И чем больше врешь, тем больше презираешь.

Рита придвинулась ближе и положила голову на Динино плечо. Из-за роста пришлось неудобно согнуться, но так почему-то хотелось.

Рита думала: «Я чувствую это так, как будто это моя Маруся уже выросла, и это на ее плече я лежу, а не на Динином».

Девушки молча курили несколько минут, потом вдруг Рита отстранилась и, глядя подруге в глаза, продолжила. Уже совершенно другим, срывающимся в хрипоту опечаленным голосом:

– А когда ее убили, я чувствовала, что это я ее убила, – блондинка вздохнула и помедлила – Да и сейчас чувствую. Ты конечно скажешь, что это несносный бред, но, клянусь тебе, если бы я этого не хотела, она бы не умерла. Каждый раз, когда она пьяная приходила и своим громким, неприятным голосом что-то рассказывала, я воображала, что было бы, если бы ее не было. И думала, что, если бы у меня было в десять раз больше денег, я с ней бы точно не жила. Я иногда представляла, как было бы здорово, если бы я тогда познакомилась не с ней, а с какой-нибудь другой девушкой. А иногда прямо мечтала, чтобы она не из-за меня куда-нибудь пропала. Домечталась…

– И что, ты бы хотела, чтобы ее тогда не пристрелили, и чтобы вы до сих пор с ней общались?

– Ну какие ты жестокие вопросы задаешь, Дина! – Рита обиженно подняла голову от плеча подруги и чуть отодвинулась, – Ну я бы ее уж потерпела, может быть, притерлась к ней. А потом бы жизнь нас все равно развела. Она бы осталась жива, а я бы и так встретила Вадима.

– А она бы и так оказалась застреленной пьяным мужиком в том ресторане. Даже если бы ты ничего такого не думала и даже не знала о ней.

– Как бы я хотела тебе верить, Ди, как бы хотела, ты не представляешь! Но ты же и сама понимаешь, что все из-за моих недобрых фантазий?

Зеленые глаза напротив сщурились в усмешке. Дина покачала головой, вздохнула наигранно прежде чем ответить.

– Мне тоже часто кажется, что все, что происходит с нами, – результат наших собственных мыслей, – девушка нежно посмотрела на собеседницу – А иногда мне кажется совсем наоборот. Черт его знает, Рит, черт его знает. Я только в одном уверена – что черного и белого в жизни не бывает. Есть только прозрачные случаи, и они ведут нас к счастью. Все с нами происходит для чего-то хорошего. Особенно печальное.

***

В тот вечер Дина, оставшись дома одна, чувствовала себя как никогда легко. Все эти глупые Ритины истории отвлекали от глобальных чувств. Мысли о заносчивой редакторше Вале, о не сданных в срок статьях, недописанном романе ее отпускали и вылетали вместе со сквозняком о окно – погулять.

Разваливаясь прямо в одежде на кровати, Дина уже думала совсем о другом: о том, что некоторые глупые люди все-таки хорошие, потому что доброта важнее ума, о том, что разговаривать о чепухе тоже бывает полезно, о том, что бесцельно прожитые дни несомненно нужны, потому что они запасают силы для дней важных и содержательных.

В такой приятной легкомысленности, подпитываемой частыми Ритиными звонками, ей посчастливилось прожить еще неделю. Дина даже написала пару страниц для романа – несерьезных и радостных.

А в одну среду душную спальню девушки пронзил звонок городского телефона, и тогда все сломалось и разбилось.

Сиплый голос одного из друзей Артема, Дининого дяди, сообщил о том, что мужчину убили. Ухнули ломом по голове, когда вдруг обнаружили, что в квартире не так пусто, как сообщалось в наводке.

«Что они только хотели у него украсть? Он же совершенно бедный человек,» – собственная мысль больно резанула – «он же был совершенно бедным человеком».

***

Когда-то очень давно Дине было десять, а ему только-только исполнилось двадцать. Он ходил по всяким опекам и паспортным столам, по третьему кругу собирал одни и те же документы, тратил последние деньги на печать фотографий «три на четыре» и каждый раз несся забрать Дину из школы. Всегда опаздывал. Дина стояла на крыльце, закутанная в очень теплую одежду (Артему всегда казалось, что она вот-вот простудится), а неподалеку курила кучка учителей. Они, конечно, обсуждали, как не повезло девочке вдруг попасть в руки такого безответственного парня, который даже ни разу не может прийти вовремя.

Артем прибегал к крыльцу, снимал с племянницы портфель, забирал сменку, брал девочку за руку и вел домой. Потом он запирал ее в квартире и уходил на заработки, а Дина делала уроки, ела вареное яйцо с макаронами или гречкой, а потом садилась у окна и смотрела на мир не по-детски безразлично.

Артем в это время ходил по квартирам – чинил краны и проводку, у особенно безбедных соседей мыл полы и выгуливал собак, а у одной бабушки подрабатывал сиделкой.

Когда сердобольные старушки вместе с деньгами и причитаниями о тяжелой Дининой судьбе давали Артему бублик или несколько конфет, он целиком приберегал их для девочки. Приходя домой, расспрашивал племянницу о делах в школе и жарил яичницу. После ужина доставал сладости и наливал Дине кружку сладкого чая. А еще всегда боялся заплакать, когда девочка, ни разу не сделав жадного исключения, разламывала бублик, конфету или пастилку, протягивая Артему половину. Никогда в итоге не плакал и никогда не брал.

Если бы после всего случившегося десятилетний ребенок был способен испытывать благодарность, было бы, конечно, легче. Но так не бывает. Первые пару месяцев после вот-того-случая, по вине которого она осталась жить с Артемом, Дина не чувствовала ничего – все вокруг происходящее было как будто окутано туманом, в котором ничего не видно, не слышно и не осязаемо.

В один не прекрасный день сквозь него прорезалась боль и все вокруг обрело цвета, звуки и запахи. Цвета – кислотно-яркие, звуки – скрипучие и лязгающие, а запахи – кислые и горькие. Дина постоянно плакала, и Артем покорно обнимал ее, даже когда слезы случались среди ночи, а до подъема на работу оставалось совсем мало времени.

Потом к ней пришла злость, и Артем молча, даже взглядом не показывая обиду, проглатывал обвинения и прозаичное хамство. Когда же племянница совсем выросла, он принимал ее благодарность скромно и нежадно.

***

А теперь его не стало. Снова туман. Непрекращающийся писк в голове, как от странной, поломанной, наверное, розетки, только громче. Снова сковывающая боль в ладонях и челюсти.