Читать книгу Мемуары Барьериста - Денис Дубеев - Страница 2

Я – нелюдим. Сложилось это давно, а начиналось это в далеком детстве в форме какого-то неясного, смутного недоверия к поведению взрослых людей. Самые ранние проявления этого чувства описать очень трудно, так что отнюдь не самое раннее я для начала возьму.

Начнем с марта 1953-го года. Погода стоит у нас в Кузнецке все еще морозная по типу мягкой зимы. Лежит еще сугробами чистый, чуть синеватый снег. Как раз в те дни мне отмечается 8 лет, и я далеко еще не дорос до понимания происходящего вокруг. А вокруг происходит величественный, торжественный, траурный, патетический, исторический миг. Красный кумач, обшитый по краю черными лентами, виден на улицах везде. По радио, то есть в повсюду и на улицах, и в домах – звучат мелодии торжественной печали, или же речи, речи, речи, смысла которых мне не понять. Вот перед нами снежный плац знакомого школьного двора. Строгими, ровными рядами, точным четырехугольником, фронтом построения (то есть лицами) внутрь замер весь школьный личный состав. Великая, страшная, немыслимая война закончилась совсем недавно (не такая была ведь война, чтобы за восемь всего-то лет стало народу «давно») и расхлябанность мирного времени все еще остается нашим школам чужда, никто и не чаял еще, что может иначе быть. Построение есть построение, и действительно школьники своими рядами ровно окаменевши поклассно стоят. В то время также и близко не было нынешнего материального достатка, нынешнего приятного разнообразия фасонов и цветов, да и школа «мужская» была. Черный замерший строй, равнение на середину – на временную трибуну в одной из широких сторон построения, где траурный красно-черный кумач. «Старшие товарищи» с трибуны что-то еще говорят. Какому-то мальчику в рядах стало плохо, в обморок он упал. Ему помогли стоявшие рядом, строй же в целом недвижно стоял. Я не помню, видел ли падение этого школьника сам, или же разыграл его в воображении на основании услышанных рассказов – тем не менее определенно помню, что разговоры среди старших об этом происшествии были, и взрослые объясняли обморок подростка не столько холодом, сколько силой затмивших мальчика чувств. Я был тогда в первом классе, участвовал ли я в построении лично – не помню, но черный просторный прямоугольник на белом затоптанном плацу, между светлым зданием школы и пришкольным заснеженным юннатским участком, окруженный валами убранного снега по сторонам – в моей зрительной памяти всю жизнь как заледенелый стоит, вот только не помню я точно, была ли трибуна иль нет. Была она, кажется, от меня где-то слева и сбоку, я на нее не смотрел. Умер товарищ Сталин – и вся огромная страна величественно, искренне скорбит.

Однако были и другие мотивы в тех траурных днях. В те времена на улочках рубленых, с наличниками и подзорами, на улочках одноэтажных деревянных домов владельцы частных домовладений обязаны были иметь красные флаги и в праздники оными флагами свои домики с подворьями украшать. Сказать по совести, я слишком мал был для того, чтобы исследовать юридическую сторону этого обстоятельства в жизни местных людей – были ли частники-домовладельцы «обязаны» это делать юридически официально согласно каким-либо конкретным биллям государства на этот счет, или же делали это по доброй воле по принципу «кашу маслом не испортишь» в безжалостной тоталитарной стране – но как бы то ни было, на нашей улочке флагов было полно, и все по случаю траура обшитые черной каймой. А жили же мы тогда, как помнится, у доброй-предоброй старушки «бабы Дуки», снимали что-то вроде полдома у нее, и она очень-очень тепло всегда относилась к нам. Так вот сидит недовольная баба Дука на кухне, обшивает черной лентою флаг и сквозь зубы ворчит что-то насчет того, что «эти, мол, помирать себе будут, а нам докуки мало – еще и обшивай…". Мама слушает между делом какую-то по радио речь и вполголоса, задумчиво, с тенью легкого неуважения к льющейся из динамика речи, как бы рассеянно говорит: «Ну, эти новые… не скоро-то они воспитают весь народ под себя…» Настроения подобного рода производили во мне ощущение – нет, нет, еще не фальши, но смутной раздвоенности уже, достаточной для того, чтобы я траурный флаг бабы Дуки в один контекст с тем подростком включил.

Прошло какое-то время. Мне кажется – очень немного, по историческим справкам – года так три. Во всяком случае, в феврале 1956-го года я оставался еще в младшей школе, четвертый класс – по возрасту от политики далеко. Грянуло «разоблачение культа личности Сталина», повсюду только и слышно было: культ, культ, культ… В те времена в жилищах интеллигенции были весьма желательны портреты «великих вождей». Опять же, как и в случае с красными флагами на маленьких улочках городка, я не знаю официальный статус этого факта, но помню, однако, что у нас, на съемной половине маленькой сельской хатки, на простой беленой стене были два простых черно-белых бумажных портрета формата, возможно, чуть больше, чем А4, или вроде того. Рамок не было, держались они на кнопках или как-то иначе еще – память не сохранила технических тонкостей на этот счет. Это были, естественно, портреты Ленина (слева) и Сталина (справа) если из комнаты на них посмотреть. Я часто смотрел на них.

Но вот, надо так полагать, что пришло указание: портреты Сталина – снять. Снимали портреты повсюду, мама сняла и у нас. На стене остался темный прямоугольник, как остается на стенках от снятых картинок всегда, если долго при солнце висят.

Как известно, ХХ-й съезд КПСС с антисталинской речью Хрущева на нем состоялся 1956-ом году в феврале, то есть полной зимой. Несомненно, портреты снимались несколько погодя, да и мне вдруг случилось прозрение, чай, не того же самого дня. Помнится, была весна, я смотрел вроде бы из палисадника (?) сквозь открытое низенькое окошко в дом, размышляя о том, отчего это при взгляде снаружи в комнате кажется темно, видел в этом полумраке стенку с одиноким Лениным на ней, скучающим без верного Ленинца своего – и вдруг острое, неведомое ранее чувство насквозь охватило меня: наступит время, и про Ленина тоже радио будет гадости какие-нибудь говорить (не обязательно именно такие, придумают что-нибудь еще) и портрет «любимого дедушки Ленина» тоже придется снимать… Вообще-то моя жизнь в то время была другими впечатлениями богата, особо-то политика не интересовала меня, и это неожиданное ощущение запомнилось мне поначалу просто в ряду других, и лишь впоследствии, размышляя о судьбах страны, я всегда возвращался к нему. Острота культа личности Сталина не кончилась этим событием для меня, я сохранил к этой сложной проблеме в истории нашей страны не только образовательный интерес, и доверия к тогдашним настроениям взрослых это не добавляло ничуть.