Читать книгу Бешеный ангел. Два тела Раймонда Луллия - Денис Гербер - Страница 5

Сержанта королевского гарнизона Джона Кроулера никогда не интересовали развязки и финалы. Даже в детстве, слушая библейские сюжеты и увлекательные истории про короля Артура, он начинал откровенно скучать, когда повествование доходило до середины. Начало – вот то, что по-настоящему волновало его как в сказке, так и в жизни. Окрылённый восторгом, он брался за новое дело, предавался очередному увлечению, но энтузиазм быстро проходил. Конечно, Кроулер продолжал выполнять начатое и даже доводил его до конца, но мысли при этом уже искрились ожиданием чего-то нового. Сам сержант нашёл этому следующее объяснение: происходит так не от недостатка характера, просто ещё ни разу в жизни он не столкнулся с тем по-настоящему важным делом, которым можно заниматься постоянно, не теряя вдохновения. Стоило ли ему искать это загадочное «по-настоящему важное» или оно само должно появиться, внезапно, как божественное откровение? Кроулер был убеждён, что стоило. Он внимательно присматривался к каждому изменению в жизни, пробовал его на вкус, как блюдо… и тут же отодвигал это блюдо в сторону, как нечто неудобоваримое.

Даже люди ему попадались на удивление неглубокие. Первое знакомство казалось заманчивым, но уже довольно скоро вся заурядность человека становилась очевидной, и общение делалось откровенно скучным. Джон начал подозревать, что сам Господь испытывает его настойчивость. Будто светлый ангел неожиданно появляется то тут, то там – в новой женщине, очередном увлечении или на новой службе – и так же быстро исчезает, чтоб возникнуть уже в другом месте. Может, в этом и заключался особый промысел?

Одним из действительно достойных людей в жизни Кроулера был сэр Уильям. Этот рыцарь имел совершенно необыкновенный рост, а его голова, не желая отставать от туловища, вытянулась до чудовищных размеров. Руки были настолько длинными и мощными, что сметали в сражении всё на своём пути. Гигантская фигура, несущаяся вперёд, вселяла во врага панический ужас. Это была сама смерть, косившая души грешников, а порой и праведников, если те попадались на пути. При этом печать благородного спокойствия не покидала вытянутого лица даже в самые опасные минуты.

Джон вырос в одной из деревень, принадлежащих сэру Уильяму. Хозяин часто посещал свои владения, а по праздникам устраивал различные состязания, уделяя особое внимание деревенским мальчишкам. Он учил их искусному владению оружием, военной стратегии и всячески прививал качества настоящего рыцаря. Именно сэр Уильям показал Джону приём контратаки, который тот с завидным упорством оттачивал день за днём. Удар противника необходимо было отбить особым способом, чтобы его меч опустился к земле, затем нанести ответный колющий удар прямо в грудь. Этот приём Джон отработал до такой степени, что ни один из деревенских мальчишек не мог противостоять ему – все становились жертвами деревянного меча, оставлявшего на груди огромные синяки (молодой Кроулер не очень-то сдерживался при ударе). Желающих получить травмы с каждым днём становилось всё меньше, а вскоре ребята и вовсе перестали общаться с ним.

Спустя несколько лет, когда Джону исполнилось пятнадцать, сэр Уильям взял его к себе на службу. Теперь его домом стал замок в пяти милях от родной деревни, и своих родных он видел очень редко – только когда в замке устраивались праздники.

В один из таких шумных дней Кроулер впервые убил человека. Среди разномастной публики у ворот замка вдруг закричала женщина. Она твердила всем, что видела одного из разбойников, отправивших в рай её мужа. Джон легко распознал в толпе грузного мужчину с красным лицом, который спешил скрыться из виду. Он догнал его и приказал остановиться. Вместо ответа мужчина обнажил меч и немедленно пустил оружие в дело. Кроулер убил его своим излюбленным приёмом. Всё было как во время игр с деревенскими мальчишками, только на этот раз меч не оставил на груди синяк, а вошёл прямо внутрь. Героем Джон себя не почувствовал.

Служба, о которой он так мечтал в детстве, тоже утратила своё очарование и всё меньше походила на истории о рыцарской доблести. Ещё большее разочарование он получил во время шотландской кампании. Совершенно бессмысленные сражения, лишённые благородства и подвига. Две битвы закончились ничем – обе стороны просто разошлись после часового кровопролития. Третью битву они проиграли, и остатки английского войска разбежались кто куда.

А после рухнул ещё один идеал: Джон узнал, что его хозяин казнён за измену. Рыцаря повесили, как последнего разбойника, и его долговязое тело несколько дней украшало столб возле городских ворот, всё ещё внушая страх окружающим. После смерти сэра Уильяма начали всплывать и ужасающие подробности его деяний при жизни. Оказалось, что он своими руками умертвил шестнадцать человек, и сделал это не на поле брани, а в недрах собственного замка. Кроме того, все убиенные оказались женщинами, а если быть точнее – его любовницами. Каждую из них сэр Уильям травил толчёным изумрудом, отрезал голову и крепил эту голову к стене, как охотничий трофей. Таким образом рыцарь оборудовал чудовищную галерею, по которой ежедневно ходил из своих покоев в трапезную. Старухи в деревнях судачили, что в аду с ним проделывают то же самое: голову ежедневно отрезают, а ночью она вновь прорезается, как зуб. Так сэр Уильям и мучается в обществе своих продолговатых голов, которые, даже будучи отделёнными, продолжают болеть.

Спустя год (на тот момент ему уже исполнилось двадцать два) Джон стал служить самому монарху – он попал в гарнизон Тауэра, где заработал репутацию усердного служаки и быстро получил должность сержанта.

Солдаты не очень-то жаловали своего начальника. Во-первых, сержант был слишком молод, да и военного опыта у многих накопилось побольше. Во-вторых, он слишком напирал на дисциплину и заставлял всех упражняться так же усердно, как сам упражнялся когда-то. Джон требовал точного исполнения всех своих требований и сам, не задумываясь, выполнял любой приказ свыше.

Здесь же, в Тауэре, рухнул последний оплот его юношеских воззрений. Образ короля оказался бесконечно далёким от того идеала, которому он мечтал служить. Тут, в самом сердце монархии, он понял, что интересы страны и самого Эдуарда Второго – две совершенно разные вещи, и чем больше помощи он приносит при дворе, тем хуже от этого становится самой Англии. Несмотря на это, Кроулер добросовестно исполнял свои обязанности, хоть и чувствовал себя заключённым в ловушку, где любое действие лишено всякого смысла. Он снова наносил удары деревянным мечом, который оставляет лишь синяки, проходящие через неделю, не более.

Всё изменилось с появлением в замке таинственного незнакомца в странном одеянии. Человек был очень старым и носил длинную седую бороду, которая росла, казалось, прямо из-под головного убора – не то шляпы, не то берета. Тело старика с головы до ног скрывала просторная мантия, похожая на монашескую рясу, но даже под ней были заметны гордая осанка дворянина и тело, всё ещё полное сил.

Незнакомец появился в сопровождении аббата Верне. Обоих велено было доставить к королю. Они двигалась по Водному переулку между двумя крепостными стенами в сторону башни Уэйкфилд. Сержант провёл их через караул охраны, и гости попали на территорию внешнего двора. Вдоль стены они подошли к воротам Колдхарбор, ведущим за внутренние укрепления.

– В третий раз посещаю Тауэр и каждый раз не могу отделаться от мрачного предчувствия, – признался аббат своему спутнику. – Приходя сюда в качестве гостя, никогда не знаешь, в каком качестве покинешь замок. И покинешь ли вообще.

Услышав это, Джон Кроулер улыбнулся про себя. Многие из тех, кого ему довелось сопровождать, высказывали подобные опасения. Даже самые влиятельные персоны начинали чувствовать беззащитность в окружении этих каменных стен. Что ж, нынешние гости могли порадоваться только тому, что не попали в крепость через Ворота Предателей. Многие прошедшие тем путём действительно не возвращались наружу и заканчивали свои дни на Тауэрской лужайке. Даже останки этих несчастных оставались в крепости – без надгробий покоились у церкви Святого Петра.

Во дворе замка, как и всегда, было полно народу. Люди спешили по своим повседневным делам или уже занимались ими. Кто-то готовил пищу, дразня окружающих аппетитными запахами, другие дрессировали собак и ухаживали за лошадьми, распространяя уже не столь приятные ароматы. Однако большинство слонялось без дела. Внимательный взгляд сержанта без труда определил лентяев, хоть и вид у них был до того важным, словно они выполняли поручения самого короля.

Не обращая особого внимания на галдящую толпу, гости вслед за сержантом приблизились к зданию Белого Тауэра. Величественное сооружение предстало пред ними во всей красе, заслонив своими этажами и угловыми башнями половину неба. Человек, впервые увидевший Белый Тауэр, этот замок в замке, невольно поражался той красоте и мощи, что исходили от белоснежных стен. Если, конечно, не знал, что цвет здания, ошибочно принимаемый за символ королевской власти, имеет не совсем благородное происхождение.

Виной всему была королевская уборная, или гардероб, как её называли в те времена. Расположенная на втором этаже комната была оборудована мраморным креслом и трубой, по которой монаршие испражнения поступали за внешнюю стену и по этой же стене благополучно стекали вниз. Помимо всех удобств, это приспособление обладало как минимум двумя недостатками. Во-первых, вышеупомянутая труба располагалась под таким углом, что проходящая внизу стража при желании могла любоваться интимным процессом в гардеробе. Ну, а во-вторых, с годами стена замка начала приобретать крайне неприятный цвет и ещё более неприятный запах, а затем нечистоты, как живые, стали расползаться по остальным стенам.

Наконец, Генрих Третий приказал очистить стены и покрыть их белой известью. Его решение, очевидно, было продиктовано не столько соображениями эстетики, сколько требованиями дезинфекции. Оно и понятно: его батюшка, король Иоанн Безземельный, скончался здесь от дизентерии. И не он один.

Украдкой взглянув на своих спутников, Кроулер заметил, насколько по-разному эти двое ведут себя. Аббат, по его собственным словам, уже не раз посещавший замок, излишне суетился. Он то с опаской оглядывался по сторонам, то с восхищением взирал на высокие башни. И сразу становилось ясно: ничего хорошего от встречи с королём он не ожидает и уже будто намечает дорогу для отступления. Спутник аббата держался иначе, но что именно происходило у него на душе, понять было абсолютно невозможно даже самому проницательному человеку. Он не смотрел по сторонам, да и вообще, казалось, не смотрел, а направил взгляд внутрь самого себя. Его ноги совершали чёткие шаги, руки скрывались в складках мантии. Старику было решительно всё равно, что его ожидает: королевские покои или подземелье, кишащее крысами да пауками.

Так они приблизились к воротам Колдхарбор и, миновав очередной караул охраны, попали на территорию внутреннего двора, куда доступ простому люду был закрыт.

Эдуард ожидал посетителей на первом этаже здания, в комнате, где он обычно принимал неофициальных гостей. Здесь часто проходили встречи с его товарищами, которые по обыкновению не являлись высокопоставленными людьми. Поэты и музыканты, столь любимые королём, практически не выводились из этого помещения. Не менее часто здесь появлялись кузнецы и садовники; при случае можно было наткнуться и на конюха, ведущего с монархом увлекательную беседу, а то и рассказывающего скабрезные анекдоты.

Будучи сыном короля активного и воинственного, Эдуард с детства одинаково ненавидел и военные походы, и политические встречи. Будто бы назло покойному отцу он вёл в стенах Белого Тауэра праздные разговоры и водил знакомство с самыми отъявленными простолюдинами. Нередко случалось и такое, что его неблагородного происхождения приятели получали мощную протекцию и в один миг превращались во влиятельнейших людей государства. Что и говорить: любить Эдуард умел так же сильно, как и ненавидеть. По его внезапной прихоти любимчики, словно прошедшие шахматное поле пешки, получали высокий титул и становились важными фигурами в политической игре. Так, сына булочника Уолтера Рейндолса он сделал архиепископом Кентерберийским, а Уильяма де Мельтона, ещё менее знатного происхождения, – архиепископом Йоркским. Но настоящие лавры достались нищему гасконскому рыцарю Пирсу Гавестону, который стал главным увлечением монарха. Ещё будучи принцем, Эдуард передал в руки этого молодого красавца своё родовое имение Понтье. Узнав об этом, умирающий Эдуард Первый в бешенстве вырвал клок волос из головы сына, а свои последние слова в этом мире посвятил Гавестону. Слова, надо полагать, не самые лестные: «Гоните мерзавца прочь!» – завещал он. Ну а когда отец скончался, Эдуард Второй и вовсе наделил фаворита неограниченными полномочиями, практически передав в руки бразды правления государством, – и это несмотря на то, что в стране из-за всех этих назначений уже попахивало мятежом. Ситуацию усугубляло ещё и то, что Гавестон не просто пользовался дарами королевской любви, а позволял себе презрительное, порою оскорбительное отношение к прочим высокопоставленным особам, понося их по поводу и без. Графа Уорика он в лицо называл «чёрным псом», а Томаса Ланкастера величал не иначе как «боровом». Неудивительно, что в один прекрасный день и без того оппозиционно настроенные бароны решили смыть оскорбления кровью. Они схватили глумливого фаворита и учинили над ним суровую расправу. Тело королевского советника расчленили, а его голова оказалась в покоях обиженного Ланкастера, где превратилась в некий реквизит, «всегда дарующий величайшую радость». Другие останки королевского баловня Ланкастер вознамерился подарить графу Уорику, но тот поспешил отказаться от такого щедрого презента (может, оттого, что побрезговал, а скорее всего – опасаясь мести Эдуарда Второго).

После того как мятежные бароны расправились с Гавестоном, монарх не успокоился – настал черёд Хьюго Диспенсера. Следующий любимчик стал настолько приближен к королю, что уже никакие интриги, угрозы и даже война не в силах были разорвать этот союз. Бароны и все остальные быстро убедились, что перед ними ещё одна, ухудшенная, версия Гавестона.

Вот и сейчас в комнате, где, по выражению Эдуарда, «не пахло лордами», Хьюго Диспенсер граф Глостер разделял общество монарха. Когда слуга доложил о приходе гостей, оба отвлеклись от болтовни и поприветствовали пришедших.

Аббат Верне согнулся в низком поклоне. Его спутник повторил это движение, но менее пылко. Затем они оба поздоровались с графом.

– Хочу поблагодарить вас, ваше величество, за отменное английское гостеприимство, – сказал аббат, когда короткая церемония закончилась.

– Не стоит, аббат, мы всегда рады таким гостям, как вы, – ответил король. – Что касается гостеприимства, то за эту традицию нужно благодарить моего деда, короля Генриха Третьего. Именно он укрепил этот замок специально для того, чтобы друзья не покидали его раньше положенного срока.

Присутствующие оценили шутку и откровенно посмеялись.

– Сеньор Луллий, – обратился король ко второму гостю, – насколько я знаю, вы впервые в Англии.

Учёный спокойно смотрел в лицо Эдуарду. Он имел вид человека, не раз бывавшего на приёмах у королевских особ, и присутствие монарха его ничуть не смущало.

– Ваше величество, – спокойно ответил он, – прошу меня простить, но я не очень привык к обращению «сеньор». От своих дворянских привилегий я отказался много лет назад и посвятил себя служению Богу.

Возникла неловкая пауза. Все с недоумением посмотрели на алхимика. Ещё никому до этого не приходило в голову просить короля быть разборчивым в обращениях! Однако самого Эдуарда это особо не расстроило.

– Как же в таком случае прикажете вас называть? – поинтересовался он.

– Вы можете, как и все, называть меня «магистром» или «доктором».

Король рассмеялся.

– Хорошо, доктор, но не удивляйтесь, если я со временем стану одним из ваших учеников. – Он вдруг принял чрезвычайно серьёзный вид. – Признаться, я как раз хотел воспользоваться некоторыми вашими советами, ибо уверен, что ангел Божий не зря свёл нас вместе.

Луллий чуть поклонился, выражая свою готовность оказать услугу. Несмотря на своё одеяние и возраст, он всё-таки больше походил на благородного рыцаря, нежели на монаха или учёного. А этот блеск в глазах свидетельствовал о том, что старик в любой момент способен обнажить меч и с оружием в руках отстоять свою веру.

Аббат Верне сделал шаг вперёд и обратился к Эдуарду:

– Ваше величество, у меня есть некоторое поручение от короля Франции.

– Позже, дорогой аббат, позже, – оборвал его Эдуард, – а лучше изложите всё графу Глостеру, он мой главный помощник в политических делах. Если не возражаете, мы с магистром Луллием обсудим вещи более духовные.

Прежде, чем аббат успел возразить, Хьюго Диспенсер взял его за руку и поспешно вывел из комнаты.

Оставшись наедине, король и учёный расположились в креслах друг напротив друга.

– Должен сказать, уважаемый доктор, что положение в моей стране критическое, – начал король. – Я состою в настоящей вражде со своими подданными. Увы, клятвы и присяги в наше время значат очень мало, и если реальное расположение сил на стороне одного из лордов, он расстаётся со своими обязательствами так же быстро, как камень расстаётся с катапультой. – Он замолчал, озабоченно уставившись в пол, и, поглаживая бороду, продолжил: – Господь милостив, но он и наказывает нас за наши грешные деяния, не так ли?

– Всё имеет свою причину, ваше величество, – ответил Луллий, – и помимо воли Божьей, мы сами творим свою жизнь – как преступлениями, так и благодеяниями.

– Вы так считаете? Довольно странное мнение для религиозного человека.

– Не следует любое событие напрямую возводить к Божьей воле. Бог есть первая причина в мире, но действует она посредством многих второстепенных причин, что созидаются и самим человеком.

– Должно быть, вы правы, доктор. Конечно, и наше бедственное положение имеет свои корни, и надо заметить, что корни эти не менее ядовиты, чем чаша Сократа. Чудовищное падение нравственности – вот главная беда нашей страны, да и не только её. Стяжание славы и служение короне уже не в такой чести, как при Ричарде Львиное Сердце. Сейчас лорды больше интересуются величиной ренты со своих вотчин, а некоторые не прочь заполучить и вотчину соседа.

Учёный утвердительно кивнул. Подобные порядки были ему знакомы.

– Не стоит забывать и про огромное количество безземельных рыцарей, – продолжал король. – Они также представляют реальную силу, и роялистов среди них всё меньше и меньше. Что и говорить: многие из этих людей испытывают нужду и ищут покровительства – потому-то бароны и перетягивают их на свою сторону. Деньги заставляют забывать о своём служении Господу и Его наместнику на земле! Война у этих людей в крови, и если светлый образ покидает сердце, они направляют оружие друг на друга. Воистину, прав был мой знакомый священник, сказавший, что затишье опаснее любой бури, а самый главный враг – отсутствие врагов. Так было всегда.

– Какой же совет, ваше величество, хотели услышать от меня?

– Как вы уже поняли, только милость Господа нашего и наша крепкая вера могут спасти Англию. Церковь не раз приходила на помощь. «Божий мир», к примеру, запрещал подданным распри с четверга по воскресенье. Но если это правило ещё как-то действовало во времена моего прадеда, то уже при моём отце оно потеряло всякую популярность. А нынче, чтобы напасть на своего соседа, никому и в голову не придёт смотреть на луну или в календарь. Конечно, вы знаете, что нашим главным спасением были крестовые походы. Турки, захватив Гроб Господень, немало способствовали объединению христиан, но теперь и это осталось в прошлом. Не менее хорошим поводом прекратить междоусобицу стала наша вражда с шотландцами (гореть им всем в аду!). Папа Климент Пятый предал их анафеме за беззаконие, так что эта война могла бы стать для нас чем-то вроде маленького крестового похода. Однако ситуация приняла другой оборот. То, что должно было сплотить, на деле внесло новую рознь. Мой кузен Томас в своих северных владениях организовал нечто вроде второго правительства. Он отказался принимать участие в войне, а каждую нашу неудачу использовал, чтобы обвинить меня и склонить баронов на свою сторону. Но, клянусь гербом Плантагенетов, наш корабль вновь обретёт своего кормчего!

Эдуард сделал паузу, переходя таким образом к наиболее важной части своей речи.

– Я собираюсь возглавить новый крестовый поход! – торжественно заявил он. – Под моим началом христианские воины в девятый раз отправятся в Палестину.

Раймонд Луллий смотрел на короля так же, как Адам взирал на Еву до вкушения запретного плода, – то есть совершенно безучастно и не заинтересованно. Казалось, он до сих пор не понимает, какая роль при этом отводится ему.

– Я слышал, что вы главный распространитель христианской веры на восток, – пояснил король, – и хотел бы во всём полагаться на ваш авторитет.

– Рад, ваше величество, что вы отводите мне столь важную миссию, – задумавшись, проговорил учёный, – но мне кажется, что прежние походы против мусульман были обречены на неудачу как раз потому, что многие христиане оказались нравственно гораздо ниже сарацин. Теперь же вы предлагаете набрать войско из ваших вассалов, которых сами обвиняете в подлости и измене.

– Их предательство вытекает из внутреннего положения страны, – возразил Эдуард. – Я уверен, что в душе они такие же ревностные христиане, как и наши предки, нужно лишь призвать их к исполнению священного долга.

– Возможно, но я всё-таки боюсь, как бы вместо отпущения грехов они не заработали себе новых.

– На всё воля Божья, дорогой доктор! Так вы согласитесь стать нашим духовным наставником в этом деле?

– Я буду рад помочь, ваше величество. Но, признаюсь, у меня есть собственные взгляды на миссионерство.

– Каковы же они? Любопытно будет узнать.

– Ну, во-первых, я не презираю неверных так сильно, как это, возможно, должен делать христианин. Напротив, я считаю, что сарацины – вполне достойные люди. Просто Всевышний даровал нам более совершенное учение, и мы обязаны донести его суть до тех, кто верит в Аллаха. Не оружием мы должны покорить мусульман, но доводами разума! Вы знаете о проповеди, которую святой Франциск Ассизский читал египетскому султану?

И Раймонд Луллий рассказал королю историю, случившуюся в сентябре 1219 года во время вторжения христиан в Египет.

Два человека, укутанные в сутаны из грубого сукна и опоясанные простыми верёвками, вышли из лагеря крестоносцев под Дамиеттой и по египетским пескам двинулись в ту сторону, где располагалась ставка султана. Это были святой Франциск и брат Иллюминат. Время для своего похода они выбрали, пожалуй, самое неподходящее: очередной крестовый поход нарушил все договорённости между мусульманами и христианами, а султан приказал лишать головы всякого, кто посмеет осенить себя крестом.

Можно представить себе удивление дозорных, когда два человека, невероятно похожие на назареев, приблизились к ним и сами смиренно признались: «Мы – христиане». Такая неслыханная наглость сопровождалась ещё более дерзким прошением: отвести их к самому аль-Камилю, столь бесцеремонному в расправе над неверными. Возможно, их приняли за вероотступников, желающих принять ислам, или за предателей, жаждущих сообщить ценные сведения за награду, а может быть, сарацины поразились их бесстрашием, граничащим с безумием. Так или иначе, монахов хорошенько побили и доставили к султану. Оказавшись во дворце, Франциск с Иллюминатом не стали терять времени даром и бойко принялись проповедовать. Аль-Камиль был поражён не меньше остальных. Сначала с удивлением, а после с любопытством он внимал речам нищенствующих монахов, которые излагали евангельское учение так пылко и увлекательно, что от его ненависти вскоре не осталось и следа. В течение трёх дней продолжалась эта проповедь, а снаружи, за тройным кольцом крепостных стен Дамиетты уже шумела битва – сарацины отбивали яростные атаки крестоносцев. Христиане напирали на султана всеми возможными способами: там, за окном, прокладывали дорогу мечами, а здесь, внутри, давили красноречивыми аргументами. Но если нападение вооружённых рыцарей удалось успешно отбить, то с проповедью дела обстояли не так однозначно: султан вынужден был прервать францисканцев, опасаясь, как бы некоторые его подданные (а возможно, и он сам) не вздумали принять христианскую веру. Напоследок святой Франциск решил усилить триумф и предложил своему мусульманскому оппоненту Фахру-аль-Дин-Фанизи вместе взойти на огонь, чтобы таким образом доказать истинность своей веры. Однако султан выступил категорически против такого эксперимента: «Не следует искушать Господа», – заявил он, словно истинный католик.

Эта история, произошедшая во времена страшных гонений на христиан, доказывала превосходство истинного знания над силой оружия. Христианство, излагаемое устами францисканцев, оказалось сильнее той веры, что несли крестоносцы на остриях своих копий.

Король выслушал рассказ с неподдельным интересом, как нравоучительное моралите.

– Обращение язычников – не это ли наша главная цель?! – воскликнул он, когда Луллий закончил. – Клянусь Святым распятием: такой поход не только спасёт наши души, но и сохранит наши бренные жизни! К чему лишнее кровопролитие, когда Иисус завещал нам любить своих врагов? Однако армия нам всё же понадобится, не так ли?

– Только для того, чтобы защитить наших миссионеров от расправы. Ведь пятерым сподвижникам святого Франциска повезло меньше. Можно порадоваться только тому, что они скончались как мученики, распространяя истинную веру! Вооружённое вторжение, я считаю, необходимо лишь для того, чтобы заключить перемирие на выгодных нам условиях: безопасности паломников, возведения храмов и беспрепятственного распространения христианства. Если всё сделать правильно, то сарацины с удовольствием спрячут мечи в ножны.

– И где именно должно произойти такое вторжение?

– Северная Африка, – не задумываясь, сказал учёный. – Но прежде необходимо создать наши базы на Мальте и Родосе.

– Я вижу, что вы немало поразмышляли над этим.

Эдуард широко улыбнулся, довольный тем, что взаимопонимание наконец-то достигнуто. Однако лицо его быстро помрачнело.

– Вы заметили, доктор, что до сих пор я вёл беседу предельно откровенно? Так буду откровенен до конца. Признаюсь, что наша главная загвоздка в этом вопросе – снова деньги. Я не могу в полной мере распоряжаться государственными средствами, ибо с некоторых пор вынужден был передать основные права парламенту. Так что даже владея королевской печатью, я не смогу набрать нужную сумму. Жалованье рыцарям и солдатам, изготовление оружия и аренда кораблей в Генуе – на всё на это необходимо искать дополнительные деньги, и эти суммы огромны! Как вам известно, у папы имелся специальный фонд для крестовых походов, но он наверняка откажет в субсидии. Его святейшество можно понять – ведь он много вложил в борьбу с мятежными шотландцами, а их так и не наказали за святотатство. К тому же один недавний инцидент испортил наши взаимоотношения. Знаете ли, два папских легата, что прибыли к нам, оказались в руках разбойников, которые раздели их до нитки и абсолютно голыми отпустили. Большой позор! Думаю, единственное, на что после такого можно рассчитывать, – это временная передача десятины в наше распоряжение.

– Полагаю, что мог бы договориться об этом с папой.

– Прекрасно! Только, боюсь, это не исправит положения, – с досадой заметил король. – Если уж мы собираемся идти на скорейшее перемирие с сарацинами, то и прибыль от этой компании будет минимальной. Я слышал, что вы, доктор, обладаете великим знанием. В ваших руках столь чудесные тайны, что могущество Соломонова перстня даже не сравнится с ними.

– Какие знания вы имеете в виду?

– Я говорю про вашу способность превращать свинец в золото.

Луллий ничего не ответил, лишь посмотрел на монарха с некоторым недоумением. В какой-то момент Эдуарду показалось, что учёный вот-вот рассмеётся ему прямо в лицо.

– Аббат Верне писал, будто видел собственными глазами, как вы произвели на свет целый слиток!

Учёный глянул в сторону выхода – на дверь, за которой не так давно скрылся его спутник.

– То, что видел аббат, – не совсем золото, – медленно проговорил он.

– Так это была шутка? – испугался король.

– Нет, ваше величество. То, что я показывал аббату, не было металлом. Это – золото в том состоянии, которое неподвластно человеческим рукам. Его нельзя хранить и уж тем более чеканить из него монеты.

Эдуард похолодел. Он не совсем понял, что имел в виду алхимик, но ясно осознал, как вся их безумная затея рассыпается на глазах, даже не успев начаться. Не зная, что сказать дальше, он пожалел об отсутствии красноречивого Хьюго Диспенсера.

– Но вы же можете придать этому золоту нужное нам состояние? – собравшись, спросил он.

– Возможно, но для этого потребуется дополнительная работа.

– Я готов предоставить вам всё необходимое, – сказал король с некоторым облегчением. – Если вы согласитесь, я оборудую самую совершенную лабораторию во всей Европе! Вы можете проводить любые эксперименты, и лучшие люди страны будут в вашем распоряжении.

Тут произошло нечто странное, о чём Эдуард впоследствии будет вспоминать не без содрогания. Взгляд Раймонда Луллия вдруг потерял свою каталонскую жгучесть и как-то погас. Казалось, что душа учёного временно покинула тело и находится где-то далеко. Может быть, в Палестине, подле Гроба Господня, проверяя, на месте ли святыни, которые они собираются очистить от присутствия неверных? Так старик просидел с десяток секунд. Затем Эдуард с ужасом заметил, что только один глаз алхимика обрёл ясность, в то время как второй продолжал оставаться безжизненным. Некоторое время учёный, не моргая, смотрел прямо на монарха, а после и второе око вернулось к нормальному состоянию.

– Я согласен, ваше величество, – проговорил он, наконец, выйдя из состояния прострации, – но вы должны обещать мне, что ни одна монета из сделанного мною металла не будет потрачена во вред христианской вере и её преданным служителям.

Эдуарду вдруг представилось, что за спиной Раймонда Луллия стоит целая толпа. Нет, не толпа – стройное войско, каждый член которого со строгостью взирает на короля. Все эти призраки являлись немыми свидетелями того, что сейчас скажет монарх.

– Клянусь копьём святого Георгия! – торжественно произнёс Эдуард, поднимаясь с кресла, – эти деньги пойдут лишь на благое дело, а наш крестовый поход станет самым достойным за всю историю христианства!

Учёный, судя по всему, остался доволен таким ответом. Он поднялся на ноги вслед за королём.

– Осталось ещё одно обстоятельство, – добавил Эдуард. – Как вы поняли, я не особо рассчитываю на поддержку своих вассалов и боюсь, как бы мой кузен снова не использовал всё это в своих гнусных целях. Другими словами, наше предприятие должно остаться тайной для всех остальных.

– Полностью соглашусь с вами. То, чем я занимаюсь, не подлежит огласке, и лишние слухи могут только навредить.

– Отлично, тогда я предлагаю сделать вашу лабораторию прямо здесь, в Тауэре – одном из самых надёжных мест моего королевства.

Кивком головы алхимик дал понять, что не возражает.

– В таком случае жду от вас указаний. Будьте любезны, составьте подробный список того, что вам понадобится, и передайте его коннетаблю. Нет, лучше лично мне – я намерен взять дело под собственный контроль. – Эдуард улыбнулся особенно широко. – И я надеюсь видеть вас на торжественном приёме завтра перед обедом.